Ана Ховская
Рыжая

Полная версия

ПРОЛОГ

Я не знаю, что я такое… Не помню себя другой…

Однажды от того, что увидела в зеркале, мое детство закончилось. Какой-то бесконтрольный механизм, как нечто чужеродное внутри меня, сложил картинку будущего. Я запечатала все радужные надежды, а мысли стали темными и жестокими… Я окунулась в жизнь, сулящую бесконечные варианты решений, от выбора которых зависело, как сложится мой дальнейший путь… и жизнь тех, кто окажется на нем…

Сколько мне сейчас? Двадцать? Тридцать? Или целая вечность?

Смотрю на свое отражение и не понимаю, как я – тихая послушная девочка, как хрупкий цветок, была вырвана с корнем и брошена под ноги холодного, жестокого мира, где властвуют прихоти сильнейших…

Если кто-то скажет, что я бесстрашная, – это ложь, потому что страх – основа моего существования. Без него я не выжила бы тогда, сейчас и потом не смогу… Он питает меня… Он пробуждает во мне самые сильные стороны: я мудрее… выносливее… опаснее…

И не я прежняя сделала этот выбор, а та, кто росла внутри до тех пор, пока не вытеснила странную девочку – человека. С ее выбором пришлось согласиться: доводы сильные – либо они все, либо я…

ТОУЛИ

По дорожке в облаке золотой пыльцы плыла черноволосая женщина. Подол голубого платья развивался в стороны, как и ее чудесные длинные волосы. И куда ступала ее ножка в изящной туфельке, тут же распускался бутон тиды¹. ее руку держался малыш и играючи перескакивал с одной ноги на другую, а цветы ласково касались его голеней лепестками, словно проявляя заботу и любовь к этому маленькому созданию. И я завидовала ему…

Я глубоко вдохнула и замерла, желая подольше оставить внутри себя золотистую пыльцу, поднимающуюся высоко в воздух от их поступи и долетающую до моего окна на втором этаже. И пока аромат тиды щекотал нос, а я сама окутана сияющим облаком, кажется, что все вокруг меняется, мерцает тайными посланиями, пропитано любовью и волшебством…

Дверь в комнату с шумом распахнулась, и от глухого удара мячом в затылок я едва не упала с подоконника.

– Рыжая, я ухожу,– раздался громкий голос Игната.– Дядя Иван прилетел. Смотри, чтобы еды хватило на три дня. И хватит глазеть в окно – убери в моей комнате!

Я проводила брата послушным взглядом и снова повернулась к окну. Но женщина с ребенком уже прошли. А аромат тиды остался лишь в воспоминаниях.

Тоскливо улыбнувшись, я прикрыла окно и пошла в комнату брата.

Остатки фруктовых чипсов на столе, крошки на кресле, несвежая одежда на полу в душевой и всклокоченная постель, будто в ней резвился с десяток лесных грызунов, – привычная обстановка.

Раскинув руки, я пару раз хлопнула и, дунув золотистой пыльцой, в считанные минуты заставила всё в комнате найти свое место, а лишнее убралось в мусорный пакет. Открыв окно для проветривания, я вернулась в свою комнату.

Сколько себя помню, дядя Иван прибывал к нам с Микеры несколько раз в год на два-три дня и, как ни странно, это были мои самые счастливые моменты, потому что я могла улизнуть из дома и заняться чем душа пожелает. Игнат тоже где-то пропадал, поэтому обо мне все забывали.

Я заплела косы, скрутила их в две аккуратные шишки на макушке, украсив шпильками с самодельными цветочками, надела желтое платье и свои старые туфельки. Платье уже становилось мало в плечах и коротко. Но оно самое красивое и почти новое, потому что я старалась надевать его по выходным и в особенных случаях.

«Может, на восемь лет древний дух Бохет снова пришлет мне красивое платьишко»,– улыбнулась я в зеркало, поправила пышные рукава и пригладила воздушный подол.

Кто еще мог знать, как я люблю платья, мой размер, всегда тот цвет, который шел к моим рыжим волосам и зеленым глазам, как не дух силы у древних хомони?

Когда утром в каждый день рождения появлялся курьер с посылкой для меня, отец всегда злился, кричал, что не потерпит подарков от неизвестного, даже ходил на пост курьерской службы и выяснял, кто отправитель. Но потом остывал, потому что не нужно было тратить кредиты² на мою одежду. А с пяти лет посылку стали вручать только мне лично в руки. Выслушав крики отца и насмешки Игната, я бежала к себе и распечатывала пакет. Каждый раз это было новое платье, красивее предыдущего. Я прижимала его к груди и танцевала по комнате, а потом и засыпала с ним в обнимку. У меня было все самое необходимое для жизни, для учебы, но нарядную одежду – платья – отец считал излишеством.

Вспомнив каждое свое платье примерно с трех лет, я снова пригладила подол, поправила воротничок и, взяв пакет с мусором, спустилась в холл.

В столовой было шумно. Дядя Иван обладал громким шипящим голосом и веселым нравом, но что-то подсказывало, что дело было в розовом вине особой крепости, которое он привозил с собой.

– Здравствуйте, дядя,– коротко поприветствовала я, остановившись у порога.

Отец и дядя сидели за столом с полными стаканами розового напитка в руках.

– Привет, Сашка. Как дела?– оглянулся дядя и широко улыбнулся, сверкнув темной щелкой между передними зубами.

Я лишь вежливо улыбнулась и взглядом спросила отца разрешения войти в столовую. Тот отмахнулся, лишь бы не отвлекала, и вернулся к разговору со своим троюродным братом.

Я оставила темный пакет у двери и прошла внутрь, чтобы проверить холодильный шкаф.

– Эх, Андрюха! Кто бы знал, что мы будем с тобой жить на разных планетах, а я буду прилетать к тебе в гости на космическом челноке… Мне кажется, я даже русский уже забыл. Работаю ведь с одними хемани и гамони… и ни одного русского в Бетаре³ нет. Вот ведь жизнь случилась,– еле ворочая языком, проговорил дядя.– Сашка, а ты русский знаешь?

Я оглянулась и покачала головой.

«Почему он задает такой глупый вопрос? Он ведь знает кодекс хомони⁴. Как я могу знать язык моих родителей, если родилась здесь? А всем людям запрещено говорить на родном языке. Наверное, вино спутало его мысли?..»

– Русская, а не знает языка! Наш великий… могучий!– усмехнулся дядя Иван и осушил стакан.

– Это всё они – хомони!– проговорил отец такую знакомую фразу. Они снова обсуждали жизнь в альянсе хомони⁵. Это традиция, ведь у отца нет друзей и других родственников.– Установили здесь свой порядок: законы, кодекс – сплошной террор. Контролируют всех, хотят нас выжить и отсюда…

Я заглянула в холодильный шкаф: обед и ужин нужно только разогреть. На завтра можно приготовить что-то свежее – продуктов хватает.

– Нет, Андрюха, ты не прав,– покачал пальцем дядя Иван.

– А зачем тогда нам вживили эти чипы контроля⁶? Чтобы контролировать и наказывать!

– Если бы они хотели нас всех поубивать, то вживили бы в наши чипы подслушивающие устройства. Уже миллионы людей были бы казнены, но они этого не сделали… У них это в законе прописано!

– Да, потому что они дали нам ощущение свободы… Но это обманка!– повысил голос отец, наверное, чтобы быть более убедительным.

«Что значит для них свобода? И что такое несвобода?»– подумала я, наливая чашку чая, и, пока тот остывал, собрала весь мусор со стола и на полке у плиты. А отец все продолжал:

– И следят за нами, как мы приживемся, как мы будем исполнять их правила, смотрят за нами своими огненными глазищами… А как только мы нарушим, бац… сразу стражей натравят… Говорю тебе, что-то не так в этом чипе. Я точно знаю. Они за всем следят!

Дядя отвел рукой поднятый вверх палец отца и покачал головой:

– Андрюха, у тебя паранойя. Нет никакого террора. Они просто хотят от нас…

– Вот именно, я не понимаю, что они от всех нас хотят,– непримиримо покачал головой отец.– Хорошо, что мне уже не надо брать местную жену… Игнату не повезло… До сорока обязан заключить брак с кем-то из этих уродов…

– Вот ты придира!– засмеялся дядя.– Девушки хемани и гамони тут очень симпатичные бывают… Моя вон, лучше Нинки… и послушная, и фигуристая… Нинка – глупая – на Земле осталась, да и поделом ей…

– Ненавижу всех! Хемани, гамони – всех! А хомони так и вообще поубивал бы!

– Андрюха, живи и наслаждайся. Тебе дали дом, работу – все бесплатно. И живешь ты не на помойке, которой стала Земля после их прибытия. Тебе что, плохо живется? У тебя есть дети, они сыты, одеты. Все путем, Андрюха… Жить в альянсе – это еще не беда…

От слова «сыты» я сглотнула. Сегодня Игнат насыпал в мою кашу корм для птиц. Сказал, чтобы я питалась, как птичка… Но я же не птичка! А тот жутко пахнет, я не смогла съесть ни ложки. Оставалось только выпить травяной чай и ждать обеда.

– Не просто прибытия, а нападения!– со злостью продолжил отец.– Они ударили по нам электромагнитной волной! Я все потерял на Земле: свое дело, дом, жену… А потом переселили нас на свои планеты… раскидали кого куда… Ненавижу этот хомоний порядок!– сжал губы он и ударил по столу кулаком так неожиданно, что я выронила чашку с чаем.

Но никто этого не заметил. Они лишь поморщились, переглянулись и наполнили свои стаканы розовым напитком. Я быстро собрала осколки и сложила их в мусорный пакет.

Когда проходила мимо отца, тот громко крикнул:

– Ты мусор вынесла, бестолковая девчонка?

Я подняла пакет выше, показывая, что уже выношу и, выходя из столовой, мельком посмотрела на дядю Ивана. Тот криво подмигнул и обратился к отцу:

– Она у тебя что, до сих пор не разговаривает?

– Да с рождения такая… Двух слов не выбьешь. Да и пусть молчит. Хоть лишнего не выдаст, а то еще накажут…

– А как же школа?

– Преподаватели не жалуются. Говорят, способная… Но дома – бестолковая!

Я прихватила второй пакет у порога и выбежала из дома, дошла до мусорного контейнера на углу нашей улицы, сунула пакеты в приемник и нажала на кнопку «Переработка».

Прислонив голову к белому контейнеру, услышала, как внутри засуетились сотни существ, весело застрекотали острыми зубками, чтобы превратить мусор в волшебную пыль. Когда все затихло, я улыбнулась, благодарно поклонилась невидимым существам и поспешила в парк.

В это время года там цветут все виды цветов, но их запах перебивает аромат глазированных булочек, который разносится от кулинарной лавки. Я люблю сидеть перед ней и наблюдать, как мастера выставляют свои сладкие шедевры на витрину. Это самый волшебный момент.

Карманные кредиты мне не выдают, а те, что остаются после покупки продуктов домой, накопить не удается: моя копилка все время куда-то пропадает. У других детей есть кредиты, и они могут купить себе сладости после школы. Я же получаю сладости только дома, когда что-то остается после Игната, но он съедает почти всё.

– Ой, смотрите, опять эта странная рыжая сидит и смотрит на булочки,– раздалось со стороны дорожки, пролегающей через парк в мою школу.

Я оглянулась, перекинула руку на спинку скамьи, положила подбородок на локоть и внимательно следила за мальчишками и девчонками, которые тоже учатся в моей школе. Сегодня выходной, они играют своей компанией.

– Смотрите, у нее смешная прическа,– засмеялась одна девчонка,– похоже на рога.

– У нее вот такие огромные глаза и рыжие пятна на лице!– добавил мальчишка и состроил страшную рожицу с выпученными глазами.

«Неужели у меня такие большие глаза? Это же неправда…»

Ребята прошли мимо, а я все смотрела им вслед. Но потом весело улыбнулась и сосредоточенно прищурилась. И в тот же миг за последним, шагающим в группе, всколыхнулась густая низкая трава, а из-под земли выбрался тонкий корень дерева и обвился вокруг ноги девчонки. Она испуганно пискнула и споткнулась. Двое мальчишек стали поднимать ее за руки и испуганно кричать, но два других упругих корешка поспешили оплести и их ноги так неожиданно, что те тоже повалились на траву. Другие стояли рядом, остолбенев от удивления. Барахтающиеся на траве не знали, что им делать, а проходящие мимо взрослые ничего не замечали. Им никто не мог помочь, когда корни стали притягивать их к стволу дерева, чтобы закинуть на ветки…

– Привет, Саша Малых! Ты что здесь делаешь?– окликнул знакомый голос, и я сразу отвернулась от ребят.

Хорд Ирг Киши Намуро – мой преподаватель по истории. Он тоулиец, родился в смешанной семье гамони и японца. Это он очень интересно рассказывал о том, как люди оказались на Тоули. И он всегда ко мне добр.

Не забывая о том, что в лицо мужчины смотреть нельзя, не поднимая глаз, я кивнула ему в знак приветствия.

– Я слышал, кто-то очень любит глазированные булочки?– улыбнулся хорд Намуро.

Я бросила быстрый взгляд на витрину и вежливо улыбнулась в ответ.

– Только не убегай,– чуть склонился ко мне преподаватель, а потом широкими шагами вошел в кулинарную лавку.

Внутри задрожало от любопытства, и я подняла глаза на витрину. За ней хорд Намуро перекинулся приветствиями с торговцем, что-то взял из рук того и сразу направился к выходу. Снова опустив глаза, я послушно исполняла его пожелание «не убегать».

– Такую умную девочку обязательно надо баловать сладостями,– произнес преподаватель уже рядом и протянул прозрачный пакет, в котором лежала та самая глазированная булочка.

Я удивленно раскрыла глаза, а рот наполнился слюной. Я робко вжалась в спинку скамьи и сглотнула.

– Бери же, Саша… Не бойся… Это подарок,– мягко проговорил хорд Намуро.

Я не могла проявить неуважение к преподавателю, поэтому протянула руку и приняла пакет.

– Спасибо, хорд Намуро,– четко выговорила я, посчитав, что благодарной улыбки или кивка не достаточно: нужны слова.

– Саша, у тебя чудесный голос,– ласково проговорил преподаватель.– Жаль, что ты так мало говоришь. Приятного аппетита! Увидимся завтра на занятии.

Не сдержав радостной улыбки, я кивнула и прижала пакет с булочкой к груди. Краем зрения заметила, что хорд Намуро довольно улыбнулся и пошел восвояси. А я тут же оглянулась назад и разочарованно заморгала, потому что все ребята как ни в чем не бывало удалялись по дорожке вглубь парка. А трава, как и прежде, стелилась ровным ковром вдоль…

Домой можно было не возвращаться еще долго. Я гуляла по парку, по площади, на которой иногда устраивали ярмарки, а потом остановилась у витрины с детской обувью. Красивые белые туфельки подошли бы к любому моему платью, даже к тем, что мне еще не подарили.

«Как жаль, что туфли нельзя купить надолго. Я берегла бы их, и у меня всегда была бы красивая обувь…»

Потом взгляд привлек звонкий щебет из клумбы напротив. Я осторожно подкралась и устроилась на ее бортике. В ней резвились птички с яркими хохолками, но на самом деле это не хохолки, а короны, которые разделяют их по статусам.

«Вот этот главный, а это – его помощник, а эти весельчаки – его верные служащие… И как же их зовут?..»

Я смотрела то на птиц, то любовалась своей булочкой, ее ровной сверкающей глазурью и вдыхала сладкий аромат. И когда рот наполнился слюной в предвкушении нежного кусочка на языке, откуда ни возьмись появился Игнат с одноклассником Маратом.

– А ты что здесь делаешь, рыжая?

Я медленно сползла с бортика и, не поднимая глаз, завела руки за спину. Внутри задрожало от нехорошего предчувствия.

– Что молчишь, малявка? Кто тебе разрешал булочку покупать?

– Я не покупала,– произнесла тихо, уже зная, что булочку попробовать не удастся.

Игнат посмотрел на одноклассника и, наклонившись ко мне, прямо в лицо прошипел:

– Так ты опять воруешь?

Я испуганно округлила глаза и отрицательно покачала головой.

«Я никогда не беру чужое!..»

– Дай сюда булочку и молись, чтобы я не рассказал отцу!

Вокруг меня начало рушиться всё: борт клумбы, дерево лопнуло пополам, дорожка пошла глубокими трещинами, птицы превратились в черных ос и закружились над головой…

Не успела и рот открыть, как Игнат схватил меня за руку и вырвал пакет с булочкой. Подкинув добычу в воздух, брат самодовольно выпрямился, но на его лице почему-то появился испуг. Он смотрел на мою раскрытую ладонь. И я посмотрела тоже.

На дорожку падали красные капли. Ладонь была глубоко рассечена пакетом. Мне не больно, но цветы внутри задрожали. Им стало страшно…

– Эй, ты что, Игнат!– испуганно закричал Марат.– Ее срочно нужно в медцентр!

Но брат затряс головой. Кожа на его лице стала бледной, губы задрожали, а булочка выпала из пакета прямо на дорожку.

Я с жалостью посмотрела на нее, на свою ладонь и не верила в то, что вижу.

«Моя сладкая булочка!..»

– Зажми пальцы в кулак!– затараторил Марат.

Я выполнила и продолжила молча смотреть на булочку.

– Тут недалеко медцентр. Давай отведем туда?– предложил Марат.

– Угу,– выдавил из себя Игнат, наступил на булочку и отвернулся вслед за одноклассником.

Я шла за ними с вытянутой вперед рукой, а вокруг нее плавно вращался стебель тиды, то полностью обволакивая ее, то обнажая. И цветы… красивые розовые лепестки ласкали кожу, забирая боль…

Игнат и Марат оставили меня в холле медцентра и вызвали врача. А когда тот появился, то Игнат наклонился ко мне и угрожающе прошептал на ухо:

– И лучше тебе помалкивать, рыжая. Сама виновата!

Я серьезно посмотрела в его бледно-голубые глаза и коротко кивнула.

– Кто это у нас такой маленький и симпатичный?– появился передо мной мужчина в белом костюме.– Как зовут?

«Со мной не нужно сюсюкать. Мне просто семь лет»,– чуть нахмурилась я, не поднимая головы.

– Ее зовут Саша Малых,– косясь на меня, сказал Игнат.– Играла в парке и порезалась.

– А вы кто?

– Я ее брат… это мой друг…

– Оставайтесь здесь. А мы быстро пойдем в мой кабинет,– заторопился врач, заметив мой кулачок в крови, и протянул руку, чтобы я за нее взялась.

Я недоуменно посмотрела на его широкую ладонь, а потом на прозрачные двери коридора, в которые, очевидно, нужно войти.

– Взрослая,– усмехнулся мужчина и кивнул,– ну хорошо, не будем тратить время…

Он ловко подхватил меня на руки и почти побежал по коридору.

В кабинете мы оказались не одни. Ассистентка врача уже приготовила для меня кресло и притянула подвесной столик с инструментами.

– Не бойся, малыш. Это всего лишь игрушки, они не страшные,– сказала девушка с пухлыми щеками, а врач усадил меня в кресло и стал что-то вписывать в свой визор⁷.

«Это не игрушки. Я давно знаю, что это за инструменты»,– снова нахмурилась я. Не они пугали меня, а то, что расскажет Игнат отцу, когда тот спросит, где я была и почему порезалась.

– Меня зовут Джон Саманти,– представился врач и сел передо мной, но я смотрела лишь на то, как ассистентка берет какие-то капсулы и раскрывает их.– Больно не будет. Сейчас Меда обработает тебе ладонь, а потом я прижгу лазером ранку, чтобы перестала идти кровь. Хорошо? Ты готова раскрыть ладонь?

Я спокойно разжала пальцы и протянула руку врачу.

– Молодец, смелая девочка,– сказал он и принялся за работу.

Я отвернула голову и закрыла глаза.

«Что делала бы моя мама?»– эта мысль крутилась и крутилась в голове, пока не услышала собственное имя.

– Саша…

Открыв глаза, увидела перед собой только врача. Ассистентки уже не было. На руке тонкая повязка в виде белой перчатки.

– Рука скоро заживет. Завтра нужно прийти на осмотр.

Сжав губы, я пошевелила пальцами и лишь сдвинула брови от легкого покалывания в ладони.

– Как ты порезалась, Саша?

Я неопределенно пожала плечами.

– Саша, посмотри, пожалуйста, на меня. Ты не нарушишь кодекс: я разрешаю тебе,– настойчиво произнес врач.

Я подняла голову и посмотрела сначала на его подбородок, потом на нос и, наконец, в глаза. Они были обычные, темные, внимательные… Расслабив плечи, я выпрямилась и продолжала просто смотреть.

– Ты сама порезалась?

Кивок.

– Или тебя кто-то обидел?

«Нет»,– молча покачала головой.

Тогда врач опустил кресло и помог мне встать на ноги.

– А кто-нибудь тебя обижает?

«Нет».

Он прищурился и присел на корточки передо мной. Взял за руку и держал ее перед собой на весу.

– Может, к тебе строги дома?

Я снова молча качнула головой. Врач Саманти замолчал, рассматривая то мое лицо, то руку.

– То есть ты случайно порезалась?

«Почему он не понимает с одного раза?»– снова утвердительно кивнула я.

Врач задумчиво посмотрел в сторону двери, потом поднялся и вздохнул:

– Хорошо. Позову твоего брата.

Но Игната в коридоре не оказалось. И в холле медцентра тоже.

– Сколько лет твоему брату, что он так себя ведет?– спросил врач. По его лицу стало заметно, что он расстроен.

На пальцах я показала «пятнадцать». Врач нахмурился.

– Ты всегда так общаешься? В медбазе нет сведений, что ты немая…

Я лишь опустила глаза, не понимая, зачем что-то объяснять незнакомому человеку, если я ответила на все его вопросы и без слов.

– Ладно,– выпрямился врач и осмотрел меня с головы до ног.– Вижу, что коммуникатора у тебя нет?

«Не под платьем же он, глупый!»– не смогла сдержать улыбки я.

– Посиди здесь, я свяжусь с твоим отцом.

– Я могу дойти сама,– тут же произнесла я.

Врач даже оглянулся, будто удивился, что у меня есть голос.

– Дойти? Отсюда до твоего дома полтора часа пешком взрослому человеку,– сел рядом он.

«Всего лишь час семь минут, если посчитать размер моего шага»,– пожала плечом я.

Снова этот странный изучающий взгляд, будто он пытался что-то во мне рассмотреть. А потом врач Саманти уверенно сказал:

– Давай-ка, я перенесу один свой прием и отвезу тебя. Посиди несколько минут…

Я послушно села в белое кресло в холле и утонула в нем. Ноги не доставали до пола. И глядя то на свою руку, то на часы, стала ждать этого странного врача. Все равно идти пешком не хотелось, а отца лучше не сердить…

…Первый свой подзатыльник я получила в три с половиной года, когда брат привел меня из школы первого года в гости к своему однокласснику и оставил одну в столовой. Я была голодной и без спроса съела все печенье, что лежало на столе. А когда захотела пить, не нашла, где раздобыть воды или чаю, залезла на стол, раскрыла шкафы, вскарабкалась на одну из полок и выпила весь запас древесного молочка. Все три баночки. Маленькие такие, с мою ладошку высотой.

– И как ты только туда забралась?!– кричал брат на меня, снимая с полки шкафа. А я удивленно хлопала ресницами и не понимала, почему он ударил меня, что даже язык прикусила, и теперь так громко кричит. Неужели из-за того, что не знает, как я забралась на полку?

Затылок ныл, волосы выбились из хвоста на макушке, Игнат косился на меня всю дорогу домой и резко дергал за руку, когда я не успевала бежать за ним. А я не могла сообразить, как же ему рассказать, что это было просто: ведь у меня есть маленькие крылышки…

Обескрылили меня уже дома, когда брат рассказал папе, что я воровка. Тот поставил перед собой, грубо сдернул платье и несколько раз ударил по спине чем-то ужасно горячим… И сказал:

– Вот тебе за то, как свои «крылья» распускать… Не смей больше трогать ничего чужого!

– Мамочка!– дернулась от боли я, за что получила еще несколько обжигающих ударов.

– Не смей даже вспоминать о ней!– крикнул он и дал первую пощечину.

Я пошатнулась и упала. Это был самый первый раз, когда потемнело в глазах, и я потерялась в пустоте. Но щека начала гореть, я очнулась и заплакала.

– Ох, Сашка, да кто ж тебя послал на мою голову?– морщась, произнес папа, будто ему тоже было больно, и поднял меня на ноги.– Ну что ты смотришь на меня своими зелеными глазюками? Точная копия!

Я не понимала, о чем он, хлюпала носом и дрожала от его колючего взгляда. Спине было больно. Я уже знала, что моих крылышек больше нет. Их сожгли…

Позже узнала, почему не следовало пить то молочко: оказывается, оно стоит очень дорого, а в концентрированном виде токсично. Игнату пришлось возместить ущерб родителям одноклассника карманными кредитами за целый фазис⁸, папе отдать половину заработка, чтобы те не пожаловались в службу контроля соблюдения кодекса, а потом еще отвести меня в медцентр для осмотра, ведь я сильно отравилась, по его словам. Но у меня ничего не болело, кроме обожженной спины.

Большой мужчина – врач – спросил:

– Как ты себя чувствуешь, малышка? Тебя не тошнит?

Медленно моргнув несколько раз, я широко улыбнулась и, погладив животик, ответила правду:

– Моим цветам очень понравилось молочко…

Врач очень удивился, наверное, хотел посмотреть на цветы, но я не показала – цветы не хотели этого…

Дома я узнала, что так обожгло мою спину, – папин ремень. И хоть плакала я во весь голос и просила простить меня, папа не останавливался и приговаривал:

– Ты хочешь, чтобы тебя увезли в центр для сумасшедших, а нас всех оштрафовали? Когда ты перестанешь нести эту чушь?! И прекрати реветь!

А Игнат стоял в стороне и посмеивался.

Слезы текли по щекам, кожа горела огнем, но мои цветы остались живы. Ведь они внутри, и до них никому не добраться…

Почему-то после этого случая меня оставили на несколько дней дома. Ко мне стала приходить одна старая женщина, итальянка Роза. Она проводила со мной большую часть дня, пока папа работал, а Игнат учился, и рассказывала странные истории: о далеких планетах, людях – мужчинах, у которых светились глаза, и о том, что стоит мне еще раз заговорить о тех самых цветах или о крыльях, что-то взять без спроса или солгать, как меня сожжет пламя их глаз. Но не только мне самой стоило опасаться, ведь за мои ошибки жестоко накажут всех родных. Поэтому Роза учила, что нельзя делать никогда любой девочке: смотреть в лица мужчинам без их на то специального разрешения; заговаривать с незнакомцами, пока тебя не спросили; обманывать – это бесполезно, так как у всех у нас есть маленький чип на шее, который следит за этим… и много чего еще.

– Но я смотрю на папу и брата?– удивилась я и поежилась, представив, что они могли жечь меня не только ремнем, но и глазами.– Их глаза могут гореть?

– У людей глаза не горят. Но всем девочкам, женщинам можно смотреть только на родителей, родственников и своих будущих мужей,– улыбнулась Роза.– А на чужих мужчин, и особенно не из нашего рода, – запрещено! Сгоришь! И лучше совсем ни с кем не говорить, пока тебя не спросят…

И это очень напугало. Но мне и самой не хотелось смотреть ни на женщин, ни на мужчин: в их поведении столько странного, иногда неприятного и страшного. И говорила я только по необходимости…

А перед тем, как уйти, Роза заплетала мои длинные волосы в красивые косы и восхищалась их редким цветом. У порога она отпускала мою руку, а затем садилась, клала свою большую морщинистую ладонь мне на грудь и шептала:

– Вот здесь у тебя самые красивые цветы. Тебе надо их беречь, любить. Ухаживай за ними, но никогда не рассказывай о них другим… От этого они завянут и погибнут…

«Я обещаю»,– клятвенно кивала я в ответ и целовала эту старую женщину в щеку.

Однажды Роза больше не пришла. От папы я услышала странную фразу: «Сдохла старуха», а потом меня снова отправили в школу.

Однако о тех самых людях, которыми ими вовсе и не являлись, и о правилах поведения с ними, я узнала уже в школе второго года, когда начался предмет «Кодекс и закон хомони».

Это были хомони. Раса, которая переселила нас – людей – на свои пять планет, потому что Земля больше не была пригодна для жизни. Вот у мужчин из этого рода и были глаза с огненно-красным свечением. Преподаватель Ирг Киши Намуро рассказывал и о самих хомони, чем они отличались от нас и двух родственных им рас – гамони и хемани – и какое имели значение. Что их почитали все и безоговорочно исполняли установленные высшим советом правила и законы. Даже они сами.

В шесть лет мне захотелось узнать о той планете, где жили мои родители и брат, – Земле. Ведь я родилась на Тоули и ничего не знала о том месте, где жила моя мама. Я и ее никогда не знала, и видела только на снимке, когда ежегодно перед днем рождения папа отводил меня в службу контроля населения, чтобы обновить снимок и биометрию для истории гражданина⁹. Папа обещал рассказать, но потом вдруг рассердился и запер меня в комнате, чтобы больше не отвлекала глупыми вопросами. Я колотила в дверь, пока не пришел Игнат и снова не дал мне такой подзатыльник, что в голове зазвенело. С того момента, как я опозорила его своим поступком перед родителями одноклассника, он мстил по любому поводу. Я заплакала.

– Что, хочешь узнать про мать?– скривился брат.– Ее никогда не было в нашей жизни! Она была такой же сумасшедшей, как ты…

Появился папа и крикнул ему на неизвестном мне языке:

– Игнат, не смей бить сестру! Если кто-то заметит синяки, нас всех накажут!

– Но сам ты колотишь ее ремнем, а мне нельзя? Она тупая уродина!– ответил он на том же языке.

– Это было заслуженно. Прекрати!

Из всего я поняла только имя брата и что говорят обо мне. Они часто так общаются между собой. Но обычно, когда захожу в комнату, переходят на общий язык альянса.

Игнат ушел к себе, а папа повернулся и сверху строго посмотрел на меня.

– Папа, ты же обещал?– захныкала я, но тут же получила подзатыльник.

– Обещанного три года ждут! А если ты еще раз заговоришь об этом, я так разукрашу ремнем твой зад, что сидеть долго не сможешь! Усекла?

Щеки обожгло слезами, я снова заплакала.

– Умерла твоя мать!– резко бросил папа, а потом неожиданно схватил за подбородок, сжал его с такой силой, что я замерла с широко раскрытыми глазами, и сквозь зубы произнес:– Никогда не смей показывать своих слез! И только попробуй раскрыть рот!

Я сжала губы так сильно, что челюсти онемели. Но слезы продолжали литься. И я поняла, что должна прятать не только свои цветы…

С тех пор я больше не плачу. А слово «папа» умерло так же, как и моя мама…