Анастасия Логинова
След белой ведьмы
Глава 5. Лиза
В эту ночь Лиза почти не спала. Бродила по спальне, замучила горничную, раз пять порывалась то написать Алексу злобное письмо, то, напротив, записку с извинениями. Напрасно она вспомнила эту безголосую певицу… Лизе вовсе не хотелось обижать Алекса – само как‑то вышло. Однако ж слова извинения не хотели ложиться на бумагу, и Лиза пообещала себе, что напишет письмо утром. С тем и уснула.
А проснувшись, поняла, что волна совершенно искренней ярости к Алексу захлестнула ее с новой силой. Жалкий безвольный слизняк! Как можно любить женщину, которая тебя отвергла?! Совершенно невозможно! Это его даже роднит с Гаврюшиным! И такого мужа желает ей отец?! Надеется, что этот слизняк, Алекс Риттер, защитит ее, случись что? Ежели отец и правда так думает, то ему нужно немедленно оставить служебные дела и выращивать помидоры в приусадебном парке, как прочие благородные старцы, ибо решения он принимает в корне неправильные!
Встав чуть свет, Лиза растолкала горничную и велела немедленно нести ей письменные принадлежности. Но села писать не Алексу, и не отцу, и даже не Гаврюшину. Лиза написала короткую записку Виктору Алифанову и просила его приехать немедля. А после переоделась в легкомысленное утреннее платье и села к окошку дожидаться.
Виктор был единственным, кого Лиза могла бы назвать другом. Они были откровенны, честны меж собой – Виктор понимал ее с полуслова, в конце концов! Лиза даже знала, что Виктор влюблялся довольно часто, но, сколь бы ни была хорошенькой очередная его зазноба, он никогда не сох по ней дольше недели. По мнению Лизы, Виктор не был очень уж привлекателен внешне, но та легкость, с которой он шагал по жизни, молодецкий задор, обволакивающий бархатный баритон, которым он пел цыганские романсы под гитару, – все это заставляло девиц (да и дамочек в возрасте) влюбляться в него без оглядки.
Пожалуй, что и сама Лиза не была исключением… Виктор нравился ей, определенно нравился. Особенно четко она поняла это, когда ее сердце радостно затрепетало, едва его сани показались под окошком особняка. Лиза тотчас бросилась встречать гостя.
– Лизонька, что стряслось? Вы плакали? – спросил он первым делом.
– Все плохо, Витя, очень плохо.
Лиза всхлипнула и по‑свойски обняла его, уткнулась носом в плечо. Виктор напрягся:
– Батюшка ваш дома ли?
– Нет… вы проходите, Витя, я велю немедля принести кофе – вы, должно быть, и не завтракали.
– Это было бы кстати…
– А впрочем, нет, не раздевайтесь – лучше прогуляемся.
Виктор не очень‑то обрадовался необходимости снова идти на мороз, но мужчины, дети, собаки и даже иногда кошки слушались Лизу беспрекословно. За исключением, правда, особенно мерзких индивидов вроде Алекса Риттера! Но Виктор к последним не относился, поэтому снова натянул пальто, взял трость и вслед за Лизой отправился гулять в парк.
Впрочем, здесь мыслям о ненавистном Риттере и вовсе было раздолье: парк, вытянутый по форме, простилался вдоль Гимназической набережной и решетчатым ограждением упирался аккурат в стену доронинского особняка, где Риттер теперь и обосновался. Повезло же им с папенькой с соседями! Летом от них можно было хотя бы отгородиться высокими раскидистыми яблонями, но сейчас, в феврале, голые деревья выставляли все как на ладони.
Лиза уцепилась за плечо Виктора Алифанова, вещающего о каких‑то светских новостях, хмуро глядела на окна доронинского особняка и думала о своем.
– Вы знаете что‑нибудь о младшем Гаврюшине, Витя? – спросила Лиза, перебив Виктора на полуслове. – Он, кажется, в Казанском университете учился, как и вы?
– Да, и впрямь учился, – согласился Виктор, легко перепрыгивая на новую тему. – Забавно, я прежде о том и не задумывался! Да что о нем рассказать… Батюшка его, Иван Ефимович, богатый купец из кержаков4. Гласный, однако в городском собрании не часто его увидишь – все в делах да в разъездах. А еще, я слышал, метит он на место городского головы, когда…
Виктор смутился, а Лиза нетерпеливо закончила сама:
– Когда мой папенька в отставку выйдет. Это я тоже слышала – да не о том, Витя, я вас спрашиваю! Не про отца, а про самого Кирилла Ивановича расскажите. Что он за человек? Тоже ходит в это ваше варьете?
Виктор хохотнул, воровато оглядываясь по сторонам, но, когда убедился, что с Лизой они одни, не смущаясь, поделился:
– Ох и нравитесь вы мне, Лизонька, вашей прямотою! А что до Гаврюшина: нет, пожалуй, в подобных местах я его ни разу не видел. А впрочем, тихий он, незаметный, о нем и сказать нечего. Учился не на медицинском, а то ли на юриста, то ли на лингвиста… плохого о нем не слышал. Как, впрочем, и хорошего, любезная моя Лизонька. Нынче Гаврюшин папеньке в купеческом деле помогает. Хотя пару лет назад, я слышал, уезжал куда‑то, а вернулся вот только, незадолго до Рождества.
– Вскоре после меня он вернулся, – раздраженно, злясь на Гаврюшина, подсказала Лиза. – И ездил за мною, в Петербург. В тех же самых местах появлялся, что и мы с тетей.
– Вот как?..
Лиза скосила глаза на его лицо, и ей показалось, что обычно беспечный Виктор чуть напрягся. Даже свел брови над переносицей. Никаких особенных намеков он прежде ей не делал, но… вдруг ему не все равно?
И тогда Лиза решилась признаться:
– Вчера Кирилл Гаврюшин просил моей руки. У отца. И батюшка заявил мне, что согласится.
Виктор воззрился на нее, не зная, что и сказать…
– Пойдемте сядем, – сказала за него Лиза.
Парковая дорожка упиралась в резную беседку. Лиза всегда любила это место: в детстве играла здесь в куклы с нянюшками, в юности читала книги и готовилась к занятиям на курсах. Позже, когда папенька посвятил ее в некоторые городские дела, касающиеся благотворительности, изучала здесь документы и постановления…
Виктор нередко бывал с нею в этой беседке, но столь откровенный разговор меж ними случился впервые.
Лиза смотрела в его лицо – простое, знакомое до самой последней точки на радужке голубых глаз. Она знала, что из Виктора вышел бы отвратительный муж… вероятно, еще хуже, чем даже из Гаврюшина. Но если бы он предложил ей что‑то подобное – она бы согласилась не раздумывая.
Только он не предложит.
Когда‑нибудь, лет через пять или даже десять, когда его батюшка подыщет ему подходящую невесту, он, может, и женится. Но не раньше. И не на ней.
– Да полно вам, Витя, скажите хоть что‑нибудь! – Лиза вдруг рассмеялась немного натянуто и взлохматила его мягкие светлые кудри.
– Что тут скажешь… Вы любите Гаврюшина?
Лиза снова рассмеялась:
– Разумеется, нет!
А потом, будто что‑то толкнуло ее, она подалась вперед. К Виктору, к его губам. Замерла, почти коснувшись их, чувствуя его тепло и то, как смешиваются их дыхания, – и ждала, что главный шаг сделает все‑таки он.
Не дождалась.
Виктор не шевелился и будто обмер от страха.
Тогда Лиза, хмыкнув, поцеловала его сама. Закинула руки ему на плечи и с удовольствием почувствовала, что Виктор все‑таки обнял ее, крепко прижал к себе и целовал теперь довольно напористо, горячо и страстно. Даже забыл, как обычно, воровато оглянуться по сторонам.
Напрасно в этот раз… потому что и минуты не прошло, как Лиза услышала совсем рядом посторонние шаги – тяжелые и размашистые. А мигом позже через плечо Виктора увидела ворвавшегося в беседку Алекса Риттера, глаза которого метали молнии.
Ей показалось, Риттер с разбегу отшвырнул бы Витю в сторону… не отпрыгни она от него сама.
– Я… я не ждала вас, Алекс… Вы к папеньке? – растерявшись вконец, бормотала Лиза.
И, взглянув на его покалеченную руку, внезапно, будто осенило, она поняла, как и при каких обстоятельствах он получил ранение… Он же стрелялся из‑за этой певицы! И один бог знает, на что еще способен, ежели его разозлить.
– Я не к вашему папеньке, Елизавета Львовна. Я к вам. Могу я поговорить с вами? – На Виктора он не взглянул, но требовательно добавил: – Наедине.
Лизе в этот раз и в голову не пришло спорить. Она уж хотела пригласить Алекса в дом, но Виктор сам ретировался, коротко распрощавшись. Так легко бросил ее одну – на растерзание, что какие‑либо слова здесь излишни…
В горле стоял ком из слез и жалости к самой себе, пока она смотрела на его удаляющуюся спину. И нутром чувствовала, как Алекс глядит на нее с неутихающим негодованием.
– Так вот какой женой вы намереваетесь быть?! – наконец взорвался он. – Сегодня обручиться – а завтра вытворять бог знает что бог знает с кем?! Благодарю покорно, что я узнал о вас все заранее!
Последнего Лиза не стерпела, вспыхнула, как спичка:
– Позвольте, мы не обручены, так что сбавьте ваш пыл! Вчера я открыла вам душу! Выложила все как есть – и что вы мне на это ответили? Отчитали, как гимназистку, и посоветовали надеяться на милость батюшки!
– И вы, не теряя времени, решили попытать счастья с Алифановым!.. – саркастично заметил Алекс. И продолжил отповедь: – Виктор молод, у него ветер в голове и нет ни гроша за душой. Он будет вам отвратительным мужем!
– Это я знаю и без вас! Не беспокойтесь за вашего Виктора: я не собираюсь за него замуж, и в мыслях не было…
«Даже если и было, – закончила она про себя, – Виктора я не интересую. В качестве супруги, по крайней мере, – нынче он прекрасно это доказал…»
И от этих мыслей Лизе вдруг стало так жаль себя, так стыдно за устроенный непонятно к чему спектакль, что она почувствовала, как ком из слез и жалости вот‑вот вырвется наружу.
«Господи, лишь бы не разрыдаться», – твердила она сама себе, и, будто специально, Алекс тотчас заметил ее увлажнившиеся глаза.
– Вы что – плачете?.. – то ли растерялся, то ли разозлился он. – Боже мой, немедленно прекратите, Лиза! Может, я и был груб с вами – простите, ежели обидел… Я лишь хотел сказать, что думал обо всем, что вы мне сказали, – и вчера, и сегодня думал. Вы были искренны, и теперь уж, хочу или нет, я чувствую за вас ответственность. Не могу допустить, чтобы вы натворили глупостей!
– А я и не просила вас ничего такого чувствовать! – вспыхнула было Лиза.
Но Алекс грубо ее оборвал:
– Помолчите, ради бога, хоть минуту! Словом, я думаю, что у нас и правда нет иного выхода, кроме как пожениться. Однако вы должны пообещать: никаких выходок отныне, никакого вранья отцу и, главное, вы более и смотреть не должны в сторону Алифанова. Не щадите вашу репутацию, так пощадите мою!
И замолчал, видимо, чтобы перевести дыхание. Сейчас, пожалуй, Лиза смогла бы договорить, что хотела, только теперь уж слова шли едва‑едва.
Алекс Риттер сделал ей предложение? В самом деле? Она добилась чего хотела – и что ж теперь?..
Согласиться? Это бы осчастливило батюшку, дало ей столь долгожданную свободу и навсегда избавило бы от притязаний Гаврюшина. Наверное, стоит согласиться… Однако то, что вчера сгоряча казалось ей таким правильным, сегодня уже вызывало сомнения.
Ведь батюшка и правда не злодей и не отдаст ее замуж против воли.
И этот поцелуй с Витей нешуточно Лизу взбудоражил. Он отвечал ей так пылко… Что, если он тоже влюблен в нее? Что, если он соберет все свое мужество и сделает ей предложение?
Но подумать о том хотя бы мгновение не удалось: Алекс будто дословно знал ее мысли.
– Неужто вы надеетесь, что Алифанов женится на вас? – въедливо спросил он.
– Ничуть! – тотчас возразила Лиза. Больше из своего желания все делать поперек, но тем не менее. А потом уж идти на попятную стало поздно, и она решительно свела брови над переносицей: – Хорошо, я согласна. Но думаю, с объявлением о помолвке можно не торопиться. А батюшке я все скажу сама.
– Нет уж, – возразил Алекс, – вы, Лиза, будете так любезны, что пригласите нас с матушкой нынче на обед… впрочем, нет, нынче я занят и завтра тоже – лучше в пятницу. Тогда‑то мы и объявим о помолвке. И до конца недели я дам объявление в газеты. Что еще… Ах да, кольцо.
По мнению Лизы, это было уже совсем лишнее, учитывая обстоятельства. Однако Алекс растерянно хлопнул себя по карманам, и, ежели бы вдруг вынул настоящее помолвочное кольцо, Лиза бы в самом деле испугалась. Но нет, кольца он не нашел. Тогда стянул с рук перчатки, сунул было их в карман пальто и чертыхнулся: что‑то там, внутри кармана, мешало.
А потом Алекс вынул из того кармана заколку. Ту самую. С жар‑птицей.
И время для Лизы будто остановилось.
Алексу пришлось тронуть ее за плечо, чтобы она все‑таки подняла на него глаза. Потом он неловко вложил ей в ладонь перстень, что прежде носил на мизинце.
– Наденьте, дабы ваш батюшка не подумал, что я снова шучу, – мрачно заметил Алекс. И нахмурился: – Да что с вами?
А Лиза, не удержавшись, потянулась к жар‑птице:
– Откуда это у вас?
Тот живо насторожился:
– Нашел случайно – в лесу. Она вам знакома?
– У моей матери была похожая… – смутилась Лиза. – Впрочем, наверное, я обозналась. Это не может быть та самая заколка.
Лиза уже пожалела, что заговорила об этом, тем более что Алекс глядел на нее все более и более настороженно.
– Мы говорили с Кошкиным, полицейским, об этой заколке только что. Он полагает, что хозяйка сего украшения мертва.
И Лиза выдала себя с головой, вздрогнув всем телом. Догадалась сама:
– Он думает, ее убили в том лесу, где вы нашли заколку?
– Не исключено. Собственно, хоть я и не надеялся найти Алифанова так скоро, но именно его и искал. Никто лучше Виктора не покажет дорогу.
Лиза безвольно кивнула.
– Пообещайте, Алекс, что если… если вы что‑то там найдете, то скажете мне непременно, – попросила она.
– Хорошо. Но и вы пообещайте, что расскажете все, что об этом украшении знаете. И не забудьте надеть кольцо.
Лиза снова кивнула, уже чуть более осмысленно.
После, когда Алекс ушел, она еще долго стояла возле резного паркового забора и глядела вслед трем мужчинам: этот полицейский, Кошкин, вкрадчиво объяснял что‑то поникшему Виктору, а Алекс, заложив руки за спину, обособленно шагал следом.
Даже рядом с этими двумя он как‑то незримо, но выгодно выделялся. Если Алекс и правда любил эту безголосую певицу, а она его отвергла – то она не только безголосая, но и дура к тому же… жаль, что он этого до сих пор не понимает.
Лиза посмотрела на подаренное кольцо, но надеть на палец так и не захотела. Убрала в карман со смесью досады и недовольства собой. Снова нашла глазами троицу, удаляющуюся по Гимназической набережной, и подумала, что этому солдафону Кошкину она ни капли не верит: она вообще не верила полицейским! А вот Алексу, возможно, стоило сказать правду… Сказать, что к ее матери заколка никакого отношения не имеет.
Глава 6. Алекс
В сторону Шарташей выдвинулись следующим утром.
Накануне до позднего вечера оговаривали план, готовили снаряжение, теплую одежду, лошадей и сани. Поначалу Виктор Алифанов участвовать в авантюре наотрез отказался: твердил, что земля мерзлая, что их всего трое и что затея эта – чистое безумие. Как иголку в стоге сена искать. Но после Алекс дал понять, что неловкая сцена в беседке Кулагиных, которую застал он нынче утром, ничего меж ними не меняет, – и Алифанов чуть оттаял. Посоветовал идти на снегоступах вместо лыж, как частенько делают местные охотники, и таки взялся показать дорогу.
И все же следующим утром, в противовес по‑весеннему ясной погоде, что у Кошкина, что у Алифанова настрой был мрачнее тучи. Один лишь Алекс, сидевший на козлах рядом с извозчиком, не раз ловил себя, что откровенно наслаждается и здешними красотами, и звенящей тишиной леса, и неоправданно радостным щебетом птах. Мыслями, однако, он был далеко и сам не замечал за собою, как то и дело улыбается.
«Какая же она, в сущности, еще девчонка, – думал он, вспоминая давешний их разговор с Лизою. – Тоже мне суфражетка… Краснеет, как гимназистка, а иной раз и глаз от пола волнуется поднять. Смех, да и только!»
Удивительно, но после того, как сделал предложение Лизе, Алекс впервые за долгое время почувствовал себя спокойно. Это был странный и нелогичный порыв, который он даже сам себе объяснить не мог, но отчего‑то у него было стойкое ощущение, что он наконец‑то поступил правильно.
– Стой! – Алифанов тронул за плечо извозчика и объявил: – Дальше пешком идти надо – вон по той тропке меж соснами и вниз за озеро.
Извозчик остался караулить лошадей и сани, а они трое обрядились в снегоступы, взяли палки, лопаты, Кошкин перебросил через плечо мешок с мелкой утварью – и тронулись. В пути Алифанов попытался подобострастно, как барышне, уступить ему дорогу, что Алекса вконец разозлило:
– Прекратите, Виктор, ей‑богу! Не то поссоримся!
Тот вымученно улыбнулся:
– Вы зла не держите, Алекс, я ведь не знал ничего… Мне вот‑вот перед выходом от Елизаветы Львовны письмо доставили, где она объясняется за вчерашнее и пишет, что вы с нею обручены. Богом клянусь, я о том и не подозревал прежде! Ежели б знал, ни за что бы не позволил себе тот наш разговор и… остальное все.
Алекс машинально отметил, что о помолвке Лиза первым сообщила Виктору, но виду не подал. Бросил лишь:
– Пустое все. Забыто. – И попытался переменить тему: – Скажите лучше, почему люди этих мест сторонятся? Красота же вокруг!
Алифанов многозначительно хмыкнул и мотнул головой в сторону:
– Скоро сами увидите: дорога как раз мимо лежит.
– Мимо чего? – мрачно уточнил Кошкин.
Но на этот вопрос Алифанов не ответил, посоветовал меньше разговаривать, а поторапливаться.
Дальше долго шли молча: Алифанов впереди, за ним Алекс и Кошкин – замыкающим. В низине, к северу от их пешего маршрута, различалось покрытое коркой льда и засыпанное снегом озеро затейливой формы бобового плода. Шарташ – как Алекс догадался и сам. Поначалу пейзаж мало отличался от виденного прежде: снежная целина вокруг, пригорки, неглубокие овраги да вековые, искрящиеся на морозе сосны, что упирались верхушкой в лазурно‑голубое небо. Однако чем дальше вел их Виктор, тем чаще стали попадаться не просто пригорки, а внушительных размеров каменные глыбы.
В глыбах5, хоть они и были щедро припорошены снегом, отлично виднелась удивительная их структура: плоские, широкие, будто блины на Масленицу, они слоями укладывались друг на дружку. Не веря своим глазам, Алекс даже отбился от компании и подошел – варежкой из дубленой кожи отер снег с одной из глыб. Швы меж камнями оказались ровными и настолько тонкими, какими не всегда бывают в кирпичных городских домах.
– Кто это строил? – спросил он, но дождался от Виктора только сдавленного смешка.
– А там что? – Кошкин, козырьком приложив руку, глядел вдаль.
Алекс обернулся было – и на миг лишился дара речи. Посреди затянутого льдом пруда на высоком камне стояла девушка в перепачканном грязью розовом платье. Белые как снег волосы безжалостно трепал ветер.
Еще миг – и все исчезло.
Алекс в панике оглянулся на товарищей, но те, хоть и смотрели туда же, девушку наверняка не видели. Их заинтересовало другое.
Алекс и сам уже разглядел, что пруд был непростым. Со всех сторон света спускались к нему удивительно ровные лесенки, выбитые в камне. Изо льда же ввысь поднимались припорошенные снегом валуны красного с черным вкраплением цвета. Особенно выделялся один – высокий, гораздо выше остальных, с заостренной, глядящей в небо алой верхушкой. Явно рукотворный. Похожий то ли на языки пламени, то ли на…
– Каменный цветок6, – глухо подсказал Виктор. – Его кержаки так называют.
– Кто?
– Раскольники‑староверы. Село у них на той стороне Шарташа, я рассказывал.
– Так это они сотворили? Сами кержаки?
Виктор качнул головой. Обернулся к северу и указал на едва заметный дым от печных труб, поднимающийся над озером Шарташ:
– Кержаки здесь расселились еще до того, как Екатеринбург основали. Слышали, наверное: после Никоновской реформы много таких сел стало появляться и на Урале, и в Сибири. Живут они тихо, обособленно… хотя богато живут, торгуют. Березовские золоторудные шахты – их рук дело. Так вот, кержаки пришли сюда в семнадцатом веке – а каменные гряды уже здесь стояли. Бог весть сколько стояли…
– Что же это тогда? Древний город, храм? – предположил Алекс. – Британские газеты то и дело пишут о подобных находках на севере Черного континента.
– Быть может, и город, – пожал плечами Виктор. – Под снегом не видать, но здесь всюду широкие, плоские, будто нарочно отесанные плиты – словно и впрямь руины древнего города. А к самому Шарташу – озеру – то там, то тут спускаются ступени, вырезанные в камне.
Алексу трудно было представить, как выглядит озеро летом, но сейчас оно представляло собой ледяную равнину, чуть подернутую с берегов желтым известняком.
– Откуда ж такое название – Шарташ7? – спросил он.
Виктор пожал плечами:
– Право, я не лингвист… Знаю только, что таш с тюркских языков переводится как «камень». А шар, – Виктор вдруг рассмеялся, – может быть, именно шар и означает. Озера, что Большое, что Малое, округлой формы, и дно у них, говорят, как чаша. А кое‑где, милый Алекс, здесь и валуны можно найти идеальной сферической формы. И я уж молчу про огненные шары, которые кержаки якобы видят в темные безлунные ночи восточнее озера.
– Что? – напрягся Алекс.
А Виктор снова рассмеялся, уже совершенно становясь собой.
– Об огненных шарах вам, впрочем, Елизавета Львовна расскажет, ежели будет у нее такое желание. Вы разве не знали, что родственники Елизаветы Львовны по материнской линии из кержаков и вышли?
– Не знал…
– Вот теперь знаете.
Виктор дружески хлопнул его по плечу и, трамбуя снегоступами снег, ушел вперед по одному ему видимой тропе.
Разговор снова коснулся Лизы, и почему‑то именно теперь Алекса кольнуло чувство вины. Он ведь так и не сказал Кошкину о той оговорке Лизы – что она узнала гребень в форме жар‑птицы. И что сказала, будто он похож на украшение ее матери. Алекс промолчал, потому как решил, что Лиза обозналась: нынче они ищут останки девицы Марии Титовой, пропавшей три года назад. Девица эта никак не может быть госпожой Кулагиной. Наверное…
– Виктор, вы знали мать Лизы? – спросил он неожиданно для себя.
Виктор шел впереди, и лица его было не разглядеть – но он, не раздумывая, качнул головой:
– Никогда ее не видел. Родственники у нее остались в Екатеринбурге – сестра, кажется. Елизавете Львовне три года, что ли, было, когда матушка уехала поправлять здоровье куда‑то в Европу. С тех пор и не появлялась больше. Обычное дело, милый Алекс. Бедняга Кулагин и жениться‑то второй раз не мог, потому как и не вдовец вроде.
Вопрос о том, действительно ли мать Лизы жива, так и повис в воздухе… Позади них, внимательно слушая разговор, шагал Кошкин, представитель полиции. При нем бросаться разного рода подозрениями да обвинениями даже Алифанов бы не решился.
А вот Алексу было теперь о чем подумать. Сколько еще тайн, интересно, скрывает Лиза Кулагина?
Фиктивный брак… Алекс смутно представлял, что его ждет, но вбитые с малолетства принципы заставили вдруг очень четко осознать: женившись на Лизе, он не только получит право завладеть дедовым наследством. Он отныне будет иметь самое прямое отношение ко всем Кулагиным – и к живым, и к мертвым, и к тем, кто куда‑то там уехал. А семейство это, признаться, нравилось ему все меньше и меньше.
Приподнятое настроение Алекса портилось теперь с каждым новым шагом по рыхлому февральскому снегу. Некстати вспомнилась Милли, и мысли о ней снова отозвались глухой тоской во всем его существе. Что самое странное, он ни в чем не винил ее даже теперь. Она актриса – воздушная, легкомысленная, глупенькая. Что с нее взять? А ведь явись она завтра на пороге дедова особняка и скажи: «Я вся твоя, Алекс, и никуда более не уйду», он даже быть с нею не сможет. Потому как дал слово Лизе и забрать его назад ни за что себе не позволит.
– Что‑то темнеет там на снегу. Видите? – вдруг окликнул Кошкин, сбивая с мысли.
Мужчины переглянулись, и далее первым пошел Кошкин. Приблизился, покуда Алекс еще ничего не мог рассмотреть, и сел на корточки – перчаткой отряхнул от снега то, что там было. Тогда только Алекс и разглядел, что это лошадь – его лошадь, павшая в тот день, когда он сам едва не замерз.
Они близко…
Еще с десяток шагов по узкой тропке меж соснами, и Алекс снова остановился как вкопанный, не смея отвести взгляда от того пригорка, что грезился ему в кошмарах.
И она снова стояла там – на самой верхушке, подле одинокой тонкой сосны. Стояла и смотрела на Алекса в немом печальном призыве. А потом исчезла.
– Здесь… – глухо сказал он остальным. – Копать надо под пригорком.
Работали тяжело и молча – болтать теперь и Виктору расхотелось.
Снег – талый, слежавшийся, местами и вовсе превратившийся в лед – еще долго не позволял даже увидеть землю. Но и когда склон пригорка расчистили более или менее, легче не стало. Земля, будто каменная, откалывалась кусками размером в пригоршню, да и то лишь по поверхности. Солнце уже перевалило за полдень, а углубиться в землю удалось не более чем на пядь.
Алекс к подобному труду не привык, да и правая искалеченная рука ничуть ему не помогала. Вымотался невероятно… Впрочем, вслух о том заявить не смел. Из них троих жаловался беспрестанно один Виктор: то и дело предрекал, что ничего они не найдут, все без толку и лучше оставить безумную затею хотя бы до весны.
И Виктор же первым наткнулся на то, что поначалу принял за камень…
Очередной ком земли не желал поддаваться, и Виктор ударил острием лопаты с невероятным, остервенелым усилием – и тогда‑то с мерзлыми комьями в сторону отлетело нечто белое, твердое и пористое.
– Осторожно!.. – успел крикнуть Кошкин, прежде чем Виктор ударил еще раз.
Кошкин рукою отстранил обоих, сел на корточки и перчаткой чуть расчистил место, где тот копал. Из земли торчала белая крупная кость с остатками замерзшей плоти, обернутая в истлевшую ткань, бывшую когда‑то розовой.
Переглянулись молча.
Дальше копали крайне осторожно, дабы не повредить остальные кости. Сухожилия, плоть, остатки кожи практически не сохранились – зато волосы на черепе оказались длинными, сплетенными в истерзанную косу и до сих пор белыми. Не седыми – белыми как снег.
Кошкин молча, посерев лицом, укладывал все в мешок, а Алекс потерянно стоял в стороне, не зная, что и думать. По крайней мере, мысли о Лизе отступили – хотя утешение слабое.
Вернулись в город уже на закате.
Решено было покамест сохранить останки в клинике Алифанова, благо доктор был не против и даже сам отдал ключи от морга. Туда же через пару часов по личной просьбе Кошкина приехал судебный медик, и они надолго заперлись вдвоем, проводя определенные процедуры.
Виктор и Алекс, оставшиеся не у дел, были теперь свободны – да только мучило какое‑то странное чувство: не хотелось нести домой все виденное и прочувствованное за сегодня.
– Ну и денек… – без сил вздохнул Виктор. – Идемте к нам, Алекс: Иринка пирогов напекла, а у отца наливка припасена на черноплодной рябине. Удалась в этом году! Идемте…
Алифановы жили в том же особняке на Вознесенском проспекте, где располагалась и клиника, – занимали два верхних этажа. Жили вчетвером, с кухаркой и горничной, большой дружной семьей. Алексу все это было в новинку.
За ужином Алифановы много говорили, шутили, смеялись. Глава семьи, доктор Владимир Андреевич, невысокий, кругленький, в очках с тонкими дужками и белыми волосами, будто пух светлеющими на макушке, то и дело рассказывал о происшествиях, имевших место быть в его практике. Заурядных, казалось бы, происшествиях, но рассказывал до того живо и образно, что и Алекс отвлекся от тяжких дум. Супруга его на матушку Алекса походила так же, как день на ночь. Добродушная, ласковая женщина, которая и минуты не могла высидеть, чтобы не поправить мужу салфетку, приобнять сына, чмокнуть в лоб дочку, предложить гостю попробовать и то блюдо, и это, и это… Виктор смущался ее, старался выглядеть деловым и серьезным, а Алекс не то чтоб завидовал, но глядел на них с щемящей тоской. Никогда у него не было ничего подобного.
А Ирина раз двадцать пять, не меньше, начинала разговор о господине Кошкине. Узнав, что нынче он занят и поужинать с ними не сможет, она сделалась еще печальней, чем Алекс, что, впрочем, даже шло ей, делая похожей на героиню романтической повести.
Кошкин освободился гораздо позже ужина, хотя и Виктор, и Алекс дождались его в столовой Алифановых. Ужинать толком не стал: надломил кусок пирога да выпил залпом рюмку наливки. Без предисловий перешел к главному:
– Она и впрямь была убита. Застрелена. В черепе, у виска, дыра явно от пули. Доктор говорит, что стреляли в упор. Еще на ребрах что‑то похожее на следы от выстрела, но теперь уж не разберешь. Нужно матери Титовой сообщить.
Алекс ничего не ответил. Он, кажется, всегда знал, что девицу именно что убили. За что? Явно не за гребень, хоть тот и из золота. Кому она помешать могла? Учительница двадцати трех лет…
Окончательно сник и Виктор. Он еще за семейным ужином вдоволь напробовался отцовской наливки; после присоединился к Кошкину, чтоб тому не пить в одиночку, и сейчас уже с трудом ворочал языком. Однако заявил:
– Напьюсь, ей‑богу… Вы как хотите, господа, а я в варьете еду. Вас не зову, Алекс, уж извиняйте. Вы‑то нынче счастливчик, Лизоньки Кулагиной жених – нельзя вам. Лизонька мне как сестра – я ее в обиду не дам…
Алекс имел несчастье видеть, какая Лиза ему сестра. Но на ревность сил уже не осталось: он только помог Виктору при попытке встать на ноги свалиться не на пол, а на диван. Где тот, запрокинув голову, через пять минут уже вовсю храпел.
– Мои поздравления, Алекс, – бесцветно произнес Кошкин. – Я о помолвке.
Он стоял у окна, курил и хмуро смотрел вдаль.
– Осуждаете? – хмыкнул Алекс.
– Ничуть. Это ваше дело. Однако я припоминаю, как вы отзывались о Елизавете Львовне прежде… деньги, все прочие блага, Алекс, ведь закончатся рано или поздно. А от супруги вам никуда не деться. До самой ее или вашей смерти.
Разговор перестал Алексу нравиться, хоть и затеял он его сам.
– Ежели с умом подойти к тратам, то не кончатся.
– Ежели с умом, – не стал спорить Кошкин, – то, может, и не кончатся.
Алекс его ровно не слышал. Злился то ли на Кошкина, то ли на самого себя. И самому же себе словно доказать что‑то пытался:
– Я хоть в промышленном деле и не понимаю, Степан Егорыч, но всегда можно управляющего нанять. Или же средства в банк вложить, а жить с процентов. Да и я уж не тот, что год назад был. При одной мысли о кутежах да варьете тошно становится! И в Петербург я едва ли вернусь, если угодно знать. Нечего мне там теперь делать…
Он поднял руку – правую, искалеченную – и долго смотрел на нее в желтоватом свете единственной свечи. Прежде так внимательно смотреть избегал. Отводил взгляд, задыхаясь от глухой ненависти к самому себе и своему уродству. Рука уже не болела так сильно, как раньше, только ныла постоянно, что больной зуб, да отзывалась острыми спазмами, когда он, забывшись, пытался ее использовать.
