Отчего-то с деньгами на руках моя комнатушка на чердаке стала казаться нелепой и тесной. Я больше не ощущала связи с ней. Быстро собравшись, заперла комнату, отдала ключ владельцу и побрела в антикварную лавочку Штиля.
Антиквар ждал меня и даже улыбнулся, когда я вошла, – скупо, чопорно растянув губы. Улыбка появилась и быстро угасла, словно её не было.
– Вы такой молодой, а совсем разучились радоваться, – произнесла я вместо приветствия.
– Быть может, и не умел никогда, – буркнул он в ответ. – Вы пришли за картинами?
– Да. Я принесла деньги.
Кошель с ликами тяжело опустился на стол. Штиль указал на свёрток, приготовленный для меня. По форме я догадалась, что он отдельно упаковал картину и рисунки.
– Благодарю. – Я помедлила, разглядывая его молодое, но озабоченное лицо и странные руки, скрытые рукавами. – Могу я задать вопрос?
– Вы и так задаёте слишком много вопросов.
– Я еду на Перешеек. Скорее всего, оттуда – в Княжества. Вы можете что-нибудь рассказать об этих землях?
Штиль снова посерел лицом и поджал губы. Сделал вид, что ему понадобилось срочно рассмотреть корешки книг. Я молчала, и он тоже. То, что он не гнал меня, уже о чём-то говорило. Наконец антиквар повернулся и выдавил:
– Княжества не любят чужих. Они вообще никого не любят. Вот, глядите. Это их работа.
Штиль шагнул ко мне и засучил длинные рукава. Я впервые увидела его руки: вернее, не руки даже, иссохшие ветки, похожие на когтистые звериные лапы. Искорёженные кости, обтянутые сухой коричневой кожей. Штиль пошевелил ветками-пальцами, и это выглядело так жутко, что у меня ком встал в горле.
– Видите? Видите теперь? Это лишь то, что можно узреть. Но главное, что отняли у меня Княжества, – здесь.
Он положил иссохшую лапу на сердце. Его взгляд сделался полным боли, таким, что даже я не выдержала. Собрала свёртки и, сухо попрощавшись, выскочила прочь.
Князь
Нилир отговаривал меня лично ехать на встречу с тхеном. Просил послать дружину и пару простых гонцов, чтоб записывали каждое слово степняка. Но я только ухмылялся: что это за князь, который не желает самолично явиться к тому, кто угрожает его землям? Сколько раз бывало такое, что ладный разговор пресекал войну? Не счесть. А я хорошо выучился вести любую беседу за то время, что был соколом у князя Страстогора.
Как Огарёк ни просился, я не мог взять его с собой. Юным, горячим и острым на язык не место на переговорах. Хоть я и назначил Огарька своим соколом, княжьим гонцом, а всё же понимал, что он ещё не готов в полной мере вести сокольи дела, пусть и доверял я ему безоговорочно. Конечно, мне хотелось бы надеяться, что пройдёт совсем немного времени, и Огарёк остепенится, перестанет щериться без повода, научится думать прежде, чем говорить, но пока я не мог ручаться, что в разговоре с тхеном он не выкинет чего-нибудь эдакого.
Я сделал так, чтоб Огарёк почувствовал себя незаменимым: велел ему помогать Нилиру обеспечивать крепость всем необходимым и следить за порядком. Огарёк расстроился немного, но пообещал, что всё будет хорошо.
Князь, у которого всё неправильно, не может бояться нарушить другие условности. Мне бы собрать если не войско, то хотя бы отряд приличный, но не стал – не хотел злить степняцкого тхена. Взял нескольких Нилировых дружинников, чтоб одному не ехать. Всадника на псе легко узнать даже тому, кто никогда не видел его воочию, а уж издалека достать стрелой было бы совсем просто, а так сразу ясно: едет не нарушитель границ, а отряд для переговоров по тхеновой просьбе.
Седостепье меня пугало. Пустые, серые земли – словно бесконечный дурной сон или завеса смерти. Я скакал и думал: сколько мужества должно быть у людей, готовых всю жизнь провести в этом бесцветном, ветреном и безмолвном мире? Удивительно становилось, как эта пустошь соседствует с Княжествами, полными богатств, что ларец купеческой дочки.
Стойбище степняков издалека встречало запахом дыма и конского навоза. Навозом они питали костры, из-за этого в Княжествах ходило множество прибауток. Я увидел приземистые шатры и палатки, вокруг них – лошадей и людские силуэты.
Надо отдать должное тхеновым дозорным: меня почти моментально окружили всадники, грозные, на холёных конях. Я остановил Рудо и вскинул голову, гордо встречая врагов.
– Я – князь Лерис Гарх. Мне нужно поговорить с тхеном Алдаром.
Дозорные пустили коней по кругу, хотели запугать топотом и гиканьем. Стояло бы лето, вокруг поднялась бы пыль столбом. В это время Рудо скалил зубы, но не нападал.
– Проведём. Иди, – гаркнул старший из дозорных с таким степняцким выговором, что я с трудом разобрал эти слова.
Ближе к стойбищу меня жестом попросили спешиться, а когда я послушался, один из дозорных (не без страха на лице) взял Рудо за ошейник. Пёс упёрся четырьмя лапами и зарычал.
– Куда вы хотите его увести? – нахмурился я.
– Не беспокойся, князь. Так положено.
Я выхватил кинжал, но двое дозорных тут же скрутили меня и выбили оружие из рук. Рудо рванулся ко мне, я шикнул ему, чтоб не злил сильнее степняков.
– Клянитесь, что мой пёс будет в хороших руках и вернётся невредимым.
Тот, что держал Рудо, положил ладонь на грудь и склонил голову:
– Клянёмся.
Мне не оставалось ничего иного, кроме как поверить. Я выпрямился, досадливо стряхивая с себя степняка, что держал за локти. Кинжал мне, однако, не отдали: третий дозорный с суровым видом сунул его себе за пазуху. Один из стражей вытянул у меня из-за пояса ещё два ножа и передал их товарищу.
– Положено, – пробубнил он. – Обувь снимай. И это. – Степняк поддел ремешок, которым я собирал волосы в хвост.
– Разуваться? В холод? – Я расхохотался. – Не много ли просит ваш тхен?
– Не много. Давай.
Лица у степняков были до того суровые, что я с негодованием понял: не шутят. Проклиная сквозь зубы и себя, и степняков, я сел на землю и снял сапоги – тут же звякнул ещё один нож, спрятанный в голенище.
Убедившись, что я не опасен больше, меня повели в стойбище.
Люди замирали, когда видели, что дозорные ведут чужака. Я глядел на них гордо, не как преступник, а как чужой князь, пусть босой и растрёпанный. На первый взгляд все степняки показались мне похожими, но чем дольше меня вели по стойбищу, тем больше я проникался своеобразной красотой этих людей. Степные женщины были стройны, с маленькими руками и ступнями, мужчины – крепки и широки в плечах.
Я не видел, куда увели Рудо – пёс подчинился легко, но всем своим видом показывал уязвлённую гордость. Хотелось верить в честность степняков, но на всякий случай начал продумывать план мести.
Наконец дозорные остановились перед самым большим шатром, украшенным жёлтыми орнаментами. Один вошёл внутрь, а двое продолжали держать меня. Когда он вернулся, меня провели внутрь.
В шатре тхена мог бы уместиться весь первый ярус княжьего терема. Меня ввели, держа за локти, безоружного, босого и простоволосого, словно я был не князем, а вором, пойманным у стада. Внутри всё полыхало: от злости, от стыда, от унижения, но спину держал ровно, а лицу старался придать самое отстранённое выражение.
Тхен сидел в кресле, обитом дорогой парчой, под ногами у него лежали волчьи и медвежьи шкуры – где уж его люди в степях нашли зверей, я не знал, но, может, выменяли меха у княжеских купцов. Тхена окружали воины с бердышами и выглядели так, словно в любой миг были готовы кинуться вперёд и изрубить меня на куски. Всюду горели факелы, в шатре было душно и жарко, а у тхена, обряженного в шубу, даже испарина на лбу не выступила.
Воин, что держал меня за левый локоть, проговорил что-то на незнакомом языке. Лицо тхена, остававшееся недвижимым, тронула пренебрежительная усмешка.
– Сиротский князь. Проходи. Я ждал тебя.
Я дёрнулся, высвобождаясь от хватки степняков, и в два шага приблизился к тхену. Воины по бокам от тхена качнули бердышами.
– Моё имя – Лерис Гарх, я верховный князь, властитель Холмолесского княжества и хозяин стольного Горвеня. А как твоё имя, я даже не знаю.
По правде говоря, я с трудом удержался от более явного проявления гнева. Клеймо «сиротского князя» возмутило и разозлило, но я понимал, что тхен может нарочно выводить меня на злость, чтобы показать свою власть.
– Ты не знал, к кому шёл? – Тхен насмешливо изогнул тонкую, чёрную, будто женскую бровь. – Я тхен Алдар. Властитель племён и стад отсюда и так далеко на запад, на сколько хватит глаз.
– Что тебе нужно, Алдар?
Тхен долго изучал меня. Я тоже не стеснялся его разглядывать. Алдар был не стар, черноволос, безбород, но с длинными усами, умащёнными жиром или маслом. В облике тхена было что-то, напоминающее и Нилира, и скоморошьего князя Трегора, и меня самого: стать, твёрдость во взгляде, упрямство, которое ощущается без слов. Я поверил в то, что этот человек мог собрать вокруг себя племена Седостепья и сколотить своё кочевое княжество. Алдар тронул концы усов и жестом отослал своих стражей. Они удивились не меньше моего, но послушно покинули шатёр, обдав меня напоследок самыми недоверчивыми взглядами, на какие были способны. Мы остались одни: тхен расстегнул шубу и показал, что тоже не носит на себе оружия. Мне пришлось по нраву, что он поставил нас в одинаковые условия. Почти одинаковые, если не считать, что я оставался бос и мало чем отличался от пленника.
– Так вот ты какой, – хмыкнул Алдар, не переставая меня разглядывать. – Я ведь слышал о тебе больше, чем ты обо мне. Чего только не говорят… только всегда знал, что за молвой прячется жалость. Ты жалок, сиротский князь, теперь я вижу это воочию.
Я хрипло рассмеялся:
– По-моему, жалость любит прятаться за шкурами и шелками. Я перед тобой – такой, какой есть. А ты надел маску похуже скоморошьей. Сдаётся мне, мы не равны. Я честен, а ты – нет. Ты приглашал меня как гостя, а взял пленником. Разве так поступают князья, тхен?
Говоря так, я рисковал не сносить головы. И подозревал, что остальные князья были бы только благодарны тхену за избавление от обузы. Но сколько я жил и сколько вёл разговоры с самыми разными людьми, столько убеждался, что порой самые неожиданные действия дают нужный результат. Если я сколько-нибудь разбирался в людях, то тхен был как раз из тех, кого разговоры о чести ранят больнее всего. Я-то свою растерял ещё несколько зим назад, так что не боялся показаться смешным и ничтожным, а вот Алдар готов был из кожи вылезти, лишь бы показать иноземцу своё величие.
И не прогадал.
Я не ожидал того, что сделает Алдар. Он поднялся с кресла, скинул шубу, снял с головы расшитую тесьму, с рук кольца и браслеты – отбросил их, и они звякнули, ударяясь друг о друга. Затем он разулся, остался в штанах и длинной рубахе с вышитыми орнаментами из треугольников и ромбов. Тхен взял с трёхногого стола кувшин и два кубка. Он налил вина в один кубок, отхлебнул из него, показывая, что напиток не отравлен, и протянул мне, а себе налил в другой. Я принял угощение и чуть склонил голову, выказывая сдержанное почтение.
Алдар кивнул на пол, сел на шкуру, скрестив босые ноги. Я сделал то же самое и пригубил вина, предварительно его понюхав. Откуда у степняков напиток царя? Виноград в степях не растёт, так же как и в Княжествах. Вино оказалось недурным, я такое пил только раза два или три в жизни.
– Нравится? – спросил тхен.
– Неплохо. Но наша брага всё равно лучше.
Алдар хмыкнул, разглядывая меня цепкими чёрными глазами. Теперь я чувствовал себя чуть спокойнее: если бы хотели пленить, то вряд ли оставили бы наедине с тхеном, а сняв украшения и обувь, он встал на одну ступень со мной, показал хоть какое-то уважение. Но терять бдительность было нельзя, и вино я потягивал такими мелкими глотками, что его не становилось меньше.
– Если ты верховный князь, то имеешь власть над всеми остальными?
Я хмыкнул, припоминая все притязания от князей и княгини и то, чего мне стоило день ото дня удерживать хотя бы Горвень, не говоря уж о власти над остальными Княжествами.
– Ты же называл меня сиротским князем. Теперь возвысил до верховного?
– Ты любишь отвечать вопросом на вопрос. У нас так не принято. В степи говорят: «Скользкие языки только у воров и неверных жён». Так что будь добр, Лерис Гарх, отвечай, когда я того прошу.
Меня резануло замечание тхена, но я не подал вида. Он ждал ответа, но повторять ничего не собирался – я понял по окаменевшему строгому лицу. В шатре становилось жарко из-за факелов, и я даже не жалел, что лишился сапог. Странно, но шатёр тхена представлялся несколько иным. Исходя из того, что я знал о степняках, их предводители должны кичиться богатством и изобилием, в то время как простые люди – находиться под гнётом нищеты. Не считая шкур, вина и некоторых предметов обихода, явно дорогих, в шатре не имелось ничего и никого лишнего. Мне-то казалось, что вокруг кресла должны стоять жёны и наложницы: прекрасные, волоокие, в шелках и золоте. Не увидев ни одной красавицы, я даже немного разочаровался. Не было и вытканных вручную пёстрых ковров и сундуков, набитых богатствами. Я хмыкнул про себя: наверное, тхен и про меня думал что-то эдакое. Хотя о правде даже он не догадался бы.
– Я зову себя верховным, потому что долгие годы князья Холмолесского повелевали остальными. Теперь всё иначе. Но я буду отстаивать это звание, стану достойным его. Так я обещал себе и своим ближним.
Тхен кивнул, удовлетворившись ответом:
– Я мог бы помочь тебе обрести недостающее могущество.
Я едва удержался от смешка:
– Степняк поможет князю? Чем же это?
По недовольно дрогнувшим губам Алдара я понял, что перегнул, но не собирался стелиться перед дикарём. Он налил себе ещё вина, но пить не стал.
– Ты не видел моих войск, князь. Но думается мне, что они сильнее и многочисленнее твоих. Я собрал сотню тысяч воинов, мои табуны поднимают столько пыли, что наше приближение нельзя увидеть, пока мы не снесём заставу: только топот и гиканье.
В голосе тхена прозвучала сталь, и по моей спине пробежал холодок.
– Ты просишь Холмолесское стать дверями для твоих армий. Но я не желаю такой участи для своего княжества, тхен Алдар. Я благодарен тебе за предложенную помощь, но не могу её принять.
Я почтительно склонил голову, а сам коченел от ужаса и дурных предчувствий: сколько я слышал о мощи степняков, нарастающей где-то за границами Княжеств, а всё же не мог представить, насколько близка эта угроза. Я хорошо знал таких людей, как Алдар, слишком хорошо. И сам такой, и все, кем я дорожил, были под стать: упрямые, идущие к своей цели. Если тхен задумал ворваться в Княжества, я не мог ему помешать, даже отказав. Но мог задержать.
– Другого ответа я не ожидал, сиротский князь. Позволь предложить другое решение наших общих бед.
– Общих? Что же тебе нужно, если не новые земли и пастбища?
Тхен пригладил усы, всё так же не сводя с меня глаз. Наверное, я казался ему чудны́м – он-то привык видеть таких же, как сам, черноволосых и черноглазых, с мягкими округлыми лицами, тогда как я был рыжеволос, остролиц, сероглаз. Под его взглядом я ощущал себя птицей, в которую летит сразу дюжина стрел, а тхен, конечно, знал это и пользовался вовсю, стараясь принизить меня. И это обращение – «сиротский князь» – тоже было призвано посеять сомнения.
Только он не знал меня и не знал, что все сомнения и всю боль я уже давно исчерпал, сделался пустым и чёрствым, чтоб со временем вновь заполниться и отвердеть, стать тем, кем стал.
– Я люблю удобство и роскошь. – Тхен погладил медвежью шкуру, на которой сидел, пропустил между пальцами густую жёсткую шерсть. Невольно я вспомнил Шаньгу, ездового медведя Огарька, а вместе с ним и Рудо, по которому остро скучал в неведении. Мысли о псе я постарался отогнать: они мешали мне быть собранным и осторожным в разговоре с тхеном. – В Седых степях только ковыль, пыль и вереск, – продолжил Алдар. – Не очень-то роскошно. Совсем другое – земли Княжеств. Густые леса, полные дичи, полноводные реки и озёра. Ваши края богаты всем, что я люблю и чем хотел бы обладать. Но свобода мне дороже. Я не хочу владеть Княжествами, Лерис Гарх. Хочу только иметь то, что имеете вы. Меха, соль, ягоды, дичь, мёд, напитки, жемчуга, речных гадов и княжеских женщин. И я возьму это всё, с твоей помощью или без. Но я благородный человек, поэтому хочу, чтобы ты тоже получил свою выгоду. Я смогу уговорить остальных князей тебя признать. Слышал, ты мало что самонаречённый, так ещё и без наследника. Можешь взять в жёны мою сестру, и тогда моё покровительство навеки останется с Холмолесским княжеством, а ты станешь снабжать меня тем, что не могут подарить степи.
Всё-таки я допил вино одним долгим глотком, и мне в нос ударил пряный запах специй. В животе тянуло от голода, но никаких закусок в шатре не было.
– Ты так говоришь, будто уже решил, что я соглашусь на всё, – хрипло бросил я. Тхен качнул головой.
– Я рассудил, что ты умный правитель и поймёшь, что моё предложение слишком заманчиво, чтоб от него отказаться. Ты ведь не разочаруешь меня?
– Стало быть, ты уже очарован?
– И снова отвечаешь вопросом на вопрос.
Тхен явно хотел обаять меня, надеялся, что я захмелею и приму любые условия. Хотел, но вряд ли правда думал, что будет так просто – иначе тхен Алдар оказался бы настоящим глупцом. Он слегка улыбался мне, и на округлых румяных щеках играли ямочки – будь он девицей, такой чертой можно было бы гордиться.
– Многовато князей на одну землю, – сказал я расплывчато. Пусть сам думает, что имелось в виду.
Алдар не успел ничего ответить – полотно, закрывавшее вход в шатёр, встрепенулось, впуская человека. Крепкий немолодой степняк с бельмом на левом глазу проковылял к тхену, мимоходом метнув в меня взгляд, каким запросто можно было снести голову. Я задумался: была ли его хромота следствием правосудия, как у Огарька? У нас ворам отрубали большой палец на ноге, отчего многие прихрамывали всю жизнь. Скорее всего, степняцкие законы отличались от княжеских: вряд ли тхен принял бы на высокую службу бывшего вора, хотя, с другой стороны, мне это не помешало назначить Огарька соколом.
Хромой степняк передал тхену бумагу и шепнул что-то на ухо. Мог бы и говорить в полный голос, я всё равно ни слова не понимал. Пока они беседовали, я разглядывал шатёр, но и на степняков обращал внимание, стараясь, впрочем, делать вид, что не очень-то ими интересуюсь. В кожаных доспехах, мехах и шлеме незнакомец выглядел чудно рядом с Алдаром, который снял с себя бо`льшую часть вещей. Именно это сравнение помогло мне острее понять, что тхен, в общем-то, не был обязан разуваться и снимать украшения в присутствии чужака. Может, им действительно двигало уважение ко мне, «сиротскому князю», как он нарёк меня, а может, это была какая-то степняцкая хитрость.
Алдар сощурил глаза и кивнул на выход:
– Ступай, князь. Подумай и возвращайся. Я буду ждать. Тебе отдадут все вещи.
Я на миг склонил голову, поднялся на ноги и вышел из шатра. Конец разговора показался скомканным и странным, но, вероятно, мне действительно требовалось время, чтобы всё обдумать.
– Ты не глупец, Кречет, – довольно объявил Огарёк, отрезая мне кусок от бараньей ноги. – Но всё же со мной тебе было бы легче говорить с тхеном.
– Дуешься, что не удалось поглазеть на степняка? – хмыкнул я. – Ты бы начал скандалить, ни к чему хорошему это бы не привело.
– Так уж и начал бы.
Мы сидели в крепости за накрытым столом, уютно потрескивал огонь в очаге, и я тихо радовался, что выбрался из лагеря степняков целым и невредимым. После разговора Алдар вернул мне и обувь, и оружие, и всё остальное. Вывели Рудо: степняцкие женщины расчесали его шерсть, как расчёсывали гривы местных лошадей, и пёс, казалось, перенёс разлуку легко, может, даже её и не заметил. Зато Огарёк и Нилир знатно нервничали, а мне приятно было, что меня ждали и волновались. Конечно, тревога после переговоров с тхеном никуда не ушла, я по-прежнему видел в степняках серьёзную угрозу и понимал, что Алдар не из тех, кто легко отступит.
– Между прочим, тут тебе принесли кое-что. Мальчишка-воробей. – Огарёк как бы невзначай протянул распечатанное письмо. – Уж к Пеплице-то ты обязан меня взять. Не бойся, всё не читал, лишь первую строчку.
Я хмыкнул и выхватил бумагу быстрее, чем Огарёк успел поднять руку выше в дразнящем жесте. Мне бы злиться на него, что принял и распечатал прежде, чем я сам взглянул, да разве я мог? Обтерев руки, развернул и принялся читать.
Княгиня Средимирного просила о личной встрече в Коростельце, её стольном граде. Я перевёл взгляд на самодовольного Огарька.
– Будешь защищать от её назойливого сватовства?
Огарёк браво выхватил длинный нож из голенища и сверкнул жёлтыми глазами.
– А то!
Мы рассмеялись.
– Возьму, – произнёс я уже серьёзно. – Придётся Смарагделю ещё посидеть в тереме.
– Не узнаешь свои покои, всё мхом зарастёт.
– Зато никто не осмелится сунуться.
Огарёк вальяжно повёл плечом.
– Ну, если тебе срочно будет нужен советчик, то я не побрезгую зайти. Я люблю мох.
Рудо и Шаньга лежали у очага, их могучие косматые тела занимали почти всё свободное место, так что ни я, ни Огарёк не могли даже передвинуть кресла, чтоб не задеть зверей. От очага шёл крепкий жар, пахло можжевеловыми ветками и пряным сбитнем, который подогревался тут же. Я распустил волосы и снял кафтан: пусть это напоминало о разговоре с тхеном, но сейчас я точно не чувствовал себя ни пленённым, ни униженным, напротив. Я подвинул письмо Огарьку, тот взял его и стал внимательно изучать.
Пеплица писала расплывчато, как обычно, но в этом письме речь шла явно не о сватовстве. Она просила приехать, и я сделал вывод, что княгине известно что-то об опасности, исходящей от царя.
Огарёк сдвинул чёрные брови и вернул письмо.
– Не боишься, что это западня?
Я почесал бороду. От жары и сбитня я знатно разомлел, но ясность ума не растерял.
– Всё может быть. Но если бы меня хотели убить, сделали бы это несколько зим назад. Не думаю, что Пеплица столько ждала, замышляя коварство.
– Но ты всё равно должен быть осторожен. Надень кольчугу.
– Ты ведь вызвался меня защищать. Так чего мне бояться?
Огарёк улыбнулся, сверкнув зубами.
– Если только ты сам будешь благоразумен. А вообще, Кречет, заметил ли, но в последнее время ты вдруг всем стал нужен.
– Князья всем нужны, так и есть. Хорошо, что у Холмолесского их несколько. Что Трегор? Ты виделся с ним?
– Виделся, как же, – проворчал Огарёк. – Наш скоморох всё так же легкомыслен. Он уже не променяет повозки и перевозные сцены на княжьи палаты, как ни уговаривай.
Я тепло улыбнулся, подумав о Трегоре. Скомороший князь когда-то тоже наводил ужас на люд. Говорили, будто у него три головы или горб, но он оказался обычным мужчиной, даже не тронутым страшной Морью, той жуткой хворью, которая унесла множество жизней, а выжившим подарила увечья и причудливые метки. Трегор тогда основал гильдию шутов, собрав меченых по всем Княжествам. Представления скоморохов собирали толпы зрителей, несмотря на страх, и за много зим Трегор так сроднился со своей гильдией и с выступлениями, что не мог отказаться от них, даже частично разделив со мной бремя правления Холмолесским княжеством.
– Я пошлю его в помощь Смарагделю. Лесовому невмоготу подолгу сидеть в четырёх стенах, человеку всяко проще.
– А Нилир?
Я задумался. Брать с собой командира дружины опрометчиво. Пеплица могла бы счесть за оскорбление, приведи я в Коростелец Нилира, но идти без дружины казалось довольно опасным. Я не боялся быть убитым и пленённым, вовсе нет. Я боялся одного: оставить Холмолесское на растерзание воронью, которое тут же слетелось бы на Горвень.
Со мной, конечно, будет Огарёк, но что с того? Соколы – гонцы, а не воины. Он ловок, шустёр и горяч, но из-за увечной ноги быстр только верхом на Шаньге, который, увы, зимой ложился в спячку, как и его сородичи. Я решил, что ещё подумаю над этим. Князю, провозглашённому чудовищем, нечего терять, так что я мог бы заявиться со свитой нечистецей, но всё же я уважал Пеплицу и не хотел унижать таким появлением.
Холмолесское и Средимирное ближайшие соседи, а кроме того, граничили с Перешейком, землями, что отделяли Княжества от Царства. Я не был удивлён, что Пеплица обратилась именно ко мне, а не к Мохоту или к Дубу. К тому же ни для кого не было секретом, что я из всех князей ближе всего к нечистецам, особенно к лесовым, которые могут помогать мне перемещаться по Великолесью, тянущемуся по всему княжеству. Меня не пришлось бы долго ждать. Конечно, и Огарёк был прав: никогда нельзя исключать возможность заговора, особенно если ты – бельмо на глазу всех соседей.
Лес подхватил, закружил тайными тропами, засвистел ветром в ушах и вытолкнул напротив Коростельца. Воздух звенел от мороза, кружили снежные пылинки в золотом утреннем свете, и равнина перед городом посеребрилась тонким слоем инея. Коростелец сверкал впереди, как драгоценный кокошник, виднелись купола и шпили святилищ, оконца и черепичные крыши высоких богатых теремов.
Нас заметили издалека и открыли ворота. Коростелец всегда нравился мне своей цельностью. Если при подъезде к Горвеню путник в первую очередь видел обширный посад, размазанный по подножию холма, как повидло по ломтю хлеба, а уже после посадских изб и дворов замечал городские ворота, то в Коростельце и посад и детинец прятались за высоченными белокаменными стенами с башенками-бойницами и узорчатыми изразцами. Ажурные кованые ворота издали казались кружевными, тончайшими, но я-то знал, что это впечатление обманчиво, и Коростелец так же неприступен и силён, как его княгиня.
Была бы Пеплицына воля, она бы устелила вместо брусчатки речной жемчуг, но и без того Коростелец ослеплял блеском так, что сперва мне пришлось щуриться. Но к чести княгини надо было сказать, что блеск был благородным, не пестрящим: каждая постройка казалась продолжением другой, и даже крестьянские избы выглядели чистыми, новыми, каждая – с резными наличниками и петушками у труб. Загляденье.
Нас провели по главной улице через весь Коростелец, и чем ближе к терему мы подходили, тем больше зевак собирали вокруг. Нам кричали, но беззлобно, как старым друзьям. Несколько девушек даже осмелились подбежать к Огарьку, бледнея при взгляде на Шаньгу, и протянули моему соколу туесок с гостинцами: собрали леденцов, пряников и варенья. Огарёк вежливо принял угощение и поклонился, а девушки и рады были, только разбежались в стороны тут же, как Шаньга повернул к ним косматую голову, почуяв запах сладкого.
– Ты не ешь сейчас, Пеплица тоже любит сладкое на стол подавать, – посоветовал я, видя, как Огарёк вертит в руке пряник.
Пеплица была из тех женщин, что способны захватить все мысли и навсегда остаться в сердце: высокая, с безукоризненной осанкой и прекрасной фигурой, в свои сорок зим с небольшим она могла бы сойти за девицу на выданье. Наверное, я был глупцом, раз не единожды отвергал её предложение о женитьбе, но успокаивал себя тем, что эта женщина хотела отнять у меня Холмолесское, выставив незаконным князем, и занять терем в Горвене сама. Прошлого мужа, князя Легеда, она отравила – слухи ходили, но сама Пеплица утверждала, будто Легед тихо умер во сне от остановки сердца. Я подозревал, что такая же участь могла постичь и меня.
По правде сказать, мы с Пеплицей были схожи. Она – княгиня, единственная женщина из правителей Княжеств, однако ей удалось расположить к себе и армию, и народ, и других князей. Я же слыл самонаречённым, и пусть княжество меня признало, а всё же до доверия соседей мне было далеко.
Терем встретил тем же, что и весь Коростелец, только умноженным на дюжину: блеском, роскошью, богатством. Признаться, у меня уже болели глаза от блеска, а правильная красота зданий надоела так, что хотелось увидеть просевшую старенькую избу или терем недавно разбогатевшего купца: такой, чтоб нескладный, неладный, а с душой построенный.
Приём у княгини мог бы впечатлить царя, привыкшего к роскоши, или простолюдина, никогда не видевшего ничего, кроме пашни и посеревшей избы. Я же едва сдерживался, чтобы не усмехнуться. В пиршественном зале накрыли стол, да так, что в глазах рябило от диковинных яств. Здесь не было ни пирогов, ни дичи, ни крепкой браги – по вытянувшемуся лицу Огарька я понял, что он разочарован. Пеплица выставила мочёные ягоды и клюкву в сахаре, пастилу, варенье, ватрушки на меду, орехи и сушёные фрукты из Царства, покрытые тонкой засахарившейся корочкой.
– Мы на приёме у пятизимней царской дочки? – спросил я вместо приветствия.
Пеплица гордо качнула головой, и жемчужные нити её кики, обрамляющие благородное лицо, сверкнули снежинками.
– Я тоже рада видеть тебя, Лерис, и твоего сокола.
Огарёк поклонился, положив руку на грудь: проявил всё почтение, какое положено соколу при встрече с чужим князем.
Подавальщики отодвинули стулья, приглашая нас сесть, а чашники налили брусничного киселя. Я сел и поднял кубок, кивнув княгине, и проворчал:
– Неужто в твоих погребах не нашлось браги для гостей?
Пеплица хитро улыбнулась, надменно глядя на нас со своего высокого кресла.
– Не люблю разговоры, при которых разумы затуманены хмелем. Пить будешь в своём тереме, бывший соколик, а у меня отведай киселя.
– Сперва ты отведай.
– Боишься, что отравлю? Ах, легковерный мальчишка! А ты дай сперва своему соколу.
Огарёк метнул на княгиню предостерегающий взгляд.
– Я берегу своего сокола, – покачал я головой.
Пеплица поджала накрашенные губы и послушно отпила киселя из чарки того же чашника, что наливал мне. Под столом я легонько наступил на ногу Огарька, благодаря за то, что не вмешивался и сидел молча.
– Так что там царь? – спросил я, пробуя сливовую сбивную пастилу. Сладости у Пеплицы были недурные, но с гораздо большим удовольствием я бы отведал перепелов и шанег с луком.
– Царь занят своими делами: он задумал взять другую веру. Опасная задумка, как я считаю, но об этом чуть позже. Мне гораздо больше нравится царица – потерянная женщина, оказавшаяся между слабоумным сыном-царевичем и самодуром-мужем. Ещё немного, и я слеплю из неё нечто занятное.
– Слепишь? – не понял я.
Пеплица обворожительно улыбнулась и с завидным изяществом отправила в рот ягоду.
– Мы ведём переписку. Большего пока сказать не могу, зато хочу представить тебе кое-кого.
Пеплица встала с кресла, отошла к дальнему выходу из залы и легко взмахнула рукавом. Я ожидал, что в залу войдёт какой-нибудь мальчишка – так небрежно подзывают только посыльных и служанок, но скоро передо мной предстал мужчина зрелых лет, показавшийся смутно знакомым. Судя по наряду, он был далеко не беден: взять хотя бы сапоги из зелёной кожи и ножны с золотой окантовкой. Волнистые каштановые волосы были вымыты и гладко расчёсаны, лицо украшали тонкие усы.