Анастасия Благодарова
Неуравновешенный
Змеёныш вышагивала медленно. Все напряглись. Резкий порыв ветра донёс до меня запах далёких снежных полей. Откуда?
Девушка устало выдохнула:
– Итак. Кто на сей раз попросил смертного молиться за меня?
Водолей звонко хлопнул себя по лбу. Овен стремительно отвернулся, грязно выругался. Лев, точно он, тихо захихикал. Я поймал на себе многозначительные взгляды Рака, Близнецов и Рыб – только когда Змеюка стояла к ним спиной.
Я скорчился, пережидая очередную волну жгучей боли. Закусил губу. Кисти предательски затряслись. Не от ломоты. От волнения.
– А чего сразу мы? – вдруг высказался Водолей. – На экране мелькаешь, как выяснилось. Вот кто сердобольный и вздумал спасти «ведьму».
Та хмыкнула. Жалкая попытка. Все понимают, что настоящее её имя знают только присутствующие. Ведь иначе помолиться за кого-то нельзя. Однако Водолей попытался – я ему это добро никогда не забуду.
– Методом исключения, – девушка наворачивала круги, сложив пальцы «домиком». – Об этой регулярной вашей практике и тому, чем она чревата, не знают новоприбывшие. То бишь Весы, Козерог и Рыбы.
Мне казалось, Змеёныш только делала вид, что рассуждала. Специально рубила паузами. На самом деле сразу сообразила, кто всему виной. Просто рисуется. Не знаю, как с остальными, а со мной постоянно играется. Вот и её поганый питомец зыркнул прямо на меня. Своим мерзким блестящим глазом.
Овен заливисто расхохотался.
– Ты серьёзно? Забыла, какой контингент собрала? Художники не в ладу с головой. Им бы на такое мозгов не хватило. Рыбонька со своей шизой обет молчания взяла, если ты запамятовала, а Неуравновешенный вконец поехавший, – обречённо развёл руками. – Из адекватных тут только я. Лев, без обид.
– Сказал тот, кто сжёг себя заживо.
– Водолей, умолкни.
– А то что?
Не успел договорить, как Буйный сорвался с места. Из ниши его не пустили деревянные колодки. Из воздуха взялись. Я не изображал такого на портрете Овна, потому не на шутку испугался. Он отчего-то очень напомнил мне… чучело барана, голова которого за доску прибита к стене.
– Всё, я нормально. Отпусти.
Оковы пропали. Буйный выпрямился, послал обидчику неприличный жест.
– Козерог! – коварно улыбнулась подколодная парню с рогами, воткнутыми в каменный свод алькова. – Всё по-старому?
– А сама не ощущаешь?
Тёмная лошадка держалась по-деловому статно. Такой бы в кресле замминистра смотрелся органично. Более того, я желал бы его там видеть.
Змееносец сто пудов телепат. Махнула в мою сторону:
– Просветите этого. От перенапряга сейчас дуба даст.
– Трудоголик у нас козырный. Учёная птица, – охотно вписался Овен. – Как во всю эту телегу впрягся – так за науку взялся. Топит Змееносца, в статьях своих доказывает, что барышня наша – выдумка. Ей приятного мало, но она не обижается. Извинишь, что я о тебе в третьем лице, красавица? Едва ли потуги уместны, но Козерог упёртый.
– Давно в секретари записался? – высказался тот, кого обсуждали.
– Спасибо, – скорее отвлёк я Овна.
В глазах Козерога прочёл многое. Но прежде за напускной гордостью узнал злую безысходность. Обречённое ремесло. С таким успехом вволю море ложкой черпать. Он, наверное, единственный из нас, кому и по плечу, и по колено. Однако будь его попытки недо-саботажа хоть мало-мальски действенны, вряд ли Змеюка пустила всё на самотёк.
– И как успехи, учёный? – продолжила та беседу с ним один на один.
– Тебя и без моих статей мало кто вспоминает. Не верой кормишься. Не одна из нас. Чёрт очередной.
– Хм… И между делом ты, коли так, не попросил бабку донимать меня?
Козерог более ни слова не сказал. Только выгнул бровь. Будто это Змееносец на допросе. Умный малый, как пить дать, догадался, кто есть кто. Отводит фокус. Неожиданное заступничество. Отныне я по гроб жизни ему обязан.
Змеёныш переключился на Рыб. Утопленница заперта в вертикальном аквариуме под габариты человеческого футляра, как в капсулу с формалином. С ней точно диалог не срастётся. Робкая, талантливая, успешная и доподлинно богатая смущённо ёжилась в толще воды.
– Что ж… – протянула Змеюка, заступив на очередной круг. – Один за всех, все за одного? Что выберете? – остановилась передо Львом. Развела руки, сложив ладони лодочками. – По очереди кошмарить?
Меня заколошматило. Понятная пантомима. Она… она всё знала изначально.
– Или всех в ад? До смены на посту.
Пауза.
– Не надо.
Я не узнал своего голоса. Он был не тоненьким и не таким жалким, как предполагал бы. Просто… не мой. Наконец надзирательница посмотрела на меня. Другие десять пар глаз, кроме пребывающего в астрале Льва, повторили за ней. Будто кончикам ножей по телу водят. Зачем-то проверил цепи на прочность. Дёрнув, зашипел. Чуть суставы не выбил. Чаши, одна золотая, другая за каким-то чёртом бронзовая, гулко брякнули, стукнувшись о коромысло. Вечно пустые, украшения ради повешены. Чтоб бесить меня.
Зачем выдумывать эпитеты, выгораживаясь? Я заплакал. Устал. Перетрусил. Измучился. Столь всеобъемлющую безнадёжность испытывал только в последние минуты жизни. Когда внезапная жажда глотка воздуха оборачивается спазмом горла. А всего то – детская сцена. Нашкодивший ребёнок, наказанный осуждающими взглядами.
– Не нравится тебе? – едко спросил Змееносец.
Подбежала. Что странно, не ко мне – к Стрельцу. Тот по-прежнему держал руки скрещенными на груди. Со словами: «Вот, любуйся», девушка рванула того за локти. Из груди его торчало окровавленное остриё. Второго конца копья не видно, но по тому, что декабрьский не решается даже шевелиться, я предположил – насажен. Приколот бабочкой на булавку. От выходки Змеюки лишь нахмурился. Очевидно, я единственный, кто не знал.
А та показывала дальше. Рванула невидимые поводья – пшеничные локоны обвили шею Девы. За смиренность заслужила вдох уже через пару секунд. Подколодная нацелилась на следующего. Царапнула ногтями себе по ладони. Лицо Скорпиона, что зачем-то всегда держал саблю за лезвие, исказило от боли. По сверкающей гладкой стали побежала кровь. Струйкой потянула на серый камень. Я такого не рисовал. На моих картинах парень носил оружие на поясе, отчего оно чем-то напоминало жалящий хвост. А Дева разве что игралась с волосами, но не удушалась ими.
– Что ты делаешь? Прекрати! – возмутился я. Выводила из себя бессмысленность массовой экзекуции.
– Обрати внимание – ты один возбухаешь. Как думаешь, ваша утопленница после смерти жабрами обзавелась? А Лев на троне удобно сидит? Не на печи ли? Не спрашивал?
Я обомлел. Не нашёл, что сказать. Они все страдают? Почему умолчали? Почему до сих пор не со мной, плечом к плечу, против нашего палача?! Соль слёз щипала щёки. От страха смерти не избавиться никогда. Хоть умереть дважды нельзя, ухмылка Змеи не обещала мне ничего доброго. Я прижался спиной к деревянному брусу. Аж дрожать перестал. Она приближалась нарочито медленно. Сказал бы – кралась, не выкати грудь колесом.
– Глупенький. На самом деле я хотела похвалить тебя.
Не повёлся.
– Сам того не зная, хорошо выполняешь свои обязанности, – едва сдерживая смешок, загадала загадку. – Прихожанка, божий одуванчик. В доме Божьем. Внезапно начинает молиться за… допустим, как Козерог высказался, чёрта.
– Твою мать, – выдохнул я, выпучив глаза. Плечи заныли нестерпимо, но не обратил на это внимания.
Лучше бы я никогда не понял отгадку, немедленно озвученную Змееносцем:
– Ты вручил ей билет в ад. Отвоевал-таки безгрешную душу.
– Нет! Она же не знала!
– Вы тоже не знали. И вот мы здесь.
Уже была на расстоянии вытянутой руки. Повисая на цепях, я жался загнанным в угол щенком, едва не поскуливая. Всё, что различил за барабанным соло пульса – окрик самого Льва. Также глядя в никуда, громогласный, распорядился:
– Оставь! Запаришься нового до ума доводить.
Несмотря на его безоговорочный авторитет, Змееносец был над ним, а не наоборот. Не ему, казнённому колдуну, указывать ведьме из телевизора. Галдёж недовольных тем, что мне «каюк», тем более положение не исправил. Под яростную долбёжку Рыбоньки по стеклу аквариума, со всех сторон на меня обрушилось напоследок:
– Конченный дурак! Купился на блеф!
– Мы все лажали. Пощади!
– Неопределённый, идеальный кандидат. Не рой себе яму, Змееносец.
Сколько бы я не «некал», карательница безжалостно ткнула пальцами мне в глаза. Обрадовался. Обрадовался, что не прибегла к помощи своей скользкой твари.
***
Ничего.
Опять.
Душу из тела выдрали и точно в бутылку затолкнули. Как жука, к другим дохлым жукам. Пусть тут я слукавил, и просторы нашей тюрьмы не имеют ни конца, ни края, но ощущаю себя именно так. Как, наверное, Рыбы. Тоже теснён, тоже нем и не дышу. И не надо. Не надо в кромешной темноте сталкиваться с грешниками. Не надо подхватывать их заунывный плач. А что ещё остаётся?! Ни горла, ни рта, ни проклятущих сломанных рук. Плыву по течению стоячего болота. Жестокие, отобрав всё, даже право на забвение, оставили надежду. Без неё мука не цельная.
Мёртвые, бестелесные, самосознательные. Чувствуем друг друга. В холодной пустоте остро ощущаю его присутствие. Чуждого. Больше рядом никого нет, иначе бы остальные страшно растревожились. Удача – мне не видеть. К чёрту. Книги описывали голову шестикрылую, горящие кольца, усыпанные глазами.
