Анастасия Благодарова
Лабиринт Аделины
Путаный травостой возникал из ниоткуда и с единственным шагом исчезал в никуда. От конского щавеля или пера иван-чая, не выдавших по шутливому случаю своего присутствия шуршанием на ветру, слепая шарахалась, будто от бодающегося козла. Оно здорово калило нервы. После очередного столкновения с гибким клёном Аделина почувствовала, что сейчас же закричит. Обломала стебель попавшегося под руку дудника и как тростью размахивала. Идти стало едва ли спокойнее, однако.
«Никогда не рисовать. Не смотреть кино. Не водить машину, не дружить» – накидывала тоскливые перспективы одиночка, лишь бы убедиться в верности принятого решения. – «Я ведь даже не уверена, что всё вокруг по-прежнему существует. Что это жизнь».
Небесные лучи меняли угол падения миллиметр за миллиметром. Прохлада накрыла сырой фатой. Она отдавала терпкостью клейких еловых шишек, душистостью летней хвои, гнилью подлеска. Камень с души упал. Теперь руки только и делали, что хлопали по грубой сосновой коре и щипали мясистые иголочки пихт. Скоро непроглядная чернота хлынет из глаз и затопит весь мир. По законам выживания, если в детских книжках писали правду, лучше ночевать под пологом тайги, чем в чистом поле. В конце концов, это по биологии – вчерашнему примату в лес. Да и по совести это – беречься по мере сил.
Аделина неуверенно и как будто несколько смущённо легла на плащ, укрылась курткой и сложенной в несколько слоёв простынёй. Тёплая июньская ночь стала самой холодной в жизни молодой девушки. Дочь переживала за маму, что должна уже вернуться из города, обнаружить голодную и грязную старушку одну. Но все мысли возвращались к тяжести собственной участи. От земли тянуло могильной росой, воздух давил тоннами не выпавшего снега. От факта синхронизации слепоты и реальности стало по-настоящему жутко. Лес тягостно молчал, время от времени взрываясь хлопками совиных крыльев, оглушающим хрустом веток, воплем безымянной птицы. Погружение в сон было рваным, мучительным. Беглянка вскакивала с вскриком. Уже сто раз прокляла себя, что вовремя не проявила терпения и не нашла дома спички.
Смерть дышала в макушку. Аделина чувствовала кожей – за ней наблюдают. Замерли прямо над ней. Даже не дышат.
– Убей. Убей меня, пожалуйста.
Не верила, что произносила то вслух, пусть и в полудрёме. Хотелось покоя, тёплого угла. Хотелось просто перестать гореть от страха и озноба. А это несуществующее гигантское нечто не внимало к пустым мольбам.
Проклятый круг замкнулся. Иногда, ещё девочке, снился кошмар. Там она была глуха, и в тотальном безмолвии некто бесформенный, беспощадный, неотвратимо и степенно ступал к ней из червоточины. Дыра в пространстве, которую видела только жертва. Настигая, существо… Аделина не знала, чем оно грозило. Тогда сон прерывался, а теперь с пробуждением в темноте продолжался бесконечно.
Утром странница могла лишь ужаснуться – всё же очнулась. Поднялась, отряхнулась от чешуек семян, обратилась в слух. Морозит, разит стужей тумана и росой земляничных листьев. Позвоночник будто обледенел. Затрусило. Рассудок вышвырнуло прочь из головы.
– Господи, куда?! – вопросила Аделина.
Верная тишина была ей ответом. Не иначе как Бог, в самом деле, оставил, если даже теперь не услышал. Слепая стенала раненным зверем, носилась в помешательстве средь сосен и елей, зло стегающих ежовыми лапами. С безысходностью пропавшего без вести сравнима разве что участь запертого в гробу. Тоже беспросветно. Тоже одиноко. Аделина потерялась в своём лабиринте. Бежала от воображаемого минотавра и сходила с ума от гнилой правды – она вырыла себе могилу сама.
Бурьян царапал пястья, щёки. Вяло, с манерой ласковой домашней кошки. Нога зацепилась за корягу. Траектория падения повела в кусты. Аделина поднималась, хватаясь за упругие тонкие веточки, усеянные хрупкими колючками. Потянуло зелёной свежестью и ягодной спелостью. Подозрительно щедрая удача. Руки погрузились в заросли. Из ладоней через край посыпалась малина. Столь живителен был её сок! Маленький таёжный гостинец будто бы возвращал к жизни. Даровал призрачную, по-детски наивную надежду на безусловную любовь жизни. На веру если не в лучшее, то в хорошее.
Очередной счастливый случай не заставил себя долго ждать. Монотонный плеск позвал спуститься с крутого бережка. Ленивое чавканье ряби рисовало в воображении тихую широкую реку или озеро. Пропитанная ароматами цветения и пресной сырости улиток вода успокоила окончательно. Знамо – пить из открытого водоёма небезопасно, но торговаться смешно. Одна ушла невесть куда, чтобы скорее сгинуть, чем вернуться. Тогда впору причитать, что последний пряник в неудовольствие чёрств, а сон на голой земле отчего-то утомительно беспокойный.
Аделина черпала и пила с ладони. Закопчённую пожаром проклятия мглу сознания озарила идея задержаться у водоёма. Дождаться, чтобы хоть немного прогрелся, и смыть с себя грязь с мылом. А, может, остаться с концами? Предпочтительнее погибать от голода в обход жажды. Так в книжках писано, как и вилами по воде.
Живительная влага жалила морозом в пальцы, губы. Тело дрожало от удовольствия. Приходилось держаться за древесный корень, петлёй торчащий из земли, чтоб не скатиться вместе с крошками обтачиваемого ветрами откоса. Но и это не помогло, когда девушку грубо толкнули в спину. Захлебнувшись от испуга, Аделина мешком рухнула в воду.
Пена бурления мелко зашипела в ушах, стрельнула в перепонки. Стихия жадно обняла и подмяла под себя, жирными змеями заползла в резиновые сапоги. Потяжелевшие ноги опёрлись о дно, поднимая склизкий ил. Тонущая махала руками, жадно вдыхала у самой поверхности. Так и не научилась плавать. Когда наступила вечная ночь, стала бояться большой воды, как огня.
Без единой мысли, повинуясь импульсам бессознательного, Аделина отпустила себя… и осталась стоять. Глубины по плечи. Глотая воздух, охваченная новой волной паники после первой, рявкнула:
– Кто здесь?!
