Ана Чи
34 ступень

Полная версия

(Не)начало

Ощутив резкое покалывание, я опустила голову и увидела, как на моей ноге, около колена, сидел крупный комар, впившийся в меня своим тонким длинным хоботком. Я решительно подняла руку, чтобы одним движением прихлопнуть паразита, портящего этот приятный летний вечер, но что-то заставило меня остановиться, и я лишь резко пошевелила ногой. Этого оказалось достаточно для того, чтобы прогнать комара восвояси, где бы оно ни находилось.

– И вообще, все это уже неважно, а главное, я забуду об этом через десять лет. Точнее, не забуду, но все это, он, останется лишь далеким воспоминанием, которое больше не будет иметь никакого отношения к моей жизни. – Люси сидела напротив меня, поджав под себя ноги и пытаясь казаться равнодушной. Я знала, что каждый раз, когда она скрещивала руки на груди и отводила взгляд в сторону, она старалась сделать вид, что ей было все равно. Она притворялась безразличной, хотя на самом деле была обижена или испытывала грусть. В свою очередь, я прилагала все усилия для того, чтобы приободрить Люси тем, что она хотела услышать в тот момент. Я тщательно подбирала слова в надежде обнаружить то, что ей было необходимо услышать. Мои наставления были последним, в чем она нуждалась в минуты отчаяния. В конце концов, для чего еще нужны были лучшие друзья?

– Конечно, ты забудешь о нем. На карте твоей жизни он останется всего лишь размытым пятном. Знаешь, одним из тех пятен, когда случайно проливаешь чай или кофе. – Это сравнение показалось мне довольно остроумным, но я не была уверена, что не слышала его в фильме или же не вычитала в какой-нибудь книге.

– Да, через десять лет все это будет неважно, – решительно заявила Люси, опустив руки.

Шел второй час ночи, но на ее лице не было и капли усталости. В отличие от нее я была готова в любой момент лечь в постель, предвкушая, как завтра утром мне предстояла дорога домой и выполнение домашнего задания, обилие которого в этом учебном году перешло все границы. Частенько я задумывалась над тем, что учителя и родители не хотели, чтобы у нас была жизнь помимо школы и дома, как будто это должно было уберечь нас от ошибок и дать нам достойный старт в будущее. Я очень сомневалась в том, что мне в жизни пригодится знание типов почвы и логарифмы. Более того, я была абсолютно уверена, что наши вечера с Люси имели большую пользу, чем часы, потраченные на заучивание бесполезных вещей и написание сочинений, в которых не было места для выражения собственного мнения. Это могло звучать странно, но во время наших разговоров жизнь становилась немного проще и понятнее, будто нам удавалось определить собственные координаты в этом бесконечном и запутанном мире. «Порой мне кажется, что она маяк, который освещает мой путь в непроглядной темноте вселенной», – как-то отметила я в своем дневнике, но спустя считаные секунды перечеркнула написанное. Видимо, некоторым чувствам не суждено быть запечатленными на бумаге.

– Конечно, это станет неважно! – резко произнесла я и протянула руки в ее сторону, слегка погладив ее по коленям. – Нас ожидает настолько интересная жизнь, что нам некогда будет думать о шестнадцатилетних парнях, которые запутались в собственных чувствах, – уверенно добавила я.

Неделю назад Люси рассталась со своим молодым человеком, и теперь все наши темы для обсуждений тем или иным способом были связаны с данным событием. Я была не против, хоть иногда во мне и проскальзывало желание сменить тему, убедив тем самым Люси в том, что планеты не вращались вокруг него. Что уж там, и я сама немного устала говорить об одном и том же. Тем не менее каждый раз, когда меня начинали злить разговоры Люси, каждый из которых был пересказом предыдущего, я смотрела на нее, на ее грустные глаза и слегка поджатые губы, и знала, что это не было моим временем выбирать тему для обсуждений.

– У меня появилась идея, – объявила Люси, и выражение ее лица приобрело оттенок загадочности.

– Какая идея? – с любопытством спросила я, неуклюже прикрывая ладонью вырвавшийся зевок.

Одной из причин, по который мне нравилось проводить с ней время, было то, что нам никогда не было скучно. Даже в минуты отчаяния ей в голову всегда приходило что-то увлекательное. Что-то, что позволяло нам отвлечься от всего плохого, что происходило в наших жизнях.

– Давай снимем послание себе через десять лет, – сказала она отрывисто, настороженно ожидая моей реакции и немного прикусывая нижнюю губу.

– То есть послание в будущее, когда нам будет 26? – неуверенно перепросила я, хоть и знала, что ответ был очевиден.

– Да, послание нам через 10 лет! – с неугасающим энтузиазмом ответила Люси, но все еще не двигалась с места, ожидая моего ответа.

– Через 10 лет нам будет 26… 26, ты можешь себе это вообразить? – Эта мысль представлялась мне не менее безумной, чем фантастика о нашествии инопланетян. Мысль о том, что мы когда-то станем взрослыми людьми, при всей ее естественности, казалась чем-то слишком далеким и неясным, своего рода миражом.

– Что тебя смущает? – Она широко улыбнулась. – Не хочу тебя огорчать, но с каждым годом мы взрослеем, и когда-нибудь наступит время, когда нам будет 26.

Многие обвиняли Люси в ветрености, но для меня она была одним из самых серьезных людей на свете. Она могла размышлять о прошлом и будущем, не выражая и малейшего смятения, в то время как для меня было почти невообразимо представить, что когда-то мы станем на 10 лет старше. Нет, я не была глупой, просто мне было очень трудно думать о чем-то выходящем за грани того, что было здесь и сейчас.

– Просто это странно. Это странно – думать о том, что мы будем взрослыми, – неловко произнесла я.

– Сейчас нам не надо об этом думать. – Улыбка все еще не сходила с ее лица. – Сейчас нам следует лишь представить, чего мы хотим добиться в будущем. Ты за?

Я знала, что она по-настоящему этого хотела, это было слышно в ее голосе. Что мне оставалось делать? Люси была тем человеком, ради которого я была готова переступить границы собственного комфорта.

– Хорошо, – сдавшись, согласилась я, и Люси, резко встав и поцеловав меня в щеку, выбежала с балкона за камерой. Через несколько мгновений она вернулась и вновь села напротив, смотря на меня взглядом, излучающим неподдельный восторг.

– Кто начнет, ты или я?

– Как хочешь, могу начать и я, – отчасти я хотела, чтобы это как можно быстрее закончилось.

– Хорошо, давай начнешь ты. – Люси ни на секунду не отвела взгляд от камеры, скорее всего настраивая необходимый ракурс для видео. – Мы снимем это в черно-белом варианте, – утвердительно произнесла она.

– Почему в черно-белом?

– Потому что в черно-белом варианте все смотрится лучше. Плюс это придаст видео своеобразную утонченность, – она игриво улыбнулась, будто сама не верила сказанному. – Помнишь все эти старые фильмы, которые мы видели? Согласись, трудно назвать что-то бездарным, когда оно снято в черно-белом цвете, – сказала Люси, все еще не отрывая взгляд от небольшого экрана. – Тем более откуда нам знать, что будет в моде через 10 лет. Поэтому лучше ограничиться классикой.

– Я не знала, что мы претендуем на какие-то награды, – произнесла я неуверенно, но с улыбкой.

– Сейчас нет, но мы не можем ручаться за нас через 10 лет. В конце концов, возможно, к тому времени ты станешь известным режиссером и захочешь снять об этом фильм.

– Возможно. – Мой голос не мог скрыть сомнения, непрошено проносящегося в мыслях.

Я действительно хотела стать режиссером, но пока мои стремления не продвинулись дальше просмотра старых фильмов и чтения книг об истории кинематографа. Каждый раз, когда Люси напоминала мне о моей мечте, что-то внутри меня сжималось, и я начинала сомневаться в том, что когда-либо достигну намеченного. Слетая с ее губ, мои желания начинали казаться слишком реальными и от этого еще более далекими и недостижимыми.

– Готова? – Люси фиксировала камеру так, чтобы мое лицо можно было разглядеть в темноте июньской ночи. Конечно, мы могли бы снимать это в квартире при наличии света, но что-то подсказывало мне, что темнота была частью небольшого проекта моей подруги.

– Да, готова. – Я и понятия не имела, что собиралась сказать.

– Следи за моей рукой, я дам тебе сигнал. – Люси подняла руку в воздух, отсчитывая «один, два, три».

Это означало, что все последующее было частью съемки, послания нам в будущее, когда мы будем взрослыми людьми и соберемся вместе для того, чтобы посмотреть это видео. Было ли возможно то, что через 10 лет мы до сих пор будем об этом помнить? Держа камеру перед собой, свободной рукой Люси отсчитывала секунды до начала съемки, поочередно выпрямляя указательный, средний и безымянный пальцы. Увидев три пальца, я знала, что мне надо было говорить, но, как назло, из моей головы улетучились слова, а губы застыли в немом оцепенении.

– Если честно, то я даже не знаю, что сказать… – смущенно произнесла я, застенчиво отводя глаза в сторону от камеры.

– Ничего страшного, просто говори первое, что придет тебе в голову, – спокойно проинструктировала меня Люси, решив не прекращать съемку.

– Итак, какой я представляю свою жизнь через десять лет… Если честно, то у меня нет четкой картины, есть лишь определенные события, которые мне хотелось бы пережить к тому моменту… Вещи, которые мне хотелось бы увидеть…

– Например? – спросила Люси, когда ей показалось, что моя пауза слишком затянулась.

– Например, я бы хотела путешествовать. Я не говорю о том, чтобы посетить все континенты, но я бы хотела посетить Азию и Америку… Даже неважно, какую страну и город.

– Что еще? – Люси приняла на себя роль ведущего в моем монологе, но меня это ничуть не смущало, скорее наоборот.

– Я бы хотела стать режиссером и к 26 снять свой первый фильм, хотя бы короткометражку. Наверное, это звучит слишком амбициозно, но, с другой стороны… С другой стороны, почему бы и нет? Да, я определенно хотела бы снять фильм и купить себе дом где-нибудь в пригороде… Пока что не знаю, где это будет. У моего дома будет большой задний двор с беседкой, сидя в которой по вечерам я буду вдохновляться идеями для своих шедевров. – Я рассмеялась и на мгновение вновь отвела взгляд в сторону. – Еще там будет бассейн и место для того, чтобы я могла собирать гостей летними вечерами.

– Кто будет жить с тобой в твоем доме?

– Хм… Я точно хочу собаку, желательно золотистого лабрадора, – пытаясь представить свое будущее в мыслях, я отчетливо видела этот дом, вплоть до цвета стен и расположения комнат. Я воображала, как по идеально зеленой лужайке бежит моя собака, чья шелковистая шерсть переливается на солнце, но мне было очень трудно представить кого-то еще. – Я не знаю, ты можешь жить в этом доме вместе с нами, если хочешь. – Широко улыбнувшись, я спрятала голову за коленями, ожидая реакцию подруги.

– Спасибо, я это учту, – радостно произнесла она. – Но все же, если серьезно, как ты думаешь?

– Если серьезно, то логично предположить, что у меня будет семья, наверное, муж и ребенок. 26 – это же возраст для того, чтобы уже иметь семью?

В моем вопросе не было и доли иронии. Меня одолевало стойкое убеждение, что во взрослой жизни существовали свои правила, о которых мне еще предстояло узнать. Будущее представлялось марафоном, где каждый отрезок пути предполагал определённое достижение. Эта мысль порождала во мне смятение и грусть, потому что я и не догадывалась, чем же все-таки была финишная прямая и что случалось с теми, кто не был в состоянии успешно преодолеть отдельные участки пути за отведенное им время. Наверное, я могла назвать себя пессимистом. Как бы я ни старалась представить жизнь как что-то прекрасное, меня преследовала идея, что в ней, как и в любом спорте или игре, были свои победители и проигравшие, и больше всего я боялась очутиться на последнем месте.

– Думаю, что дело не столько в возрасте, сколько в том, что именно ты хочешь иметь в своей жизни, – ответ Люси был простым, но в то же время содержал глубокий смысл. Люди, которые считали ее поверхностной, скорее всего не имели возможность узнать ее ближе, или она попросту не хотела тратить время на то, чтобы впечатлить тех, кто был ей неинтересен.

– Хорошо, тогда картина моего будущего выглядит так: десять лет спустя мой фильм показывают в кинотеатрах и меня короновали как самого молодого и талантливого режиссёра современности. С прибыли от проката фильма я купила себе новый двухэтажный дом с большим задним двором. Я много путешествую, и не только по работе, но и просто так. Я могу позволить себе покупать красивые и дорогие вещи, и меня окружают талантливые и образованные люди из сферы искусства. Я не знаю, живем ли мы с моим псом сами или нет, но я точно знаю, что ты живешь в соседнем доме, и мы видимся каждый день. – С каждым словом картинка в моем воображении становилась все отчетливее, как будто я вспоминала что-то, что еще не произошло.

– Твоя очередь. – Я протянула руку и выхватила камеру, направив ее на Люси.

– Вот так, не подготовившись? – кокетливо спросила она, смотря в камеру, но, кажется, ощущая себя менее уверенно на противоположном конце видеоприцела.

– Да, в конце концов, это была твоя идея. – В моем голосе слышались нотки наигранной драматичности, как будто мне пришлось пройти непосильное испытание.

– Что ж, хорошо. – На секунду Люси задумалась, неспешно потирая ладони. – Через десять лет у меня будет семья, муж и ребенок, а, может, даже двое. Мой мужчина будет высоким, умным, добрым и, конечно же, будет хорошо зарабатывать. – Она рассмеялась. – Это обязательно, потому что я пока и понятия не имею, чем хочу заниматься в будущем, и его доход пригодится нам, если к тому времени я до сих пор не смогу определиться с карьерой. – Закончив, она сделала глубокий вдох и замолчала.

Я не знала, была ли это полная картина ее будущего, или же ей требовалось время для того, чтобы продумать остальные детали.

– Что-то еще? – осторожно спросила я.

– Должно быть что-то еще, но я не знаю, что…

– Как насчет нас? – спросила я в шутку, хоть и не могла скрыть волнение от того, каков мог быть ее ответ.

Глава -1

«Доброе утро, как многие из вас знают, меня зовут Эмма, и я веду сессии по вторникам и четвергам. Сегодня я хотела бы посвятить время групповым упражнениям, но перед этим давайте познакомимся с новичками и своей поддержкой поможем им в их пути к выздоровлению». После этого последовали неуверенные аплодисменты, и Эмма, женщина лет тридцати с огненно-рыжими волосами и слишком розовой помадой, окинула взглядом нашу небольшую группу, состоящую из девяти человек. «Пожалуйста, поднимите руку те, кто сегодня присутствует на встрече впервые». – Сказав это, она перевела взгляд на присутствующих, перебирая одного за другим, и в конечном итоге остановившись на мне. Я не поднял руку, но она продолжала пристально смотреть на меня, не оставляя мне особого выбора. Ее любезное введение казалось не более, чем формальностью, за которой стоял четкий план, не зависящий от поднятых рук и личных намерений. Я знал, что мне придется что-то сказать, и это не придавало спокойствия и уж тем более ощущения поддержки.

«Меня зовут Патрик», – тихо произнес я и тут же замолчал, смутившись от сухости и тонкости собственного голоса. Эмма все еще в упор глядела на меня, наклонившись вперед и опершись подбородком о руку, стоящую локтем на колене, прикрытом длинной шерстяной юбкой. «Я нахожусь здесь со вчерашнего дня. Мне 32 года, и я работаю менеджером по инвестициям в „Маркс-банке“», – добавил я, не зная, что именно она хотела услышать.

«Давайте вместе поприветствуем Патрика в наших рядах», – произнесла Эмма, и за ее словами последовало несколько хлопков в ладоши, которые нашли слабый отклик среди аудитории. После того, как звук неловких аплодисментов растворился в тяжелом воздухе комнаты, она продолжила: «Спасибо, Патрик. Теперь, пожалуйста, коротко расскажи нам, почему ты здесь. Конечно, если ты готов с нами этим поделиться». Что-то подсказывало мне, что я вновь был не в той позиции, в которой мог выбирать. Скорее всего фраза «если ты готов» была не более, чем вежливостью, а, может, и стандартным выражением, лишь частью истертого до дыр сценария.

«Я здесь, потому что этого желает моя семья. Мой отец тяжело болен и хочет увидеть меня в нормальном состоянии», – сказав это, я не смог сдержать ухмылку. «У меня диагностировали шизофрению, и по настоянию врачей и моих близких я должен пройти курс лечения». – Мои слова звучали, как ранее заученный текст, чем они, собственно, отчасти и являлись.

Получив программу встреч с доктором и расписание групповых терапий, я решил заранее подготовиться, хоть толком и не знал, что меня ожидало. Как минимум я мог предположить, что мне будут задавать вопрос «почему я здесь» и расспрашивать о моем диагнозе. Не надо было быть гением для того, чтобы предугадать, что подобный вопрос станет неизбежным в подобном заведении, а диагноз – моей визитной карточкой. Это было все равно, что готовиться к собеседованию на работу: каждый знал, что ему надо было быть готовым отвечать на вопросы об образовании, опыте работы и ожидании от будущей позиции и заработной платы. Отличием было лишь то, что, подготовившись к собеседованию, ты мог рассчитывать на должность, но здесь ты мог получить… что? Возможно, выздоровление, но на месте людей, сидящих рядом и напротив меня так, что вместе мы образовывали замкнутый круг, я бы особо не надеялся на столь амбициозное достижение.

«Спасибо, Патрик. Кто-то еще хочет поделиться перед тем, как мы приступим к упражнениям?» – теперь пристальный взгляд Эммы перебирал остальных… как называют людей в подобной ситуации? Пациентов? Людей, с ограниченными психическими возможностями? Психов? Поочередно переводя взгляд на каждого из присутствующих, Эмма уже собиралась встать со стула, но тут раздался тихий голос девушки, сидящей на третьем стуле вправо от меня. «Мы делаем групповые упражнения каждый вторник, но ничего не меняется». – Увидев, что Эмма обратила на нее внимание, девушка, которой не могло быть больше двадцати лет, заговорила громче, убирая сальные выбившиеся пряди черных волос за уши. «Неделя за неделей одно и то же, одно и то же, одно и то же, но ничего не меняется. Поднимите руку те, кому групповые упражнения принесли хоть какую-то пользу?»

«Лара, пожалуйста, давай не будем нарушать ход сессии», – размеренно произнесла Эмма. «Мы уже неоднократно обсуждали это с тобой и с доктором Варной. Групповые сессии и упражнения, как и прочие части программы, работают только в том случае, если пациенты позволяют им работать», – голос Эммы по-прежнему оставался спокойным, а ее слова звучали так, как будто она произнесла их не один десяток раз. Тем не менее даже длительная практика и опыт не могли скрыть ее раздражения. Не то чтобы это можно было заметить невооруженным взглядом, но мне показалось, что кожа на лице Эммы натянулась, будто она направляла все имеющиеся силы на то, чтобы не выдать собственных эмоций.

Наблюдая за Эммой, я невольно размышлял о том, могла ли карьера в психиатрии приносить ту же степень удовлетворения, какую получали доктора других направлений. Конечно, если бы Эмма решила стать хирургом, то она бы могла видеть смерть пациентов на операционном столе, а это, как ни крути, тяжелое зрелище даже для самого опытного профессионала. Хотя тут можно поспорить, что было хуже, потому что мы, психи, в любой момент могли покончить жизнь самоубийством. Кроме того, доктор, нормальный доктор для нормальных людей, мог наложить гипс на сломанную ногу и, спустя время, снять его и провозгласить пациента излеченным. Сколько раз за свою карьеру Эмма смогла посмотреть на одного из своих подопечных и решительно заявить, что его расстройства остались в прошлом?

Лара больше не произнесла ни слова, и мы приступили к упражнениям. На самом деле, это было всего одно упражнение, которое, в общем, заключалось в том, что мы должны были собраться в группы из трех человек и поочередно передавать друг другу небольшой мягкий шар зеленого цвета. При этом мы должны были делиться с остальными сначала своими страхами, а потом своими желаниями, а, точнее, желаниями, связанными с нашим пребыванием в Тихой Долине, в клинике, в которой мы находились по большей части добровольно, но это правило распространялось не на всех.

Учитывая стоимость пребывания на этом «курорте», подобный отдых могли себе позволить далеко немногие. Большинство пациентов, как и я, по крайней мере по моим предположениям, были здесь по воле матерей, мужей, дочерей и прочих членов семьи, обладающих солидным банковским счетом и свято верящих в то, что с «нашей сломанной ноги» однажды можно будет снять гипс. В данном случае нога не была лишь частью тела, все мы были ногой, ногой своей семьи, которая пока что была слишком дорога для того, чтобы ее ампутировать. В то же время мы приносили слишком большие неудобства для того, чтобы держать нас рядом, что уж и говорить о том, чтобы хвастаться нами обществу.

Людьми, оказавшимися в моей группе после тщательного разделения Эммы, были двое мужчин, оба, по моим предположениям, значительно старше меня. В суматохе, которая заполнила комнату, в которой еще минуту назад можно было услышать скрип пластиковых стульев и капли дождя, робко бьющиеся о стекла запотевших окон, я не смог расслышать их имен, но и не стал переспрашивать. Возможно, мне было неловко, а, может, попросту не было до них дела. Для себя я назвал их «Высокий мужчина с седыми усами» и «Низкий мужчина с залысиной», и я бы не удивился, если бы и они, в свою очередь, наградили меня каким-нибудь незамысловатым прозвищем, отвечающим моему внешнему виду. Я мог лишь догадываться, каким бы оно могло быть. Я выглядел настолько неприметно, что мне бы было трудно подобрать кличку исходя из внешности. Стандартный средний рост, телосложение, которое нельзя было назвать ни худощавым, ни полным, черты лица, не отпугивающие уродливостью, но и не манящие особой привлекательностью, – таковы были мои основные характеристики. Я был самого что ни на есть ординарного вида, и ничуть не расстраивался по этому поводу. Хотя, возможно, я недооценивал силу их воображения.

Следующие пятнадцать минут мы занимались тем, что поочередно передавали друг другу шар, следуя инструкциям Эммы, которая неспешно прохаживалась по комнате, ненадолго останавливаясь у каждой группы и слушая, как мы рассказывали друг другу о наших страхах и надеждах на исцеление. Хотя «исцеление», скорее всего, не было правильным словом, потому что оно не входило в словарь Тихой Долины. Еще при первой консультации неделю назад доктор Варна сообщил мне и моей семье, сопровождающей меня во время нашей небольшой экскурсии, что исцеление было ложным концептом, когда речь заходила о психических расстройствах. Данное слово вселяло ложную надежду на то, что в один день болезнь могла испариться, как будто ее никогда и не было, но в реальности этот сценарий был сродни научной фантастике.

Помимо словаря, у Тихой Долины, как и у любого серьезного учреждения, имелся официальный логотип. На мой взгляд, он довольно резко противоречил философии клиники. Он изображал небольшой остров, то ли посреди моря, то ли океана, на котором возвышалась гора. Пробивающийся из земли росток или что-то в этом духе казалось мне более приемлемым. В моей голове образ горы на одиноком острове не вязался с идеей, что успеха можно было добиться исключительно с помощью собственных стараний. Разве гора прилагала усилия для того, чтобы как можно больше возвышаться над землей? Впрочем, насколько мне было известно, и росток не пробивался сквозь почву потому, что это было его осознанным намерением. Все живое в природе просто проживало свой цикл, не тронутое какими-либо усилиями и стремлением измениться или стать лучше. Все было в точности так, как должно было быть, но, видимо, такие индивидуумы, как я, относились к исключению. Конечно, если хорошенько подумать, то, возможно, идея заключалась в том, что мы должны были вскарабкаться на гору. Подножие могло быть отправной точкой, а ее вершина – конечной целью, своего рода символом выздоровления. В таком случае почему гора находилась на отрезанном от цивилизации острове? Был ли каждый из нас отдельным островом в бушующем мире, полным штормов и непредсказуемости? Самые очевидные для большинства вещи порой представлялись мне неразрешимой загадкой.

«Это не тот случай, когда стоит оставлять судьбу человека на волю случая», – заявил доктор Варна, когда мы прогуливались по небольшому парку, прилегающему к территории клиники. Тогда я был всего лишь посетителем, который в любое время мог покинуть заведение. Конечно, я мог сделать это и сейчас – направиться к доктору и заявить, что далее не желал проходить лечение, заполнить пару бумаг на рецепции и, попросив рецепциониста вызвать мне такси, отправиться в город, в свою квартиру неподалеку от центра и постараться забыть о том, что я был добровольно госпитализирован. Шел лишь второй день моего лечения, но я уже неоднократно рассматривал возможность данного действия. От этого меня отделяло завещание моего отца, чувство, что я бы предал собственную семью, и взгляд моей сестры, который я до сих пор видел каждый раз, закрывая глаза перед сном.

«Я боюсь умереть безумным», – сказал Высокий мужчина с седыми усами. «Я боюсь, что моя жена со мной разведется», – поделился Низкий мужчина с залысиной. Затем наступила моя очередь для откровений. Сжимая шар в ладони, я решил, что первая мысль, пришедшая мне в голову, была самой верной. «Я боюсь, что со мной действительно что-то не так», – тихо произнёс я.

– Что ты имеешь в виду? – недовольно буркнул Высокий мужчина. – Мы здесь, а значит, с нами что-то не так.

– Возможно, это правда, – неуверенно согласился я, – Но я не считаю себя безумным.

– А кем ты себя считаешь? – поинтересовался Низкий мужчина, недоверчиво глядя на меня исподлобья.

– Я думаю, что я лишь человек, который запутался, но я определённо не считаю себя психом. По-вашему, псих бы смог закончить один из лучших университетов страны с отличием и распоряжаться многомиллионными инвестициями? – Я ждал их ответа, поочередно переводя взгляд с одного на другого. – И я думаю, что нет, – триумфально заявил я, разведя руки в стороны и бросив шар сторону Высокого мужчины.

– У всех нас были жизни, и не самые плохие, – многозначительно заявил Высокий мужчина. – Не думай, что ты один добился чего-то там снаружи. – Его слова заставили меня почувствовать себя так, будто я находился в тюрьме, и плотный комок засел у меня горле, вынуждая отойти к небольшому столу около двери и налить стакан воды. «Там снаружи», – повторилось эхом в моих мыслях.

– Да, и у многих все еще есть жизнь, – добавил Низкий мужчина, который, скорее всего, промолчал бы, если бы его соратник не вступил со мной в диалог.

– Я не говорю, что жизнь за пределами… этого… была и есть только у меня. Я просто считаю, что мои проблемы находятся в немного другой сфере.

Сказав это, я увидел приближающуюся фигуру Эммы и резко перевел тему.

– Итак, что насчет того, чего бы мы хотели достичь за время нашего нахождения в Тихой Долине. – Моя улыбка была настолько натянутой, что даже ребенок смог бы распознать скрывающееся за ней притворство. Стоя за нашими спинами, Эмма лишь одобрительно улыбалась, а, точнее, поднимала уголки губ, потому что остальные части ее лица оставались неподвижны.

Как оказалось, Высокий мужчина надеялся, что сможет поправиться ко дню выпуска своего внука из университета, который был запланирован на май следующего года. Низкий мужчина был более оптимистичен в своих прогнозах и рассчитывал вернуться к своей жене уже к Рождеству. Я же промямлил что-то вроде «сейчас трудно сказать, чего именно я хочу от лечения и пока что не знаю, когда смогу вернуться к своей семье», что, кажется, удовлетворило Эмму. Завершив свою небольшую фальшивую речь, я ощутил непреодолимую сонливость, словно был не в состоянии держать глаза открытыми, да и вообще находиться в вертикальном положении. Вспомнив о том, что утром я получил щедрую порцию лекарств, я решил поддаться этому дурманящему чувству. Извинившись перед Эммой, я вышел в коридор, неуверенными шагами направляясь к своей кровати, находившейся в одной из множества комнат в левом крыле одноэтажного, но довольно большого особняка, выглядевшего подозрительно хорошо для того, чтобы быть психиатрической лечебницей.

«Как прошел твой день?» – Ты застала меня врасплох, пока я готовился ко сну, расправляя кровать, которая за время моего отсутствия была аккуратно заправлена горничной. Твой голос звучал спокойно, что было приятным изменением. Я уже и не мог вспомнить, когда мы в последний раз разговаривали просто так, без причины, а не потому, что я упорно пытался разрушить собственную жизнь.

– Ничего особенного, обычные будни психопата. – Мой ответ показался мне весьма остроумным.

– Мне определенно нравится твое расположение духа.

– А я определенно рад, что Ты решила порадовать меня своим появлением. – Лежа в кровати, я все же решил, что, несмотря на обстоятельства, этот день проходил гораздо лучше моих ожиданий.

Ты ничего не ответила, но я знал, что Ты все еще была рядом. Я всегда ощущал Твое присутствие, даже если Ты не говорила ни слова. Не то чтобы в комнате становилось холоднее или вдруг начинали мигать электрические лампочки. Нет, с Твоим появлением не были связаны никакие внешние изменения, но мое сердце начинало биться немного чаще.

– Что Ты думаешь обо всем этом? О моем нахождении здесь… – я осторожно подбирал слова, хоть и знал, что Ты не была обидчива.

– Важно то, что об этом думаешь ты.

Это был глупый вопрос с моей стороны. Конечно, Ты бы не сказала мне, что это было правильно или нет, потому что для Тебя все происходящее было вне подобных категорий. «Ничто не хорошо и ничто не плохо», – как-то давно сказала Ты, но я все же считал, что подобная мудрость была едва ли применима в практичной жизни.

– Я не знаю, что я об этом думаю. Все твердят мне, что я болен, и вот я здесь, в психиатрической клинике, говорю с Тобой. Что же мне стоит думать по этому поводу?

– Возможно, ты здесь именно поэтому. – Твой голос начинал отдаляться, превращаясь в бархатный шепот, и я знал, что вскоре Ты меня покинешь.

– Я не понимаю, что Ты имеешь в виду.

– Возможно, ты здесь для того, чтобы понять, кто ты.

***

Когда я проснулся, мне потребовалось некоторое время для того, чтобы сообразить, где я очутился. Комната, в которой я находился, не была похожа на часть психиатрической клиники, нарочито напоминая самый обычный номер любого заурядного отеля, в которых мне доводилось останавливаться во время рабочих поездок. Вместо пустых белых стен и постели с матрасом из стальных пружин, я проснулся на просторной кровати под пуховым одеялом, заправленным в пододеяльник светло-зеленого, почти мятного цвета. На стене напротив меня висела картина, изображающая пейзаж деревушки, как мне показалось, находящейся где-то на юге Франции, а под ней располагался массивный письменный стол из красного дерева. Хоть он и отличался по стилю от платяного шкафа, но все же выглядел так, как будто мог быть частью приличной спальной или гостиной. Этот стол мог быть частью любой спальной или гостиной любого нормального дома, но никак не психиатрической лечебницы. Сонно осматривая свое новое убежище, едва освещенное отголосками уличных фонарей, я поймал себя на странном ощущении. Тревога, колющая изнутри, заставила меня усомниться в собственной удаче, нашептывая, что под фасадом нормальности могло скрываться что-то более бесчеловечное, чем впивающиеся в спину пружины и решетки на окнах.