bannerbannerbanner
До мурашек

Ана Сакру
До мурашек

Полная версия

Глава 1. Лёвка

Самолет, накреняясь, описывает круг, заходя на посадку. Под его серебристым крылом расстилается заметно разросшийся за последние годы Краснодар. Подавшись к прохладному стеклу иллюминатора, я внимательно всматриваюсь в распластавшийся внизу город моего детства и юношества. Город, в котором в свое время я был и самым счастливым, и самым несчастным мальчишкой на Земле. Город, которому вновь предстоит стать мне родным.

Ну, здравствуй, брат. Не думал, что вернусь? Я тоже.

Когда-то кричал, что ноги моей здесь не будет, а оно, видишь, повернулось как. "Никогда не зарекайся" потому и набило оскомину, что слишком уж часто в яблочко.

***

– Ну, Лёв, давай, – Лешка Комарин, КВС (командир воздушного судна в гражданской авиации), крепко жмёт мою руку, а потом и вовсе обнимаемся с ним, хлопая друг друга по спине. Рядом мнутся девчонки – стюардессы, улыбаясь и тоскливо поглядывая на меня.

Отступаю от Лехи и жму руку его второму пилоту. Мальчишка молодой совсем, я его почти не знаю. Так, чисто как зовут и все…С Лешкой же мы летали вместе, было дело, но теперь уж вряд ли повторим.

– Эх, жалко всё -таки, – Комарин упирает руки в бока, щурясь от яркого южного солнца, – Может, передумаешь еще, а, Лёв?

– Я уже забрал документы, – поправляю спортивную сумку на плече – мой единственный багаж. Оказалось, что в новую жизнь мне и брать особого нечего. Или не хочется ни хрена.

– Да Романов тебя с радостью обратно. Провожали, он чуть не плакал, – хмыкает Леха.

– И уже сюда подал, – повторяю то, что Комарин знает итак.

– Мда, – чешет затылок под фуражкой, – И когда заступаешь? КВСом хоть?

– Конечно. Через три недели выхожу, попросил пока время дух перевести. У отца тут дом на Домбае. Родители его в сезон сдают обычно. А сейчас ремонт как раз затеяли. Там поживу, присмотрю за бригадой и заодно воздухом подышу.

– Ты ж там родился? – вспоминает Лешка мои редкие рассказы о своем детстве.

– Да.

– Ну, родной дом – это хорошо. Дома и стены помогают, – вздыхает Лешка и снова кидается меня обнимать, – Ну, давай, брат, пока. Эх, жалко, что ты так решил…Лучше бы остался в Питере. Город большой…

– А работа одна, на хрен, – отрезаю я.

– Девчонки, пока, – салютую стюардессам, отступая от Лешки.

– Удачи, Лев Александрович, – поют нестройным хором с пробивающимися нотками сожаления.

Криво им улыбаюсь, подмигнув. Эх, что ни говори, а приятно. Да, девочки, и по вам я тоже буду скучать. Машу ребятам на прощание, запрыгивая в последний трансфертный автобус. Двери плавно закрываются, отрезая меня от взлетной полосы и стоящих на ней людей.

Может пожалею еще, что решил так резко поменять свою жизнь: уволиться из Пулково, уехать из Питера, где прожил последние десять лет. Может и пожалею, но сейчас мне кажется это единственно правильным решением. И впервые за весь этот долбанутый месяц дышится если ни легко, то точно легче.

Точно расстояние способно сгладить весь тот трындец, в который превратилась моя жизнь. Словно, сменив город, я смогу изменить и все остальное. Говорят, от себя не убежишь. Но, как-то много лет назад, у меня один раз получилось, так что попробуем.

***

Предупреждать о своем приезде я никого не стал. Зачем?

Встречать меня в Краснодаре из Домбая – дело хлопотное, слишком уж много километров. К тому же я все равно решил взять напрокат машину. Своей у меня теперь не было. Все бывшей оставил, кроме разве что трусов с носками, небрежно закинутых в спортивную сумку, которая валяется теперь на заднем сидении видавшего виды прокатного аутлэндера. Ключи родительского дома жгут карман. Их мне передала мать, приезжавшая неделю назад в Питер в командировку. Хотела заодно поговорить по душам, обсудить мой развод. Очень настойчиво хотела.

Только не о чем тут говорить.

Что я ей скажу? Что сам не заметил, как и когда мы с женой стали практически просто соседями? И что меня это, в общем, устраивало? Что я догадывался, что у нее кто-то есть, но мне было по сути плевать? Что, когда она сказала, что уходит и Мишку забирает с собой, я стал спорить только из-за Мишани? А у Кати на это случилась натуральная истерика, и она меня чуть торшером не прибила, оря, что я бесчувственная сволочь, и что никогда не любил ее, и что она всю жизнь будет ненавидеть меня?

Это я должен был собственной матери рассказать?

Я такое вообще не знаю, как рассказывать. Тем более, женщине… Сожаление и стыд – не те чувства, которыми люди охотно делятся. А мне было именно до зубовного скрежета жалко свою неудавшуюся семью и стыдно, что, наверно, Катька права, и я сам в этом виноват.

Это, конечно, не снимает с нее ответственности за то, что она стала назло мне сосать, как оказалось, нашему проектному юристу, но что долго мне даже было не особо интересно выяснять, кто ей по ночам написывает – факт.

Любил ли я Катю? Мне казалось, что да.

Просто я не очень эмоциональный человек, и ей наверно не хватило. Но мне казалось, что у нас нормально всё. Как у всех. Казалось, что в моей жизни никакого развода и измен не будет. Я был уверен в этом, потому что думал, что уж Катька точно меня любила.

Мы познакомились с женой в Пулково, куда я после авиационного пришел зеленым вторым помощником. Катя была стюардессой в нашем экипаже. Жгучая брюнетка, кокетка, хохотушка, красавица, ровесница. Через полгода мы поженились. Сам не очень понял, как это произошло. Наверно, я просто сильно нравился ее маме, а мне было неудобно Зинаиду Никитичну разочаровывать.

Отношения, в которых было очень много общей работы, интересов и одного и того же круга общения, казались ровными и устоявшимися. Мне казались....

Вдруг обнаружилось, что Катю не устраивало вообще ничего. Она считала, что я ее не люблю, не хочу, не ценю, и очень громко орала мне об этом прямо в лицо в ответ на мои тоже не тихие вопросы, какого хера она решила связаться именно с Крыницким, ведь мы же все вместе работаем.

Что я почувствовал, когда все вскрылось?

Глухую, размазывающую по полу злость. Злость на жену за то, что поломала устоявшуюся жизнь. Злость, что нагадила на работе и тем унизила меня перед коллегами. И страшную растерянность из-за Мишки.

Это мой сын! Куда она, блять, с ним собралась?! К Юрику этому?!

Ни хрена!

Но Мишке всего шесть…А Катя объективно хорошая мать. И летает она в разы меньше. Да и в Питере живет целая армия ее и моих родственников с материной стороны, с радостью готовых быть няньками…

Как бы мне не было от этого больно, но реальность складывалась так, что пока Мише с мамой будет лучше.

Так что месяц проагонизировав с Катей в бесплодных и явно запоздалых попытках выяснить отношения, я оставил им с Мишаней квартиру, машину, недостроенную дачу, деньги на счету, а сам подал документы в несколько аэропортов, пообещав себе, что поеду в первый же, где мне пообещают сохранить должность КВС. Этим городом и оказался Краснодар. Областной центр моей малой родины.

И сердце смутно защемило. Неясной нотой дрогнуло что-то внутри.

А может быть, это судьба? То, что после стольких лет, я снова возвращаюсь на юг, чтобы попытаться начать жизнь заново.

Глава 2 Лёвка

Дом, бывший мне родным первые четырнадцать лет жизни, встречает черными проемами окон, стылым сумраком внутри и совершенно незнакомыми запахами. От прошлого осталось лишь расположение комнат и стенка в стиле лофт в гостиной – и то, видимо, потому, что приварена к стене она была намертво, да и смотрится даже спустя столько лет вполне современно.

Когда я учился в девятом, у отца с матерью случился "кризис" – этим словом потом при разговорах было принято обозначать то, что батя – инструктор по туризму, после большой ссоры с мамой и небольшой дозы алкоголя в крови умудрился трахнуть свою сотрудницу прямо во время похода с группой, в которой были и мы с Алиской – моей младшей сестрой. И этот факт никогда не всплыл бы наверно, если бы я, выйдя отлить, не заметил характерные отсветы теней в его палатке и не присел рядом подождать и посмотреть, кто же оттуда выйдет.

Посмотрел…

Всю ночь потом бродил в зимнем лесу около лагеря, не в силах вернуться в свою палатку и просто лечь спать. Колотило дико, но не от холода и забивающегося в ботинки снега.

Я решил, что отец давно изменяет матери, и чувство было такое, что это не ей, а мне он изменял.

Больно? Это не то слово.

Нет вообще такого слова, которое способно описать, как у тебя за пару секунд рушится весь привычный мир. Только грохот горного камнепада стоит в ушах и удушающая пыль, от которой ничего перед собой не видишь.

Многие мои ровесники – подростки стеснялись родителей, пытались от них отделиться, ненавидели семейные выходные, мечтая удрать к друзьям. Со мной такого не было никогда. Я ходил за отцом хвостом повсюду, мечтал тоже стать альпинистом как он, ждал, когда папа начнет меня в настоящие восхождения брать. Мне было четырнадцать, и я свято верил, что мой отец – самый лучший. Настоящий мужчина, надежный, преданный, всегда знающий, как поступать.

А тем утром, когда я выпалил ему в лицо, что видел его с другой, он чуть не плакал, молол какую-то чушь про то, что сам не понял, как так вышло, и умолял матери его не выдавать. И это было еще больнее, чем узнать, что способен отец предать мать.

Вот этот мужчина, которого я боготворил, оказался вдруг обычным человеком. Запутавшимся, неуверенным, слабым. Я смотрел на него и не знал, на что вообще теперь опираться. Почвы-то под ногами нет. Я считал свою семью чем-то нерушимым, а она разлетелась как карточный домик буквально через несколько дней после того, как мать все-таки узнала, что произошло в том походе.

Она, будучи импульсивным человеком, одним днем собрала пару чемоданов, забрала наши с сестрой документы из школы, и мы переехали из Домбая в Москву, оставив отца в этом доме одного.

 

Тот период своей жизни я помню плохо, потому что каша в голове от всего произошедшего давала интересный эффект – так как внутренние переживания были сильнее внешних раздражителей, у меня отчетливо отпечатались пережитые сильные эмоции, а вот как звали к примеру моих новых одноклассников, я сейчас ни за что сказать не смогу.

С отцом я помирился через пару месяцев – все-таки я слишком сильно его любил и люблю, но для меня это уже был другой человек. Теперь я знал, что и он может ошибаться. Его мнение уже не было последней инстанцией, и я начал предпочитать думать своей головой и не строить иллюзий.

Я осознал тогда в первый раз в полной мере, что идеальных просто нет. А потом еще ни раз в этом на своей шкуре убедился.

Никого нельзя ставить на пьедестал. Никого.

Потому как именно этим пьедесталом тебе через какое-то время и прилетит. И чем он выше, тем будет больней.

Что касается матери, то примерно через полгода настойчивых отцовских попыток вернуть семью, родители все-таки помирились. Но в Домбай мама отказалась ехать наотрез, а папе, помешанному на горах и дикой природе, совершенно нечего было делать в Москве. В итоге компромисс был найден в самой дальней возможной точке – Владивостоке, куда мы и снова переехали, чтобы начать жить заново.

Отец продал туристический комплекс на Домбае, включающий гостиницу и базу, деду и дяде, а дом, который строил сам, не смог. Рука не поднялась, оставил нам с сестрой в наследство. И все это время, уже почти пятнадцать лет, наш дом сдавался туристам как элитный двухэтажный коттедж, который сейчас, в майское относительное межсезонье, нуждался в плановом косметическом ремонте.

Я щелкаю выключателями на своем пути, внимательно осматривая коридор, ванные, гостиную, комнаты на втором этаже. Кидаю свою сумку в самой большой спальне, которая раньше была родительской. Я бы ушел с свою бывшую комнату, но здесь есть прекрасный балкон-терраса, а я давно и плотно курю. Пить с моей работой даже при сильном желании особо не получится, так что с выбором вредной привычки было практически без вариантов.

Шаги глухим эхом расходятся по пустому дому, возвращаясь ко мне волнами зябкого одиночества. Тишина стоит такая, что, кажется, я слышу, как кружатся пылинки вокруг. И темнота. Сейчас я всему этому даже рад. В последний месяц было столько разборок и криков, что я уже и себя не слышал. Хочу вот так. Один.

Только спустившись на первый этаж, вспоминаю, что неплохо бы перекусить. Зачем-то лезу в холодильник, который конечно же пустой и даже отключен. Кошусь на большие настенные часы, стрелки которых уверенно подбираются к десяти, а значит местный супермаркет уже закрыт. И, устало проведя пятерней по затылку, решаю сходить в кафе при бывшей гостинице моего отца, которая как раз буквально за забором.

Глава 3 Лёвка

В уютном полумраке кафе легко скрыться от возможных встреч со знакомыми, если точно знаешь, где расположен самый уединенный столик. Кивнув какой-то новенькой девчонке- администратору, быстрым шагом направляюсь туда. Здороваться и улыбаться никому не хочется. Разговаривать тем более. Я слишком задолбался для этого, руля сюда из Краснодара почти девять часов. Завтра будет новый день и начнется ритуальный обход родственников и старых приятелей, сейчас же я настроен просто поесть и завалиться спать.

– Здравствуйте, ваше меню, может быть что-то сразу принести? – тоже неизвестная мне девчонка-официант озаряет дежурно-вежливой улыбкой.

– Да, сациви, салат по-грузински и лимонад.

– Какой?

– Любой, – отпускаю ее.

Девочка уходит, улыбнувшись еще раз и скользнув по мне заинтересованным взглядом, а я тону в накиданных на кресло подушках, нервно крутя пачку сигарет в руке.

Озираюсь, подмечая детали. Ремонт дед с Теймуразом глобальный не делали, но потертостей нигде нет. Уютно, колоритно.

Внутри немного дребезжит от накатывающей ностальгии. Все такое знакомое вокруг и такое чужое. Будто пытаешься влезть в старый пыльный башмак. Когда-то любимый, но…

Со своего места я отлично вижу практически весь зал, вход в ресторан и барную стойку. Меня же разглядеть не так просто за ветками живого дикого винограда, плетущимися по стальным ниткам, натянутым до самого потолка. Это маленький столик в самом конце кафе, за мной только подсобка и черный вход в отель. В ресторане достаточно людей, но все они будто за стеклом, в другом измерении, и такое искусственное камерное уединение расслабляет. Наблюдаю за залом, растекаясь в кресле, пока жду свой заказ. Замечаю несколько знакомых лиц из тех гостей, кто постарше. Молодых я тут не знаю совсем, да и туристов много даже в не сезон.

Девчонка -официантка возвращается с лимонадом и льдом, хотя я не просил. Улыбается шире, стреляет глазами, спрашивает про десерт, пытается понравиться. Говорит, что домашнее вино и чача у них очень вкусные. Мне хочется хмыкнуть в ответ, что мне ли не знать, если эту чачу гонит мой собственный дед. Но я лишь отпускаю ее кивком головы, раздумывая, что давно же я тут не был, если весь увиденный персонал мне не знаком и успел поменяться. Сколько прошло? Лет пять, не меньше.

Чаще бабушка с дедом мотались к нам в Питер, потому и необходимости как-то не было. Да и не хотел я сюда…

Девчонка возвращается с салатом и тонкой кукурузной лепешкой. Улыбается опять, щебеча, предлагает закуски. Сдаюсь и лениво улыбаюсь в ответ, поднимая на нее взгляд.

– Ладно, принеси…

Какое-то неуловимо знакомое движение за ее спиной привлекает мое внимание. Концентрируюсь на женской фигуре у барной стойки. Это что…???

Охренеть.

– Что принести? – повторяет девчонка.

Перевожу на нее невидящий взгляд. Сердце бахает о ребра тяжело и гулко. Это не самая здоровая реакция, но я не в силах контролировать выброс гормонов стресса в кровь. Только его осознавать. Вижу, как у официантки шевелятся губы, но не слышу слов ни черта. В ушах шумит давление.

– Нет, ничего не хочу. Иди, – говорю резче, чем это позволено в таких ситуациях.

У девушки сползает улыбка с лица. Поджимает губы. Кажется, обиделась, и возможно плюнет мне в сациви. Впрочем, без разницы, потому что аппетит пропал.

Снова впиваюсь взглядом в Гулико у барной стойки. Делаю вдох – выдох. Первая обжигающая волна спадает, уступая место холодному, темному раздражению.

Эта сучка что тут забыла, а? Где она там должна быть? В Мюнхене? К родителям что ли в гости приехала? И именно сейчас… Блять…

– Подожди, – останавливаю ретирующуюся помрачневшую официантку, – Давай чачу. Двести. И закуску на твой вкус.

Улыбаюсь девчонке, но она не расцветает в ответ, потому что и сам чувствую, что моя улыбка сейчас больше тянет на угрожающий оскал.

Девушка кивает и молча испаряется, а я снова упираюсь жадным взглядом в Гулико, что-то объясняющей бармену. Ищу изменения, ревниво отмечая даже самые микроскопические. Я слишком хорошо ее помню, чтобы не замечать. Эгоистично хочу, чтобы подурнела, постарела – ведь сколько лет прошло, и такая травма была, но она…

Я вижу ее гибкую, длинную шею, горделивую посадку головы, изящный профиль, и во рту скапливается вязкая горькая слюна. Оказывается, есть такой тип женщин, которые в тридцать выглядят, кажется, даже лучше, чем в цветущие восемнадцать. Раньше Гулико была просто красивой девчонкой, а стала настоящей женщиной. Сдержанная, полная достоинства улыбка, завораживающие движения тонких кистей, когда она подкрепляет свои слова жестами, балетная осанка, черные как вороново крыло волосы забраны в высоких хвост на макушке, подчеркивая скульптурные от природы скулы, просто элегантная одежда, которая ей очень идет, хотя не бросается в глаза…Она словно модель из рекламы Коко Шанель прошлого века.

Стучу пачкой по столу, чувствуя невероятное желание выйти и покурить. Но тогда она меня заметит…А я не хочу. Или хочу – чисто реакцию посмотреть. Бля, я не знаю.

Хотя смысл прятаться – если она тут, значит скоро у родственников мы увидимся все равно. Надо выйти. Но я сижу и тупо продолжаю пялиться. Гулико нервным движением проводит по щеке, чуть хмурит брови вразлет, бросая ищущий взгляд по залу, и снова сосредотачивается на бармене. Чувствует, как прожигаю ее глазами? Не удивлюсь. К ним подходит еще девушка- администратор, что-то обсуждают уже втроем.

Неожиданно передо мной вырастает официантка с сациви и чачей. Так и не улыбается больше. Интересуется, все ли это и быстро исчезает. А я поднимаю округлую рюмку, наполненную дедовским алкоголем.

Ну, моя первая дурная любовь, за тебя!

Желаю тебе завтра отсюда свалить, чтобы лишний раз нам не пересекаться.

Глава 4 Лёвка

Даже опрокидывая рюмку, не отвожу от Гулико взгляд. Не могу. Внимание болезненно концентрируется на женском тонком профиле. Горло обжигает алкоголь, нервным жаром разливается в крови. Время вязнет. Гулин разговор с барменом и администратором не может длиться долго – не о чем им говорить. А значит через каких-то несколько минут она уйдет. И я жду и не жду этого момента, откидываясь на спинку кресла и усилием воли заставляя тело более-менее расслабиться. Не мигая, наблюдаю за ней.

Может подойти?

Бля, зачем? Нам давно не о чем говорить.

Пачка сигарет жжет руку, и я так и кручу ее в ладони, то и дело постукивая бумажным ребром по столу. Гулико коротко встряхивает головой, перекладывая гладкий черных хвост блестящих волос с одного плеча на другое, и сознание играет со мной злую шутку, донося фантомный запах ее пряно-свежих духов, который в реальности я конечно не способен уловить с такого расстояния. Но память слишком услужлива…

Сука…

И шея такая же длинная, будто она африканские кольца на ней носила…

Непроизвольно сжимаю пустую рюмку крепче, рискуя раздавить. Пальцы гладят стекло, которое почти такое же ровное и прохладное, как по воспоминаниям, ее кожа. Вижу даже выпирающие хрупкие позвонки на холке. Зависаю на этих беззащитных косточках, и Гулико, чуть нахмурясь, трогает именно это место на шее сзади рукой. Будто чувствует.

Резко оборачивается и упирается в меня взглядом.

У меня немеет лицо. Кажется, у нее тоже.

Я не вижу ее глаз отчетливо, но по тому, как она застыла, уверен, что у Гули расширяются зрачки. Вижу, как беспомощно приоткрываются губы. И этот ее очевидный шок приносит хоть какое-то моральное удовлетворение. Я не один тут в ауте от внезапной встречи.

Что, тоже не ждала, да?

Мои губы сами собой дергаются в кривой улыбке. Сдержанно киваю, сверля Гулико тяжелым взглядом исподлобья. Все-таки не чужие люди, да?

Принято хотя бы здороваться.

В ответ она заторможено моргает и…отворачивается. Продолжает что-то администраторше говорить, будто вообще не узнала меня.

С таким же видом она могла бы задержать взгляд на грязной тарелке, рассеянно слушая бармена.

Но задержала на мне и просто отвернулась.

Просто отвернулась…Блять!

Сердечный ритм шумно разгоняется во второй раз за последние пару минут. Накрывает. Вот же сука, а… Я сижу будто оплеванный. Хочу почему "будто"?!

Я себя таким идиотом чувствую, что прямо ощущаю, как по мне стекает литров десять отборного дерьма.

Даже не кивнула…

Скулы начинает печь приливающей кровью, словно я опять тощий подросток, которому девушка не улыбнулась в ответ. Это настолько дебильное, неуютное и давно забытое чувство, что я беззвучно смеюсь сам над собой, закрыв ладонями лицо.

Гуля, блять…Ну как ты умудряешься это делать со мной, уже давно взрослым мужиком?

Это так абсурдно, что я даже злиться перестаю.

Не хочет здороваться – пусть. Пошла она вообще…Детский сад.

И она, и правда, уходит. Проводит на прощание тонкой рукой по плечу девушки – администратора, коротко машет бармену и быстро направляется к выходу, так и не повернувшись больше ни разу в мою сторону, даже глаза скосив.

Какая же все-таки…

Опрокидываю еще рюмку, морщась и не закусывая, пока Гуля торопливо пересекает зал, направляясь к выходу. Едва уловимо припадает на левую ногу при ходьбе. Замечаю только сейчас, что не на каблуках, а в демократичных мокасинах. Травма, точно. Дед рассказывал, что идет на поправку, но походка у нее явно пока не своя. Какая-то скованность в левой ноге.

Что, Голубка, оттанцевалась?

А, плевать…

И все же во рту собирается горечь, пока провожаю ее хрупкую фигуру взглядом. Внутри рвет смутными противоречиями. Мне не то, чтобы ее жалко, живая же, но… Интересно, больно ей ходить? Осанка вон какая даже с переломанным бедром. Ладно… Не мое это дело.

Наконец Гулико исчезает в дверях. И будто пустеет кафе, хотя народу вокруг полно.

Тихая музыка, звон посуды, оживленные голоса, приглушенный смех, но всё мимо меня.

Медленно выдыхаю, пытаясь осознать, что это было вообще. Что за реакция дебильная у меня?!

 

Только сейчас замечаю, что мелко потряхивает, словно вся кожа зудит. Растираю лицо, анализируя.

Да ведь ничего же не произошло. Вообще ничего. Что ж так перекрутило, а?

Больше не повторится. Это просто шок первой встречи спустя…Сколько? Почти десять лет? Десять лет, да…

Как же это было давно.

Я уже не тот наивный идиот, и она совсем-совсем не та.

Хотя, черт ее знает, какой она вообще и тогда была. И я тогда, как оказалось, вообще ее не знал.

Ну, увидел и увидел. Надо пойти перекурить только. Так хочется, что просто труба.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru