Анастасия Бухарова
Сегодня будет нескучно
– А что буду делать я?
– Вот та женщина, которая здесь работает, сказала, что для русских немного другие правила… Поэтому тебе покидать аэропорт нельзя.
– И ты решил меня на ночь оставить тут?!
В юном возрасте я возмущалась скромнее. Помню только, что возмущена я была сильно, но на развод сразу не подала. Тогда я нашла местного белградского дворника или охранника в аэропорту, и очень, ОЧЕНЬ сильно умоляла его мне помочь. Как сейчас помню, меня вели по каким-то сусекам и коридорам, бочком-бочком, но из аэропорта меня вывели! То ли дворник, то ли охранник. Но не мой муж! Мы допили с этим добрым человеком оставшуюся водку, и с тех пор, кажется, внутри себя я начала сильно не любить немцев.
Эта бутылка – пустая – потом еще много лет стояла у меня дома, как напоминание о смелости и доблести себя – как легко можно выходить замуж и так же легко разводиться.
Целую ночь мы с мужем гуляли по Белграду, некрасивому и поломанному. Помню, что оттуда в Черногорию мы ехали на поезде, битком забитом людьми. Но мы ехали в единственном вип-вагоне, потому что я непостижимым образом познакомилась с владельцем того поезда – когда мы покупали билеты, в окошке сказали, что билетов больше нет. И я расплакалась. Я так устала от своего дурацкого медового месяца, что решила громко и чистосердечно зарыдать. Белград, Черногория, муж, уже ставший каким-то сомнительным, очень мне стало себя жалко!
И пока я рыдала, ко мне подошел мужчина, сказавший, что поможет. Он не знал, чем мне помочь, но он знал, что в любом случае справится. Он оказался владельцем поезда и разместил нас в своем купе. Так мы и добрались до тепла и моря.
С тех пор я точно знаю, что когда-то ты стоишь в самой темноте и громко плачешь, всегда есть шанс быть услышанной. Ты не один – это самая настоящая правда жизни. Я всегда это знаю! Сейчас, когда я старше, чем тогда, внутри себя я часто плачу дольше, и рука не всегда сразу появляется. Если честно, она вообще иногда не появляется! Но я говорю себе – да брось, это все фигня. И с этим сдюжишь. И как-то оно потихоньку, по шажочку – но всегда складывается.
Так вот что самое смешное в истории с чеками, которые семья моего баварца сохраняла (и передавала следующим поколениям). Я помню, как, наконец, у них случился первый страховой случай – ураган за ночь снес крышу гаража. Сколько было радости! Как дружно вся семья копалась в комнате с чеками, чтобы найти гарантию к крыше. Целый день потратили на поиски, и нашли – гарантийный талон на крышу был сроком на десять лет. И эти десять лет закончились два дня назад.
На самом деле, спустя время, начинаешь разглядывать картинки своей жизни с расстояния лет, и паззл более-менее складывается. В чем был смысл моего короткого брака? Был ли вообще там какой-то смысл? А если и был, где ухватить его за лапы, чтобы для себя все разложить? Я узнала, что после нашего развода семья моего баварского мужа взяла из детского дома русскую девочку, ее назвали моим именем. А если бы не случилось это все со мной, что бы было с девочкой?
Мне много лет снилось, словно я стою перед воротами Освенцима и плачу. Еще мне много лет снились взрывающиеся в воздухе военные вертолеты. Моя мама, любитель подливать масла в огонь, однажды рассказала мне про свое путешествие на Алтай. Мама – голубоглазая блондинка, ее с самого момента моего рождения очень возмущала моя внешность – волосы черные, глаза черные, обезьяна! В пору Алтайского путешествия, мать увлекалась собиранием трав – у нас весь дом был заставлен колбами, склянками, у входа висели веники из березы и все такое. В то самое путешествие, после долгого дня поисков трав, вечером у костра, мамина экскурсионная группа под предводительством гида решила устроить какой-то шаманский ритуал. Все двадцать женщин сели в круг у костра, начали распевать мантры и улетать в соседнее измерение. Потом вдруг ведущая этого круга резко замолчала, открыла глаза и сказала – Я не могу продолжать дальше, среди нас есть фашист!
И все молча повернули головы в сторону моей мамы. Мама с огромной обидой поведала мне эту историю, закончив ее тем, что вообще-то она и правда очень даже хорошо понимает позицию Гитлера, потому что «Доченька, из-за таких, как ты, арии подлежат исчезновению».
Так что весьма может быть, что с Йоханнесом я закончила какой-то круг, который никак не мог замкнуться. Мы были вместе мало, но кое-какие картинки я помню до сих пор. Например, он владел забавной техникой легкого запоминания – у него на первые двадцать чисел были свои ассоциации. Один – дерево, два – выключатель в ванной, три – Святая Троица, четыре – ладонь с пальцами, где один отрубленный. И так далее. Йоханнес говорит – Нужно тебе, к примеру, запомнить, что ты живешь на улице в доме номер двендацать – представляй, словно на дереве установили выключатель – всего делов!
Даже немец иногда умел вскрыть мой мозг, может, именно из-за таких редких мелочей наш брак и продержался хотя бы полгода.
Я не стала писателем после Литературного института. Прекрасно защитилась и получила все бумажки, но писателем не стала. Для меня писатель было чем-то вроде консервированной кукурузы в банке – она просто появляется у тебя на столе и очень тебя радует. Писатель – явление случайное и стихийное. Ну не может он логически вытечь из Литературного – слишком просто. Несомненно, у меня были свои космические связи с тем особняком на Тверской. Как я уже узнала после поступления, моя бабушка в свое время там преподавала русский язык. А когда я копнула глубже, то узнала, что моя прабабушка работала горничной в доме у Максима Горького, в честь которого, в общем-то, и назван мой институт. Бабушка ничего не знала про тот период жизни матери, кроме как то, что Максим Горький больше всего кушать любил яблочный пирог. И вот именно секрет ТОГО САМОГО яблочного пирога перешел из кулинарной книги моей прабабушки в мою. Я готовлю его пару раз в месяц точно.
И моя бабушка его готовила. Пару раз в год. Моя бабушка со стороны матери воевала в одном отряде с Зоей Космодемьянской, прошла войну и голод. Она до последнего дня своей жизни всегда хранила дома запасы круп, и очень редко готовила. Я помню только три ее блюда – яблочный пирог Максима Горького, винегрет, из которого она делала обжарку, когда салат уже портился (а выкидывать еду пост-военные люди не могут) и черный хлеб с селедкой. Бабушка все это ела очень красиво. Мы жили с родителями и с братом на пятом этаже, а бабушка в том же подъезде на третьем. Я частенько жила у нее или гостила, так как главной по моему воспитанию была она. И вот сидит она в своем красном кресле перед телевизором – и тонкими пальцами, с ладонями, на которых уже были возрастные пятна, перебирает селедку на хлебе. Я обычно сидела рядом и перебирала пуговицы в коробке (их там был миллион точно!) или играла с клубками, из которых бабушка делала мне помпоны.
Так мы и сидели, каждая перебирая свое.
Ни одна из мам, наверное, не может иметь в себе столько очарования, сколько имеет бабушка. Когда я была маленькой, я всегда мечтала поскорее вырасти, чтобы стать бабушкой – почему-то момент быть мамой в моей голове отсутствовал. А вот бабушкой я хотела быть всегда! Выращивать укроп на балконе, давать детям денежку с пенсии по секрету от родителей, носить фиолетовые кофты с катушками – мои представления о бабушках были прекрасны!
Моя бабушка, помимо тонких пальцев, была зеленоглазой – безумно красивая была бабушка. Пока она не стала старенькой, она была членом Союза Писателей и заодно оперной певицей. Красота ее могла соперничать только с ее гордыней – сколько мужчин полетело вон по ее малейшему недовольству! Вокруг нее был мир, но она морщила нос от всех. Пока в какой-то момент в ее жизнь вихрем не вплыл моряк, на неделю заскочивший в Москву, благодаря которому родилась моя мама. Моряк не церемонился с красотками – что ему красивые женщины, когда он живет морем! Он взял бабушку силой и запахом морской соли, и уехал вновь. Больше он не вернулся, и бабушке пришлось воспитывать мою маму одной. Мне, внучке, наверное, потому досталось много ее любви, потому что эта любовь сохранилась со времен моей мамы. Сейчас это норма – быть одним родителем в семье. Сейчас все женятся, все выходят замуж. Сейчас даже такого понятия, как тунеядка, не существует! А меж тем, во времена моей бабушки, няню для мамы найти было сложно. Потому что няня тогда была тунеядкой!
Мельком, правда, я помню из рассказов, что дедушка-моряк присылал для моей мамы заморские колготки, чулочки красивые – но бабушка их не принимала. Мама мне про это говорила с обидой – дескать, из-за гордыни бабушки она в школе всегда была одета как нищенка. Что стоило той принять колготки? Но нет – у бабушки были принципы, у мамы – комплексы. Спустя много лет мама говорила мне, что мужей она себе выбирала по двум параметрам – красивый и богатый. Чтобы дети были красивыми, а их детство – обеспеченным. Вот такая беспечная позиция моей закомплексованной мамы.
Свою единственную дочь бабушка любить не научилась. А как тут научиться? В ее жизни были журналисты и опера. Со всех сторон поджимало советское время. Отпуск – раз в год на месяц, отдыхать бабушке нужно было – от кавалеров и от светской жизни. Отдыхать бабушка любила одна, поэтому дочку оставляла на месяц соседке. Бабушка всю жизнь в свой отпуск на месяц уезжала в Кисловодск. Там была ее перезагрузка.
Она ходила на концерты и дышала запахом гор. Пока в то же время в Москве дышала жарким столичным воздухом ее маленькая дочка. Жили они бедно, маму это очень расстраивало. Потому что бабушка всегда жила девизом – Можно выжить без необходимого, но без очаровательных излишеств не прожить никак!
Поэтому она могла купить моей маме на всю зарплату шелковые белые перчатки, которые нигде нельзя было носить. Она могла купить фарфоровую вазу, но потом месяц было нечем питаться.
Бабушка очень любила жить красиво! Но она никогда не дружила со здравым смыслом. Мама росла и злилась. На нее показывали пальцем в школе и обзывали нищей уродиной. Она все детство мечтала хотя бы раз надеть в школу пальто красного цвета, но впервые такое пальто она одела в тридцать три. Она донашивала старые вещи. И доедала старую еду.
Бабушка очень хотела, чтобы мама получила достойное образование, поэтому смогла определить ее в интернат-семидневку с английским языком. Интернат был очень дорогим – бабушке на него денег хватило. Но на остальное денег уже не было. Так и училась моя мама в среде богатых детей, будучи среди них – нищей. Мама рассказывала, что иногда родители приносили своим детям разные вкусности, которые они оставляли в шкафах. Мама всегда мечтала, чтобы хоть раз бабушка оставила для нее клюкву в сахаре. Но бабушка приносила только морковку.
Бабушка взяла с собой маму отдыхать только один раз в жизни – в первый же вечер она спустила все деньги на билеты в театр, а потом ссыпала маме оставшуюся мелочь и сказала – Анечка, ты же умная, придумай нам что-то! Чтобы было что кушать до конца отпуска. Маме было тогда девять. Весь отпуск она по утрам ходила на базары, где-то перехватывала картошку, где-то сухой хлеб – так они и провели отпуск – впроголодь, но на концертах.
Инфантильность часто называют шармом. Я понимаю, почему так, но не принимаю. Как не принимаю перекладывания ответственности со взрослых на детей. В нашем роду это вошло уже в какой-то молекулярный уровень сознания.
Бабушка оставалась собой до конца своих дней! Помню, мама решила отправить ее отдохнуть в Карловы Вары в Чехии – бабушка английского не знала. Но это ее не смущало. Она взяла с собой в поездку все, что только можно! Включая орешки, изюм, сухофрукты – мало ли, что там с питанием в Чехии.
Из полиции маме позвонили уже на следующий день – оказывается, бабушка решила пройтись по продуктовому магазину, и именно там начала есть привезенные из Москвы орешки. На чешском бабушка ни бэ ни мэ, так что ее сразу укомлектовали в полицейский участок за воровство.
Еще из той поездки бабушка привезла мне кроссовки – два левых, правда. И огромную железную статую для мамы. Именно с этой статуей бабушка торжественно шла в зоне прилета к маме, которая ее встречала. Шла бабушка, за ней два молодых человека с тележкой, а еще двое тащили монумент. Мама была в ужасе.
– Что, что, что это все такое? – прошипела мама.
– Анечка, я тут таких милых ребят встретила в аэропорту, они согласились донести сюда все мое барахло! Что я тебе говорила? Мир не без добрых людей!
Анечка, продолжая шипеть, оплатила сто долларов по сверх-тарифу носильщикам и навсегда отказалась отправлять хоть куда-то бабушку одну.
Писателем я не стала. Я стала кем угодно, только не им! Но дольше, чем профессию личного помощника, я ничего в жизни не выгрызала. И грызть ее обстоятельно я начала в модной строящейся школе будущего, которая располагалась в чудесном желтом особняке на станции метро Новокузнецкая. Вообще-то, это был очень хороший старт для будущего помощника, мне повезло, меня туда устроила мамина подруга. Это был период заката моей институтской жизни, когда диплом я уже получила, но следующий шаг вперед сделать не могла. Я уже развелась и переставала постепенно быть влюбленной в яркую любовь моей юности – музыканта, актера, исполнителя главных ролей капустников – Макса. Вообще, моя память устроена очень слабо – что-то я помню, а дальше – туман и облака. Я никогда не могу вспомнить год, когда что-то происходило. Тем более, числа, месяца и это вот все. Помнится, что Макс был примерно в период сразу после развода. А может, и замужество где-то прервалось именно из-за него. Макса я любила очень. Он олицетворял все, что я люблю в мужчинах – за исключением того, что мужчиной-то он как раз и не смог до конца стать.
Но он был актер! Как-то много лет спустя я сидела со знакомой в кино, где главным героем был шут. Я следила за сюжетом, истекая щемящей нежностью – ведь там был ШУТ! Клоун! Потешный мальчонка, забравший мое сердце.
Я прошептала знакомой – Ох, это же просто идеальный герой моей жизни!
Она фыркнула – Ну нет. Я пойду замуж только за богатого и за военного.
Я в своей жизни так и не вышла замуж ни за военного, ни за богатого, ни за чиновника, трижды нет! НО – актеры, музыканты, клоуны, шуты, акробаты, дирижеры, художники… Я была с рождения бессильна перед Талантом.
Так вот Макс был актером самодельного театра, заодно слушал рок, заодно был обладателем небесно-серых глаз, очень красиво откидывал челку с лица и мог переспорить на свете всех! Он красиво ухаживал, красиво курил, а еще я очень полюбила его маму. Это было абсолютное совпадение. Возможное только в юности. Еще Макс очень любил эмоциональные качели.
Качели в отношениях – очаровательно, когда тебе девятнадцать. Мне было девятнадцать и пострадать я любила. Кто-то оставляет за собой право на эти качели на всю жизнь, называя это яркими, страстными отношениями. Я уже в двадцать поняла, что мне эта шляпа не нужна. Каменную стену я хотела, так сказать! Насчет себя иллюзий у меня не было – персона я была рефлексирующая, рак по гороскопу. Мое настроение менялось пятьдесят раз в день, где после каждой смены настроения мне нужно было срочно погрузиться в свою ракушку.
Сидеть в ракушке долго я не хотела – и ждала, чтобы меня начинали оттуда вытаскивать. И параллельно немножко жалели. Но не сильно! От сильного жаления мне моментально становилось скучно. Но если меня из ракушки не забирали – я обижалась, выходит, я никому не нужна?! И дальше я уползала в следующую крайность – самобичевание.
У нормальных людей крайностей две – как палка о двух концах. Но у рака крайностей как минимум десять! После этапа самобичевания можно уйти в себя надолго. И, если честно, от этих особенностей своей натуры очень устаешь – но не признаваться же в этом всем подряд – что да, я такая, я устала от себя САМА, что же хотите вы?! А тем более… Меняться… Самой? Боже упаси. Скучно. Еще и сложно. Состояния радости у раков тоже возникают спонтанно и очень резко – просто внезапно ты начинаешь любить мир, всех в этом мире, и на подушечках пальцев дрожь – от предвкушения чего-то неведомого! Волнительного! И в эти моменты ты обнимаешь тех, кого вчера ненавидел, взрывая им голову, ломая все их логические цепочки.
Но до самого конца ты тоже не можешь уйти в это состояние, потому что рак – натура мистическая, и очень хорошо знает, что после любой радости – откат, так что радоваться надо аккуратно и с оглядкой назад – вот так и получается, что ты всех целуешь и обожаешь, но аккуратно смотришь им вслед с прищуром – аккуратнее там, ребята, завтра все повернется вспять.
И так каждый день. И так всю жизнь. Неужели при таких раскладах разумному раку понадобятся отношения-качели? Нет, спасибо, дальше! Этого добра во мней самой навалом. Психологи говорят, что принятие фактов – первая ступень к изменениям. Мне эта мысль понравилась, поэтому я легко научилась принимать что-то как должное. Ко второй ступени – изменению сознанию – душа пока не лежит.
Я настоящий рак и настоящая жертва. Мне постоянно себя жалко! Я мало помню детство, но зато очень хорошо помню, как собирала по квартире мамины платки, обвязывалась ими и шаталась по дому со скулежем – Бедная Настя, ах! Бедная, бедная Настя!
Я не помню, честно говоря, почему же мне было так убийственно себя жалко. Сейчас я могу только додумать, что из-за того, что брат все время болел, а я не болела никогда, больше внимания уходило ему. Но мне было себя прям жутко жаль! Натура-то я родилась яркая, танцевать любила, платками обматываться! А на меня никто не смотрел.
Понимаете, как жалко?! Хотя бабушка смотрела. Даже помню, как в саду был утренник, на который одновременно пришли мама с бабушкой, так почему-то было нельзя, я должна была выбрать одного взрослого – конечно, я выбрала бабушку. Мама потом долго на меня обижалась. А я каждый день по крупиночке вкладывала в себя основополагающее чувство в своей жизни – чувство вины ПЕРЕД ВСЕМИ.
И вот такая вот жалобная жертва-рак просто не могла долго жить с актером. Двое качелек не могли качаться под одним основанием. Сколько я помню те наши годы вместе – мы все время ругались и все время пили водку. Где-то между этими занятиями я успевала работать, а он – петь песни на сцене. Хотя, надо отдать должное, он мне подарил целый набор открыток с воспоминаниями.
Например, Алые паруса. Настоящие! Привез меня в Крым, посадил на набережной, а там ко мне плыла яхта с алыми парусами.
Еще он пел мне песню со сцены «Любите девочки, простых романтиков!» – и я любила.
Мы делали парные татуировки. Он делал мое лицо у себя на предплечье. Мы ночами напролет играли в преферанс, ходили на концерты, очень много мечтали.
А потом однажды вечером я смотрела, как он делает себе чай – один пакетик, пять ложек сахара. Я сидела напротив него и смотрела, как он громко стучит по чашке, мешая сахар. Раз круг, два круг, три круг. И в тот момент я поняла, что это все. Больше не люблю. Никогда. Ни на секунду больше. Я очень устала, и дело не в пяти ложках сахара. Просто эти точки-моменты, когда мы внезапно прозреваем, они всегда подкрадываются в самые неожиданные закутки! Очень важно уметь их распознавать. Хотя как по мне – НЕ распознать их невозможно.
Я долго боялась возвращаться в квартиру после его ухода – как же так, как я теперь зайду в наш дом, который остался без него? Столько тут всего было, столько тут было нас. А потом я зашла и увидела, что он забрал то единственное, что приобрел сам – телевизор. И так мне стало смешно и грустно, что гипотетическая боль от расставания улетела, не успев взлететь.
Но на тот момент я осталась в пустоте. Моя подруга-психолог говорит, что в психологии есть такое понятие, как Рождение Бабочки. Это когда ты из одного качества перерождаешься в другое – превращаешься из червяка в бабочку. В этот момент перерождения, когда кокон вот-вот порвется, очень важно, чтобы никто этот кокон не трогал и не мешал ему родиться. Это очень сложный период! Потому что ты – как мешок с разрезанными тряпочками. Это надо пережить, это нужно обождать. И дать себе волю родиться бабочкой! Если ты этого не сделаешь, будет сложно. Да, можно вернуться в состояние червяка, но удовлетворенности уже не будет. Потому что ты уже почуяла – каково это – летать.
В тот момент жизни мне нужно было устраиваться на работу, а я только вышла из состояния червяка. Мама радовалась. Ей очень не нравился Макс! Ей вообще никто не нравился, а он – особенно. Что ты вообще ей можешь дать? – спрашивала она его.
Мама всегда все в жизни мерила деньгами. Отношения – в первую очередь.
Мои состояния червяковости в жизни – самые опасные! Потому что я совершенно не умею проживать их тихо – мне нужно срочно куда-то бежать! Желательно, в эзотерические кулуары. Бездействие и тишина – это пороки, от них нужно бежать, исчезать, убивать, занимать! И я побежала. Первым делом, к знакомому хироманту.
Подруга мамы уже организовывала для меня серию собеседований в школе будущего, но я понимала, что без поддержки извне (в виде хироманта) все эти собеседования не имеют смысла.
Как сейчас помню тот дивный ясный день, когда я зашла со своими руками в кабинет руко-читателя. Он долго рисовал полоски на моей руке, просил сгибать и разгибать ладонь. Он был в шоке.
– Все плохо, – наконец, он вынес вердикт.
– Серьезно?! Прям так?! – я была в ужасе.
– Да. Все очень, очень плохо. Видите эту линию?! Эта линия третьей сердечной чакры. Вы напрасно сделали третий аборт.
– Вау… Это очень странно, потому что я не делала ни одного.
– Ни одного-то вы может и не делали, однако третий – был.
Он меня озадачил. Я молчала и с удивлением разглядывала свои руки. Однако, я затейница!
– И еще тут бугор Венеры обычно бывает, у вас его нет. И денежная линия отсутствует. Бугор Венеры отвечает за любовь.
– Это значит, я буду без любви и без денег? Совсем печальная история. Что же делать?
Он молчал. Хмурил брови и молчал.
– И знаете еще какая интересная история. Обычно руки бывают со стихией огня, воды, земли или воздуха. А у вас как-то так получается, что вообще стихий никаких нет.
– Это я типа ни рыба-ни мясо? Или наоборот сверх-человек?
– Анастасия, здесь надо задуматься. Ну бугор Венеры мы-то вам выбить можем…
– Выбить, извините, чем?!
– Видите, у меня тут молоточек висит. Можем попробовать.
– А вы мне кость не раздробите таким молоточком?!
– Анастасия, ваша судьба – это ваш выбор.
Одним словом, от хироманта я вышла в печали – с костью, что не может не радовать. В тот день я выбрала ее. Я шла по солнечному проспекту и думала о своей печальной жизни – как-то и правда получается, ни рыба ни мясо. Ни любви нет, ни работы. Вроде, сама по себе человек я такой яркий, интересный, а руки у меня вон даже – без стихий. Вообще, я очень впечатлительная! Кстати, как любой уважающий себя рак. И очень доверчивая.
Помню, как во времена школы я подрабатывала продавцом-кассиром в одном из отелей Москвы. И как-то раз заходят ко мне двое посетителей – мужчин, очень о себе много мнящих. Топтались они туда-сюда по магазину, каждый раз пытаясь отколоть мне порцию гнусных шуточек. Так я устала от них, что, в конце концов, облила их шквалом своего накопившегося сарказма и иронии, прогнала их веником и уничтожила их утреннюю порцию любви к себе и мужественности. И забыла о них в тот же миг.
На следующий день вечером я отдыхала дома, готовилась ко сну, и вдруг звонит телефон, городской. Мобильных тогда еще не было. Я беру трубку и слышу – Анастасия, добрый день! Это вы?
А в параллели с голосом в трубке телефон щелкает – как при записи телефонного разговора. Это было немного страшно и неприятно.
– Анастасия, перед нами показания от девяти человек, которые утверждают, что вы распространяете наркотики. Дело очень серьезное, вам необходимо через два часа явиться к зданию на Лубянке.
Отбой.
Я сидела с трубкой еще минут десять и не могла поверить в происходящее. Оказывается, я распространяю наркотики. Как же так выходит, что я наркотиков в жизни ни разу не пробовала, но их распространяю?! Так как днем я точно подобным не занималась, то все для меня в момент стало ясным… Значит, я ночью встаю и иду заниматься непотребными делами. У меня с детства проблемы со сном, видимо, сейчас это все вот так вот усугубилось. Просто безумие! Я моментально собрала основные вещи и полетела на Лубянку.
Только спустя два часа своего там стояния, до меня начало плавно доходить, что, возможно, это было чьей-то неудачной шуткой?!
А именно тех двух ребят, которые заходили ко мне в магазин. Которые оказались сотрудниками каки-то секретных служб и обидевшись на мой негостеприимный прием, они решили так вот меня разыграть.
К сожалению, в тридцать шесть ситуация не меняется. Недавно я очень радостная прибежала домой с охапкой тигровых бананов! Когда муж увидел бананы в крапинку, он спросил, зачем я покупаю гнилые бананы?!
– Сам ты гнилой! Мне продавец сказал, что это новый сорт бананов – тигровые!
Муж посмотрел на меня с жалостью. Я спустя время – тоже.
И это не потому, что я как-то запредельно глупа, честно – вовсе нет! Но вот так живу с верой людям – ни дать ни взять! А уж тем более, когда дело касается тигровых бананов – это же чертовски романтично… Хотя, к слову об уме. Мы недавно гуляли с мужем в парке, и я проживала совершенно блаженные мгновения. Причиной блаженства были плавающие рядом утята – не знаю, что еще может для меня сравниться с этим состоянием счастья и покоя, когда я смотрю на утят. Пока я смотрела на них, муж смотрел на меня с типичным прищуром профессионального художника.
– Че пялишься? – спрашиваю.
– Да ничего, ты не поймешь.
– Куда уж мне! Давай говори.
– Ладно, я вот задумался над тем, что если бы ты себя ассоциировала с животным, то с каким?
Я продолжала наблюдать за утятами, представляя себя, разумеется, дикой кошкой. Леопардом, например, тигрицей. Все здесь складывалось – и мои черные глаза, моя грация, так что все было очевидным. Для меня.
– Кошкой, конечно же. А у тебя?
– Не буду лучше говорить, а то получится история «ожидание и реальность».
– Чего-то я не поняла. Слоном что ли?!
– Пообещай не обижаться.
– Обещаю. Я не в том возрасте, чтобы обижаться.
– Ты у меня ассоциируешься с коровой.
За секунду в моем мире померкло все и наступила ночь. Никакие больше утята меня не волновали. Меня вообще больше ничего не волновало.
– КОРОВОЙ?! Ты охренел, что ли?!
– Ты обещала не обижаться!
– Я просто в шоке! Коровой! Я!
Следующие полдня я с ним не разговаривала. Чтобы смягчить ситуацию, муж сказал, что не просто корова, а священная. Эдакая необъятная мать-земля. Убеждал, что корова полна изящества и красоты, а когда не сработало и это, то произнес последний довод.
– Неспроста же телки называются телками!
– Ты имеешь ввиду расхожее утверждение «тупая как телка»? Или все же «тупая как корова»?!
Устроилась я в школу будущего без собеседований – меня взяли на самую стартовую должность – ресепшн. Это был дивный год моей жизни, где я отвечала на звонки, снимала копии с документов, приносила чай-кофе в переговорные, смеялась с моей напарницей, радовалась! Школа была именитая, а участвовать на старте таких больших проектов – всегда особенно приятно. Мне предложили повышение спустя год – я могла выбрать любое из трех направлений. Я выбрала направление краткосрочных обучающих программ по одной причине – очарованность руководителем. Там руководила женщина, которую я полюбила с самых первых дней работы в школе, когда она, проходя мимо меня, именно мне кидала свои пальто, чтобы я отдала их в химчистку и отконтролировала процесс.
Это был настоящий уровень доверия! Не кому-то еще, а мне! Она была такая элегантная, очень в себе уверенная, очень сильно всеми руководящая – я ее обожала. То, как я контролировала процесс чистки ее верхней одежды, кажется, я никогда ничего еще так не контролировала в жизни. Получить ее негодование было страшно. Вообще, в той моей школе было на редкость воспитанное и интеллигентное руководство – ни разу не помню криков. Если генеральный директор был кем-то недоволен, он начинал говорить шепотом. И этого шепота боялись все! Кажется, даже сотрудники других соседних офисов. Но крики – никогда!
Забегая вперед, на моем последнем офисном месте работы, в банке – с моим лапушкой-руководителем, с кем я провела десять лет… Он никогда не говорил шепотом. Он постоянно, все время кричал! Кричал на всех, кричал за все, с ним очень сложно было постоянно работать на такой громкости! Но это банковское явление в моей жизни пока еще было слишком впереди.
Когда я перешла на новую должность, более высокую, в школе, моя школа получения удовольствия от работы начала падать. Удивительное дело! Это сложно самой себе объяснить – но когда я работала на ресепшн, все было очень просто, весело, при этом было много работы, но мы с напарницей были в эпицентре всего. А тут нас разнесло конвейером в разные стороны – и мы как будто стали сильно взрослыми. Моя напарница ушла на повышение в соседний отдел и начала носить настоящий дресс-код – костюмы и каблуки. Я переехала на четвертый этаж и вплотную занялась организацией приездов в Москву преподавателей из элитных зарубежных институтов, встречала их в аэропортах, сопровождала на программах.
И никла. Всегда откуда-то изнутри начинает вылезать вот это противное чувство – Скучно.
Как сказал мой последний банковский руководитель, прежде чем навсегда хлопнуть перед моим носом дверью – Сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит.
Я привозила оксвордских преподавателей в Москву, обустраивала им лучшие номера в Хаятт. Организовывала им обеды, завтраки и ужины. Я научила их понимать и чувствовать колорит России – экскурсии, музеи, выставки, театры. Разговоры, рассказы, фотографии.
Я знаю, как и где нужно занять очередь, чтобы купить билеты в Большой театр на лучшие места дешево. Знаю, что чтобы удивить за ужином высокопоставленных людей, нужно за неделю до этого тайком узнать у их жен/подруг все их вкусовые предпочтения и подгадать, какое именно вино к этим предпочтениям подходит.
Я знаю, что такое быть серым кардиналом и не высовываться. Быть тенью и стражем порядка для одного человека на свете – для твоего босса. Исполнительность – это качество, которое вытачивается годами. А спустя годы я познала, сколько еще лет нужно потратить на то, чтобы от этой исполнительности избавиться.
В школе я курировала краткосрочные сессии, которые занимали обычно три дня. Я сидела на заднем ряду – каблуки и черная узкая юбка, наушник в ухе. Красивая, важная, деловая.