Ана Чи
34 ступень
После наших ночных рандеву я обнаруживал себя в состоянии, которое было весьма подобно тому, что я ощущал в эту субботу. Я просыпался один, в одежде, которая была пережитком ушедшего дня, с неистовой головной болью и чувством опустошения. Возможно, опустошение не было правильным словом и то, что точнее описывало мое состояние, было старое доброе одиночество. Как будто внутри меня была яма, ведущая куда-то в темноту, на самое дно, и рядом не было никого, кто подал бы руку и не позволил бы мне упасть в нее и раствориться на дне. На дне, которое представляло собой не что иное, как черную дыру, которая была одновременно моим наказанием и моим же творением.
Как-то давно я читал, что эмоциональные расстройства могут вызвать настолько сильную реакцию в организме, что человек начинает чувствовать физическую боль. В моем случае боль была вызвана отсутствием Тебя и чрезмерным употреблением алкоголя. Все же, несмотря на то, как плохо мне было каждый раз после наших встреч, я ни о чем не жалел и знал, что мне придется снова напиться до беспамятства лишь для того, чтобы Ты пришла ко мне и разочарованно заявила, что это не то, чем должна была стать моя жизнь. Я так ни разу и не отважился спросить, какой же план был мне уготован и на каком этапе все пошло не так.
Стук в дверь вырвал меня из череды воспоминаний. Он показался мне настолько пронзительным, будто кто-то стучал о стенки моего черепа, но одновременно и невероятно далеким, как сон, прерванный за несколько секунд до пробуждения. Я был не в силах ответить и испытал облегчение, когда дверь моей комнаты приоткрылась снаружи, впустив внутрь свет коридорных ламп.
– Прошу прощения, надеюсь, я вас не разбудил, – раздался мужской голос. Наверняка он и не мог себе представить, насколько рад я был его появлению.
– Нет, не разбудили, проходите. Только, пожалуйста, включите свет. – Повернув голову и щуря глаза, я узнал в моем посетителе одного из санитаров.
– Я принес ваши лекарства. Сегодня вам хватит только одной дозы, – монотонно произнес мужчина, подходя ко мне, распластавшемуся на кровати и не способному приподнять тело.
– Хорошо, но я не могу встать, – произнес я, беспомощно смотря на своего собеседника и видя лишь размытые очертания. Наверное, я должен был быть благодарен хотя бы за то, что был способен говорить.
– Ничего страшного, я вам помогу. – Санитар облокотился коленом о кровать и приподнял мою голову, держа в ладони таблетки.
После того, как лекарство оказалось у меня во рту, он взял с прикроватного столика стакан с водой и помог мне запить таблетку. Это был мой первый человеческий контакт за весь день, и я был безумно благодарен. Я знал, что человек, придерживающий меня, лишь выполнял свою работу, но он и не мог представить, насколько значимо было для меня его появление. На несколько мгновений одиночество, поглощающее меня без остатка, растворилось, и я почувствовал, что был в этом мире не один.
– Эти таблетки помогут мне уснуть? – Мой голос был хриплым и еле слышным.
– Да, они способствуют глубокому сну, – он аккуратно опустил мою голову на подушку.
Мысль, что через мгновение он покинет комнату и отправится дальше выполнять свои дела, тяжело ударила по моим вискам. Что-то внутри меня хотело попросить его остаться и побыть со мной хотя бы еще чуть-чуть, но я знал, что это не входило в его обязанности. Кто бы мог подумать, что человеческий контакт, которого я избегал большую часть своей жизни, станет для меня непозволительной роскошью. Провожая санитара взглядом, запрокинув голову так, чтобы я мог его видеть, я думал о том, насколько даже таким чудакам, как я, порой нужны были другие люди. Я бы дал ему его месячную зарплату лишь за то, что он бы сидел около моей кровати, пока я не усну, но мне препятствовали два обстоятельства. Во-первых, я был слишком слаб для того, чтобы произнести столь долгое и замысловатое предложение. Во-вторых, я знал, что единственным, кого я действительно хотел видеть в тот момент, собственно, как и в любой другой момент моей жизни, была Ты.
В воскресенье события предыдущего дня представлялись далекими и иллюзорными, будто все это было лишь продолжительным кошмаром. Перед тем как выпить кофе и съесть омлет на завтрак, я долго смотрел на настенный календарь около рецепции, убеждая себя в том, что вчерашний день действительно произошёл. Остаток утра я провел на свежем воздухе, решив подробнее изучить окрестности клиники и даже воспользовавшись услугами одного из местных координаторов, чья работа заключалась в том, чтобы помочь пациентам организовать их досуг.
Моим помощником оказался молодой парень, которому едва могло быть больше двадцати лет. Он носил большие очки в круглой оправе и шерстяную жилетку с разноцветными ромбами и походил скорее на школьника, чем на работника психиатрической клиники. Кроме того, он был на пару голов ниже меня, и, прохаживаясь рядом с ним по аллее, я не мог отделаться от ощущения, что это скорее я взял его на прогулку и, может, даже нес за него ответственность. Будто какой-нибудь знакомый поручил мне присмотреть за своим сыном.
– Прошу прощения, если мой вопрос покажется неуместным, но сколько вам лет? – мое любопытство взяло верх, когда мы приближались к теннисному корту.
– В следующем месяце мне исполнится двадцать один. – Поправив очки на переносице, координатор посмотрел на меня, слегка приподняв голову, и я заметил, как по его щекам пробежал румянец. Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя неловко, и я решил сменить тему.
– И что привело вас к карьере координатора в психиатрической клинике? – с серьезным видом поинтересовался я.
– Это часть моей практики. Я учусь на клинического психолога, и пока что мне разрешают находиться рядом с пациентами только в качестве помощника, – серьезно заявил он, но в его голосе слышалась нотка досады, как будто он верил, что был готов к большему.
– Так ведь это неплохое начало, вы так не считаете? Совсем скоро вы будете настоящим доктором, – заявил я приободряющим тоном, и на лице моего собеседника промелькнула застенчивая улыбка.
Несмотря на его детский вид, парень в разноцветной жилетке отлично справлялся со своими обязанностями. Он перечислил мне различные возможности времяпрепровождения в Тихой Долине и дал пару брошюр с расписанием занятий. Так я узнал, что по выходным теннисный корт был открыт с десяти до шести, а также то, что я мог плавать по утрам и вечерам в местном бассейне. Кроме того, у клиники был свой небольшой спортзал с личным тренером. Для тех, кто не увлекался спортом, были организованы занятия по рисованию, игре в шахматы и уроки садоводства, на которых пациенты могли выращивать цветы и даже овощи, которые потом отправлялись прямиком на местную кухню. «Это не только учит терпению и помогает снять напряжение, но и позволяет увидеть плоды собственного труда», – многозначительно заявил координатор, но мне показалось, что это были не его слова, а фраза из мануала, который ему, скорее всего, пришлось выучить наизусть. «Это показывает, что наши действия имеют определённый результат, что мы имеем контроль над происходящим», – добавил он, и я лишь кивнул, не решившись спросить, на самом ли деле он в это верил.
После окончания нашей прогулки мною одолела непреодолимая скука. Прохаживаясь по просторам клиники, я совершенно не мог найти себе места, будто сам факт моего существования нарушал природный баланс. Ни на террасе, ни в холле, ни даже в моей комнате – ни в одном из этих мест мое нахождение не представлялось приемлемым. Только вот я не мог понять, для кого или для чего именно оно являлось неприемлемым, а, может, просто боялся об этом подумать.
На некоторое время мне удалось увлечь себя брошюрой, которую мне вручил будущий психолог. Я пытался сообразить, что из богатого предложения всевозможных вариантов времяпрепровождения подходило мне больше всего. Мне всегда нравилось планировать, даже несмотря на то, что я никогда не был способен гарантировать, что буду придерживаться собственных планов. Оказавшись в ситуации, когда мои возможности иметь контроль над чем-либо были минимальными, и под «минимальными», я лишь не хотел до конца признавать себе, что они были нулевыми, выбор между рисованием и плаванием пробудил во мне чувство подобное восторгу. Я не рассматривал садоводство, то ли по причине того, что это казалось мне слишком трудоемким занятием, то ли потому, что координатор наградил его самым банальным клише на свете, если клише вообще возможно было описать подобным способом. Я решил, что на следующей неделе попробую посетить спортзал или бассейн и, оставшись довольный своим решением, отправился на ужин.
Весь вечер я провел в библиотеке, большую часть времени рассматривая содержимое массивных деревянных полок, нежели чем читая. Я также периодически отвлекался на заходивших в библиотеку людей, которые предпочли литературу просмотру фильма, который показывали в соседней комнате. Во время своей прогулки с парнем в очках я узнал, что по воскресным вечерам в большом зале, предназначенном для собраний, проходил просмотр легендарных фильмов. Ничего неоднозначного или жестокого, лишь старая добрая классика, которая должна была заставить нас почувствовать себя лучше хотя бы на час с небольшим. Я любил фильмы, но предпочитал смотреть их в одиночестве. Моему уму было неподвластно, почему люди собирались вместе для занятия, имеющего столь индивидуальный характер. Десятки, а то и сотни людей сходились для того, чтобы сидеть рядом друг с другом в темноте и в тишине, каждый погруженный в свое собственное понимание происходящего. За всю жизнь я был в кинотеатре лишь пару раз, и то не по собственной инициативе. В то же время я понимал, что у находящихся в клинике не было выбора, и это было их, нашей, единственной возможностью избавиться от почти невыносимой тишины здешних вечеров.
Когда мне наконец-таки удалось сосредоточиться на истории, разворачивающейся в книге, я почувствовал чье-то присутствие и услышал скрип соседнего кресла. Повернув голову, я увидел Лару, чьи волосы впервые за все время были собраны в хвост, оголяя ее еще детское, но весьма симпатичное лицо. Она уставилась в книгу, но ее глаза не двигались. По ее слегка подрагивающим губам, которые словно пытались задержать вырывающиеся наружу слова, я понял, что она собиралась со мной заговорить.
– Как ты себя чувствуешь? – начала она без лишних церемоний, все еще уставившись в свой бумажный щит в твердом переплете, который будто спасал ее от необходимости посмотреть в мою сторону.
– Спасибо, хорошо. Как себя чувствуешь ты? – любезно ответил я, и тоже направил взгляд в свою книгу.
– Я-то в порядке, но ты… – Она замолчала и, громко захлопнув книгу, всем телом повернулась ко мне, подминая ноги под себя, видимо, готовясь к долгому разговору. – Я просто думала, что ты такой же, как и я.
– Что ты имеешь в виду? Что значит такой же, как и ты?
Что-то подсказывало мне, что это будет не самый приятный разговор. Верхняя пуговица моего поло неожиданно начала сдавливать горло, а ладони потеть.
– Нормальный, но с небольшими сдвигами. Без лекарств я могу неделю пролежать в постели или пробежать несколько километров, не останавливаясь, но я не псих-псих, понимаешь? Есть психи, которых держат в смирительных рубашках, а есть я, у которой часто меняется настроение, но я никогда не причиню вред другим или себе. Я думала, что ты такой же. – Слова Лары не звучали осуждающе, скорее ей было любопытно, но я не знал, что именно являлось источником ее любопытства, и это заставляло меня нервничать.
– И почему же ты поменяла свое мнение обо мне? – настороженно поинтересовался я, не находя в себе отваги посмотреть в ее сторону.
– Ты не помнишь, что случилось в пятницу во время медитации? – Голос Лары вдруг приобрел высокие, почти писклявые ноты, и я был убеждён, что если бы мы были одни в библиотеке, то она бы закричала.
– Если честно, то нет, – я отважился посмотреть на нее, но не увидел в ее глазах ничего, кроме неподдельного удивления.
Лара рассказала мне, как я разрыдался во время медитации. После того, как мужчина в белом костюме подошел, чтобы меня успокоить, я подскочил и начал кричать: «Она была со мной, я был не один!», маша руками и отгоняя его от себя. После этого я перевернулся на живот и начал стучать локтями и коленями о землю, как маленький ребенок, не прекращая реветь навзрыд. Спустя пару мгновений прибежал санитар и был вынужден вколоть мне приличную дозу седативного раствора, чтобы я успокоился. Меня унесли в здание, и терапия продолжилась, но несколько пациентов слишком впечатлялись моим шоу, и их также пришлось отвести внутрь. «Тут, знаешь ли, находятся люди не с самыми крепкими нервами», – подметила Лара, то ли пытаясь казаться остроумной, то ли укоряя меня. В чем она намеривалась меня укорить? В моем собственном сумасшествии?
Мне было неприятно это слышать, но я хотя бы смог понять причину своего отвратительного состояния в субботу. Я был немного удивлен, что узнал о произошедшем от Лары, а не от санитаров или врача, хотя возможно, для них это было настолько привычным, что они не придали этому особого значения. Я хотел отшутиться, что, видимо, это упражнение было настолько эффективным, что выпустило что-то наружу, но моя собеседница казалась серьезно встревоженной тем фактом, что я ничего не помнил о собственном срыве. С минуту смотря на меня и нахмурив брови, она вдруг произнесла: «Пойдем на улицу». Не задавая лишних вопросов, я вернул книгу на полку и последовал за ней.
Выйдя на террасу, мы сели за один из деревянных столов. Вокруг нас не было ни души, лишь плотные сумерки, спешно растворяющиеся в темноте приближающейся ночи, обволакивали здание клиники, готовя ее ко сну. Достав пачку сигарет из кармана своей джинсовой куртки, Лара протянула ее мне, и я принял ее безмолвное приглашение. Лишь тогда я понял, насколько давно не дышал вечерним воздухом. Я был одет не по погоде, но даже отсутствие куртки не мешало насладиться свежестью воздуха перед тем, как я смешал его с едким вкусом табака.
– О ком ты говорил тогда? Кто такая она, или ты не знаешь? – спросила Лара, выпуская дым и смотря в сторону парка.
– Я знаю ее лучше всех на свете, – ответил я, не отводя глаз от неба, на котором уже можно было различить Луну.
– И кто же она? – не унималась Лара.
– Когда-нибудь я расскажу тебе о ней, если захочешь, – пообещал я, рассчитывая на то, что интерес Лары со временем рассеется, как облака в ту ночь, оголяя пронзительную синеву неба.
Несмотря на свой интерес к моему состоянию, сама Лара не спешила рассказывать о собственных проблемах. Это был ее не первый визит в клинику – это все, что мне было известно. Перепады настроения, о которых она между словом упомянула ранее, могли быть чем угодно и, в моем понимании, едва ли должны были свидетельствовать о наличии болезни. В конце концов, она была молода и полна жизни, и многие в ее возрасте были склонны испытывать слишком многое и воспринимать события с излишним восторгом. Если буйные эмоции считались болезнью, то каждый второй подросток мог бы быть назван душевнобольным. В таком случае мои дела были бы совсем плохи.
Лишь позже я узнал от одного из пациентов, более вменяемых большинства, что Лара значительно преуменьшала собственные проблемы. Он рассказал мне, что в первый раз ее госпитализировали после того, как она молчала около недели, не реагируя ни на родителей, ни на учителей. «Если бы она просто не разговаривала, это было бы одно», – прошептал он, пока мы сидели в приемной доктора. После своего продолжительного молчания Лара, будто выйдя из транса, запрыгнула на стол прямо посреди занятий и четко заявила, что она больше не хотела жить. «Я больше так не хочу. Я не хочу жить», – повторяла она напуганному учителю, который растерянно пытался ее успокоить и вывести из класса. «Я устала. Я так больше не могу», – продолжала она по пути домой, за ужином и по дороге в Тихую Долину, куда родители отвезли ее на следующее же утро. Это случилось два года назад.
«Вам известно, что привело ее сюда в этот раз?» – поинтересовался я у своего информатора. «Насколько я знаю, в этот раз все было еще хуже. Я слышал от санитаров, что ее мать не знала, стоит ли везти дочь сюда или прямиком к священнику». По его словам, с приближением осени Лара стала все меньше выходить из своей комнаты, почти все время проводя в кровати. Несколько дней родители не могли заставить ее съесть и ложку каши или просто выпить горячий чай. Она лежала в постели, натянув на голову одеяло, отказываясь принимать душ или хотя бы надеть чистую пижаму. «На удивление, это не насторожило ее семью. Они решили, что ее состояние было не более, чем осенней хандрой. Тоже мне, осенняя хандра», – ухмыльнулся мужчина.
После недели, проведенной в спячке, Лара оживилась, как будто в нее вдохнули новую жизнь. Она вставала рано утром и отправлялась на прогулку, проводя обеды за долгими разговорами с матерью и чтением книг. По вечерам она смотрела телевизор и казалась самой обыкновенной молодой девушкой, какую только можно было себе представить. С жадностью вслушиваясь в слова мужчины, я догадывался, что ее «обыкновенность» продлилась недолго. «Все поменялось в день, когда ее родители пригласили на ужин своих друзей. Всего лишь пару человек, ничего большого». В тот день Лара была в необычно приподнятом расположении духа, помогая матери отполировать серебряный сервиз и аккуратно расставляя блюда на столе, устланном белоснежной скатертью. Она надела свое самое праздничное платье и вежливо улыбалась, подавая гостям миски с салатом и предлагая десерт. «В какой-то момент, с секунды на секунду, в ней как будто что-то переключилось». После этого он замолчал, а я с нетерпением ожидал продолжения, посматривая на часы и понимая, что Варна мог в любой момент показаться из дверей кабинета.
«И что случилось потом? После того, как в ней что-то переключилось…» – осторожно спросил я, наклоняясь ближе к своему собеседнику. Лицо мужчины изображало усталость, перемешанную с чем-то, напоминающим грусть. Он рассказал мне все до конца, но с неохотой, останавливаясь почти после каждого слова, как будто произносить их вслух приносило ему физическую боль. После этого Варна позвал меня к себе, а мужчина растворился в коридорах клиники. Все, что в тот день говорил доктор, было для меня не более, чем не имеющим смысла шумом. Вместо того, чтобы работать над собственным выздоровлением, я никак не мог сосредоточиться, будучи не в силах отделаться от образа идеально белой скатерти, украшенной алыми пятнами крови.
Поставив посреди стола яблочный пирог, Лара села на свое место и окинула присутствующих испытующим взглядом. В воздухе царила непринужденная атмосфера, такая, какая возможна только в компании друзей в пятничный вечер. Женщины смеялись, слегка прикрывая губы ладонью, и то и дело невзначай переводили взгляд на своих мужей. Мужчины, в свою очередь, обнимали руками бокалы с виски, закатав рукава слегка помятых рубашек. Всеобщий гул был прерван Ларой, которая ни с того ни с сего начала смеяться. Смеяться настолько заразительно, что присутствующие разом замолчали на полуслове, ожидая, что она посвятит их в причину своего веселья. Застыв, они смотрели на нее с ожиданием в преддверии шутки. Но у нее были другие планы, хотя план – это, наверное, не совсем подходящее слово. В тот момент она руководствовалась чем-то иным, нежели логикой. Ее смех становился все более громким, переходя в истеричный крик. Родители Лары обеспокоенно переглянулись, но никто из них не отважился сдвинуться с места. «Дочь, пожалуйста, прекрати так себя вести. Это неприлично», – твердо заявил ее отец, но она не услышала его слов. Я был уверен, что она не смогла бы его услышать, даже если бы захотела. Вместо того, чтобы успокоиться, она начала смеяться еще сильнее, настолько интенсивно, что ее тело содрогалось, как при конвульсиях. Будто чувствуя, что ее силы были на исходе, она с размаха ударилось лбом о стол, размозжив головой кусок пирога и тарелку. Пока ее родители пришли в себя, она успела сделать это еще один раз.
Лара так никогда и не рассказала мне об истории своей болезни, и я не спешил спрашивать. Какой от этого мог быть толк? Разве я сам не пытался уйти от обсуждения собственного состояния всеми доступными мне способами? Я знал, что копаться в других против их воли было крайне неудачной затеей, и предпочел не портить наши с Ларой отношения. Несмотря на бесчисленные различия у нас все же было что-то общее – ни она, ни я не спешили изливать другим свою душу. В Тихой Долине наши мысли обнажали с утра до вечера, так зачем же нам было терзать друг друга еще больше. Девушка, которая истерично смеется и бьется головой о стол, и взрослый алкоголик, который слышит голос и плачет во время медитаций, – думал я тогда перед сном, оценивая иронию и абсурдность наших обстоятельств.
***
Любопытство Лары не иссякло, и она не перестала расспрашивать о Тебе даже с наступлением октября, но все же большую часть времени нам удавалось найти другие темы для разговоров. Чаще всего мы обсуждали книги, которые читали по вечерам в библиотеке и других пациентов, над которыми Лара посмеивалась не только за их спиной, но и вовремя групповых сессий. Также мы говорили о планах на будущее, как правило, по выходным, когда неспешно прогуливались по мощеным тропинкам несмотря на то, что день ото дня становилось все холоднее, и солнце лишь изредка освещало Тихую Долину, неохотно показываясь из-за тяжелых серых туч.
Она рассказывала мне о том, как ей не терпелось вернуться к нормальной жизни. О том, как она не планировала поступать в университет, но и не собиралась говорить об этом родителям. «Я буду жить в городе, найду работу в небольшой кофейне или буду продавать билеты в кинотеатре. Я арендую маленькую квартиру в одном из старых зданий в центре и буду жить припеваючи». Она посвятила меня в свое видение будущего в один из редких дней, когда ветер не щипал лицо, а на небе не было и облачка. Мне нравилось, когда Лара говорила о себе: перед ней была целая жизнь, и ее расстройство, чем бы оно ни было, вполне могло быть совместимо с нормальным существованием. В этом было что-то умиротворительное – хотя бы на пару минут раствориться в чужих мечтах и забыть о том, что и у меня могли быть желания и стремления. В конце концов, ее желания и стремления казались мне более реалистичными, чем мои.
– Чем еще ты будешь заниматься, когда переедешь в город? – спросил я в ожидании услышать что-то грандиозное и почти фантастичное, что-то настолько дерзкое, что может прийти в голову лишь двадцатилетней девушке.
– Что ты имеешь в виду? – Она посмотрела на меня с недоумением и замедлила шаг.
– Ну, чего ты хочешь добиться в городе? Возможно, ты хочешь стать художником или актрисой, может, и вовсе напишешь книгу или будешь сочинять музыку, – я замолчал, но Лара все еще смотрела на меня так, будто я говорил на незнакомом ей языке, – Каковы твои большие планы, кроме маленькой квартиры и работы в кофейне? – осторожно добавил я. Ее лицо расплылось в улыбке, как будто ей потребовалось немного больше времени для того, чтобы понять суть моего вопроса.
– Ах, ты об этом, – на мгновение отведя взгляд в сторону и будто задумавшись, она ответила голосом, наполненным непринужденной уверенности, – Я не знаю, чем еще я буду заниматься, но мой грандиозный план заключается в том, чтобы просто жить. Понимаю, это может показаться глупым, но, поверь, в этом больше ценности, чем может показаться. Просто жить удается далеко не каждому.
После месяца пребывания в клинике моя жизнь приобрела новую норму. Я вставал в семь утра, завтракал и принимал лекарства, после чего шел на консультацию к доктору Варне или на групповую терапию, обедал и вновь принимал таблетки, прогуливался в парке или же читал в своей комнате, ужинал, конечно же, снова с таблетками, и затем большинство вечеров отправлялся в библиотеку, в которой больше времени проводил за разговорами с Ларой, чем за чтением. Это был каркас моей повседневности, который менялся в зависимости ото дня недели и погоды, но по большей части оставался неизменным. Его основной составляющей было не лечение или же соблюдение режима, а абсолютное отсутствие каких-либо внешних раздражителей. Никакого восторга, ярких эмоций или непредсказуемости – это было тем, что мне неизменно могла гарантировать жизнь в клинике.
Со временем я перестал испытывать проблемы со сном и все чаще засыпал при свете прикроватного торшера и с книгой на груди, едва успевая прочесть и пару страниц. Я начал слушать других людей во время терапии и даже принимал советы от доктора Варны, который посоветовал мне вести дневник и записывать каждое Твое появление и в целом делать пометки о происходящем. «Это поможет вам отслеживать собственный прогресс», – убедил меня он во время одной из наших встреч, и я решил, что, пожалуй, последую его наставлению. В другой день он поинтересовался, как я себя чувствовал, и после того, как я ограничился немногословным «как обычно», он решил удвоить мою дозу антидепрессантов, против чего я не пытался, да и не имел возможности возражать.
Я был примерным пациентом и четко следовал инструкциям, не подвергая их сомнению и не пытаясь оспорить наставления персонала. Конечно, в некоторые дни я чувствовал себя зверем, загнанным в вольер, который лишь ходил по кругу, ожидая наступления темноты и сна, но благодаря таблеткам это ощущение посещало меня все реже. К концу октября даже Лара заметила мое непривычно смиренное расположение, когда мы, по нашей неизменной традиции, проводили вечер субботы в библиотеке в полном одиночестве.
– С тобой что-то не так, – раздраженно произнесла она, громко отложив книгу на стол и даже не вложив в нее закладку.
– Что со мной не так? – тихо спросил я, и собственный голос показался мне чужим и далеким.
– С тобой больше не весело, – все с тем же раздражением сказала она. – Ты почти не разговариваешь со мной, только слушаешь, а когда говоришь, то твоя речь… она… сухая, как будто тебе на самом деле нечего сказать. – Раздражённый тон Лары сменился на что-то, в чем я был почти способен распознать обеспокоенность, но скорее дело заключалось в том, что моя компания больше не скрашивала ее одинаковые дни.
– Прости, если со мной невесело, – равнодушно произнес я, – Возможно, во мне иссяк источник веселья или что-то вроде того.
– Скорее ты позволил ему иссякнуть, – иронично огрызнулась она.
– И это тоже может быть правдой, а, может, я просто заурядный и скучный человек с психическим расстройством, – я открыл книгу и продолжил читать, ожидая продолжения, но Лара вышла из комнаты и на следующий день не подсела ко мне за стол во время завтрака.
Я не был на нее обижен, потому что понимал, что она имела в виду, и, более того, считал, что она была права. Перемены начались для меня в середине октября, когда в одну пятницу на рецепции мне сообщили, что на террасе меня ожидал посетитель. За все время каждую пятницу ко мне приезжал лишь один человек – моя мать, и я был уверен, что встречу ее, но, выйдя на улицу, столкнулся с неожиданностью. Впервые за довольное долгое время мое сердце сжалось в неловком восторге.
Она сидела на террасе в черном пальто и солнцезащитных очках несмотря на то, что погода скорее располагала к осадкам. Она курила сигарету, смотря перед собой и ссутулившись, что обычно означало, что ситуация, в которой она находилась, доставляла ей дискомфорт.
– Ты последний человек, которого я ожидал здесь увидеть. – подсев за стол, я закинул ногу на ногу и, откинувшись на деревянном стуле, направил взгляд в сторону аллеи.
– Поверь, ты ожидал этого еще меньше, чем я, – ответила моя бывшая жена, затушив недокуренную сигарету.
– В таком случае перейдем сразу к делу. – я кивнул в сторону открытой сумки, стоявшей на столе, из которой выглядывала папка с бумагами.
Я не знал, что именно ей от меня требовалось, но мы были знакомы достаточно долго для того, чтобы я предполагал, что толстые папки не относились к привычному содержимому ее сумочки. Кроме того, когда человек провозглашает встречу с вами самой большой ошибкой в своей жизни, то вам, хотите того или нет, становится предельно ясно, что он не проведёт несколько часов в машине лишь для того, чтобы поинтересоваться, как у вас дела.
– Я хочу продать квартиру, – без лишних церемоний сообщила она.
– Квартиру, в которой я живу?
– Квартиру, которая досталась мне после развода. – Она приспустила очки и оголила белоснежную улыбку, обрамленную темной помадой. – Я имею право ее продать, тем более что она вряд ли понадобится тебе в ближайшее время, если понадобится вообще.
– Вообще-то я здесь только до Рождества. – Она не отреагировала на мои слова, и немного подумав, я добавил: – Хорошо. Что мне надо подписать?
Достав из сумки бумаги и ручку, она указала мне на два места, в которых требовалась моя подпись.
– Спасибо, – равнодушно произнесла она, и, встав из-за стола, удалилась в сторону машины, своей машины, которая когда-то была нашей, чтобы побыстрее добраться до города и завершить процесс продажи ее квартиры, которая еще год назад была нашей совместной собственностью. Для любого стороннего наблюдателя ее визит мог показаться бесчувственными и жестокими, но только не для меня. Она всеми силами пыталась показать мне, насколько противно для нее было нахождение в моей компании, но вряд ли она могла поступить со мной хуже, чем я поступал с ней на протяжении нашего недолгого и несчастного брака.
Наша свадьба состоялась чуть более трех лет назад в небольшой церкви, расположенной в нескольких десятках километров от моего нынешнего местоположения. После церемонии следовало празднество, которое проходило на заднем дворе дома моих родителей. Ничего грандиозного, лишь семья и несколько близких друзей. Несмотря на скромность торжества, моя мать готовилась к нему не менее нескольких месяцев, тщательно выбирая флориста, заказывая торт и продумывая посадку гостей. К моему удивлению, все прошло весьма успешно, и гости разошлись с улыбками на лицах, а мои родители были довольны тем, что на протяжении всего вечера я вел себя предельно нормально. К тому моменту моя новоиспеченная жена еще не знала о моих странностях, и мне хотелось верить, что это помогло ей по-настоящему насладиться этим особенным днем.
Мы знали друг друга с детства, но начали общаться лишь за год до нашей свадьбы. Когда мы были детьми, она жила в доме через дорогу и, что немаловажно, наши отцы были партерами в адвокатской конторе, которую они основали еще до нашего рождения. Я был на ее днях рождения, а она на моих, несколько раз мы сидели рядом на совместных семейных обедах. Все же мы никогда не делали ничего вместе по собственной воле без настояния взрослых. Когда мы выросли, то отправился в разные университеты, после окончания которых оба выбрали свой карьерный путь: я – в финансах, она – в архитектуре. Тем не менее мы имели между собой и нечто общее, а именно то, что я в свои 29, а она в свои 31 до сих пор не имели семьи, что начинало настораживать наше окружение. Поэтому в один день наши родители решили разыграть небольшую аферу и отправили нас обоих в ресторан под предлогом семейного ужина.