Ана Жен
Не особо принципиальный отдел

Глава 4. Как живые

Работа в читальном зале отчего-то веселила. Она напоминала Ларе ее студенчество. Все кругом готовились к экзаменам, как делала она, делала мучительно давно. Лара снова чувствовала себя молодой. На нее не давила ответственность за десяток людей, за судьбу Отчизны, за финансы. Кириллушка за нее отвечает, Союз развалится в любом случае, а деньги зарабатываются регулярно. Счастливое время. В этом мире уже есть телевидение, радио, транспорт. Это отличное время, где все у Лары хорошо.

Крис оторвался от сборника писем Рылеева и с интересом начал наблюдать за Ларой. Она внимательно читала мемуары Трубецкого, выпущенные его дочерьми. Странно было работать над делом декабристов. Странно было считать их историей. В какой-то момент она не сдержалась и закрыла рот рукой, сдерживая смех. Мид тоже улыбнулся.

– Впервые вижу, чтобы исторический документ так веселил, – шепотом заметил Крис.

– О, но это и правда очень смешно! – также шепотом продолжила Лара. – Здесь Сергей Петрович про допрос у Николая как раз рассказывает. И у него Николай Павлович Екатерину Ивановну красавицей называет несколько раз! Представляете? – она снова хихикнула.

– И что вас веселит? – удивился Мид.

– Вы меня простите, Каташа сколько угодно замечательная, умная, талантливая, но красавица… Сразу видно муж про любимую жену пишет!

Ларе кто-то цыкнул из-за соседнего стола. Она смутилась и вновь опустила глаза в книжку.

– Уже первый звонок был, может пойдем? Достаточно поработали сегодня. – предложил Крис, вставая из-за стола.

На улице стояла теплая предлетняя погода. Крис вздохнул полной грудью, сидеть в библиотеке, конечно, хорошо, но Мид словно забыл, как это – никуда не спешить.

– А пойдемте гулять, Лара?

– Лара? Не мисс Ворон? – прищурилась девушка. – Если разрешите назвать вас Кристиан и угостите вином, соглашусь составить вам компанию!

Мид встал напротив девушки:

– Вам разрешу называть себя Крисом.

Он улыбнулся и сделал странную для Лары вещь, он протянул к ней руку: «Позволите?». Не схватил, а попросил.

– Разумеется, Крис.

Они гуляли долго, тихо обсуждая кино. Лара поразительно много знала о культуре. Наверное, в СССР нет этого надуманного контроля. Она же ходит, вольная и прямолинейная, и столько всего знает. Лара и Крис выглядели молодой парой, парой, у которой могли бы родиться чудесные светленькие детишки. Об этом подумала Вера Максимовна, возвращавшаяся со смены.

В теплый майский вечер в сквере возле манежа играла музыка. Парни с девушками, позабыв обо всем, танцевали в теплом бесконечном закате белых ночей. Заиграл вальс.

– Позволите?

– Сочту за честь.

Все в ее движениях было непринужденным. Словно она танцевала вальс каждый день. В ней не было неловкости других танцующих. Девушка двигалась так свободно и легко, что в какой-то момент Крису показалось, что они на настоящем балу. Он ярко видел, как чудесно на ней смотрелось бы пышное платье.

– Знаете, – заговорил он, – вы словно в XIX веке бывали и с декабристами лично знакомы.

Крис поделился мыслями, которые роились в его голове с того дня, когда девушка показывала ему квартиру Рылеева.

– Вот как? – неуловимая и неясная эмоция скользнула в точных чертах ее лица.

Крис счел, что комплимент партнерше понравился:

– Да, особенно, когда вы говорили сегодня про Трубецкого и его жену. Как вы ее назвали? Катруся?

– Каташа…

– Да-да! Она вам как подруга!

– Скверная из меня подруга, раз я ее красоту обсуждаю…

Внутри у Лары все заныло: как она может смеяться? Каташа! Бедная Каташа на севере отрезала ленты с зимних сапожек, чтобы сшить шапку Оболенскому! Лариса Константиновна предательница! Ее не наказали, она должна быть в ссылке! А лучше казнена! Она не искупила грех, она просто сбежала.

***

Лара вернулась домой заполночь. Она опустилась на пол в коридоре и заплакала. У нее не было сил дойти до спальни или спрятаться в ванной комнате. У нее не было сил. На красивую синюю юбку падали грязные слезы, смешанные с тушью. У Лары не было сил поднять руки, стереть слезы. Девушка плакала тихо, сотрясаясь всем телом.

– Лар, ты плачешь? – вдали зажегся свет, вышел Кирилл.

Она ничего не ответила, лишь откинулась на стену. Мужчина быстро опустился рядом с ней и также без слов прижал к груди. У Ларисы Константиновны он научился одной важной вещи: сострадать без лишних размышлений. Когда сердце разрывается, никакие слова не помогут. Неясно, сколько они так сидели. Лара полюбила своего компаньона за то, что он с ней. За то, что он, кажется, будет всегда. Она хотела верить, что Кириллушка никогда не предаст, как это сделал Рылеев.

– Я не хочу возвращаться в архив… – прошептала Лара. – Меня никто не простит! Уже не простит! Про меня никто не вспоминал в бумагах. Ни одной строчки…

– Милая Лара, – его подбородок лежал на ее макушке, а руки крепко сжимали, он хотел спрятать ее ото всех. – Тебе не их прощение нужно, тебе себя простить пора. Пойми, мы просто часть потока событий. Мелкие камушки в реке времени.

– Он сказал, что я словно из XIX века, что я будто с декабристами знакома… Я так перед ними виновата! Перед Каташей виновата, я же с ней ни разу не встретилась после ареста… Мне здесь так хорошо… Мне так гадко…

Кирилл ласково погладил вечную спутницу, к которой был привязан провидением. Ему нравилось снова видеть ее молодой, хоть израненной, но все еще наивной. С возрастом она изменилась, точно смирилась с чем-то, но эта Лара, как отголосок воспоминаний о доме. Ему нравилось, что боль у них одна на двоих. И представить, казалось, невозможно, как Лара жила при их первой встрече, когда никому рассказать нельзя было. Нет, он будет ее поддержкой, потому что Лариса Константиновна с самого начала оказывалась рядом.

– Мне так странно, что ты взрослый уже…

Они вошли на кухню, Кирилл поставил чайник.

– Меня здесь никто не называет Ларисой Константиновной, от меня ничего не зависит… Я никогда не пойму, как это происходит… – Лара взяла полотенце и постаралась стереть макияж, вышло скверно.

– Ты не спрашивала, окажешься ли дома, – заметил Кира, прислоняясь к кухонной тумбе.

– Я не хочу знать, потому что уже не уверена, хочу ли вернуться… – Лара закрыла лицо руками. – нет, я хочу увидеть родителей, но для меня прошло около трех лет, я уже не та, кем была… Хотя сейчас, когда у меня никакого влияния, как раньше… Я боюсь, что ты скажешь, что я никогда домой не вернусь! Вот поэтому не спрашиваю. Я такие глупости говорю и делаю…

Помолчали. Закипела вода. Спать не хотелось.

– Но ты ведь встречал меня позже, да? Как это происходит? – девушка внезапно оживилась.

– Зачем тебе? Ты не любишь знать, что будет. И сама знаешь почему.

– Я не спрашиваю про будущее, я спрашиваю про сейчас! – внезапно разозлилась Лара.

Кирилл долго всматривался в ее неподвижный взгляд. В гляделки Лариса Константиновна играла мастерски.

– Время для всех течет по-разному, но по определенным правилам, – начал он с той неразборчивой фразы, которую произнес прошлой осенью. – Для многих время – прямой коридор из залов, как в Зимнем. Люди идут из комнаты в комнату и в ус не дуют… А мы гулящие, у нас коридор длинный со множеством дверей и двери эти в разных годах открываются, а мы гуляем. Тебе, к слову, поэтому Воннегут и нравится, у него тоже один персонаж засыпал в прошлом, просыпался в будущем…

– Что значит по определенным законам? – она старательно пыталась представить коридор.

– Ну, я, например, могу быть только в том времени, где есть ты, я же говорил…

– Тогда почему ты так повзрослел? – Лара свела брови.

– Я покажу… – сдался Кира.

На бумажке мужчина начертил длинную линию и расставил цифры в случайном порядке.

– Я впервые вышел из простого коридора в 1829, мне было двадцать, – он перевел карандаш на новую цифру, – я жил в новом времени, взрослел, умнел и все такое, пока меня не дернуло из будущего в прошлое, так я оказался в тысяча восемьсот тридцать седьмом или шестом, не помню, и снова я там жил-жил, мне исполнилось примерно двадцать семь, меня опять дернуло… И вот я здесь. Понятно? Ну, а у тебя такая же линия, только возраст от моего отличается. Это не как у Доктора и Ривер Сонг, когда «your first is my last, your future is my past»… Мы просто в случайном порядке пересекаемся.

Лара задумалась, внимательно всматриваясь в аккуратную цифру 2018. Они связаны, он был в ее времени, она будет дома!

Глава 5. Точное совпадение

Лара любила Московский вокзал. Всегда любила, любила за близость к Галерее и Старбаксу на первом этаже, за суету, за Сапсаны, на которых просто так можно рвануть в другой город… В свое время Лара любила Московский вокзал. Сейчас, обхватив себя руками, она смотрела, как Кирилл относит вещи в вагон.

Он уезжает, такое чувство, что навсегда уезжает. Молодой человек подмигнул проводнице и вышел на перрон.

– Вы, Лариса Константиновна, совсем с лица схлынули, – покачал он головой. – Я бы мог остаться, мы ведь обсуждали…

– С такими приглашениями, как с балами: откажешься и больше никуда уже не поедешь… – печально посмотрела она на верного друга. – А от этого твой Париж зависит, карьера, тебе же это важно…

– Лар, я действительно за тебя тревожусь! У тебя в Ленинграде друзей совсем нет… Раньше хоть Каташа и Кондраша… а теперь?

– Теперь у меня есть ты… – она постаралась улыбнуться. – А еще у нас, хвала пролетариату, есть телефон!

Он обнял Лару и положил голову ей на макушку, как делал всякий раз, когда девушка не могла справиться с тревогой и болью.

– Кто же будет защищать меня от Касторского, когда тот вновь начнет отчитывать за вызывающий внешний вид? – Лара крепко прижалась к Кире.

– Ну, вспомни, кто стрелялся за свою честь, близкую дружбу с королевой водил и в карты выиграл поместье! А потом уж переживай об этом старом зануде! – усмехнулся он.

– Ты смеешься… А мне кажется, когда я остаюсь одна, я страшные глупости делаю, я это и Марку объяснить пыталась… А что если я опять? – она уткнулась носом ему в грудь.

– Что опять? Затеешь государственный переворот? Лар, не драматизируй, ты, конечно, всесильна, но не настолько. Я тебя уверяю, ты весьма обычная и, не обижайся, здесь вообще ничего не решаешь…

– Товарищ! Товарищ в пальто, сейчас отправляемся! – окликнула его молоденькая проводница.

Кирилл отпустил Лару, чмокнул в лоб и, с видом истинного старшего брата, напутствовал:

– Делай как я, прикинься веточкой и плыви по течению! Однажды и тебя в Париж занесет!

Когда поезд тронулся, Лара сделала пару шагов за ним, Кирилл послал воздушный поцелуй. Она не хотела быть токсичной или эгоистичной, но так страшно снова остаться одной. Ей нравилось не думать. Показалось, что замужество не такой уж и страшный вариант – все проблемы не только твои.

Она снова осталась в доме на набережной одна. Даже кота у нее не было. Лара включила проигрыватель – любимая игрушка. Она видела в нем ретро-аксессуар, скрежет иглы добавлял некоего шарма звучанию. Она во всем видела прелестный винтаж, но сейчас с ужасом осознавала, что это прогресс, не будущее, но настоящее. Хотелось выпить, но нельзя: завтра ехать в пригород, в музей.

Любимая пластинка, на которой чередовались веселые мотивы, озвученные приятным баритоном. Если бы Кириллушка не уехал, он бы сам пел местные хиты, а так – новая пластинка, с веселой мелодией, с холодной отдачей.

Она скинула привлекательное платье, надела Кирину футболку, подобрала волосы. Все еще ярко накрашенная, она вышла на улицу. Хорошо, что ночи в Ленинграде светлые и безлюдные. Она бежала, как бегала в Рождествено, стараясь сбежать от мыслей об инженере и неизбежном конце всего. Лара бежала одна, жалея, что Джобсу еще нет двадцати, как жаль, что мир еще не знает про айподы.

На чувстве отчаяния девушка могла бежать бесконечно долго, но в какой-то момент, добежав до площади Островского, остановилась. Нужно остановиться. Нужно вернуться домой. Она рухнула на скамейку и запрокинула голову. Лара не любила останавливаться во время пробежек, потому что боялась не вернуться в ритм и остаться непонятно где. А что? Гостиница буквально в двух улицах отсюда. Можно и не заходить завтра домой. Нет, Лара всегда должна оставаться прекрасной.

А может не зря товарищ Касторский так к ним относится? Нужно сфотографировать бумаги любой ценой. Чтобы сфотографировать что-то, нужно попасть в номер, а как порядочной девочке попасть в номер? Она просто должна всем нравиться. Она всегда должна всем нравиться. А если не нравиться, то возникают лишние вопросы…

Лара вернулась домой в три, приняла ванну и не легла спать. В шесть, подведя губы красной помадой, она убрала волосы немного в старомодную прическу и вышла на еще прохладную улицу. Пасмурное утро.

– Лара! Лариса! Лариса Константиновна! – к ней подбежали две симпатичные девочки.

– Доброе утро, – холодно кивнула Лара, надевая солнцезащитные очки.

– А нам в театре вчера сказали, что Кирилл Константинович играть до следующего сезона не будет…

– Это правда?

Лара смерила их взглядом. В дни плохого настроения она с презрением относилась к назойливым фанаткам Киры. Ей не нравилось, что любой может пробраться в ее парадную и поджидать ее.

– Любезные, Кирилл уехал в Москву, а караулить около моего дома считаю неприличным.

Девушки растерялись. Ларису Константиновну здесь знали хорошо: всегда приветливая и веселая, она часто лично отдавала им контрамарки перед спектаклями и не стеснялась стоять вместе с ними на служебках. Сейчас же, злая и недовольная, к такой Ларисе Константиновне по собственному желанию не подойдешь. Она испытующе посмотрела на этих несчастных, прибежавших к ее дому явно до школы, вздохнула и мягко добавила:

– Простите мою грубость, я, как и вы, огорчена отъездом брата. Если честно, не знаю, чем вам помочь. У меня нет его расписания и будет ли он выступать в Большом до конца сезона не знаю… Прошу простить, но я спешу…

Она поправила платок и быстрым шагом направилась к Невскому. Девушки переглянулись: небось с женихом поссорилась. Ларе не нравилась жизнь без Кириллушки.

***

Кира вышел из такси перед гигантским зданием «России». Есть такие молодые люди, которые просто всем нравятся. Кирилл не очень нравился Касторскому, но зато приглянулся местному министру культуры. Кире не в первой было водить дружбу с министрами. Появление Ворона в Москве стало вопросом времени, как бы ему ни хотелось поддерживать Лару, душа его рвалась на сцену, к славе. Да, он покорил сердца ленинградцев, но Москва, Париж… С Парижем просто много всего связано и, оглядываясь назад, возникает большой вопрос, какого рода воспоминания связаны с этим городом… Вообще, он всегда хотел выступать в Лондоне. Из всех городов, в которых ему посчастливилось жить, именно Лондон, Белгравия оставили неизгладимый след в его сердечке.

Кириллу нравилась жизнь в Москве. По сути, ему просто нравилось жить. Около гостиницы толпились молоденькие девушки, сам факт такой концентрации прекрасного пола вселял какую-то надежду. Он остановился, прикидывая вероятность того, что барышни собрались ради него:

– Кого ждете? – наконец спросил он у невысокой и рыженькой.

– Как кого? – изумилась невысокая и рыженькая. – здесь же Сагалаев живет.

– Да? – Кира как-то неоднозначно поджал губы. – Обожаю его исполнение.

– А кто же не обожает? Он к нам иногда выходит, общается, автографы дает, – закивала рыженькая. – Если хотите, можете со мной постоять, – радушно предложила она и доверительным шепотом добавила: – могу поделиться с вами его портретом…

– Благодарю за оказанную честь, но сегодня не располагаю временем, – он покосился на свой чемодан.

– Я здесь часто бываю, может еще увидимся! Я, кстати, Ксюша, – кинула она вдогонку высокому незнакомцу.

Тот лишь лукаво подмигнул и, к ее удивлению, скрылся в гостинице. Еще никогда с ней так по-свойски не общался житель «России». Кира не любил одиночество, но всегда умел завести себе компанию.

Придя с репетиции, он позвонил Ларе, та была слишком взволнована и никак не могла толком объяснить, что такого случилось во время поездки за город, но что-то ее беспокоило. И снова, как в плохом кино, она твердила что-то про прощение. Кира, конечно, слушал ее, но невнимательно, не вслушиваясь. Он не любил этот период в жизни подруги, когда уже вроде все проговорили, а она по-новой… Кирилл с трудом осознавал, что он здесь старший.

Кира не любил одиночество, поэтому, вернувшись в гостиницу, взял книжку с записями репетиций одного режиссера и спустился в общий холл. Он бы выпил, но после Англии бросил. Ни к чему хорошему одинокие попойки не приводят. Он устроился в углу и сосредоточился на чтении. Хотя едва ли мог сконцентрироваться на буквах. Он думал о том, как было бы славно, если бы и по его душу собирались такие толпы у гостиницы. Еще ему показалось, что было бы здорово спеть что-то с Сагалаевым. И много всего.

Кто-то бросил пиджак на кресло рядом. Кира удивленно поднял взгляд на вторженца. Не то чтобы он не хотел делить кресло с кем-то, но едва ли его можно назвать невидимкой. Незнакомец все еще стоял спиной к Кире, прощаясь с невысоким мужчиной. Наконец приятного вида вторженец уселся напротив и, точно лишь теперь заметил, что помешал кому-то.

– Думаю, мне стоило спросить, свободно ли у вас… – заключил наконец тот и смущенно улыбнулся.

– Да бросьте, – отмахнулся Кира, – я бы не обиделся, даже если бы вы пиджак мне на голову кинули. Кстати, Кирилл Ворон, в какой-то степени ваш последователь.

Кира положил книжку на стол, всем своим видом демонстрируя желание продолжить знакомство. Есть такие знакомства, которые просто невозможно игнорировать. Подумалось, что мысли материальны, а вселенная слышит каждое его слово.

– Очевидно, мне представляться не нужно? – он приподнял взгляд, улыбаясь как ребенок. – Если хотите, подпишу вашу книгу.

Муслим пребывал в добром расположении духа, потому общение с поклонником сегодня не вызывало в нем негативных чувств. Он бегло взглянул на название:

– Мейерхольд? – удивился он. – Выходит, вы актер?

– Так, – отмахнулся Кира, – балуюсь понемногу… А впрочем, недурные у вас дедуктивные способности!

– И в каком театре вас можно увидеть?

– Знаете, Муслим, есть беспартийные, а я нынче без театральный. – он развел руками.

– Мы коллеги, можно и на ты… Приехал покорять Москву?

Было что-то в этом молодом мужчине располагающее, неуловимое, но приятное. С ним хотелось быть лучшими друзьями с того мига, когда Кирилл начинал улыбаться.

– В Москве я на репетициях, может, к Большому прибьюсь и с ними в Париж поеду в конце августа…

– Будешь? – Муслим чиркнул спичкой, Кира отрицательно мотнул кудрявой головой. – Ты, выходит, оперный?

– Предпочитаю модное слово «синтетический», что значит и швец, и жнец, и на дуде… – усмехнулся он.

Слово за слово, и вот они уже поднялись в номер к Муслиму и открыли коньяк. Кира не любил пить, но ради благого дела… Когда выходили из лифта Муслиму казалось, что они знакомы долгие годы, а Кира – его лучший друг.

– Ты сказал, что мой последователь? На эстраду хочешь?

– Я в Париж хочу, а если ради этого нужно петь эстрадное всякое, то положим, что и хочу на такую массовую сцену!

– У тебя какое-то пренебрежительное отношение к эстраде… – покачал головой Муслим.

– О, нет, я неверно выразился, – замахал руками Кирилл, отбиваясь от собственных слов, – я очень ваше ремесло уважаю, к тому же, я твоих песен знаю… – он запнулся, прикидывая сколько песен он знает, – да думаю, что буквально все!

– Все же подписать книжку? – удовлетворенно рассмеялся Муслим.

– Только если на имя Лары…

– Невеста?

– Хуже – сестра! Сейчас покажу! – из брюк он извлек бумажник, а оттуда маленькую карточку. – Песни твои обожает! Особенно бодрые. У нас с тобой тембр похожий, вот она меня порой часами по твоему репертуару гоняет!

Муслим внимательно всматривался в портрет: совсем молоденькая девушка с интересными чертами лица, в ней не было мягкости, но и строгой она не выглядела.

– Студентка? – зачем-то уточнил он.

– В интуристе работает, два языка знает…

– Она выходит Лариса Ворон?

– Да! – Кивнул Кирилл и поднял стакан. – Хочешь сказать, что «лучший баритон Ленинграда» тебе не известен, а вот гид интуриста знаком? – шутливо надулся он.

И говоря все это, Кира даже не сильно удивился. Есть такие люди, которые рождаются чтобы быть значимыми и знаменитыми. Лариса Константиновна была значима, даже когда пыталась вести уединенный образ жизни.

– Если я мог читать ее рассказы в «Юности» или «Новом мире»… – Муслим задумался. – Мне очень запомнился тот, про декабристов… Странная такая история…

– Ага, как у Булгакова – «Все люди добрые»! – воодушевился Кирилл.

– Необычная должна быть девушка…

Муслим бросил последний взгляд на фотографию: приподнятый подбородок, волнистые пряди, крупные бусины, большая буква «Л».

***

– Какие легенды? – ахнула моложавая экскурсовод и растерянно взглянула на серьезную сопровождающую, на лице которой крупными буквами читалась аббревиатура «КГБ».

На век Октябрины Васильевны беды выпадали не так уж и часто. Гордиться она могла двумя вещами: дипломом с отличием в области истории искусств и тем, что самоотверженно помогала эвакуировать свой музей и попрятать то, что не влезло в эвакуацию. Октябрина сама не заметила, как выучила абсолютно все экспонаты и даже те, которые скрывались в хранилищах, не заметила она и того, что прочла и рассортировала не одну тысячу страниц писем и дневников царской семьи и придворных. Ускользнуло от ее взгляда и то, что жизнь спешила к своему финалу, а за душой у моложавой Октябрины не осталось ни семьи, ни достойного имущества.

Октябрина предпочитала разбирать, перебирать и выдумывать экспозиции. Она знала три языка лишь для того, чтобы лучше разбираться в бумагах. Женщина не водила группы, а уж тем более не встречалась с иностранцами. В то дождливое утро, как огромный осколок вражеского снаряда, поразило ее распоряжение начальницы сопровождать американского историка.

Октябрина Васильевна великодушно прощала монархам прошлого их надменность и честолюбие, смеялась над Екатериной Великой, которая думала, будто имела право тратить миллионы на искусство. Она могла понять, почему совершались дворцовые перевороты, почему самодержцы имели фаворитов. Но она ужасалась от одной мысли о том, что с ней будет говорить американский шпион! Какой историк? Нет, Октябрину Васильевну не провести! Американец, а следовательно, шпион.

И вот, под непроницаемым надзором этой из Интуриста, несчастная моложавая экскурсовод рассказывала что-то про Николая I, про декабристов. А сопровождающая лишь изредка приподнимала бровь и хмыкала. Как же, сопровождающая из Интуриста! Октябрину Васильевну не проведешь! Если следит за иностранцем, точно кагебшница! В темном пальто, в платке и темных очках, едва ли там можно было увидеть хоть какое-то одобрение.

Моложавая Октябрина обратилась к тем качествам, которые помогли пережить голод и все лишения. Она искала самые официальные выражения и всеми силами держалась самой верной трактовки событий. А эта из КГБ лишь приподнимала бровь и хмыкала, будто Октябрина говорила глупости. И вот нате! Расскажите что-то интересное, легенду какую-нибудь!

– Да, Октябрина Васильевна, – мягко начал Крис.

Его невероятно раздражало, что Лара с самого утра не в духе: молчит, не шутит, а только рот кривит и бровь приподнимает. А что если он позволил себе что-то лишнее? Что если обидел? Ему казалось, что мисс Ворон делает все, чтобы ему угодить, в какой-то момент он смело предположил, что красивая Лара к нему не равнодушна. А что если он неправильно ее понял, что если позволил чего-то лишнего? А здесь еще эта старая моль Октябрина, которая точно за дурака его держит и только общеизвестные факты выкладывает.

– Вам мой рассказ показался недостаточным? – побледнела экскурсовод, в ужасе представляя, что после плохого приема ее выгонят из любимого музея. Нет, не выгонят! Расстреляют.

– Что вы, – холодно начала та из КГБ, – ваш рассказ поражает официальностью, товарищ.

В голосе Ларисы Константиновны звучала сталь. Октябрина чуть ли не рухнула замертво.

– Мы не сомневаемся в вашей компетентности, но мистер Мид и так историк, боюсь, что вы не рассказываете ему ничего нового, а мы ведь не хотим сделать его визит в нашу великую страну бессмысленным, не так ли? – товарищ Ворон вновь приподняла бровь и немного склонила голову, так чтобы ее ледяные глаза стали видны из-за очков.

– Малоизвестный факт! – в отчаянии воскликнула Октябрина, мысленно прощаясь со своими фиалками, кроме которых никто и не вспомнит о пропащей душе. – Считается, что в восстании на Сенатской площади участвовали только мужчины. Женщинами декабристами называют жен, которые ушли за своими мужьями в ссылку. Но я могу предположить, что среди прочих была одна примечательная графиня!

Мид вздохнул с облегчением: не самый интересный для него факт, но хоть что-то новое.

– Из некоторых писем видно, что в Северном обществе активно фигурировала некая Лариса Вовк. В некоторых дневниках Николая Павловича есть обозначение ЛКВ. Можно проследить, что она приходилась близкой подругой князю Трубецкому, Николай Павлович так и писал, будто ему кажется, что ЛКВ убедила диктатора не выходить на площадь.

– Конечно, историки столько лет не могут прийти к однозначному мнению об истинной причине замешательства Трубецкого, а во всем виновна какая-то графиня! – чуть ли не отмахнулся Крис.

– Товарищ иностранец! – к удивлению Мида оскорбилась Октябрина. – есть такие женщины, чье влияние на историю невозможно переоценить!

– Простите, но выходит она должна была проходить по делу декабристов. – смутился Крис.

– Вы легенду хотели? Вот я вам легенду и рассказываю! – Октябрина Васильевна снова взглянула на мрачную сопровождающую. – Эта графиня не только с декабристами общалась, но и с императорской семьей! Разумеется, она не проходила по общему делу!

Как странно слышать свое имя в контексте легенды. Как странно слышать, что она была подругой Трубецкого, а что если и правда она повлияла на Сергея Петровича и из-за нее он не вышел на площадь? И как же она не проходила по делу? Очень даже проходила и в камере сидела!

– Странный она революционер, – заметил Мид, – в тайном обществе состояла, а с царской семьей была так близка, что изо всех бумаг ее вычеркнули.

– Это ведь история настоящей любви! Она за свободу сражалась и Николая Павловича любила…

Лара погрузилась в размышления о судьбе Марка, о том, что все могло бы сложиться иначе. Почему она не согласилась быть любовницей? За окном сверкнула молния. Отличная погода для загородной поездки.

– Спасибо за легенду, но меня интересуют факты. – Крис не любил сказок про любовь.

– Не верите? – ужаснулась разгоряченная Октябрина, она никогда не думала, что доказывать свою правоту так интересно. – у нас же ее портрет есть. Пойдемте, в кабинете…

Лара резко развернулась и практически сорвала очки. Под витриной, среди множества старинного, лежала аккуратная миниатюра, на ней светловолосая девушка с лицом под тонкой вуалью, а на шее мелкая нитка-ошейник с круглой подвеской, крупные бусины жемчуга и золотая буква «Л». Лара машинально дотронулась до своего украшения.

– Обратите внимание, ожерелье из барочного жемчуга, редкий выбор для украшений, примечательно, что к этому портрету явно прикреплен фрагмент того ожерелья…

Лара сжимала в пальцах букву «Л», глядя на нее же под стеклом. Не может быть, чтобы одна вещь раздвоилась! Это вам не Простоквашино: наши бусы и там и тут не показывают! Так не бывает. Откуда она у него? Заказал копию? Но он ее ненавидел!

– Это может быть кто угодно, – практически сдался Мид, который не любил сказок про любовь, но обожал истории истинной привязанности.

Опережая его вопрос, Октябрина быстро натянула перчатки, огляделась, как ребенок, собиравшийся нашкодничать, и открыла витрину. Осторожно она подняла миниатюру, перевернула ее и открыла раму с другой стороны:

– Смотрите!

Благоговейно, не доставая из рамки, она продемонстрировала клочок бумаги: «Любимый, никого я не любила так, как люблю тебя. Ты не увидишь этого письма, потому что во мне слишком много гордости, слишком много глупости. Но я так хочу получить твое прощение. Без любви к тебе, кажется, я бы покончила с собой еще в тот февраль. Но ты был моим смыслом. Любить тебя было смыслом. А есть ли у меня смысл сейчас?» – последняя строчка точно затерта или размыта, а дальше – то самое: «Л.К.В.».

– И что же с ней стало? – сдался Крис.

– Увы, но кажется, будто она исчезла… Хотя, знаете, в то время самоубийство считалась страшным грехом, возможно, факт ее смерти просто скрыли…

Октябрина Васильевна расслабилась. Этот американец отличный мужик, даром, что американец! И историю любит также, как и она! Отличный мужик, жаль, что американец.

– Лара, взгляни, – наконец обратился к спутнице Крис, – она же на тебя так похожа и бусы, кажется, у тебя такие?

– Действительно, – странно усмехнулась она, – и инициалы у меня, какое совпадение, Л.К.В…