Анастасия Благодарова
Лабиринт Аделины
Несмотря на груз, каким на сердце ложились мамины откровения для равнодушных людей, девушка благословляла редкие минуты спокойствия. Вот и теперь нацепила наушники. Кнопочный плэйер ещё не пиликал – заряда не меньше двадцати процентов. Прослушивание музыки возвращало к жизни – пускало в волшебный мир образов и иллюзий тактильных ощущений. За кратковременное удовольствие велика плата – изоляция от мира, обступающего чёрной глухотой. Аделина подвергала себя опасности, оставаясь с песней один на один. Блокируя слух, открывала свою уязвимость. В таком состоянии никогда не знаешь, когда и откуда ударит.
Вскрикнула, подскочив на месте, когда с головы сорвали наушники. Мама, будто пародируя рок-певца, заорала:
– Твою ж, я выкину эти уши! Мне от тебя не отходить, что ли?!
Что-то всколыхнулось в опалённой страхом груди. Неожиданно для самой себя слепая разревелась, как не ревела уже неделю. Глава семьи, игнорируя её истерику, упивалась собственной. Вдалбливала прописные истины, повторяла невыполнимые требования. Аделина балансировала на той грани, где либо следует послать мать к чёрту, либо пасть в ноги и молить о недостижимом прощении. Поэтому только плакала и плакала, безостановочно и страшно, даже когда дом без межкомнатных дверей затопила летняя ночь.
Мама оставила работу продавщицы продуктового магазина этой весной, по понятным причинам осела дома. Отныне трое кормились с пенсий. С затянутыми поясами голодный желудок реже болит. Однако, каким-то чудом, глава семьи умудрялась откладывать копейки, чтобы раз в месяц отправляться в город по всякой неотложной надобности.
Мама сильно переживала по поводу своего отъезда. Обещала управиться за день, но и до заката может случиться, что угодно. По соседству старики – присмотреть за домашними некому, а платить прочим за услуги сиделки нечем.
Настал момент «пан или пропал». Женщина пыталась решить проблему, как могла. Усадила дочь на табурет у постели своей матери. Дала наполненный водой ковш – поить и самой пить. Поставила рядом ведро – нужду справлять. Чужой рукой поводила по столу – нащупать ломоть хлеба и мытые овощи. Оставшаяся за главную выслушала наставления. Заверила, что всё будет хорошо, и мать с тяжёлым сердцем уехала на утреннем автобусе.
Около часа Аделина прислушивалась к цокоту древних часов и хриплому с посвистом дыханию бабушки. Девушке мерещилось, будто она думает обо всём на свете и воочию видит мысли, хотя на самом деле голова совершенно пуста. В темноте, рассекая солнечные лучи, падающие под углом из кособоких окон, слепая прокралась куда-то вглубь дома. Грациозная осторожность и робость движений превращали сборы в элегантный танец. С мягкими, плавными касаниями Аделина изучала убранство, как если бы нагрянула вором в чужой дом. То было не похоже на иголку в стоге сена. Очередной предмет, стукнувшись о кончики пальцев, пугал внезапностью. Кусал холодом, твёрдостью, липкостью. Странное занятие ничем, кроме пробуждения больной, не грозило, но глубинные инстинкты истязались.
По итогу нашлись и перекочевали в дорожную сумку простыня, мыло, бутылка с водой, шерстяной клубок, чёрствые пряники с яблоками и плащ. Прощупывая швы, Аделина натянула штаны, вероятно, свои, а на плечи накинула чью-то куртку. Шершавая стена привела к глянцевой глади – плакат. Если мама ничего не перевесила – это календарь. Значит выход в двух шагах слева.
Внучка помедлила. Повернулась туда, откуда доносилось сопение.
– Бабушка, прости.
В резиновых сапогах на босу ногу беглянка вышла в июньский день. Отпустила дверную ручку, сошла с крыльца и окунулась в бесконечную пустоту. Щекотка паники зарябила под кожей, верно отзываясь на залихватскую арию жизни. Задорно и беспечно чирикали синички. Забавно жужжа, возле колена пролетел кто-то тяжёлый, то ли шмель, то ли овод. Земля пахну́ла ореховой горечью сорной травы, а слабое дуновение принесло с медовых полей сладость гречихи.
Обидно и глупо будет убиться в раю. Тем более что Аделина и не догадывалась, как выглядит в полном обмундировании. Вдруг взаправду похожа на чёрта? Стиснула зубы, вытянула руку и, ведомая интуицией, спотыкаясь, зашагала вперёд. Сердце ускорилось. Ум тасовал самые абсурдные варианты развития событий: обрыв, открытый люк, рога козла на вольном выпасе. Решительно и отчаянно Аделина бежала навстречу опасности. Лишь бы из дома. Лишь бы из ямы, куда её столкнула проклятая ранняя немощь. Кисть ударилась о доски забора, подогнулась в суставе. Но это была приятная боль. Пленница на радостях посмеялась. Тюрьма не бесконечна. Она достигла её границ.
За калиткой село громче. Трактор тарахтит, машина едет, гуси гогочут, и всё далеко. Аделина запретила самой себе честно отвечать на вопросы, зачем и куда. В любом случае, оно теперь неважно. В конце концов, она мало чем отличалась от того же ребёнка в утробе. Кому, как не матери-жизни давать право вершить судьбу своего дитя? Только так обретается настоящая свобода – в безоговорочном послушании.
Воображение начертило улицу. Аделина выбрала направление. Скоро иллюзия померкнет, утонет в мазуте. До тех пор остаётся наслаждаться иллюзией контроля.
Перемещение без поводыря на открытом пространстве давалось значительно труднее, чем предполагалось. От того, что вестибулярный аппарат, как мог, настраивал компас на стороны света, очень быстро закружилась голова. Меньше, чем через минуту, Аделина столкнулась со своим же забором. Или уже соседским? Они похожи – сыроваты в гнили и будто покрыты гибким, как линолеум, слоем древесины.
Беглянка ступала по высокому разнотравью, не решаясь оставить опору под рукой. Единожды напугала гремящая цепью собака, разок фонарный столб, отлитый в пористом бетоне, преградил дорогу. Поворот в какой-то переулок, забег веры направо, метров на сто, и Аделина убедилась – она окончательно потерялась. О близости к дому можно только воображать. Мелодичный звон, с каким сломались невидимые кандалы на её шее, вступал в консонанс с тревожным колокольчиком, набатом гремящим в недрах души.
