Анаит Григорян
Смерть знает твое имя
Один бог забыл – другой поможет.
捨てる神あれば拾う神あり
Японская пословица
Я заварю для вас кофе, и вам сразу же станет лучше.
Кисё Камата
В оформлении переплета и форзацев
использованы иллюстрации Александры Глущенко.
Концепция обложки и японский текст: А. Григорян, проф. Такада Эйскэ / 高田 映介 (Университет Кобе, Япония).
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Александр
Маленький белый самолет на встроенном в спинку впереди стоящего кресла экране приближался к воображаемому горизонту, медленно продвигаясь вдоль зеленой линии, повторяющей кривизну земной поверхности, к пункту своего назначения. Александр легонько ткнул пальцем в экран, и надпись TOKYO сменилась на иероглифы —「東京」. Его всегда восхищала графическая соразмерность этого слова: назвать город «восточной столицей» стоило лишь ради того, чтобы соединить в одно целое два похожих друг на друга символа.
В салоне было тихо, если не считать ровного успокаивающего гула двигателей и системы кондиционирования. Большинство пассажиров уже пару часов как мирно спали. В кресле рядом с Александром дремал, запрокинув голову и чуть приоткрыв рот, пожилой японец в сером костюме в английскую клеточку – его респектабельный вид и гладко выбритое лицо не соответствовали обстановке и расслабленной позе. Александр бросил взгляд через проход: ближайшее к нему место в соседнем ряду пустовало, а у иллюминатора сидела молодая японка в свободном светлом пуловере – на вид студентка или недавняя выпускница университета. Ему вспомнилось японское выражение «поступать в реальную жизнь»[1] – как если бы жизнь была еще одной ступенью обучения или должностью в крупной компании, и он невольно улыбнулся. Девушка тоже не спала: она сидела выпрямившись, будто на экзамене. Александру была видна темная прядь ее волос, едва заметно колыхавшаяся в потоке прохладного воздуха, шедшего из кондиционера. Ощутив на себе его взгляд, она слегка повернула голову – настороженно, точно небольшое животное, почуявшее опасность.
Александр поспешно опустил глаза, прежде чем возникла неловкая ситуация, и уставился на потрепанную туристическую карту Токио, лежавшую перед ним на раскладном столике. Эту карту он взял на стойке в аэропорту Нарита несколько лет назад, еще в свою первую студенческую поездку: карта оказалась на удивление удачной, и он сохранил ее с тех пор и возил с собой в качестве своеобразного талисмана. Правда, она не помогла ему в прошлый раз устроиться на постоянную работу в Банке Нагоя, – возможно, стоило попытать счастья в столице.
Он начал аккуратно сдвигать карту в сторону. Спавший рядом мужчина пошевелился и издал сдавленный тихий всхлип, как будто во сне ему привиделось что-то неприятное. Рука Александра замерла. Из-под карты выглядывало напечатанное на газетной странице миловидное улыбающееся девичье личико. «Кэйко Хасимото, 17 лет, учащаяся старшей школы». Он огляделся, но никто из его соседей не просыпался, а девушка в соседнем ряду снова отвернулась и смотрела не отрываясь в иллюминатор, не до конца прикрытый шторкой. Из-под шторки пробивались лучи солнца, выхватывавшие из полумрака изящные, почти кукольные ладони, покоившиеся на раскладном столике, отчего казалось, что от них исходит слабое свечение. Ее лица теперь совсем не было видно, и прямые черные волосы почти полностью сливались с темнотой. У Александра пересохло во рту, и он потянулся за пластиковым стаканчиком, в котором оставалась пара глотков минеральной воды. Его рука еще немного сдвинула карту.
Строгое точеное лицо, волосы, собранные в тугую прическу, высокий лоб, между бровями сосредоточенная морщинка, – видимо, привычка хмуриться в моменты задумчивости появилась у нее еще в раннем детстве, так что даже неважная газетная печать сохранила тонкую вертикальную полоску. «Аюми Ито, 25 лет, служащая банка Мидзухо». Милая девушка, – вероятно, за ее строгой внешностью скрывалась чувствительная натура.
Александру вспомнилась его бывшая коллега из Банка Нагоя, Ёрико Каваками, – у нее тоже всегда был такой вид, будто к ней не подступишься. По правде сказать, первое время Александр думал, что она презирает его за то, что он иностранец, но впоследствии выяснилось, что Ёрико не было свойственно ни капли пресловутого высокомерия, которое нередко проявляют служащие японских компаний к сотрудникам «не-японцам». Кто бы мог подумать, что у нее случится роман с самым легкомысленным из сотрудников банка, который не пропускал ни одной симпатичной девушки.
Должно быть, эта Аюми Ито была похожа на Ёрико: безупречно выполняла свою работу и редко заговаривала о своих истинных чувствах, а на окружающих производила впечатление холодной и замкнутой красавицы. Дома у нее наверняка остался небольшой аквариум. По вечерам, возвратившись с работы, она смотрела на маленьких пугливых рыбок, снующих среди медитативно покачивающихся в воде нитей водорослей. Про аквариум, разумеется, Александру ничего известно не было, но ему отчетливо представились несколько юрких рыбок, прячущихся в подсвеченных лампами водных растениях.
Прямо под фотографией Аюми на карте была отмечена крупная станция Итабаси линии JR[2], над которой вилась едва различимая лента Сякудзии-гавы – притока главной реки Токио, Сумиды. От минеральной воды во рту остался противный кисловатый привкус. Александр плотно прижал карту ладонью – послышался тихий шелест приминаемой бумаги. На мгновение ему показалось, что светло-голубая краска из реки струится между его пальцами слабым голубоватым свечением, – очевидно, это был эффект тусклого освещения в салоне.
В щель под шторкой иллюминатора едва просачивался солнечный свет. Но Александр и так знал, что рядом с фотографией Аюми Ито напечатаны еще два фото. «Мэйко Маэда, 21 год, студентка факультета инженерно-технических наук Токийского университета». Грубоватое неженственное лицо, или так просто казалось из-за непослушных растрепанных волос, взгляда исподлобья, плотно сжатых пухлых губ и упрямо выдвинутой вперед нижней челюсти – сразу было ясно, почему эта девушка выбрала для себя такую мужскую профессию. «Мисаки Савадзири, 29 лет, администратор гостиницы». В школе ее, наверное, дразнили из-за присутствия в фамилии иероглифа «сири» – «ягодицы»[3], а родители еще и додумались назвать ее «прекрасным цветением». Приветливая улыбка сотрудницы сферы услуг, но усталое, не по возрасту изможденное лицо – свидетельство того, что ей редко удавалось хорошенько выспаться. Александру невольно подумалось, что ее жизнь, должно быть, была очень одинокой.
От станции Итабаси на северо-восток тянулась железнодорожная линия Сайкёсэн, пересекавшая реку Сякудзии. Она упоминалась в статье как основной топографический ориентир. Расстояние от нее до места обнаружения тел навскидку было чуть больше полукилометра. Александр представил себе реку Сякудзии: узкий мутный канал, заключенный в отвесные бетонные стены с отверстиями ливневой канализации, поверху увитые плющом. На берегах по обе стороны – либо густая растительность, либо высокие ограждения из сетки-рабицы. В стародавние времена через реку был перекинут деревянный мост, давший название всему району: «Итабаси» означает всего лишь «мост из деревянных досок». Теперь он заменен железобетонной конструкцией, а реку Сякудзии можно перейти практически где угодно: мосты располагаются примерно через каждую сотню – пару сотен метров. Их, кажется, даже слишком много… впрочем, с чего они решили, что тот человек пришел именно со стороны железной дороги?
Александр нахмурился и потер переносицу. На туристической карте река Сякудзии даже не была подписана, а пешеходные мосты через нее обозначались тонкими линиями – едва ли там были указаны все, иначе река больше походила бы на уложенную на землю лестницу. Так или иначе, даже в этом случае тот человек должен был обладать немалой физической силой. Справа от железнодорожного переезда находился мост Яцухаси с перилами, украшенными фигурными металлическими птичками, – это Александр узнал из газетной статьи, потому что на одной из птичек была обнаружена кровь. Это означало, что он переходил реку и случайно задел ограждение, оставив на нем кровь, – по крайней мере, в тот раз он, скорее всего, действительно пришел со стороны станции Итабаси. Он перешел мост, чтобы спуститься к воде по технической лестнице из металлических скоб, которой пользовались работники коммунальных служб. Спуститься, сбросить в реку свою ношу и подняться наверх никем не замеченным – как ему это удалось? Конечно, место там не самое людное, но все-таки вокруг пусть малоэтажная, но плотная городская застройка… Неужели никому не случилось проходить мимо? Или же люди проходили, но просто не обратили внимания?..
Александру вспомнилось, как однажды, возвращаясь затемно из бара после посиделок с коллегами, он наклонился погладить уличную кошку: испугавшись, кошка шмыгнула под одну из стоявших на парковке машин, и он подумал, что она может пострадать, когда машина тронется с места. Встав на колени прямо на асфальт, Александр принялся светить в пространство под машиной фонариком айфона, как вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Выпрямившись, он встретился глазами с прохожим: тот стоял чуть поодаль, склонив голову набок, и смотрел на Александра одновременно участливо и подозрительно: «Прошу прощения, вы что-то потеряли?»
У Александра мгновенно возникло ощущение, что этот человек готов был сию же минуту позвонить в полицию. «Н-нэко га… – пробормотал он, в растерянности позабыв все японские слова. – Там кошка…» Удовлетворившись его ответом, прохожий, чуть помедлив, ушел.
Нет, они не могли просто не обратить внимания.
Проходившая по салону стюардесса остановилась рядом и шепотом попросила девушку в светлом пуловере опустить шторку иллюминатора до упора. В ответ послышалось произнесенное шепотом «сумимасэн»[4], затем тихий шорох. Фотографии в газете превратились в два темных прямоугольника с едва различимыми овалами лиц. Кэйко Хасимото и Аюми Ито, школьница и банковская служащая – этих двух женщин ничто не связывало, кроме того, что месяц назад, вечером второго февраля, их изуродованные тела были обнаружены под мостом Яцухаси.
Их нашли школьники, на спор спускавшиеся к реке по технической лестнице. Один из них заметил колыхавшиеся в мутной воде странные водоросли – схватив их пальцами, он вытащил из реки голову Кэйко Хасимото. Автор статьи в «Майнити симбун» восхищался мужеством мальчика, который не швырнул голову обратно в реку, а нашел в себе силы подняться наверх и показать жуткую находку своим товарищам. Перепуганные подростки бросились к ближайшему отделению полиции, и менее чем через час из похожей на остывший латте воды были извлечены тела.
Голова Аюми Ито также была отрезана. Помимо этого, у обеих девушек конечности были отделены от тел и разрезаны в области локтевых и лучезапястных суставов. Аналогичным образом отрезанные ноги были разделены по коленным и голеностопным суставам. Оба тела были распилены пополам – так, что разрез проходил по нижней границе ребер. Затем все части были аккуратно сложены и скреплены веревками. Узел на шее Кэйко оказался недостаточно тугим и, видимо, развязался в воде, потому-то школьник так легко и достал ее голову. Ее не успело унести течением. Одежда девушек – школьная форма Кэйко и костюм Аюми с форменным платком в красно-белую полоску – была аккуратно сложена и помещена в непрозрачные зип-пакеты, в которые в аптеках и комбини[5] упаковывают средства женской гигиены и нижнее белье. Следов сексуального насилия ни в том, ни в другом случае обнаружено не было. Могло ли хотя бы это утешить их близких?..
Автор статьи особенно отмечал, что глаза у обеих убитых девушек были открыты, «отчего создавалось впечатление, будто бы они смотрели на вещи, не принадлежащие этому миру». По всей видимости, журналист лично присутствовал при извлечении тел из воды в качестве корреспондента криминальной хроники, а не только переписывал слово в слово полицейский отчет.
Спустя двое суток, поздним вечером четвертого февраля, под мостом Адзумабаси в двухстах метрах от Яцухаси – по другую сторону железной дороги – были найдены тела Мэйко Маэды и Мисаки Савадзири. Как и в первом случае, женщины не были знакомы друг с другом. Мэйко жила на станции Готанда на юго-западе Токио и каждый день ездила в Тодай[6] на метро до станции Хонго-Сантёмэ. Путь, должно быть, занимал у нее минут сорок-пятьдесят, если учитывать, как любят молоденькие девушки заглядывать в магазинчики всякой всячины в подземных переходах и на станциях. От университета было недалеко до района Итабаси – но все же не настолько, чтобы она могла оказаться там случайно. Мисаки Савадзири последние несколько лет жила в районе Синагава, снимала там крохотную студию неподалеку от отеля Shinagawa Prince Hotel, где и работала администратором в крыле «Таканава». Полиции удалось выяснить, что после работы она всегда заходила в один и тот же комбини возле станции, чтобы купить фрукты, готовую еду и каппу-рамэн[7]. Правда, название магазина в статье не указывалось. Коллеги говорили о Савадзири-сан как о скромной отзывчивой женщине, при возникновении спорных ситуаций всегда старавшейся сделать для клиентов больше, чем того требовали ее прямые обязанности. Она усердно изучала английский, чтобы еще лучше соответствовать своей должности, но иностранный язык давался ей с трудом – поэтому, возможно, ее карьера не продвигалась.
В полумраке текст газетной статьи и линии на туристической карте стали едва различимы. Гул двигателей вместо того, чтобы убаюкивать, почему-то раздражал. Александр потер глаза кончиками пальцев, пытаясь сосредоточиться.
Тела Мэйко и Мисаки обнаружила поздним пятничным вечером влюбленная парочка: парень по фамилии Аодзаки (в сноске было указано, что все фамилии изменены) провожал свою подругу домой после свидания в ночном баре в районе Икэбукуро. Оба были порядком навеселе и, переходя реку Сякудзии, заблудились на извилистом мосту Адзумабаси: перейдя мост, они обнаружили, что вернулись туда же, откуда пришли. Это очень развеселило девушку, и она, дернув своего спутника за рукав, со смехом бросилась от него наутек. Он стал ее преследовать, но, добежав до противоположного берега, девушка ловко увернулась от его рук и побежала в обратную сторону. Так они развлекались, пока она не устала и, запыхавшись, не остановилась, ухватившись за перила моста. Тогда-то она и заметила в реке кое-что странное.
– Глянь! – Она указала пальцем куда-то вниз. – Это похоже на…
Он внимательно вгляделся, куда она показывала, и cначала ничего не увидел: стояли густые сумерки, а от выпитого алкоголя и быстрого бега перед глазами у него все качалось и плыло. Но спустя несколько секунд из клубившейся над водой темноты проступила маленькая белая рука – она как будто пыталась ухватиться за бетонное ограждение декоративной клумбы с водяной осокой, выступавшее над поверхностью воды. Аодзаки-кун остолбенел.
– М-может быть, это м-манекен? – пролепетал он. – Не может же быть, чтобы…
Его девушка отрицательно помотала головой.
– Это точно не кукла – видишь, какая гибкая? – Она подняла свою руку, и ее кисть безвольно повисла – точно так же, как у той, в реке. – Да и откуда бы там взяться манекену? Послушай, а что, если это – та самая женщина?
– Та самая женщина? – переспросил дрожавшего от нервного озноба Аодзаки-куна усталый полицейский средних лет, записывавший его показания. – Что это значит?
– По правде говоря, я и сам не знаю, – пробормотал тот. – В том баре в Икэбукуро… бармен рассказал одну историю – обычная городская легенда, тоси дэнсэцу, так я сперва подумал. Собственно, из-за нее мы и решили прогуляться по мосту Адзумабаси, – вообще-то, проще было бы поймать такси, а не тащиться пешком от Итабаси.
– Вот оно что. Бармен, значит?
– Его звали Óни, Óни-кун.
– Óни-кун? Что, прямо вот так и звали?
– Так было написано на его бейдже, а имени я не запомнил, – пробормотал Аодзаки, сжимаясь под недоверчивым взглядом полицейского. – Ну да, и правда, фамилия редкая. Я и сам обратил на это внимание, но он сказал, что он родом из Тохоку, из города Йокотэ.
– Из Йокотэ, значит? – Полицейский сделал пометку в своем протоколе. Вообще-то, свидетель должен был сам записывать собственный рассказ, но Аодзаки-кун был в тот момент на это совершенно не способен.
– Да, с северо-востока…
– Расскажите, пожалуйста, подробнее.
В газетных статьях этот разговор приводился по-разному: где-то о нем было лишь вскользь упомянуто, где-то было написано более развернуто, а автор статьи в «Асахи симбун» расписал все так, будто бы лично присутствовал в полицейском управлении. Читая, Александр живо представлял себе сцену опроса свидетелей, дополняя ее фразами, которые казались ему уместными, и в какой-то момент поймал себя на мысли, что для чего-то пытается в точности восстановить ход совершенно неизвестных событий.
Итак, в одном из многочисленных ночных баров в районе Икэбукуро Аодзаки-кун и его подруга заказали два коктейля: он – гимлет с джином, она – сайдкар с сакэ, и, когда бармен, вежливо улыбаясь, поставил перед ними их заказ, Аодзаки обратил внимание на иероглиф на его серебристом бейдже.
– Óни-сан? – удивленно спросил он и тотчас осекся, испугавшись своей бестактности.
«Óни» буквально означало «черт», «демон», а в подобном заведении могло быть воспринято и как оскорбление.
– Я родился в городе Йокотэ в префектуре Акита, – мягко улыбнулся бармен (по-видимому, этот вопрос задавали ему по нескольку раз на дню). – В школе надо мной частенько смеялись из-за фамилии. Зато на празднике Сэцубун[8] в канун весны, когда устраивалось школьное представление с разбрасыванием соевых бобов и изгнанием демонов óни, пока все мои одноклассники бросали бобы и кричали, надрывая горло: «Óни ва сото! Фуку ва ути!» – «Демоны вон! Счастье в дом!», я вместе со старшими ребятами бегал за ними в красной оскаленной маске и размахивал колотушкой.
– Вот оно как… – протянул Аодзаки. От пары глотков гимлета у него уже немного шумело в голове, – видимо, сказывался напряженный рабочий день в конце недели.
– Надо же, как интересно. Так, значит, все óни в Японии происходят из региона Тохоку, – заметила девушка Аодзаки-куна и рассмеялась.
– Вообще-то, – все так же вежливо улыбаясь, отозвался бармен, – это недалеко от истины, ведь считается, что демонические врата кимон[9], через которые в мир приходят демоны и злые духи, находятся именно на северо-востоке.
– По правде говоря, было в нем что-то такое… – добавил Аодзаки-кун и замолчал, подыскивая нужное слово.
Полицейский насторожился:
– Подозрительное?
– Н-нет, не то чтобы. Скорее, какое-то неуловимое обаяние. Знаете, есть такой тип людей: стоит им только заговорить с вами, как вам тут же начинает казаться, будто вы знаете их чуть ли не всю жизнь.
– А-а… вот вы о чем…
Полицейский рассеянно постучал шариковой ручкой по бланку, отчего в показаниях Аодзаки-куна появилось несколько лишних точек и галочек.
Собравшись с мыслями, Аодзаки-кун продолжил свой рассказ.
Похоже, на его девушку «неуловимое обаяние» бармена подействовало практически мгновенно.
– А я родилась в Токио, в Итабаси. Всю жизнь живу в четвертом квартале возле парка, – весело отозвалась она на его слова.
Аодзаки легонько толкнул ее под локоть – еще немного, и она продиктовала бы симпатичному парню свой адрес.
– Там в начале весны так красиво цветут сакуры над каналом, – продолжила она болтать как ни в чем не бывало. – Да отстань ты, Аодзаки-кун! Чего ты пихаешься? А под конец сезона цветения вся поверхность воды усыпана лепестками! На некоторых из них поблескивают капли воды – как настоящие драгоценные камни!
– Действительно, красота, и как поэтично вы это описали – сразу представляешь себе серебристые капли, подрагивающие на бело-розовых лепестках, – согласился бармен. – Если не ошибаюсь, вы имеете в виду небольшой парк сразу за мостом Адзумабаси, верно?
Аодзаки растерянно моргнул: редко встретишь кого-нибудь, кто так хорошо разбирался бы в географии Токио: здесь ведь можно всю жизнь прожить и плутать по дороге к ближайшей станции. Не зря же его называют «городом-лабиринтом».
– Я слышал одну историю про мост Адзумабаси… – добавил их собеседник. – Вам повторить коктейли?
– Да, пожалуйста.
Бармен слегка поклонился.
– По правде сказать, я даже думал потихоньку расплатиться и уйти оттуда, пока он смешивал в шейкере сахарный сироп с лаймовым соком, мне от него и его болтовни как-то не по себе стало, но моя девушка очень хотела послушать историю, о которой он упомянул.
– Что это была за история, можете рассказать подробнее? Если это, конечно, имеет, по-вашему, отношение к делу, – устало поинтересовался полицейский.
Читая газетные статьи, Александр проникся к полицейскому сочувствием: наверняка его смена уже давно закончилась, а ему приходилось терпеливо выслушивать сбивчивый рассказ нетрезвого и насмерть перепуганного свидетеля, да еще и самому писать подробный протокол. Бармен. Александр мог бы поклясться, что это был высокий для японца худощавый парень с приятными чертами лица. Как раз из тех людей, которые, стоит им заговорить с вами, сразу кажутся давно знакомыми. Он уже встречал его два года назад – только звали его тогда иначе, и работал он официантом в ресторанчике «Тако» – «Осьминог» – на маленьком рыбацком острове Химакадзима в префектуре Айти. Впрочем, похоже, он часто менял работу – так же часто, как свои имена.
Александр обернулся, чтобы снова взглянуть на свою соседку в светлом пуловере: ему стало интересно, сидит ли она все так же в напряженной позе с выпрямленной спиной, как будто ожидая вопроса на собеседовании. Но девушка уже спала, свернувшись калачиком в кресле, подтянув под себя ноги и прикрыв лицо рукавом. Теперь она еще больше походила на крохотное – не больше кошки – животное, медленно плывущее в голубоватом свечении ночных ламп.
– До: зо[10]. – Бармен поставил перед парой еще два коктейля. – Я добавил в сайдкар сладкое сакэ «Минаката», которое варят в городе Вакаяма. Надеюсь, вы оцените по достоинству его неповторимый вкус.
– Действительно, очень вкусно! Сладко! Как будто с белым вином! Аодзаки-кун, попробуй! Правда же, на вкус как белое вино?
– Эм… – начал было Аодзаки, но она, не слушая его, уже обращалась к бармену:
– А что это за история про мост Адзумабаси? Расскажете?
– Что ж… – Бармен улыбнулся уголками рта, и его лицо приобрело немного лукавое выражение. – Говорят, в конце восьмидесятых неподалеку от того моста жил один человек по фамилии Накагава, разбогатевший на торговле акциями. Но, как вы помните, в то время индекс Токийской фондовой биржи, достигнув своего исторического максимума, в конце 1989 года внезапно обрушился, и многие люди разорились или потеряли работу. Для страны это стало началом тяжелого экономического кризиса. Накагава-сан, оказавшийся в числе тех, кто потерял значительную часть своих сбережений, не смирился с поражением, которое нанесла ему судьба. Он был азартным человеком, так что неудивительно, что он увлекся игрой в патинко[11]. Каждый день ранним утром он переходил мост Адзумабаси, чтобы успеть к открытию зала патинко неподалеку от станции Итабаси. Накагава-сан мечтал стать профессиональным игроком и вернуть себе таким образом деньги, потерянные на бирже.
– Известная история, – фыркнул Аодзаки.
– Как говорится, это началось не сегодня и закончится не завтра, – кивнул бармен. – Однако жена Накагавы-сана была очень недовольна тем, что он играл в патинко. Днем ей приходилось тяжело работать, а вечером, когда Накагава-сан возвращался домой, она то ругала его, бросая ему горькие упреки, то умоляла найти себе хоть какую-нибудь уважаемую работу и прекратить гоняться за призраком богатства. Но Накагава-сан не слушал и только отмахивался от ее слов. С каждым днем он становился все сильнее одержим игрой и все больше терял связь с реальностью. Даже когда ему улыбалась удача и он выигрывал, он тотчас тратил все на новые металлические шарики, чтобы засыпать их в автомат и играть, пока зал не начнет закрываться и его настойчиво не попросят на выход. Однажды он даже подрался с охранником, хотя и имел довольно тщедушное телосложение. Дошло до того, что Накагава-сан начал потихоньку воровать деньги у собственной жены, хотя ее заработок оставался единственным, благодаря чему им еще не пришлось жить на улице. В конце концов…
– Неужели он разорился и утопился в реке?! – испуганно вскрикнула девушка Аодзаки-куна, прикрывая рот ладонью.
«Ну конечно, “Накагава-сан”, – подумал Александр. – Пишется как「中川」, “середина реки”. Вся эта история – выдумка от начала и до конца».
Бармен в ответ на это лишь загадочно улыбнулся:
– В конце концов терпение его жены лопнуло, и однажды утром, когда Накагава-сан направлялся, по своему обыкновению, к станции Итабаси, она догнала его на мосту Адзумабаси, схватила за рукав и стала умолять вернуться домой и отказаться от своего пагубного пристрастия. Накагава-сан грубо вырвал руку и оттолкнул жену, но она была настойчива, снова схватила его за куртку и резко дернула. Из кармана Накагавы-сана посыпались металлические шарики. Они падали на тротуарную плитку, звонко отскакивали от нее, катились в разные стороны и с плеском падали в воду. Накагава-сан бросился собирать их, но куда там: шарики проскальзывали у него между пальцами, как живые, норовили подкатиться под ноги, отражали лучи восходящего солнца и слепили ему глаза. Они все сыпались и сыпались из его кармана, как будто там находился автомат патинко. Увидев, что ее муж, как одержимый, ползает на четвереньках по мосту, шаря по земле руками и что-то бормоча себе под нос, его жена не на шутку встревожилась и попыталась остановить его. Накагава-сан пришел в ярость. Вскочив на ноги, он схватил ее за шею, изо всей силы сжал пальцами горло женщины и задушил ее.
– Какой ужас…
– Столь ранним утром вокруг было безлюдно. Накагава-сан сбросил тело своей жены с моста Адзумабаси и скрылся с места преступления. Говорят, с тех пор там начал появляться призрак. В отличие от большинства призраков, которые предпочитают темное время суток, он появляется ранним утром. Люди, переходившие мост Адзумабаси, направляясь в сторону станции, встречали призрак женщины средних лет с изможденным лицом и заплаканными глазами. Она пыталась схватить их за одежду и умоляла вернуться домой. Когда прохожий вырывался и уходил прочь, она бросала ему в спину металлические шарики от патинко.
– Ничего себе, – пробормотал Аодзаки-кун, – не хотел бы я с ней повстречаться.
– Верно. Одному моему знакомому такой шарик попал по затылку, и у него вскочила большая шишка, – невозмутимо сообщил бармен.
– Вот поэтому мы и пошли пешком через мост Адзумабаси, – вздохнул Аодзаки-кун, с тоской глядя на полицейского. – Из-за этой дурацкой истории.
– Понятно, – кивнул полицейский.
Александру представился заваленный бумагами простой белый стол с потертыми углами и органайзером из «Сэвэн-Илэвэн»[12], набитым неработающими ручками. Бежевые стены, на одной из них – круглый циферблат часов и большая школьная доска, вся пестрая от разноцветных листков для заметок, испещренных именами, адресами и номерами телефонов – на стене вокруг доски тоже налеплено множество таких листков. На стеллажах пухлые офисные папки; на архивном шкафу, под самым потолком, большая кукла Дарума[13]: левый глаз закрашен, правый так и остался слепым, и непонятно, действительно ли Дарума не исполнил загаданного желания, или же его просто забыли после празднования Нового года и оставили пылиться на шкафу. Однажды, стоя вечером на одной из токийских остановок под моросящим дождем – Александр не мог вспомнить, где именно, – он видел через окно обстановку местного полицейского участка. Немолодой дежурный офицер вышел на улицу и задумчиво курил, время от времени стряхивая пепел на землю.
Табачный дым медленно клубился во влажном вечернем воздухе, и казалось, что перед полицейским, почтительно склонив в благодарственном поклоне голову, колыхалась призрачная женская фигура.
