Анастасия Деева
Сеньорита Удача. Игра Случая

Глава 9. Судно из Асунсьона

Небольшое судно галерного типа, которым управляли крещеные индейцы-гуарани, подошло к берегу недалеко от Санта-Фе. Это произошло на следующий день после того, как посольство Лимы, завершив судебный процесс над еретиком Отвилем, отбыло в Буэнос-Айрес.

Места у вёсел пустовали, и шло судно на парусах со стороны верховья реки. На палубе показался статный мужчина чуть старше тридцати в шерстяном плаще-серапе, украшенным яркими продольными полосами. По виду его можно было бы принять за охотника-гаучо^[27], но человек этот был не из местных. Из под его соломенной шляпы выбивались светлые, почти выгоревшие до белизны под южноамериканским солнцем волосы.

– Доктора! Ради всего святого позовите доктора! – закричал он к рыбакам, которые сушили сети на берегу. – Отец Бенедикт тяжело ранен дротиками проклятых дикарей!

Напуганные недавней казнью горожане, услышав про раненого священника, со всех ног бросились искать лекаря.

Мужчина, убедившись, что за помощью убежали, склонился над лежащим на палубе иезуитом. Сутана того была окровавлена в нескольких местах, он тяжело и прерывисто дышал. Не смотря на перевязки, ран было слишком много.

– Потерпите, отец Бенедикт. Помощь близка. Мы дошли до Санта-Фе. Осталось немного.

Священнику было совсем плохо. Он потерял много крови, был бледен, его трясло. Заметно было по покрытому испариной лицу, что он страшно мучился. Периодически раненый оглашал палубу почти звериным воем. В минуту, когда боль отступила, он, глядя мутными глазами, произнёс:

– Сын мой… Эстебан… Я везу мощи Святого Томаса… в Сантисима Тринидад… Передай их… в церковь Святого Томаса… Они в каюте… в рундуке…

– Хорошо, падре… – мужчина нахмурился и бросил нетерпеливый взгляд на берег. Там уже собирались зеваки, но доктора, видимо, еще не нашли.

Индейцы все так же неторопливо подводили судно к деревянной пристани.

– Мне нужен священник… исповедаться… – прохрипел отец Бенедикт и снова взвыл от нечеловеческой боли.

Эстебан встал во весь рост и, сложив ладони рупором у рта, закричал людям на берегу:

– Священника сюда! Срочно! Он умирает!

Кто-то припустил в сторону виднеющейся церквушки.

Судно неуклюже ткнулось в деревянный причал.

– Потерпите, святой отец…

Но тот уже бился в предсмертных конвульсиях.

Наконец показались доктор и священник. За ним бежали несколько хорошо одетых горожан, видимо, члены городского совета. Самым первым был местный коррехидор^[28].

Они выстроились в очередь, чтобы по трапу перебраться на борт.

Одного взгляда на раненого иезуита хватило священнику для того, чтобы понять – дело плохо. Он скорбно качнул головой и сделал знак окружающим, чтобы его оставили один на один с умирающим. Доктор повернулся к собравшейся на берегу толпе и развел руками, давая понять, что его помощь уже не нужна.

Люди начали креститься и читать молитвы.

К Эстебану, который стоял у борта, подошли коррехидор и стражник городской тюрьмы Пабло.

– Что произошло? Кто вы, сеньор? – спросил глава городского совета, внимательно глядя на незнакомца.

Мужчина поправил плащ-серапе и вместо ответа указал на воткнутые в деревянные борта индейские дротики.

Пабло и коррехидор взглянули на них, затем на бьющегося в агонии человека. Похоже, тот умирал от «травы». Так прозвали один из самых страшных индейских ядов, которыми пользовались дикие племена для смазывания наконечников стрел и дротиков.

Местные индейцы, живущие по побережьям Параны, давно не имели такого оружия и не осмеливались нападать на белых, опасаясь карательных экспедиций. Но иногда к реке спускались горные племена и те, кто жил в непроходимых лесах, куда колонизаторы ещё не смели сунуться. Он них случалось немало бед.

– Меня зовут Эстебан Корейос, я – рулевой на судне, – сказал мужчина. – Иезуитская миссия из Асунсьона направлялась в Буэнос-Айрес. – он чуть запнулся, словно бы подбирая слова: – Я с этой миссией.

– Но вы не монах… Где… святые отцы?

– Мы подошли слишком близко к берегам… Индейцы… Сейчас вы видите всех, кто остался в живых, – Эстебан широким жестом обвел рукой краснокожих. – Матросы могут подтвердить мои слова.

В это время священник, который занимался раненым, поднялся и громко сказал всем, кто мог его слышать:

– Господь принял его грешную душу.

Все перекрестились. К удивлению Корейоса окружающие дружно опустились на колени и стали молиться. Несколько удивленный всеобщим благочестием, Эстебан последовал общему примеру.

– Отец Бенедикт умер. Что же вы намерены делать дальше? – спросил у рулевого коррехидор чуть позже.

– Я должен выполнить его миссию до конца. Насколько я знаю, в Санта-Фе для него из Кордовы должны были доставить вино, – произнёс Корейос спокойно. – Я намерен забрать его и отвезти по назначению, в Буэнос-Айрес.

Он лгал. Про то, что иезуиты должны были получить в этом городе бочки и увезти их на продажу, на судне секретом не было ни для кого. Эстебан знал, что испанцы не будут разговаривать с индейцами в силу предрассудков. Единственный белый человек, кто остался в живых на галере^[29] – это он. Это значило, что переговоры будут вести только с ним.

Хитрый рулевой смекнул, что раз святые отцы не могут предъявить теперь права на доставленный из Кордовы товар, можно попытаться хитростью добиться погрузки его на судно и перепродать к собственной выгоде.

– Там, в рундуке, есть кое-какие долговые расписки по этому поводу. Я могу принести.

Получив утвердительный кивок головы, Корейос бросился в каюту. Он понимал, что рискует, так как по бумагам получателем вина значился покойный отец Бенедикт.

Коррехидор между тем сильно озадачился. Он не знал, следовало ли вино отдать рулевому или стоило оставить его до нового приезда святых отцов? Но Асунсьон мог прислать новое судно через месяц или два, а то и позже.

– Куда вы повезете бочки? Знаете ли вы, кому оно предназначено? – подозрительно спросил Эстебана Пабло, когда глава городского совета читал долговую расписку.

– Как куда? В церковь Святого Томаса в Буэнос-Айресе, – не моргнув глазом, соврал рулевой. Он не стал уточнять, что о существовании этой церкви узнал незадолго до кончины отца Бенедикта.

Коррехидору ответ показался убедительным. Он не смел препятствовать делам католической церкви после показательной казни Отвиля.

– Хорошо, сеньор. Я передам вам бочки, – сказал он важно.

Эстебан серьезно кивнул и бросил взгляд на умершего.

«Простите, отец Бенедикт. Вам это вино все равно больше не нужно, а мне требуются деньги!» – подумал он.

Через несколько дней, после того, как иезуита похоронили, судно, груженое бочками с вином, шло в сторону Буэнос-Айреса. Ветер в парусах и течение способствовали быстрому продвижению. Индейцы, обученные иезуитами, прекрасно знали фарватер реки.

Эстебан лежал в гамаке в небольшой каюте, которую раньше занимали святые отцы, и смотрел в окно на огромное звёздное небо с широкой полосой Млечного Пути. На востоке уже светало, но мужчине не спалось. Он никак не мог поверить в случившееся.

Несчастье, произошедшее в пути после нападения дикарей, привело к тому, что у этой галеры не осталось хозяев. Точнее, они были, но далеко, в Асунсьоне. Ему никто на судне не возразил, когда он назвал себя капитаном. Мнение индейских матросов не принято было принимать в расчёт. Они знали своё место в мире белых людей.

Мужчину раздирали противоречивые чувства между долгом, страхом кары небесной и жадным желанием обладать свалившимся на голову богатством.

Суда стоили очень дорого. В Парагвае цены на них были значительно ниже, так как иезуиты не строили больших морских кораблей. Зато леса и дешевой рабочей силы у них было предостаточно. Они создавали небольшие, удобные судёнышки для каботажного плавания^[30] по реке и заливу Ла Плата.

Вернуть галеру обратно? Снова работать за гроши?

Никто не знал, как Эстебан мечтал о собственном корабле! Но откуда взять денег младшему сыну небогатого землевладельца?

И вот – удача. Двухмачтовая галера в его власти, а сам он лежит в гамаке капитанской каюты.

Что делать дальше? Река – не море, на ней долго не скрыться. К тому же это судно не предназначено преодолевать океан. Даже военные галеры изначально создали специально для Средиземного моря. В Новом Свете их почти не использовали, за исключением мелкого Карибского моря, и то редко.

Корейос знал, что за присвоение имущества иезуитов ему не поздоровится. Его могут отлучить от церкви, если святые отцы узнают, что он завладел их судном.

Мысль о том, что можно расстаться с галерой сводила мужчину с ума, словно бы он терял дорогую возлюбленную.

«Моя!» – ласково думал он, покачиваясь в гамаке и касаясь пальцами досок обшивки.

Что же, он сыт по горло этими землями, можно перебраться через залив Ла Плата в соседнюю Бразилию. Там-то уж точно парагвайцы его не найдут.

Сложность была лишь с матросами. Те были крещеными индейцами, которых иезуиты в своем государстве держали под полным контролем. Краснокожие боялись гнева своих пастырей и гнева Божьего.

«Не захотят служить на моем судне, пусть убираются на все четыре стороны! Найду я матросов! – думал он. – Продам вино, будем чем платить жалование. Ещё и останется!»

Светало. До Буэнос-Айреса было рукой подать. Новоявленный капитан рассчитывал чуть ближе к полудню оказаться в городе.

Неожиданно ноздри уловили слабый запах дыма. Что это? Кок на камбузе^[31] проснулся готовить завтрак?

– Горим! Пожар! – закричал кто-то с палубы.

Эстебан почти вывалился из гамака, вскочил, выбежал из каюты.

Камбуз был охвачен пламенем. Один из матросов вытаскивал оттуда кока в тлеющей одежде.

– Что с ним? – коротко спросил Корейос, и, не дожидаясь ответа заорал: – Ведра за борт! Топор мне!

Сам он бросился к румпелю^[32], налег на него, разворачивая судно к берегу.

– Пьян, – донеслось до Эстебана в ответ.

«Вино! Эти краснокожие твари совершенно не умеют пить!» – с отчаяньем думал он, разворачивая галеру.

Матросов после нападения дикарей осталось мало. Такими силами не удавалось затушить пожар быстро. Индейцы поднимали ведра воды, лили их на камбуз, но их сил не хватало. Огонь быстро распространялся по сухому дереву.

Корейос схватил топор и принялся рубить одну из двух мачт галеры, чтобы уронить в воду парус. Это был один из самых действенных способов быстро потушить пламя – накрыть место возгорания мокрой тканью. Иначе ничего будет не спасти.

Уже в дыму и почти у берега им удалось накрыть пылающий отсек мокрой парусиной. Это частично локализовало пожар, но он уже проник на нижнюю палубу.

– На весла! – заорал Корейос – Гребём к берегу!

Несколько взмахов, и галера врезалась в песок.

Им повезло. В этот зимний месяц стояла редкая сушь, и дождей давно не было. Иначе всё вокруг было бы заболочено.

– Бочки выкидывайте за борт! – кричал капитан.

Почти задыхаясь от дыма, матросы вытаскивали из трюма вино. Эстебан, надрываясь от тяжести, помогал им. Он уже понимал, что судно не спасти, поэтому старался сделать всё, что мог, чтобы уберечь хотя бы часть груза.

Весь товар вытащить не удалось, так как огонь проник в трюм и загорелись бочки.

Корейос, заглянувший на нижнюю палубу, на мгновение замер.

Он знал, что иезуиты для того, чтобы вино дольше не портилось от перепадов зимних температур и встряски, добавляли в него виноградный спирт. Тот при сильном разогреве мог вспыхнуть. Несколько бочек уже было объято пламенем.

– За борт! Все за борт! – заорал он, бросаясь трюма наружу.

Вовремя. Прямо за его спинной взмыл вверх столб пламени.

Корейос прыгнул в воду.

Когда он добрался до близкого берега, за его спиной полыхала галера, вокруг которой плавали уцелевшие бочки с вином.

Глава 10. Французская шпионка

Почти в полной темноте неподалеку от португальской крепости Колония-дель-Сакраменто^[33] пристала старая каракка^[34] французских контрабандистов.

В те времена эти отважные вольные торговцы, призрев все территориальные законы, ходили вдоль побережья по маленьким колониям с торговыми миссиями. Чтобы не быть атакованными военными кораблями, контрабандисты на всякий случай имели целый набор разных флагов.

Колония-дель-Сакраменто была хорошо укрепленным португальским фортом, поэтому близко к ней французские мореходы не могли подойти.

От каракки отделилась шлюпка, на носу которой покачивался притененный тканью фонарь.

Через некоторое время лодка ткнулась носом в берег.

– Отчаянная вы, Катрин, – сказал в темноте шкипер^[35], подавая руку женщине в монашеском одеянии. – Я бы ни за что не пошел на подобный риск. И этот костюм… Грех же.

Монахиня спрыгнула на берег с грациозностью ленивой кошки. Это была женщина лет тридцати пяти или немногим старше, чуть склонная к приятной глазу полноте.

– Я столько вынесла, что уже не боюсь не Бога, ни Дьявола. Терять мне больше нечего, кроме сына. Но я надеюсь, Его высокопреосвященство оценит все мои старания по заслугам.

– Вы верите кардиналу?

– Верю, что он вернет отнятое у меня… Через два месяца, день в день, я выведаю всё о положении дел в Колонии-дель-Сакраменто и Буэнос-Айресе. Там меня можете снова забрать. Я буду готова доложить всю подноготную испанцев и португальцев по обе стороны залива Ла-Плата.

– Держите узелок, мадам. Здесь еда. Деньги у вас есть?

Женщина усмехнулась в темноте и не ответила на последний вопрос. Не хватало ещё, чтобы капитан её обокрал. Она, конечно, спала с ним в пути, но предпочитала не касаться вопроса, сколько у неё наличности. Кто же верит в порядочность контрабандиста?

Шкипер обернулся к матросам:

– Разожгите костер для дамы, чтобы она не замерзла этой ночью. Только быстрее. Надо уходить. С рассветом наших парусов не должно быть даже на горизонте.

Пока парни с его судна рыскали по берегу в поисках дров, шкипер снова обратился к монахине:

– Вы как-то обмолвились, мадам, что потеряли плантации на Гваделупе^[36]. Я не осмеливался спрашивать подробности… Но может быть сейчас всё-таки скажете? Как это произошло? Это тайна? – он присел у охапки принесенных дров, взял масляный фонарь и стал от него поджигать сухую траву.

– Нет никакой тайны, – она улыбнулась любовнику той улыбкой, которой говорят с человеком, который лишь на какую-то часть пути становится немного ближе. – На острове всего двенадцать тысяч человек. Рабочих рук не хватает, чтобы обрабатывать плантации. Мои муж и отец, имея несколько торговых кораблей, стали завозить «черный товар» из Африки.

– Но Франция не занимается работорговлей! – удивлённо обернулся в её сторону шкипер.

– А зря, – жестко сказала женщина. – От этого прямой ущерб всем. Кто-то же должен работать. Почему не чернокожие? Весь мир уже занимается продажей «чёрного товара», и только мы, французы, отстаем…

– Если я правильно понял, это и послужило поводами для несчастий вашей семьи? Не так ли, мадам Франсёр?

– Губернатор узнал об этом и наложил руку на наши плантации, – Катрин поёжилась на холодном зимнем ветру, дующем со стороны залива.

– А ваши муж и отец… Что с ними?

– Их публично выпороли и казнили. Мы с сыном остались на улице.

– Простите моё любопытство, но как вы оказались при дворе? Остров Гваделупа – это всё-таки не Париж.

– Да я же наши французские колонии как свои пять пальцев знаю, – усмехнулась бывшая плантаторша. – Поверьте, я много занималась торговлей. Капитаны все знакомые. Когда один из кораблей отправился в Старый Свет, я села на него. Где искать правды и защиты бедной женщине, как не при дворе? Мне было что рассказать Мазарини^[37].

– Сколько же в вас тайн, Катрин! И вы молчали всю дорогу! Значит, дошли до первого министра, а он даже не отчитал вас за чернокожих?

Она тихо, но невесело засмеялась.

– Жуль, я же не занималась работорговлей сама. Те, кто возил «чёрный товар», уже мертвы. Но я имела смелость сказать Его высокопреосвященству, что французские колонии нуждается в неграх. Так мы больше сможем производить кофе, табака, индиго, хлопка. Узаконенная работорговля послужит пользе Франции.

– Любопытно. – Огонек заплясал под пальцами капитана и пополз по веточкам, все больше разгораясь. – Но что же сказал монсеньор?

– Я не знаю, убедила ли я Его высокопреосвященство в необходимости завоза «черного товара». Но мне показалось, он задумался над словами простой плантаторши с Гваделупы.

– Шпионка Мазарини… Я всю дорогу пытался разгадать вас, мадам Франсёр!

Она усмехнулась в ответ.

– Присаживайтесь к костру, Катрин, – улыбнулся шкипер. – Ночь холодная, а вам надо выждать до утра…

– Да, – мнимая монахиня села к огню, который был еще слишком слабым и почти не давал тепла. – Первый министр был восхищен моей дерзостью и путешествием через Атлантику… Он не просил меня ни о чём подобном… Я сама вызвалась послужить короне. Мне терять больше нечего. В награду монсеньор обещал вернуть мне и сыну плантации… Поэтому я здесь.

– А сын где?

– У друзей…

– Но мне кажется, что у Испании нет женских христианских миссий. Не боитесь вызвать подозрения?

– Значит, буду врать, что уже есть… До этого захолустья новости так долго идут, что я могу соврать про очередной папский эдикт. Вы разве забыли, по легенде корабль затонул, и я – единственная выжившая с него… Ни бумаг, ни сопровождения нет, – она снова тихо засмеялась с некоторой злой одержимостью женщины, способной идти до конца.

– Вы достойны восхищения, – капитан глянул через пламя в её рыжие от костра кошачьи глаза. – Но надо хорошо знать испанский.

– Я – плантаторша. У меня были рабы-испанцы. К тому же, когда ведешь торговые дела в Карибском море, знание нескольких языков просто необходимо. Вдруг французские корсары приведут в порт захваченный испанский корабль с товарами? Надо хорошо понимать допрашиваемых, что они везут, чтобы не продешевить.

– Я бы на вас женился, Катрин, – усмехнулся шкипер, разглядывая её через пламя. – Но, боюсь, на дно уйду раньше, чем дойду с вами до алтаря.

– Если бы не сын и забота об его будущем, я бы на этот шаг не решилась никогда, – женщина пропустила комплимент мимо ушей. – Не могу допустить, чтобы мой мальчик влачил жалкое существование. Да и плантации жалко. Мы с семьей были из первых поселенцев на Гваделупе. Если говорить, была ли я в аду, то – да… Жутко вспомнить первые годы освоения острова… Я тогда была ребёнком. Взгляните на эти руки, месье. Они были в кровь намозолены при обработке земли, которую никто и никогда не пахал… – Катрин протянула ему ладони. – Были бои с кровожадными индейцами-карибами… Это сейчас Гваделупа похожа на маленький рай. Но когда мы заселились, там был настоящий ад. Как вы думаете, могу ли я отдать всё то, что создавалось моей семьёй и мной лично этой грязной собаке д`Ожерону?

– Не любите вы нашего губернатора, – улыбнулся капитан и подбросил веток в костер, чтобы тот ярче горел.

– Я его ненавижу, – сурово сказала женщина.

Шкипер помолчал немного, шумно вздохнул и произнёс:

– Костер горит хорошо. Дров вам должно хватить до утра. Простите, мадам, мне пора… Через два месяца на этом же месте мы будем, чтобы забрать вас.

Он встал и поклонился. Катрин порывисто поднялась ему навстречу. Пара жарко обнялась, а после отступила от костра под полог темноты, скрывшей их последнее, страстное соединение.

Оба планировали встретиться по истечении обговоренного срока. Для шкипера Катрин была женщиной, которая хорошо оплачивала свою авантюру, иначе он не двинулся бы так далеко на юг ради её прихоти попасть в залив Ла-Плата. Если это всё было на деньги Мазарини – он был рад послужить французской короне. Женское тело было всего лишь приятным дополнением к путешествию. Рисковать просто так своей шкурой у вражеского побережья он бы не стал. Она знала это.

Чуть позже капитан, отряхивая песок с одежды, вернулся к шлюпке. Под смешки матросов он занял в ней место. Лодка, рассекая волны, заскользила к кораблю.

Катрин, чьё тело ещё помнило жаркие объятия моряка, поёжилась. Ей было жутко и страшно одной на берегу океанского залива. До крепости путь был не близкий, но туда можно было отправиться только с рассветом.

– Анри, мальчик мой, – тихо прошептала она в тиши. – Я все сделаю для того, чтобы мы вернулись в наш дом…

Любовь к сыну и жажда справедливости привели эту женщину на незнакомый берег португальской территории. Оттуда она должна была добраться через залив Ла-Плата до Буэнос-Айреса со своей тайной миссией.

Ближе французы её высадить не могли. Они опасались сторожевых испанских кораблей на том берегу. Женщине предстояло прийти сначала в португальскую колонию, а там договориться с рыбаками о доставке на противоположный берег.

Кардинала Мазарини интересовала Аргентина – легендарная страна серебра, входящая в состав вице-королевства Перу. Ходили слухи, что эта местность не очень хорошо контролируется испанцами. Первый министр Франции рассматривал вариант падения крепости Буэнос-Айрес и стремительное продвижение французского десанта внутрь континента. От лазутчика – Батиста Отвиля, давным-давно посланного в эти земли, давно не было никаких вестей.

Так кстати подвернувшаяся опальная плантаторша с Гваделупы, не побоявшаяся пересечь Атлантику и хорошо владеющая испанским языком, идеально подходила на роль шпионки. Не так много от неё требовалось – выяснить все о городских укреплениях и о возможностях испанского флота в заливе Ла-Плата.

Кардинал не очень верил, что женщина справится с подобной миссией. Но даже если Катрин Франсёр сгинет вовремя этого предприятия, от этого никто не пострадает. Её жизнь на весах большой политики была для него не слишком ценной. В случает успеха первый министр обещал возвращение плантаций и восстановление доброго имени ей и сыну.

Отчаявшаяся найти другой справедливости плантаторша отлично понимала, что является пешкой в Колониальных войнах, но деться ей было некуда.

Зачерпнув ладонями мокрого песка с водорослями, Катрин нанесла это на волосы и стала в них втирать песок. Так же разодрав рясу, стала пачкать её мокрым песком, а чуть позже, выбрав самую сучковатую палку, принялась в кровь царапать ноги и руки.