Анастасия Графеева
Кривые Жуковского
Полина знала, что папа умный. Он умел интересно рассказывать и смешно шутить. Но он, взрослый и большой, обычно так перед ней робел, что ужасно смущал тем самым Полину, и разговор у них никогда не клеился. Они и любили друг друга, и оба с нетерпением ждали его «Пока!» и ее «Приходи еще».
А ведь его можно было бы спросить: «Пап, правда же мечта не имеет такой плотности, чтобы по ней можно было ходить ногами?». У сна и прошлого и то более плотное тело, а она по сравнению с ними – дымка.
Например, когда Полина предавалась мечтам, она все время отвлекалась. В ее мечты постоянно вторгался завтрашний день с невыученным школьным стихотворением или сегодняшний с «Чукчей» и проваленной контрольной. Она то и дело отвлекалась на голоса из телевизора, невольно прислушивалась к маминым с дедуней разговорам за дверью…
Но их с папой разговор иссяк, и кусочек торта на папином блюдечке тоже. Ему было пора уходить. Полина всегда его легко отпускала. У нее была твердая и ничем не подкрепленная уверенность в том, что когда-нибудь они снова будут близки. Так, как были близки, когда она была Полёчком, а он был только ее папой. Полина думала, что им нужно просто немного времени, а папа, наверное, думал, что ей нужно еще немного подрасти, чтобы понять, почему люди предпочитают одну семью другой.
Полина очень ждала того момента, когда сможет говорить ему на прощание: «Я люблю тебя». Потому что папе эти слова шли больше его собственного имени, больше «котиков» и «зайчиков», которыми раньше звала его мама, а теперь, возможно, зовет другая любимая женщина.
***
– Слиняем с химии? – Артем подсел к Полине на перемене перед последним уроком.
Полина читала параграф, тот, что задавали на дом. Химию она не понимала чуть больше, чем прочие точные науки, но учитель ее страшил, и она всегда готовилась.
– Как? – удивилась Полина.
– Как, как. Ногами. У нас на двоих их целых три. Пойдем.
Артем говорил быстро, шепотом, видимо, пытаясь успеть «слинять» до начала урока.
– Учитель же заметит.
– Ну да.
– Двойки поставит.
– Это вряд ли. Пошли.
Полина не двигалась. Артем поднял с пола ее рюкзак и поставил на стул, на котором только что сидел.
– Пальто я взял.
Он уже выходил из класса, а Полина все озиралась по сторонам. Просто встать и уйти? Одиннадцатиклассники ходили по кабинету, сидели на партах, кидались бумажками, залипали в свои телефоны. Полина сунула учебник химии в рюкзак и вышла за Артемом. Когда прозвенел звонок, они уже были на лестнице.
Когда спускались, Полина спросила:
– Почему вряд ли?
– Потому что учитель должен оценивать знания, а не наличие ученика на уроке, – преодолев последние ступеньки, добавил: – А какая тебе разница, за что ее получить?
Конечно, это была неправда. Полина двоек не получала. Учителя видели ее старания и оценивали их. Оценивали обычно на четверки, реже на тройки. И ей, старательной и прилежной, было никак не понять, как можно так не ценить своих пятерок, не радоваться им, как делал это Артем. Он получал их легко, не прилагая никаких усилий, и так же легко разбавлял их двойками, уходя с каких-то уроков, или споря с учителями, или перебивая отвечающего у доски.
– Мы куда? – спросила Полина, когда школа была уже за спиной.
– Хочешь, ко мне.
– Нет, – честно сказала Полина.
И они пошли на остановку. Шестьдесят пятый на этот раз не заставил себя долго ждать.
Они сидели в полупустом автобусе с рюкзаками на коленях.
– Как папа? – спросила Полина.
Она знала, что они оба думают об одном и том же.
– Как медведь в берлоге.
– Твоей маме, наверное, тяжело.
– Ей легко никогда и не было.
Осень в этом году выдалась неинтересная. С серым небом, которое все пыжилось, раздувало щеки, намекало, что воды в нем много, что сейчас, что вот-вот… Но дождя все не было. Только блеклое небо, только выжженная за жаркое лето трава, только холодный, проворный ветер.
Листья еще не успели позолотеть, а ветер уже согнал их с веток, кружил, кидал из стороны в сторону.
В парке оставалось рабочим только Колесо обозрения, все остальные аттракционы были в спячке до тепла. Артем купил билеты, и они забрались в кабинку. На колесе они были единственными посетителями.
Артем вытащил из своего рюкзака учебник химии.
– Приподнимись, – сказал ей.
Полина привстала, и он подсунул ей под попу учебник.
Полина смотрела на потускневший город, где дороги – ленты, скверы – колючие ветвистые прямоугольники, многоэтажные дома – спичечные коробки, горы – куски халвы в кондитерском магазине.
– Почему ты так уверен, что это его мечты?
Ветер дул в лицо, трепал им волосы. Ребята жмурили глаза и обнимали свои рюкзаки.
– Потому что все сходится.
– Ну откуда ты знаешь, что он просился домой, когда выпали те фотографии? Может, твой папа готовил маме сюрприз, собирался или вообще уже строил дом. Об этом, может, он и хотел сказать. – Полина говорила мягко, даже нежно, как обычно говорят с больным человеком о его здоровье.
– Ты просто его не знаешь. Папа никогда не делал подарков: ни маме, ни нам. Ни на праздники, ни просто так. Он не помнил про наши дни рождения. Он даже за праздничный стол садился как просто поесть после работы. Он вот собирал эти все рекламки, бумажки, план рисовал, но, понимаешь, он бы никогда его не построил. Никогда! Он никогда не помогал маме с ремонтами, никогда в доме вообще ничего не делал. А то, что «это не мой дом», это просто отмазки. А собаку? Думаешь, он тоже ее купил и держал в шкафу до маминого дня рождения?
Полина молчала. Артем сжал губы и упрямо смотрел перед собой.
– Он же говорит сейчас, да? – спросила Полина.
– Говорит. Только буквы в словах иногда путает или переставляет местами, а какие-то слова вообще вспомнить не может.
– Может, тогда просто поговорить с ним?
Артем молчал.
– А с мамой? Расскажи ей все. Вы бы могли вместе поговорить с его врачом…
– Я с тобой говорю, – перебил ее Артем.
Их кабинка заканчивала круг, и пора было выходить.
Они шли по безлюдному парку, и Полина думала о том, что, наверное, урок химии только что закончился и что в журнале в клеточке на пересечении сегодняшней даты и ее фамилии стоит точка. Некоторые учителя так делали. На следующий урок химик спросит, почему она ушла, и, если причина покажется ему неуважительной, исправит точку на двойку. Спросит и Артема, а тот обязательно скажет что-нибудь такое, что прозвучит очень неуважительно.
– Нам…
Полина собиралась сказать ему, что нужно заранее придумать правдоподобную и непременно уважительную причину их отсутствия. Но они с Артемом начали говорить одновременно, и Полина замолчала, уступила, стала слушать.
– Меня даже, если честно, удивило, что его мечты оказались настолько примитивными. Дом, собака, молодая жена и маленькая дочка. Там еще машины
С-класса не хватает. Мне казалось, что папа в своей голове должен был как минимум строить космические корабли, путешествовать по галактикам, жить в брезентовой палатке где-нибудь на необитаемой планете. Разжигать костры из огромных рулонов телеграфной ленты, в которой жители земли, а особенно ее президенты и главы масонских кружков, просят его вернуться на землю. А он: «Джек, Джек…».
– А каким был бы твой мир? – не удержалась Полина.
Артем посмотрел на нее и так же серьезно ответил:
– Розовым. С воздушными шариками и сладкой ватой.
И потом, будто Полина и не встревала со своим глупым вопросом, продолжил:
– Папа всегда бредил тем, что выше земли. Как говорит мама, он может в одиночку самолет построить, а яичницу себе пожарить не сможет. Это правда. Мама поначалу в него очень верила. Не понимаю, как он при своих мозгах так долго не мог найти себе места в жизни. Хотя, наверное, понимаю. Он никогда не мог найти ни с кем общий язык. Все кругом были глупее него, особенно те, у кого что-то в жизни получалось, в отличие от него. Поэтому меня этот дом и удивил. Вот одинокая хижина в тайге, это – да, это на него похоже. Особенно если бы она стояла недалеко от того места, где упал тунгусский метеорит, чтобы было чем заняться.
– Самолетик у тебя в комнате висит, это он?.. – Полина не договорила слово «сделал».
Артем перебил:
– Модель планера. Нет. Это – я. Ходил в авиамодельный кружок. Так что он даже как-то меня разочаровал. Оказался неверен себе, оказался слишком обычным, слишком таким, как все…
– Но ведь каждый имеет право быть таким, каким хочет. Хотя бы в мечтах, – тихо сказала Полина.
– Угу. Только у него, как всегда, получилось все шиворот-навыворот. Лучше бы у него в жизни было все так просто и ванильно: дом, собака, любимая жена и дочка. А в мечтах бы космос покорял, вторгался бы на чужие планеты и портил им там жизнь своими заскоками.
Вышли за ворота парка и замолчали. Кругом были люди, начинался дождь. Шли к остановке в надежде от него укрыться. Но крыша остановки от дождя не спасала, ветер пригоршнями бросал капли в лицо.
Артем одной рукой притянул к себе продрогшую Полину. Какое-то время они будто неуклюжая танцующая парочка переминались с ноги на ногу. Артем пытался встать так, чтобы ветер дул ему в спину, и тем самым заслонить от него Полину. Там, где заканчивался ее нос, начинался Артем. Ей безумно хотелось прижаться пылающей щекой к его мокрой и, наверное, не очень приятной на ощупь куртке. Вот так бы и жить, думала Полина, и не нужно тогда полуголых тел, покрытых татуировками, не нужно костров, вигвамов и подолгу ждать его с войны. Так может, мечта – это прибежище для неудовлетворенных? Может, тем, кому и здесь хорошо, там и делать нечего?
В автобусе они ушли в конец салона, встали у окна, за которым змейкой вдаль убегала дорога.
– А может, там, в мечтах, он и был каким-нибудь летчиком или космонавтом, – сказала Полина, – просто это никак не проявилось.
И подумала про себя: «Что, ему в форточку выпрыгнуть нужно было, что ли?».
– Знаешь, как он приходил в себя? – спросил Артем, немного поразмыслив.
Он приблизил лицо к стеклу и подышал на него. На запотевшем стекле он нарисовал пальцем крючок, стоящий наискосок.
– Сначала он царапал их ложкой на стене, получалось непонятно. А однажды он смог вытащить из стола все выдвижные ящики и отыскал там карандаш. Карандашом стало получаться лучше.
– А что это? – спросила Полина.
Артем пририсовал еще две линии – оси, и получился график типа тех, что они рисовали на алгебре. Вертикальную ось подписал латинской П (P), горизонтальную В (V).
– Кривые Жуковского.
Полина продолжала молча смотреть на рисунок, не решаясь поднять глаза на Артема. Вдруг это что-то школьное, а она, как всегда, не знает.
– Это график, демонстрирующий взаимозависимость всех сил, действующих на летящий самолет.
– А-а, это что-то летное, – с облегчением выдохнула Полина. Она и не обязана такое знать.
– Да.
– Ну вот видишь, он и там летал! «Победа за победой», – думала Полина.
– Я же тебе говорю, он так приходил в себя. Перестал цепляться за Лизку, перестал быть смирным с мамой, он возвращался, понимаешь? Возвращался к себе, инженеру, конструктору, неудавшемуся летчику, в общем, опять становился нашим папой.
Полина смотрела в окно и улыбалась пришедшей ей в голову мысли.
– А может, это шифр? И так он хотел сказать, что на самом деле там, в своем мире, он был поэтом?
Артем ничего не ответил, и Полина, оставив блестящую от дождя дорогу, посмотрела на него.
– Ну Жуковский. Поэт. Мы же проходили.
Артем пожал плечами.
– Не помню такого.
Дальше ехали молча. Кривые поэта Жуковского каплями стекали по автобусному стеклу.
***
Полина закрыла глаза. Открыла их уже женой вождя индейского племени, очутившейся престраннейшим образом в теле и в жизни чужой девочки Полины. Она встала с кровати, взяла со стола фломастер. Но девочка Полина шепнула ей, что взять лучше простой карандаш, и уже с ним она подошла к стене. Долго прямая как струна стояла перед невозмутимой стеной, обклеенной бумажными обоями.
Невольница, смотрящая на непонятный ей мир чужими глазами. Где ее бескрайние просторы, деревья, подпирающие кронами небо? Где озеро, деревня? Где ее дом? Что с ее мужем? Он больше не охотник и не воин, он забыл свой язык, он не помнит своего народа, он не тоскует по своей жене.
Язык этой девочки не повинуется ей. Она умоляет его, она заставляет его, в отчаянии кусает его и им же слизывает соленые слезы. А сказать-то и нужно всего два слова: «Это я». Руки чуть послушнее языка. Хоть и тяжелые, хоть и трясутся. Ей удается уговорить их поднести карандаш к стене. Что она может нарисовать ими? Она умеет рисовать могучих бизонов, грациозных оленей, бегущих воинов. Может причудливыми узорами изобразить солнце. Но поймет ли он по этим рисункам, кого стоит искать ему в теле этой некрасивой девочки?
Зажатым в кулаке карандашом она вывела всего три линии. Она чувствует, как покрылся испариной ее лоб, как еще сильнее трясется рука. Тяжело дыша, упрямо смотрит на нарисованный треугольник. Из последних сил дорисовывает еще несколько линий. Они должны словно лучи солнца расходиться от верхнего угла фигуры, но рука дрожит, и они получаются волнистыми, неровными.
Обессиленная рука безвольно опустилась, карандаш выпал и остался лежать на ковре. Он поймет. Он узнает их дом.
Полина, вернув себя себе, вернулась к кровати.
Это точно послание, решила она.
Придя домой после их прогулки в парке вместо урока химии, Полина полезла в Интернет. Может, она опять все напутала, и нет такого поэта – Жуковского, если уж Артем его не вспомнил. Или есть, но фамилия его звучит как-то иначе, просто похоже, с Полиной и такое случалось.
Но Интернет не подвел, сразу же выдал несколько ссылок на сайты с биографией и произведениями поэта Василия Андреевича Жуковского. И теперь после наглядного эксперимента сидя на кровати с ноутбуком на коленях, Полина думала: «При чем здесь может быть поэт?».
Пробежала глазами биографию поэта. Потом прочитала ее внимательно, хотя текста было много.
Полина была уверена, что ее должно осенить. Она представляла себе это так: читает она, читает, натыкается глазами на разгадку, пробегает мимо, замирает, возвращается, читает снова и снова и кричит что-то типа: «Эврика!».
Но биография такого эффекта не дала, и она перешла к творчеству. Творчества оказалось тоже много. Полина начала читать все подряд. Сначала вдумчиво читала вслух, потом про себя, потом лишь шевелила губами, а мыслями была где-то очень далеко.
Уставшая от обилия букв, Полина отложила ноутбук и пошла на кухню. Со стаканом воды в руках, рассматривая серое небо за окном, она думала – для кого же он оставил это послание? Если это, конечно, послание. Может, мама и папа Артема любят творчество Жуковского? Или папа в молодости читал на свидании маме его стихи, и у них есть один какой-то памятный, особенный, только их, и в нем разгадка?
А может, папа перед сном маленькой Лизе читал что-то типа: «В двенадцать часов по ночам из гроба встает барабанщик…». В общем, если в этом есть что-то такое личное, семейное, то чтение его стихов Полине точно ничего не даст.
Потом Полина подумала об Артеме. Может, послание предназначено ему? Но опять же, Артем сам сказал, что поэта такого не знает. Да и вообще, насколько Полина поняла, с папой они не очень-то и близки…
«Эврика!»
Полине показалось, что ее наконец осенило. Обратно в комнату она уже бежала.
Полина снова нырнула в Интернет. Забила в поисковике «Кривые Жуковского».
Идея заключалась в том, что у Артема и его папы есть одна общая область знаний, в которой другие не понимают ничего, – самолетики (как бы это там ни называлось). Таким образом, зашифровав важное послание с помощью специфического графика, можно передать информацию так, чтобы понял только тот, кто в этом тоже разбирается. Для этого и дружить сильно не надо.
Но Полинин энтузиазм очень быстро иссяк. Описания значения графика оказались не столь объемны, сколько биография и тем более творчество Василия Андреевича, но абсолютно недоступны для понимания.
«ЛА может лететь с заданной тягой на некоторой V большей Vнв и на некоторой V меньшей Vнв…».
Отличная идея не привела ни к чему. Даже если она была верна, то Полина была не способна прочитать это послание, как и мама, и сестра Артема.
Полина убрала ноутбук и вытянулась на кровати.
Может, позвонить Артему? – думала она. Может, он просто не пытался рассмотреть график как послание, а если бы попробовал, то быстро бы понял, что там зашифровано?
Может, в этих буквах (Р и V) зашифрованы имена? Полина даже ведь не знала, как зовут родителей Артема.
А может, Артем ошибся, и это вообще никакой не график? Может, просто крючочек? И значить он может все что угодно. Или вообще ничего не значить.
А может, дело в ученом Жуковском, в его биографии?
Жук, жук, может, он хотел сказать про какого-то жука, тогда нужно почитать про жуков…
Бре-ед. Полина отвернулась к стенке лицом.
Она ведь хотела просто любить Артема. Сложного, злого Артема. В нем самом хватало загадок, а тут еще и скелеты из его фамильного шкафа. Сейчас бы порисовать, послушать музыку, а она уверена, что, если возьмет в руки карандаш, сама начнет чертить эти кривые, а в любимых песнях будет настороженно прислушиваться к знакомым словам, ища в них новый потаенный смысл.
И уснуть не сможет. «Ладно, – подумала она, – не впервой ночку провести в Интернете».
***
– Чукчина, ты где летаешь? К доске.
У доски Полине делать было нечего. Она не знала, как решается это уравнение. Людмила Васильевна, наверное, была хорошим человеком, но Полина ее не любила и немного побаивалась. Она была тем редким учителем, который не ценит тихих учеников. Негласное школьное правило «ты никого не трогаешь – не трогают тебя» на уроках алгебры и геометрии не работало. Обычно спросить или вызвать к доске – это отличный способ успокоить нарушающего дисциплину ученика. Но Людмила Васильевна этим золотым приемом не пользовалась. На ее уроках и так было тихо, а еще скучно, нудно и опасно.
– Что стоим? Решай.
Полина еще раз взглянула на доску, убедилась, что писать ей там нечего, и снова уставилась на учительницу.
– Чукчина, ты зачем в школу пришла?
«С Артемом поговорить», – ответила Полина, но только себе.
И Полина невольно взглянула на пустующее место рядом с Машей Завьяловой.
От одноклассников тут же полетели версии ответа на поставленный учителем вопрос. И про Артема там тоже было.
«Слишком много Артема в классе, когда его нет», – подумала Полина и добавила еще немного:
– Я могу садиться?
Тон, конечно, не тот, но ведь это первые шаги, подбадривала себя Полина. Сэнсэй бы оценил.
– А ты уже все решила?
– Нет, – твердо ответила Полина и тихонечко добавила – Сами же видите.
– Чукчина, я еще раз спрашиваю, зачем ты ходишь в школу? Я объясняю это уже неделю, – она показала рукой на доску. – Я задавала это на дом. Значит, ты и дома не решала, если сейчас решить не можешь. Любовь, Чукчина, это хорошо, но за дверями школы…
Наслушалась этих, зло подумала Полина.
Она еще никогда так быстро не собирала свои вещи. Кинула в рюкзак тетрадь с учебником, следом ручку, а карандаш скатился с парты и упал на пол. Полина поднимать не стала.
Лицо пылало, в ушах звон. Она знала, как это делается – нужно было посильнее хлопнуть дверью. Но уже у двери к глазам подкатили слезы, и на эффектный выход сил уже не было. Дверь за ней осталась незакрытой.
Уже на улице Полина разрешила себе слезы с расчетом на то, что до дома Артема они как раз иссякнут. Конечно, глаза будут красные, нос распухнет, и выглядеть она будет ужасно, но, если не дать им выйти сейчас, она долго не продержится, и любая колкость со стороны Артема спровоцирует их неудержимый поток.
К счастью, слез оказалось не так много. Иногда так сладко было поплакать у себя под одеялком или у окна, особенно если за окном дождь, или под любимые песни. Но сейчас плакать не хотелось. Она просто терпеливо ждала, когда обида выйдет слезами.
Ей долго не открывали. «А вдруг откроет не Артем?» – подумала Полина и испугалась.
Дверь наконец отворили, на пороге оказался именно он. Полина неожиданно для себя улыбнулась.
– Привет, – сказала она ему.
Он не ответил.
– Ты в школу не пришел…
– И ты пришла за мной?
О да, поняла Полина, она бы разрыдалась уже сейчас, если бы не выпустила из себя все слезы по дороге. Потому что Артем был резок, Артем был груб. Артем был как всегда.
– Нет, я… просто так.
– Просто так – не надо.
– Ладно.
Полина была уже у лифта, когда Артем окликнул ее:
– Полина.
Это было приглашение войти, поняла она.
Полина вся обратилась в слух. Казалось, если бы на кухне капал кран или мышки возились под плинтусом, она бы обязательно услышала. Под пристальным взглядом Артема неуклюже стягивала с себя сапоги и пальто. Замки не слушались, пуговицы не поддавались. Но вот она их всех победила, подняла ликующий взгляд на Артема. А тот, нахмуренный, уставился в проем двери. И вправду, наверное, было «не надо», подумала Полина.
В комнате он не предложил ей сесть. Сам уселся за компьютерный стол. Полине ничего другого не оставалось, как сесть на его кровать. Стоять ей казалось еще более неловко.
Артем долго молчал, потом, смотря на стену над ее головой, сказал:
– Вчера он пытался уйти из дома.
У Полины была тысяча вопросов, и ни одного внятного. Она просто смотрела на Артема.
– Его увидели знакомые примерно за квартал отсюда. Маме позвонили. Она в больницу его отвезла.
– И как он сейчас?
Полине показалось, что задать этот вопрос будет вежливо с ее стороны. Нельзя же вот так просто сказать ему, что она знает, куда он шел.
– Он? А что ему? При нем прекрасная нянька.
Потом долго молчали, и Полина все-таки не выдержала:
– Я знаю, куда он шел.
Теперь Артем смотрел на нее, но так же, как до того на стену, хмуро и как будто с презрением. Ни вопросов, ни вскинутых бровей. Полина, признаться, ожидала иной реакции.
Она начала нерешительно:
– Помнишь, ты мне вчера график рисовал? Сказал, что это «кривые Жуковского». А я тебя про поэта спросила, ты такого не вспомнил… Хотя он точно есть. Точнее, был…
Полина начинала путаться в мыслях и, как следствие, в словах. Остановилась. Выдохнула. И продолжила уже медленнее, спокойнее:
– Я про поэта все почитала: и стихи его, и биографию. Ничего не нашла. Потом стала читать про сами кривые и про ученого – тоже ничего. Но поисковик заодно мне выдал ссылки на город Жуковский. Этот город ведь связан с этими, ну как, самолетами. Ты знаешь такой?
Артем все такой же, неудивленный и незаинтересованный, спокойно ответил:
– Ну да, я там родился. Мы жили там. Давно.
А вот Полина от удивления раскрыла рот. Будто бы Артем этим сказал: «Да, Полина, ты права, ты нашла разгадку».
Но Полина быстро пришла в себя. Усилием воли подавив в себе радость, поспешно добавила:
– Может, там у твоего папы остались родственники или друзья? Может, он хотел, чтобы ты с ними связался? Рассказал им, в каком он состоянии…
– Это вряд ли.
Полинины гениальные теории рушились на глазах.
– Почему? – разочарованно спросила Полина.
– Он давно уже забил на своих родственников, не общается с ними. А друзей у него нет. Есть начальник, который его подтянул на работу, типа по дружбе. На самом деле ему нужны только папины мозги.
– А этот начальник случайно не в Жуковском живет? – тихо-тихо спросила Полина.
– В Москве. У них там офис. Папа у нас командировочный. А еще, – Артем долго смотрел ей в глаза, – он бы не стал меня ни о чем просить.
Полина знала, что еще одно «почему» спровоцирует лишь очередную обидную шутку, которой разговор, вполне возможно, и закончится. И она просто молчала.
Артем продолжил сам. Сначала, правда, демонстративно вздохнув.
– Даже если это послание, – и он закатил глаза, давая понять Полине, насколько глупы и неправдоподобны такие предположения, – то предназначено оно исключительно для меня. Мама бы не поняла, а Лизка тем более. И он это знает. А значит, именно этого он и хотел – чтобы понял только я. Но это, я тебе еще раз повторяю, нереально. Он бы не стал меня ни о чем просить.
– Почему? – все-таки не сдержалась Полина.
– Ты бы, Чукчина, такую страсть к познанию в школе демонстрировала, может, училась бы получше.
***
– Физику будешь списывать?
Артем подсел на перемене перед пятым уроком. С утра даже не поздоровался, хотя они встретились глазами еще в раздевалке.
– Нет.
– Сама сделала?
Полина раскрыла приготовленную к уроку тетрадь и пододвинула Артему. Тот взглянул и почти сразу ответил:
– Неправильно.
Полина пожала плечами и вернула себе тетрадь.
– Тетка есть, – сказал Артем, поднялся и ушел к себе за парту.
Полина смотрела на него через проход между рядами парт, по которому туда-сюда слонялись их одноклассники. Смотрела, когда звенел звонок. Смотрела, когда все расселись за парты. Смотрела, пока его не заслонил опоздавший на урок Вадик.
– Чукчина, чего пялишься? – спросил тот, незаслуженно присвоив себе ее взгляд.
Полина нашла глазами доску и уставилась на нее. Она любила так делать. Учитель всегда был у доски или где-нибудь неподалеку, и получалось, что Полина смотрит в его сторону. Она отводила глазам важную роль, они обеспечивали ей эффект присутствия на уроке. Если кто посмотрит на Полину в этот момент, она здесь, она слушает учителя.
Хотя Полина была где угодно, только не на уроке физики. Она была в вигваме, в комнате Артема, в своей комнате, но была не Полиной, а той, которая там очутилась случайно и рисовала на стенах. Была в парке на чертовом колесе и там же на скамейке с семейным фотоальбомом Артема на коленях. Была в неведомом городе Жуковском и говорила с плачущей женщиной, которая благодарила ее за весточку о брате, о котором она давно ничего не слышала…
В раздевалке Артем всегда оказывался проворнее многих и одним из первых выбирался из толпы со своей курткой в руках. Полина стояла в холле у окна и ждала его появления. Она шла за его спиной вниз по лестнице, он это знал, но не обернулся. А сейчас, победив толпу, он не мог ее не заметить, не мог пройти мимо, не мог…
– Чукчина, я просила твою маму зайти в школу. Еще вчера.
– Да.
– Что «да»? Почему мама не пришла? Я с тобой разговариваю, ты можешь смотреть на меня?
Полине пришлось смотреть на Людмилу Васильевну.
– Да.
– Что «да»?
– Я смотрю на Вас.
– Мама почему не пришла?
– С работы не отпустили.
– Если завтра твоя мама не придет, я сама приду в гости, ты меня поняла?
Полина кивнула. Теперь можно было снова смотреть не на нее.
Людмила Васильевна еще немного постояла рядом с наблюдающей за толпой у раздевалки Полиной. Полина слышала, как она цокнула языком, глубоко вздохнула, а на выдохе прошелестела: «Чукчина». И ушла.
Толпа уже почти рассеялась, и Артема в ней не оказалось. Полина вошла в раздевалку, на всякий случай позаглядывала в лица оставшимся школьникам и, взяв свое пальто, вышла на улицу.
Внутри у Полины было как-то слякотно, а снаружи она и не заметила, но вроде накрапывал дождик.
Артем ждал у ворот. Она хотела махнуть ему рукой, хотела побежать, но, спрятав радость за еле заметной улыбкой, просто ускорила шаг. Полине уже оставалось не так много, может, метров пять, но Артем не стал дожидаться, пошел прочь от школьных ворот. Полине пришлось его догонять.
Она догнала. Подстроилась. Шла рядом.
«Если я права, – эту мысль Полина обдумывала на протяжении всего урока физики, – то нет никаких слоев сознания. Нельзя с одного переключиться на другой. Нельзя жить в своей мечте. Потому что нельзя сшить ее из обрывков желаний таким образом, чтобы потом завернуться в нее как в одеяло.
Если я права, и есть только больной, немощный человек, который боится умереть, не увидев сестры, то…»
– Ты ведь можешь ей позвонить? – наконец нарушила молчание Полина.
«…то он не прав», – закончила она свою мысль.
– Нет.
И опять напрашивалось ее любимое «почему», но Полина уже знала, если Артем сказал «нет», это значит, что даже если он может, то делать этого ни за что не станет.
После его холодного грубого «нет» Полине молчать бы, но внутри уже и так кололи и царапали сегодняшние: «чего пялишься?» и «если завтра твоя мама не придет…». И вжав голову в плечи, она спросила:
– Как ты узнал?
Но Артем не ответил.
Они дошли до того места, где их дороги должны разойтись. Остановились.
– Мы куда? – спросила Полина в надежде, что на этот раз не разойдутся.
– Домой. Где ты живешь?
Полина долго в растерянности смотрела на Артема, потом показала пальцем на свой дом. Из-за деревьев была видна его крыша. Полина безошибочно находила ее среди других таких же, облепленных антеннами.
Они молча шли к ее дому. Полина нервно кусала губы, теребила лямки рюкзака.
Полина остановилась у своего подъезда, повернулась к Артему. В лицо ему смотреть не стала, разглядывала металлическую собачку на замке его куртки, болтавшуюся под подбородком.
– Паспорт неси, – сказал он ей.
Она не удержалась и посмотрела на его лицо. Но там ничего. Немного злой, больше невозмутимый, еле заметное пренебрежение ко всему вокруг, включая Полину.
Полина оставила его лицо, собачку под подбородком и скрылась в подъезде.
Вошла в квартиру, в которой не разговаривал телевизор, зато разговаривала бабушка на кухне. Полина тихо-тихо прикрыла за собой дверь, но предательское «щелк» выдало ее.
– Полина там пришла что ли?
Разувшись, Полина прошла на кухню.
– Привет, бабушка.
Бабушка, не поднимаясь со стула, протянула к Полине руки. Полина пригнулась, и бабушка, взяв ее за плечи, притянула к себе. Поцеловала в щеку.
– Совсем отощала, – сказала она Полине.
Это неправда, подумала Полина. Она была такая же, как всегда.
Мама стояла у плиты, жарила для бабушки яичницу с овощами.
– Как в школе? – спросила она.
– Нормально. Людмила Васильевна сказала, в гости придет.
– Ого! – наверное, радостнее, чем следовало бы, отреагировала мама. И сказала для бабушки: – Чего-то натворила!
Бабушка изобразила полное недоумение:
– Полина?! – и долго смотрела на внучку.
На самом деле ей все равно, подумала Полина.
– У меня дополнительные, – тихо сказала Полина и посмотрела на маму.
Спасай, говорили ее глаза.
– Мам, тебе перчиком посыпать?
Бабушка будто с трудом оторвала взгляд от Полины и посмотрела на дочь. Посмотрела, надо сказать, уничтожающе.
– А то ты не знаешь, что у меня второй день изжога! – сказала раздраженно.
Этого было достаточно, чтобы улизнуть. Бабушка увлеклась рассказами о своем здоровье.
Полина взяла из серванта свой паспорт, сунула его в карман пальто и выбежала на улицу.
Стояла, тяжело дыша, перед Артемом, смотрела на него снизу вверх.
– Ну давай, – недовольно сказал он ей.
Полина протянула ему паспорт. Он взял, сунул его себе в карман.
Уже отвернулся, собирался уходить. Но задержался, не поворачиваясь, сказал:
– В субботу едем.
Он уже шел прочь, а Полина крикнула ему:
