Анастасия Графеева
Кривые Жуковского
– А что я маме скажу?
Он не ответил.
Полина еще долго смотрела на его спину, которая медленно отдалялась от нее. Потом вмиг сорвалась с места и очень быстро догнала его.
– Я с тобой, – сказала она Артему и пошла рядом.
***
Они доехали на троллейбусе до улицы Жуковского.
– Жуковского? Ты знал?
Табличку с названием улицы Полина увидела из окна полупустого троллейбуса.
Артем не ответил. Конечно, он знал, подумала Полина. И продолжила с собой:
«Поэт, авиаконструктор, город под Москвой… А тут улица в родном городе! Я даже не подумала, не вспомнила, не смогла предположить. Да и ты, честно говоря, Гугл, подвел, мог хотя бы намекнуть. Но Артем привез сюда, значит, он что-то понял!».
Вышли. Слева железнодорожный вокзал, суета, навязчивые таксисты. Справа улица Жуковского мимо огромного здания элеватора, под окнами старых двухэтажных домов убегала вдаль. Бежать ей было недалеко, до светофора. Прямо через дорогу чебуречная.
Артем шел к вокзалу. Полина шла рядом, и ей ужасно хотелось дергать его за рукав. Ее опыт показал, что это очень действенная мера.
Папа, пап. Полина дергала папу за рукав, потому что его голова была ближе к небу, чем к ней. Что, Полёчик? В ответ Полина протягивала руки, и он поднимал ее вверх. Теперь его лицо было близко-близко. Она рассматривала жесткие, словно проволока, волоски на его щеках, трогала их пальцем. Потом задавала вопросы. Один за другим. И сама на них отвечала. Из ответов рождались новые вопросы. Папа не перебивал, улыбался.
Они подошли к массивной двери, за которой, как гласила табличка, находились кассы. Артем потянулся к ручке, но дверь толкнули изнутри, и им пришлось посторониться. Полина воспользовалась моментом и схватила его за рукав.
«Уважаемые пассажиры, доводим до вашего сведения…»
Полина дала ей договорить, а потом сама, дрожащим голосом:
– Наверное, это что-то значит? Может, есть номер дома? Может, здесь живет кто-то, кто нам нужен? Может, не надо никуда ехать…
Артем улыбнулся.
«Он злой», – подумала Полина. Отпустила его рукав и больше ему не мешала. Не мешала войти в здание, купить два билета на субботний поезд до Москвы (купе, нижние полки), выйти, перейти дорогу, отстоять очередь из трех человек, купить два чебурека и две банки газировки.
«Уважаемые пассажиры, поезд номер…»
– Может… – снова попыталась Полина, когда они уже стояли у столика.
– Нет, – ответил Артем и откусил чебурек. Прожевал кусочек и ответил: – Это совпадение.
Полина набрала в легкие побольше воздуха, готовясь сказать ему все, что думает. Выдыхала медленно, тонкой струйкой. Откусила чебурек и подумала обо всем, что собиралась сказать.
Значит, его безумные теории со слоями, мечтами и рыжими собаками – это нормально. Там все сходится. А здесь совпадение? Как вообще все это уживается в его голове? И вообще, я когда-нибудь смогу с ним говорить как с собой?
За соседним столиком, поедая аналогичный обед, стояли женщина с дочкой. Похожие между собой, они были в цветастых куртках, с хвостиками на затылках, полные, видимо, голодные. Девочка на вид была одного с ребятами возраста, а в размерах уже догоняла свою мать. Полина с интересом рассматривала их, выглядывая из-за Артема, стоящего к дамам спиной. Он заметил ее взгляд и тоже обернулся.
Полине показалось, что нужно объяснить. Она поспешила, сделала глоток шипучки из баночки. Газировка больно ударила в нос, на глазах выступили слезы. И она сказала почти шепотом:
– Мне иногда хочется быть такой.
Артем еще раз обернулся на парочку за соседним столиком, потом уставился на Полину.
Полина пояснила:
– Чтобы иметь цель. Конкретную и понятную. Чтобы преодолевать, стремиться, мучиться и увидеть в итоге результат.
«Не размытую и абстрактную цель, каких полные карманы, – продолжила Полина уже про себя, – а такую, которую можно измерить в килограммах и сантиметрах. Всю дорогу до которой можно расписать на бумаге, и там будут цифры, даты, списки запрещенных продуктов».
Полине хотелось четкости и понятности. Например, фотографию – Полина «до», Полина «после». Если на одной фотографии она толстая и безобразная, а на другой стройная и красивая, здесь все понятно. Здесь стояла конкретная цель, была приложена масса усилий, и в итоге все получилось.
«А когда ты просто хочешь быть счастливой? – думала Полина. – Что ты можешь предъявить? Какая тут может быть наглядность?».
Артем еще раз мельком взглянул на соседний столик. Потом дожевал свой чебурек и сказал, вытирая салфеткой пальцы:
– Тогда попробуй поумнеть.
Полина положила свой недоеденный чебурек и тоже взяла салфетку.
***
Они погасили свет в своем купе. Оставили гореть лишь продолговатый светильничек в пластиковом плафоне над кроватью Артема. Он освещал лишь угол купе, да и освещал так, что книги не почитаешь. Шторки задвигать не стали, ночь сама замазала снаружи стекло черным.
В этом полумраке Полина казалась себе похожей на маму. Находила в себе тонкость ее рук, плавность движений, загадочность скул. А Артем оставался прежним – был широк в плечах и смотрел исподлобья. Они сидели на одной кровати, прижавшись спинами к стене. Говорили тихо. Но не из заботы о чужом сне. Будить им было некого. У их поезда даже не было машиниста.
– Значит, ты жил в Жуковском?
– Я много где жил. Но родители в итоге выбрали юг.
– Кажется, все его выбирают. Столько людей едут, и все с чемоданами. А я бы наоборот. Я осень люблю, как в детстве, когда к бабушке в Ульяновск ездила…
– Меня там нет, – говорит о своем Артем и в лице остается прежним.
– Такое бывает, – подумав, ответила Полина.
***
Было восемь часов утра, суббота. Полина ехала в почти пустом троллейбусе. По мере приближения к зданию вокзала людей вокруг становилось все больше и больше: отбывающие с чемоданами на колесиках и с сумками, таксисты с бряцающими связками ключей. «Девушка, куда вам, девушка?» – прилетело ей, и Полина ускорила шаг.
Толпа была не густая, но суетливая. Полина встала в стороне, так чтобы видеть входящих в здание вокзала и идущих к нему со стороны автобусной остановки.
У Полины от волнения пересохло во рту, в животе щекотало. Ее как будто даже подташнивало. Она стояла неподвижная, со сжатыми кулаками в карманах пальто, и только глаза сновали от одного лица к другому, периодически с надеждой поглядывая вдаль.
– Артем! – прошептала она одними губами, завидев долгожданный силуэт.
Она бежала к нему сквозь толпу, толкала людей, наступала им на ноги, получила за то всю спину в иголках, так что живого места не осталось, так что Артем и рук своих на ее спине сомкнуть не смог. А она обнимала его, прятала лицо на его груди, дышала им, и спина не саднила.
– Привет, – сухо сказал Артем, приблизившись.
– Привет.
Артем встал рядом с Полиной, и какое-то время они вместе разглядывали толпу.
– Пошли, – скомандовал он.
Полина с облегчением разжала кулаки, вытащила руки из карманов. Теперь вождь поведет сам.
– Рюкзак снимай, – сказал Артем ей в самое ухо.
Они стояли у движущейся ленты, и рюкзак Артема уже был на ней. Полина засуетилась, скинула свой.
Из здания вокзала выходили плечом к плечу.
Полина начинала привыкать к чужим глазам. К множеству чужих глаз. На одну Полину почти никогда не смотрели, по ней обычно скользили глазами. Вот стояла она еще пять минут назад у здания железнодорожного вокзала с рюкзаком за спиной, никто даже не посмотрел, но пришел Артем, и теперь все глаза их. Если бы на нее одну так смотрели, она бы смущалась, стеснялась, краснела, то и дело оглядывала бы себя, искала, что с ней не так. А рядом с Артемом она принимала их внимание как должное. Конечно, думала она, не каждая может стать женой вождя племени краснокожих.
Это в школе идти рядом с Артемом было опасно, столько потом от одноклассников прилетало, а когда вот так по улице, Полина гордо расправляла плечи. Когда она была маленькой, с тем же чувством она гуляла с папой за руку. Ей казалось, что все ими любуются, все завидуют Полине, но по-доброму.
Артем не повел ее в зал ожидания. Они поднялись на мост, проходящий над путями, и остановились там, прижавшись животами к перилам.
– Что ты дома сказал? – спросила Полина.
– Что прогуляться вышел.
Меньше всего Полине сейчас хотелось его шуток.
Тонкая и легкая на вид мама оказалась очень тяжелой и обременительной, если носить ее с собой. Она поехала с Полиной в домашнем платье, с силиконовой лопаткой в руке.
– Мам, Анжела меня на дачу позвала на выходные. Можно? – в тысячный раз спрашивала ее Полина.
А мама снова и снова пыталась улыбаться, но уголки ее рта предательски стремились вниз.
Она ведь могла не пустить, говорила себе Полина, могла под любым предлогом. Могла тогда, может и сейчас позвонить Анжеле или ее родителям и справиться обо мне. Могла хотя бы попытаться вызвать меня на откровенный разговор, ведь есть вероятность, что я бы не устояла.
Но мама поспешила испугаться, расстроиться, развести руками.
– Можно, – ответила она.
«Мама верила себе», – плаксиво досадовала Полина. В ее голове все сложилось. Она уже придумала дачу, но не Анжелину. Уже начинала убеждать себя, что дочь взрослая и ее не удержать. Искала слова, которыми станет утешать Полину, когда та поймет, что зря на это пошла.
Полине даже не удалось обрадоваться, что получилось так просто уйти из дома на все выходные. Ей было стыдно за мамины мысли, хотя она не имела к этому никакого отношения. Казалось, если бы Полина поведала маме правду, та бы вздохнула с облегчением, может, даже расплакалась и сказала: «Езжай, доченька, куда хочешь».
Полина понимала, что из-за всех этих переживаний о маме она упускает самое главное. «Чувствуй», – просила себя Полина.
Она стоит на мосту рядом с Артемом. За их спинами шумят ненужные люди. Утро свежее и прохладное, а она без шапки, потому что считает, что так ей больше идет. Ветер холодит им лица. Они смотрят вдаль. Ждут поезд, который приедет за ними.
«Чувствуй», – уже почти плакала Полина. Вот же она! Наглядность, которую ты хотела. Это и есть фото «после».
Приближающийся поезд оказался размытым, будто Полина смотрела на него через стеклянную бутылку.
– Пошли, – сказал Артем.
Сами высохнут, решила Полина, побоявшись, что Артем заметит ее слезы, если она станет вытирать их ладонью.
Вниз по ступеням направились к поезду.
«Хоть бы больше никого», – думала Полина, входя в пустое купе. Когда покупали билеты, верхние полки были не выкуплены.
Артем помог ей снять рюкзак. То есть повернул Полину к себе спиной, стащил со спины рюкзак и сунул его под стол. Со своим сделал то же самое.
Получается, и управились. Долго сидели друг против друга и смотрели на перрон в окне. Там торопились, суетились.
Объявили об отправлении их поезда. Попросили сопровождающих его покинуть. За окном махали руками, посылали воздушные поцелуи, сдерживали слезы.
«Больше никого», – с облегчением подумала Полина.
Артем поднялся, чтобы задвинуть двери их купе. Но они не поддались. В это же самое время с другой стороны их удерживал здоровенный парень.
– Здрасте, – поприветствовал он попутчиков.
Артем вернулся на свое место.
Здоровяк пригнул голову, заходя в купе. Это было лишним, проем позволял ему пройти и так, но тот, видимо, по привычке.
***
– Георгий, – представился новоприбывший и протянул Артему руку.
Купе наполнилось запахом перегара.
Артем помедлил, но протянул свою в ответ, и рукопожатие состоялось.
Полине Георгий кивнул, даже вроде улыбнулся.
У него с собой была большая спортивная сумка. Он закинул ее на одну из верхних полок, ту, которая над Полиной, а на вторую взобрался сам. Его кроссовки какого-то немыслимого размера остались стоять у кровати Артема.
Артем брезгливо на них покосился и отвернулся к окну. Минут через десять с верхней полки уже доносился храп.
– То, что мы туда едем, ничего не значит, – тихо сказал Артем.
Они оба прислушивались к храпу.
– Это как? – спросила Полина.
Но Артем больше ничего не сказал.
Не так себе Полина представляла эту поездку. Зачем этот храп, зачем кроссовки? Зачем Артем раздраженный, хмурый, зачем он такой как всегда? Ведь она хотела говорить с ним целые сутки. Хотела слушать его, даже если это будет про самолетики, даже если будет мудрено и скучно.
Артем взял подушку, надел на нее наволочку и улегся лицом к стене. Теперь все окно было только Полинино, и пригороды Новороссийска тоже.
Она придвинулась ближе к окну. Ей хотелось зайти в каждый двор, заглянуть в каждое окно, спросить каждого жителя: «Как у вас это получается?». Дело в том, что Полине уже давно казалось, что все окружающие ее люди знают какой-то секрет. Что-то такое они понимают, что у них получается жить и не колоться друг об друга. Они и ругаются, и улыбаются, а Полина не умеет ни того, ни другого. Она интуитивно чувствовала, что именно эти две вещи ей нужны, чтобы она сумела безболезненно жить среди них.
Недавно она без спроса на глазах у всего класса ушла с урока. Она бы хотела, чтобы это было началом. Но Полина не верила, что продолжение ей под силу. Вообще, она давно собиралась начать со слова «нет». Полина хотела хоть раз сказать «нет» маме, когда та пытается свое видение красоты распространить на нее, приодеть, подкрасить. Бабушке, когда та кормит советами. Продавцу в магазине, когда в пакет с яблоками он кладет одно червивое, мягкое внутри. И другому продавцу, торгующему на рынке джинсами, которые Полина померила, но в зеркале себе в них не понравилась. Хоть раз хотела сказать Артему: «Не груби. От этого больно».
А улыбка? Ее вымученная улыбка только и могла пригодиться там, где следует сказать «нет». Ей она и прикрывалась, оказываясь вновь покладистой, послушной, пусть немножко и обманутой, но хорошей девочкой Полиной. А такой улыбки, чтобы сияла на лице, когда ты рада видеть человека, или тебе приятно от чужих слов, или если шутка, которой тебя хотели повеселить, оказалась несмешная, но ты поощряешь саму попытку, такой у Полины не было.
Долго Полина сидела одна. Уже и забыла прислушиваться к храпу сверху и пытаться различить шелест дыхания с полки напротив. В своих самокопаниях добралась она до самого живого, больного, нервного. До будущего. Уже пора определиться – говорили все вокруг и навязывали разное.
Мама звала на биофак. Зав. кафедры – ее хороший знакомый, преподаватели там сильные и тоже знакомые, и чтобы устроиться на работу по окончании, мама тоже знает, к кому обратиться. Конечно, мама всех знает, маму все любят, мама – красивая, медленная, спина ровная, нечастый ее смех как колокольчик… Но это все ее люди, из ее вселенной, а Полина чувствовала, что нужно создавать свою. И создавать с чистого листа, где она будет наконец-то просто Полиной, а не Чукчей, как в школе, и не дочерью Варвары Андреевны, как в будущем, придуманном мамой.
Бабушка подходила к этому вопросу с практической точки зрения. Она говорила: «Профессия нужна такая, чтобы ты всегда оставалась при деле. Вот будет война, и кому эти юристы и экономисты нужны?». «Про войну – это она с дедушкой нажилась», – думала Полина, – «к войне он у нас обычно готовится». Но дедушка по поводу Полининого будущего своего мнения не высказывал, наверное, поэтому их с бабушкой мировоззрения слились воедино в этом вопросе. Так вот, исходя из этого умозаключения, бабушка предлагала на выбор пединститут, медицинский или кулинарный техникум.
Полине было бы приятно думать, что бабушка верит в нее. Видит Полину у доски, говорящую, спокойную, уверенную в себе, сумевшую покорить, заинтересовать, заставить замолчать наконец три десятка неугомонных детей или вообще подростков. Или видит ее в белом халате, смелой, быстрой, точной. Той, которая никогда не растеряется, растолкает всех, кто в панике и ужасе, и сделает все спокойно и правильно.
Но бабушка в нее не верила. Бабушка ее даже не знала. Бабушка ни разу не пробовала ее пересоленной яичницы, а прочит ее в повара.
Вот папа хотя бы попытался. Спросил: «Ну, Полюшка, что ты надумала?». И не дождавшись ответа, добавил: «Маруська моя в колледж собирается. Дизайн интерьера. Может, вместе пойдете?». Полина не обиделась на то, что папа не дал ей ответить. Отвечать-то ей, по сути, было нечего. Он ведь просто побоялся, что у Полины есть готовый ответ и что после его оглашения он уже не сможет предпринять очередную попытку сблизить своих дочерей. Его Маруська в этом году оканчивала девятый класс. История у них с Полиной получалась разная. Но папа всегда старался поделить все поровну. Покупал Полине все то, чем одаривал вторую дочь. В итоге у Полины было все, о чем мечтала Маруська, – от кукол до телефона. Полина не протестовала, только иногда думала, что почему-то, когда папа семь делит на два, Полине доставалось лишь утро субботы.
– Ты куда будешь поступать? – спросила Полина.
Она знала, что Артем не спит. Может, он и ответил бы, но с верхней полки перестал доноситься храп. Шорохи, причмокивания, потом Полина увидела свисающие ноги в серых носках.
***
Парень слез, надел свои кроссовки.
– Раз-шите, – сказал он быстро, невнятно, обращаясь к Полине.
Полина какое-то время продолжала сидеть, как сидела, не разобравшись, что от нее требуется. Потом сообразила, виновато улыбнулась и перебралась на лежанку Артема. Села там на самый краешек и так же невнятно ответила: «Пожалуйста».
Попутчик достал с верхней полки свою сумку, поставил ее на то место, где только что сидела Полина. Доставал поочередно из сумки провизию – хлеб, пачку быстрорастворимой лапши, еще что-то и что-то, разглядывать Полине показалось неприлично.
Артем тоже сел. Оба уставились в окно, чтобы не смущать попутчика, который собирался отобедать. Но, по-видимому, попутчик нисколько не смущался. Нарезал перочинным ножичком колбасу, одну за другой разрывал пачки с магазинными яствами. Управившись, взял стакан и пластиковую тарелку с лапшой и вышел в коридор. Вернулся скоро, неся все это, доверху наполненное горячей водой. Аккуратно, сосредоточенно поставил на стол и стакан, и тарелку. Сел на место, где еще недавно Полина думала о своем будущем и печалилась. Принялся за еду.
После возвращения попутчика дверь купе осталась открытой. Видимо, не он один решил, что пора подкрепиться. По коридору то и дело шли люди с похожими тарелками в руках, со стаканами, с разговорами. Артем встал, держась одной рукой за край верхней полки, добрался до дверей и задвинул их. Вернулся на место, достал телефон.
Парень, уже принявшийся за свою лапшу, спросил:
– Че с ногой? – и кивнул куда-то в сторону Артеминых ног.
Артем отреагировал тут же. Схватился свободной рукой за свою целую ногу:
– А? Что с ней?
Выглядело это ужасно глупо. Голос у Артема был тонкий и фальшивый, а сам он был злой, раздраженный. Парень – большой и чужой. Полина прикусила губу, затаила дыхание.
Но Артему, как всегда, все сошло с рук. Большой парень опустил глаза и будто бы сосредоточился на еде.
«Дурак, дурак, дурак», – думала про Артема Полина. Хотя, может, и к лучшему, успокаивала себя она. Этот больше разговаривать не полезет. Чего разговаривать с таким дураком?
Сытый, раскрасневшийся попутчик, облокотившись спиной о стену, откупорил бутылку пива. Ему все-таки хотелось поговорить.
– Слыхали, чего удумали? Короче, хотят все бухло за городом продавать, в специальных магазинах. Чтобы, типа, кому надо – туда ехали, а в обычных магазах чтобы не было. Насчет пиваса не знаю, – и он кивнул на свою бутылку, – а то, что покрепче, – точно.
И, видимо, он ждал ответной реакции. Полина подумала, что, наверное, нужно хотя бы кивнуть или сказать «да» в знак солидарности с его негодованием по этому, как она понимала, важному для него вопросу.
Артем демонстративно молчал, уставившись в свой телефон. И Полина ответила:
– Если бы я была президентом, я бы пустила в кранах вместо воды водку, а по улицам катафалк.
Так говорила ее бабушка. Часто говорила, и в Полинином детстве, и когда та стала постарше. Слово «катафалк» особенно занимало маленькую Полину. Красивое слово.
Рука, несшая бутылку ко рту, замерла на полпути. Парень долго смотрел на Полину не моргая, потом выбрался из-за столика и, сказав что-то невнятное, типа «погуляю», вышел из купе.
Но это уже не спасало. Не умеют спасать двери, в которые в любой момент могут войти.
Они сидели на одной кровати, прижавшись спинами к фанерной стене. Полина поглядывала на свое законное место и не хотела туда возвращаться. С неприязнью думала, что ей там еще спать.
А спать хотелось. Полина не была уверена, спала ли она прошлой ночью. А тут поезд убаюкивает, туда-сюда, туда-сюда, деревья за окном стеной плывут в сторону дома, туда, где школа, одноклассники, телевизор с новостями, бабушка с бесконечными советами, мама…
Полина открыла глаза, Артем отодвигался от нее к окну. Он сел в самый угол. Сказал ей: «Ложись». Полина, не раздумывая, легла на жесткую полку, головой на ногу Артема. Только и успела мельком заглянуть в его телефон. Карта.
И уже Артем лежал головой на ее ногах, а она гладила его волосы.
– Меня там нет, – снова и снова говорил он.
Полина наклонилась и поцеловала его в висок.
– Но ты есть здесь, – ответила она ему.
***
Наутро Георгий ушел не попрощавшись. Они видели его и на перроне, он тоже их заметил, но отвернулся. «Плохие мы соседи», – подумала Полина.
Только сошли с поезда, Полина сразу поняла, что ее пальтишко не для осенней Москвы. Она вспомнила о белом пуховике, который надела всего несколько раз за прошлую зиму, а здесь и в начале осени он бы очень пригодился. Еще и джинсы на голые ноги – это холодней всего оказалось.
Артем с самого утра не проронил ни слова. Был не то чтобы зол, но очень мрачен. Рюкзак за спиной, там же за спиной, но своими ногами шла послушная тихая Полина. Он точно знал дорогу, успел ее изучить с помощью карты в телефоне за время поездки. Шел уверенно, напролом, словно ледокол. Расступающаяся перед ним толпа замыкалась за спиной Полины. Случилось и пару столкновений, но на Артема не ругались, всю вину брали на себя, суетились, говорили: «Простите».
Полине все время хотелось остановиться, оглядеться, посмотреть поверх людских голов, туда, где высокие потолки, далекие стены и самое главное – долгожданная табличка «Туалет».
Наконец Артем остановился. Полина выглянула из-за его спины. Перед ним люди, после нее тоже. Они стояли в очереди в кассу. Окошко – очередь, окошко – очередь. Полина впервые была в Москве. Ей бы удивляться, восхищаться, запоминать. А тут – окошко, очередь… Внизу живота больно кололо.
– Я есть хочу, – шепнула она.
Артем сделал очередной шаг вперед. Полина за ним. Поесть было отличным предлогом отправиться туда, где есть дамская комната. А в нее Полине хотелось уже нестерпимо.
Артем поговорил с женщиной за стеклом. Обменял деньги на билеты.
Они отошли к противоположной от касс стене. Артем прижался к ней спиной, Полина собой отгородила его от толпы. Он убрал билеты в бумажник. Огляделся.
– Есть хочу, – напомнила Полина, переминаясь с ноги на ногу.
Артем долго на нее смотрел. Полине казалось, он возвращается к ней издалека, возвращается медленно. Она терпеливо ждала. Он достал из кармана телефон, посмотрел на время.
– Потом, – сказал он наконец.
И снова его рюкзак оказался у Полины перед глазами. Так вышли на улицу. А там еще холоднее, потому что ветер.
Оказалось, автобус их уже ждал. Помимо двух мест, выкупленных Артемом, было еще несколько свободных. Артем задвинул свой рюкзак под сиденье, пропустил Полину к окну. Полина прошла. Аккуратно, медленно присела. Она с надеждой смотрела на пустующие кресла. Значит, автобус еще не отъезжает, еще ждет тех, кто должен сесть сюда, – раз, два, три… Еще есть время сказать ему…
Дверь медленно поползла в сторону. Она закрывалась.
– Артем, мне надо в туалет!
– Что?
Закрылась. Автобус тронулся.
– В туалет! – шепнула ему в самое ухо Полина.
– Стойте!
Автобус не остановился. Артем встал, держась за спинки сидений, добрался до водителя. Он что-то ему говорил. Полина сидела с пылающим лицом, готовая разреветься.
Здание автовокзала за окном перестало отдаляться. Артем вернулся.
– Чего сидишь?
Пока Полина бегала, успела и поплакать.
Обратно к автобусу шла так же неуклюже, как и от него, опустошенный мочевой пузырь продолжал болеть. Забираясь на неудобную высокую ступеньку, заранее опустила глаза. Шла к своему креслу и никого не видела. От пассажиров остались одни ноги. «У них нет глаз, – уверяла себя Полина, – а если и есть, они не хотят смотреть на меня».
На Артема тоже не смотрела. Пробралась к окошечку, уставилась в него.
***
– Есть хочешь?
Полина и забыла, что можно хотеть есть. Артем протянул ей пачку печенья. На пачке была нарисована клубничка, а значит, клубничная прослойка между двумя печеньками – ее любимая. Она взяла, чтобы не объяснять, что не способна почувствовать вкуса. В животе предательски заурчало. «Это твое дело», – сказала ему Полина. Ее руки были как она – ничего не умели, ничего не хотели. Она неуклюже зацепила пальцами пару печенек из разорванной пачки. Одна упала к ногам, другая сломалась напополам. Оставшаяся половинка отправилась к ней в рот. Полина безразлично жевала, стряхивая крошки с пальто.
– Долго еще? – спросила она, когда Артем в очередной раз достал телефон и посмотрел на цифры, обозначающие время.
Артем не ответил.
Потом был еще один автобус, уже по городу.
На город Полина смотрела, но не пыталась ни понять его, ни запомнить. «Зачем они здесь? – думала Полина. – Сделать доброе дело?». Не идут с такими лицами на добрые дела – Полина смотрела на лицо Артема, смотрящего на Жуковский через окно автобуса. Она повторяла себе его слова о том, что это ничего не значит, и уже не могла разобраться, а что бы оно вообще могло значить, если бы Артем не настаивал на своем «ничего».
Может, это значит, что все просто – больному человеку страшно, и он хочет сообщить об этом своей сестре? И благодаря им с Артемом в недалеком будущем они будут обниматься и плакать? Она снова взглянула на лицо Артема и не поверила себе.
Они стояли в хвосте автобуса. Полина к этому уже привыкла. Стоять среди сидящих людей было настоящим адом. Они наперебой предлагали Артему свое место, он долго им отказывал, устав, просто зло молчал. А у огромного окна с видом на убегающую из-под колес дорогу было спокойно. Еще неплохо было, когда от добрых и сидящих людей их отделяла хотя бы тонкая прослойка из стоящих пассажиров. А набитый автобус – так вообще подарок.
Сейчас прослойка была. На прошлой остановке в задние двери автобуса вошла компания студентов. Их было много, они были шумные и тоже не собирались рассредоточиваться по салону. Толпа студентов плотнее прижала их к поручню.
Одной рукой Артем прижимал костыль к поручню, второй держался за него сам. Когда автобус поворачивал, костяшки пальцев свободной от костыля руки белели. Полина хотела бы сказать ему, что толпа удержит. Но Артем никогда бы не стал доверять себя толпе. На очередном повороте его рука оказалась поверх ее руки. Было больно так, как было бы больно пластиковому поручню, будь он живым. Полина терпела.
Артем прижался лбом к ее виску. Он шептал ей в ухо. Полине было так громко, что казалось, слышит весь автобус. Она бы огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что это не так, но Артем говорил, и она боялась пошевелиться.
– Это ничего не значит. Даже если здесь его кто-то ждет. Меня все равно нет в его голове. Ни в здоровой, ни в больной. И, наверное, никогда не было. Даже в маминой голове – не я. Там ее сын на двух ногах, там он хороший и веселый мальчик. А я такой, какой есть. Я себя другим не помню. Мне не о чем жалеть. И если мы вместе, в твоей голове я хочу быть собой.
Он убрал свое лицо, убрал руку. Полина даже не кивнула. Как завороженная, смотрела сквозь стекло на незнакомый город.
***
Огонь отвоевал у темноты их лица. В каждом глазу по костерку. Он нашел ее руку, сжал своими сильными пальцами. Их одежды из грубой расписной материи таяли от огня, вязкими каплями стекали по упругим молодым телам. Жгли и щипали. Полина не видела, но знала, что и густой лес за ее спиной преображается. Исполинские бальзы истончаются до изящных кленов, выстраиваются в ряд, под ними селятся скамьи и коврики для пикников. Солнцелюбивый маис из последних сил тянется к небу, ища защиты. Земля делает глубокий вдох и всасывает его в себя. И вот он уже едва достает до колена человеку, некогда искавшему прохладную тень в его зарослях. Тяжелые сочные початки приникают к земле. И человек, протянувший руки к ним, сорвет кабачок и пожарит из него оладьи. Их вигвам становится квадратным домом с черепичной крышей. На вершинах могучих гор прорастают антенны. Пещеры становятся парадными. И преобразившаяся гора растерянно мигает десятками застекленных окон. Бурные реки скованы мостами. Палатка с мороженым и лежаки на берегу Глубокого озера.
Полина не смотрит на свое тело, не желает видеть его бледным и угловатым. Она протягивает руку, чтобы коснуться лица своего вождя. Трясущимися пальцами дотрагивается до его скулы, предвкушает боль. Но боевой раскрас не сходит с его лица. Его не смыть дождем, не выжечь огнем, понимает она. Он, как и прежде, – воин, муж, он – вождь краснокожих.
***
Наверное, Артем наизусть знал адрес. С того момента, как они вышли из автобуса, он ни разу не заглянул в телефон. Шел молча, уверенно, будто каждый день здесь ходил. И Полина заговорить не пыталась. Она была счастливой и уставшей. Она без интереса смотрела по сторонам. Сутки на поезде, пару часов на автобусе, потом еще около часа на другом, а дома, магазины, аллеи такие, как будто бы не покидала пределы родного микрорайона.
– Университет гражданской авиации, – сказал Артем, не повернув лица к Полине.
– Где? – не поняла Полина и завертела головой по сторонам.
– В Ростове.
– А-а, – услышала Полина ответ, запоздавший больше чем на двенадцать часов.
«Бедная моя мамочка, – подумала Полина, – ей придется отпустить меня и туда».
– Летчиком будешь? – спросила она.
Артем как бы прыснул со смеху, но делано, невесело.
– Кто ж мне даст. Болты крутить буду.
Полина могла только догадываться о том, что его физическое состояние наверняка станет препятствием для летного будущего. Но Артем не мог просто смириться и пойти учиться на программиста или, к примеру, политолога. Если в небо ему нельзя, он будет где-то рядом. И станет ему и всем окружающим укором. Будет ходить статным и красивым, умным и надменным среди тех, кто имеет право летать только потому, что у них на одну часть тела больше. Полине было жаль его будущих сокурсников.
Они вошли в подъезд. Лифт не работал. Об этом таблички на дверях лифта не висело, просто на вызов он не приезжал. Человек, вошедший в подъезд сразу за ними, у лифта даже не остановился, сразу направился по ступеням вверх. Значит, не работает давно, а может вообще.
