Амор Тоулз
Шоссе Линкольна

Сестра Агнесса пристально смотрела на Эммета, и он чувствовал, что ерзает на стуле.

Эммет никогда не любил пастырей. В половине случаев казалось, что проповедник хочет впарить тебе то, что тебе не нужно, а еще в половине – впаривает то, что у тебя и так уже есть. Но сестра Агнесса как-то особенно его нервировала.

– Ты обратил внимание на окно у меня за спиной? – спросила она.

– Да.

Она кивнула и бережно закрыла книгу Билли.

– Когда я приехала сюда в тысяча девятьсот сорок втором году, я почувствовала, что этот витраж действует на меня каким-то таинственным образом. Что-то в нем захватило меня, но я не могла понять, что именно. После обеда, когда все затихало, я иногда садилась здесь с чашкой кофе – примерно там, где ты сидишь, – и смотрела на него, вглядывалась. И однажды я поняла, почему он на меня так действует. Это разница в выражении лиц апостолов и детей.

Сестра Агнесса повернулась и посмотрела на окно. Эммет тоже посмотрел, почти неохотно.

– Если присмотреться к лицам апостолов, ты заметишь, что они весьма скептически относятся к тому, что им открылось. «Ясно, – думают они про себя, – это, наверное, какой-то обман или галлюцинация: мы же своими глазами видели Его смерть на кресте и своими руками отнесли Его тело в пещеру». Но если посмотришь на лица детей, в них нет и намека на скепсис. Они смотрят на это чудо с благоговением и удивлением, да, но без недоверия.

Эммет понимал, что намерения у сестры Агнессы самые лучшие. И учитывая, что ей седьмой десяток и что она посвятила себя не только службе Церкви, но и службе сиротам, Эммет понимал, что ее рассказ заслуживает полного внимания. Но, пока она рассказывала, он успел заметить, что желтые, красные и голубые пятна света от витража переместились со стены на стол, свидетельствуя о перемещении солнца и потере еще одного часа.

* * *

– … Потом он пошел наверх с сумкой Эммета и разбил окно на кухонной двери!

Как и мальчики из сиротского дома, Билли взволнованно описывал утренние события, а Салли тем временем маневрировала на загруженной дороге.

– Он разбил окно?

– Потому что дверь была заперта! А в кухне он набрал ложек и понес наверх в спальню.

– Зачем он набрал ложек?

– А ложки затем, что принес им клубничное варенье!

Салли посмотрела на Билли с изумлением.

– Он дал им банку моего клубничного варенья?

– Нет, – сказал Билли. – Он дал им шесть. Эммет, ты ведь так сказал?

Оба повернулись к Эммету, смотревшему в окно.

– В общем, так, – ответил он, не обернувшись.

– Не понимаю, – вполголоса произнесла Салли.

Она наклонилась к рулю и прибавила скорость, чтобы обогнать легковую машину.

– Я дала ему как раз шесть банок. Ему могло хватить до Рождества. Почему он отдал все чужой компании?

– Потому что они сироты, – объяснил Билли.

Салли подумала.

– Да, конечно. Ты прав, Билли. Ты совершенно прав. Потому что они сироты.

Салли кивнула, одобряя логику Билли и отзывчивость Дачеса, а Эммет отметил про себя, что она была гораздо больше возмущена потерей своего варенья, чем похищением его машины.

– Вот он, – Эммет показал на здание вокзала.

Салли развернулась перед носом «шевроле». Когда пикап остановился, все трое вылезли из кабины. Эммет смотрел на вход на вокзал, а Билли сразу подошел к кузову, взял свой вещмешок и стал надевать.

Увидев это, Салли сначала удивилась, а потом, прищурив глаза, негодующе обратилась к Эммету:

– Ты еще не сказал? – чуть слышно спросила она. – Не рассчитывай, что я этим займусь!

Эммет отвел брата в сторонку.

– Билли, ты не надевай сейчас мешок.

– Да ничего, – сказал Билли, подтягивая лямки. – Сниму, когда сядем в поезд.

Эммет присел на корточки.

– Билли, ты не поедешь на поезде.

– Как это? Почему я не поеду на поезде?

– Разумнее тебе остаться у Салли, пока я съезжу за машиной. Я заберу ее и сразу вернусь за тобой в Морген. Это какие-нибудь два-три дня.

Но пока Эммет это объяснял, Билли все время мотал головой.

– Нет, – сказал он. – Нет, я не могу вернуться к Салли. Мы уже уехали из Моргена и едем в Сан-Франциско.

– Это так, Билли. Мы едем в Сан-Франциско. Но сейчас наша машина едет в Нью-Йорк.

При этих словах глаза у Билли широко раскрылись: его осенило.

– Шоссе Линкольна и начинается же в Нью-Йорке. Мы приедем на поезде, найдем «студебекер» и можем поехать на Таймс-сквер и начать наше путешествие оттуда.

Эммет посмотрел на Салли, ища поддержки.

Она подошла к Билли и положила руку ему на плечо.

– Билли, – начала она серьезнейшим тоном, – ты совершенно прав.

Эммет закрыл глаза.

Теперь он ее отвел в сторонку.

– Салли, – начал он, но она его перебила.

– Эммет, ты же знаешь: я буду только рада подержать у себя Билли еще три дня. Видит бог, я с радостью подержала бы его хоть три года. Но он уже пятнадцать месяцев ждал, когда ты вернешься из Салины. И за это время лишился отца и дома. Теперь его место – рядом с тобой, и он это понимает. И, наверное, думает, что ты тоже должен это понимать.

Сейчас Эммет понимал одно: надо ехать в Нью-Йорк, как можно скорее отыскать Дачеса, а присутствие Билли этой задачи не облегчит.

Но в одном отношении Билли был прав. Они покинули Морген. Похоронив отца и собрав вещи, они оставили эту часть жизни позади. Что бы ни случилось дальше, утешением может служить то, что им не надо возвращаться.

Эммет повернулся к брату.

– Ладно, Билли. Поедем в Нью-Йорк вместе.

Билли кивнул в подтверждение того, что это разумно.

Подождав, когда Билли подтянет лямки вещмешка, Салли обняла его и напомнила, чтобы он хорошо себя вел и слушался брата. Эммета она не обняла и села в кабину. Но, включив зажигание, поманила его к окну.

– Еще одно, – сказала она.

– Что?

– Если хочешь ловить свою машину в Нью-Йорке, это твое дело. Но я не хочу неделями просыпаться по ночам от беспокойства. Поэтому через несколько дней позвони мне и скажи, что вы целы.

Эммет стал было объяснять, что просьба Салли трудновыполнима – они будут заняты поисками машины, не знают, где остановятся и смогут ли добраться до телефона…

– Кажется, ты без труда нашел способ позвонить мне в семь часов утра, чтобы я бросила все дела и мчалась в Льюис. Не сомневаюсь, что в таком большом городе, как Нью-Йорк, ты сможешь найти еще один телефон и время, чтобы позвонить мне.

– Хорошо, – сказал Эммет. – Я позвоню.

– Хорошо, – сказала Салли. – Когда?

– Что «когда»?

– Когда позвонишь?

– Салли, я не знаю даже…

– Значит, в пятницу. Позвонишь мне в пятницу, в два тридцать.

Не дожидаясь ответа, Салли тронулась, отъехала от вокзала и остановилась, дожидаясь просвета в потоке машин.

Утром, когда они готовились выехать из сиротского дома, сестра Агнесса подарила Билли медальон на цепочке, сказав, что это святой Христофор, покровитель путешественников. Потом она повернулась к Эммету – он слегка испугался, что она и ему подарит медальон. Но она сказала только, что хочет кое о чем его спросить, а перед этим расскажет одну историю: историю о том, как оказался на ее попечении Дачес.

Однажды летом сорок четвертого года, сказала она, появился мужчина лет пятидесяти, а с ним тощий мальчик восьми лет. Оставшись с сестрой Агнессой наедине в ее кабинете, он объяснил, что его брат и невестка погибли в автомобильной катастрофе и он единственный живой родственник мальчика. И конечно, хочет воспитывать ребенка, тем более в таком восприимчивом возрасте, но он армейский офицер, в конце недели должен отправиться во Францию и не знает, когда вернется с войны – и вернется ли…

– Я не поверила ни единому его слову. Не говоря уже о том, что его растрепанная шевелюра не вязалась с офицерской должностью, а на пассажирском месте в его открытой машине сидела миловидная девица. Ясно было, что он отец мальчика. Но разбираться с двуличными, бессовестными людьми – не моя работа. Мое дело – заботиться о благополучии брошенных детей. И можешь не сомневаться, Эммет, маленького Дэниела бросили. Да, через два года отец появился, чтобы забрать Дэниела, когда это стало ему удобно, но мальчик этого не ожидал. Большинство наших мальчиков действительно сироты. У кого-то оба родителя умерли от гриппа, или погибли в пожаре, или мать умерла родами, а отец убит в Нормандии. И это ужасное испытание для таких детей, которые вырастают, не зная родительской любви. Но представь себе: осиротеть не из-за несчастья, а по предпочтению твоего отца, решившего, что ты стал помехой.

Сестра Агнесса помолчала, чтобы Эммет вдумался в ее слова.

– Не сомневаюсь, ты сердишься на Дэниела за то, что он бесцеремонно обошелся с твоей машиной. Но мы оба знаем, что в нем есть доброта, врожденная доброта, которая не могла вполне развиться. В этот критический период жизни больше всего ему нужен верный друг, который встанет рядом, убережет от безрассудств, поможет найти путь к исполнению его христианского долга.

– Сестра, вы сказали, что хотите меня о чем-то спросить. Не сказали, что хотите попросить о чем-то.

Монахиня посмотрела на Эммета и улыбнулась.

– Ты совершенно прав, Эммет. Я не спрашиваю тебя об этом. Я об этом прошу.

– Мне уже есть за кем присмотреть. Он родной мне по крови и тоже сирота.

Она посмотрела на Билли с растроганной улыбкой, но затем с прежней настойчивостью обратилась к Эммету.

– Эммет, ты считаешь себя христианином?

– Я не хожу в церковь.

– Но христианином себя считаешь?

– Так меня воспитали.

– Тогда ты, наверное, знаешь притчу о добром самарянине.

– Да, сестра Агнесса, я знаю притчу. И знаю, что хороший христианин помогает человеку в нужде.

– Да, Эммет. Добрый христианин проявляет сострадание к тем, кому трудно. Это важная часть смысла притчи. Но так же важно, говорит Иисус, что мы не всегда можем выбирать, к кому надо проявить милосердие.

Перед рассветом, отъехав от дома и повернув на дорогу, Эммет думал, что они с Билли ничем не обременены – ни долгами, ни обязательствами – и начинают жизнь сызнова. А теперь, отъехав всего на шестьдесят миль от дома – и не в ту сторону, – он за два часа дал два обещания.

Когда в потоке машин образовался просвет и Салли повернула налево от вокзала, Эммет думал, что она обернется и помашет рукой. Но она только пригнулась к рулю и прибавила газу. С громким хлопком пикап помчался на запад; Салли даже не оглянулась.

И только когда машина скрылась из виду, Эммет вспомнил, что у него нет денег.

Дачес

КАКОЙ ДЕНЬ, КАКОЙ ДЕНЬ, какой день!

Пусть машина Эммета была не самой ходкой, но солнце было высоко, небо голубое, и у всех встречных на лице улыбка.

После Льюиса на первых полутораста милях встречалось больше элеваторов, чем людей. И в большинстве городов по пути, словно по декрету, всего было по одному: один кинотеатр, один ресторан, одно кладбище и один сберегательный банк – и, судя по всему, одно представление о правильном и неправильном.

Но для большинства людей неважно, где они живут. Когда они утром встают, они не рассчитывают изменить мир. Они хотят чашку кофе и тост, восемь часов отработать и завершить день бутылкой пива перед телевизором. Так, более или менее, они ведут себя и в Атланте, Джорджия, и в Номе, Аляска. И если большинству людей все равно, где они живут, им тем более все равно, куда они едут.

Этим и прелестно шоссе Линкольна.

Когда видишь шоссе на карте, кажется, что этот Фишер, про которого рассказывал Билли, – что он взял линейку и провел линию через всю страну, через горы, через реки – наплевать. При этом он, наверное, думал, что прокладывает необходимый путь для перемещения товаров и идей от моря и до синего моря во исполнение «предначертанного судьбой». Но у всех встречных вид был такой, как будто они довольны бесцельностью своего перемещения. «Пусть дорога тебя встретит», – говорят ирландцы, и оно встречало неустрашимых путников – шоссе Линкольна. Встречало каждого из них, ехали они на восток или на запад, или колесили по кругу.

– Какой молодец Эммет, что одолжил нам машину, – сказал Вулли.

– Он молодец, одолжил.

Вулли улыбнулся и наморщил лоб, как Билли.

– Как думаешь, им сложно было добраться домой?

– Нет, – сказал я. – Уверен, что Салли примчалась на своем пикапе, и все трое уже в кухне, едят печенье и желе.

– Ты хотел сказать: печенье и варенье.

– Именно.

Меня немного огорчало, что Эммету пришлось ехать в Льюис и обратно. Если бы я знал, что он оставляет ключи на козырьке, то избавил бы его от этой поездки.

Самое интересное – что когда мы отъезжали от дома Эммета, у меня не было в планах угонять его машину. Я собирался уехать на автобусе. А чем плохо? В автобусе можешь сесть сзади и отдыхать. Можешь поспать или поболтать через проход с торговцем обувными кожами. Но перед самым поворотом на Омаху Билли зажужжал про шоссе Линкольна, и не успели оглянуться, как очутились на окраине Льюиса. Потом, когда я вышел из «Святого Ника», «студебекер» стоит у бордюра, ключ в замке зажигания, на водительском месте – никого. Как будто Эммет и Билли прямо так запланировали. Или Господь. В общем, судьба заявляла о себе громко и ясно – хотя Эммету придется ехать восвояси.

– Приятно знать, – сказал я Вулли, – если сохраним темп, будем в Нью-Йорке утром в среду. Навестим моего папашу, рванем на дачу и вернемся с долей Эммета, пока он по нам не соскучился. А учитывая размер дома, какой вы с Билли сочинили, думаю, Эммет будет рад иметь чуть больше капусты, когда приедет в Сан-Франциско.

Вулли улыбнулся при упоминании проекта Билли.

– Что касается нашего темпа, – сказал я, – как думаешь, когда мы будем в Чикаго?

Улыбка сошла с лица Вулли.

В отсутствие Билли обязанности штурмана я возложил на него. Свою карту Билли нам не давал, нам пришлось купить другую (конечно, на заправке «Филипс 66»). И точно как Билли, Вулли аккуратно прочертил черной линией наш маршрут по шоссе Линкольна до самого Нью-Йорка. Но когда мы выехали, он повел себя так, будто ему не терпелось убрать карту в бардачок.

– Хочешь, я посчитаю расстояние? – спросил он, словно ждал плохого.

– Вот что я тебе скажу: забудь ты про Чикаго да поищи по радио чего-нибудь послушать.

И сразу улыбка его вернулась.

Видимо, приемник был настроен на любимую станцию Эммета, но сигнал ее затух еще где-то в Небраске. Поэтому, когда Вулли включил приемник, послышался только атмосферный шум.

Несколько секунд Вулли вслушивался, словно хотел понять, какого происхождения этот шум. Но как только он стал поворачивать ручку настройки, мне открылся еще один его скрытый талант – как талант кулинара или проектировщика. Вулли не крутил ручку в поисках сильной станции. Он действовал как взломщик сейфов. Прищурясь, высунув кончик языка, он медленно вел оранжевую стрелку по шкале, ловя первое слабое появление сигнала. Потом еще медленнее подстраивался, пока сигнал набирал чистоту и звучность, и наконец останавливался на пике приема.

Первой ему попалась станция с музыкой кантри. Играли песню про ковбоя, потерявшего не то свою любимую, не то лошадь. Я не успел понять, кого – Вулли двинулся дальше. Потом была сводка об урожае, потом пламенная проповедь баптистского священника, потом отрывок Бетховена, сильно приглаженный. Когда он не остановился даже на «Ш-бум, ш-бум», я уже засомневался, что в эфире есть что-нибудь для него подходящее. Но когда он дошел до 1540 килогерц, там только что началась реклама хлопьев для завтрака. Вулли отпустил ручку и смотрел на приемник с таким вниманием, какое уделяешь разве что врачу или гадалке.

Как же он любил рекламу. За следующую сотню миль мы прослушали их, наверное, полсотни. Чего угодно – «кадиллака» купе де Вилль может, или новых бюстгальтеров «Плейтекс». Все равно, чего. Вулли покупать не собирался. Его очаровывала драма.

В начале рекламы Вулли сосредоточенно слушал актера или актрису, излагающих свою дилемму. Типа: недостаточно освежающий вкус их ментоловых сигарет или зелень от травы на штанишках ребенка. По лицу Вулли было видно, что он не только разделяет их огорчение, но и подозревает, что все поиски счастья обречены на неудачу. Но как только эти омраченные души решали попробовать новый сорт того или сего, лицо у Вулли светлело, а когда выяснялось, что названный продукт не только избавляет от досадных комков в пюре, но и от таковых же в жизни, Вулли улыбался радостно и умиротворенно.

В нескольких милях к западу от Эймса, в Айове, Вулли напал на рекламу, где мать семейства вдруг выясняет, что трое ее детей привели на ужин по гостю каждый. Услышав о такой неприятности, Вулли охает. Но тут по мановению волшебной палочки появляется сам шеф Боярди в своем пышном белом колпаке и с еще более пышным выговором. Еще один взмах палочки, и на столе шесть консервных банок спагетти с мясным соусом спасают положение: мальчики набрасываются на еду.

– До чего вкусно, наверное, – вздохнул Вулли.

– Вкусно? – с отвращением повторил я. – Это же консервы.

– Я понимаю. Но ведь удивительно.

– Удивительно или нет – но что это за ужин по-итальянски?

Вулли повернулся ко мне с искренним недоумением.

– А какой должен быть ужин по-итальянски?

Ох, с чего же начать.

– Ты когда-нибудь слышал о «Лионелло»? – спросил я. – В Восточном Гарлеме?

– По-моему, нет.

– Тогда подсаживайся к столу.

Вулли весь обратился в слух.

– «Лионелло», – начал я, – это итальянский ресторанчик – десять кабинетиков, десять столов и бар. Диваны обиты красной кожей, на столах красно-белые скатерти, из музыкального автомата – Синатра, все, как ты и ожидал. Единственная загвоздка в том, что, если ты пришел с улицы в четверг вечером и попросил стол, тебя не посадят ужинать – даже если там пусто.

Вулли оживился – он обожал головоломки.

– Почему тебя не посадят ужинать?

– А почему тебя не посадят, Вулли, – потому что все столы заняты.

– Но ты же сказал, там пусто.

– Так и есть.

– Тогда как же они заняты?

– Ах, мой друг, в том-то и штука. Понимаешь, у Лионелло устроено так, что все столы зарезервированы навсегда. Если ты постоянный клиент у Лионелло, то можешь получить столик на четверых около музыкального автомата в любую субботу в восемь. И ты платишь за этот столик каждую субботу вечером, все равно, пришел ты или нет. И больше никто за него сесть не может.

Я посмотрел на Вулли.

– Ты понимаешь меня?

– Я понимаю тебя, – сказал он.

И я видел, что понимает.

– Скажем, сам ты не клиент «Лионелло», но, к счастью, у тебя есть друг, клиент, и он разрешил тебе воспользоваться его столом, когда уезжает из города. И вот суббота в разгаре, ты надеваешь лучшие шмотки и отправляешься в Гарлем с тремя друзьями.

– Ну, как с тобой, Билли и Эмметом.

– Точно. Со мной, Билли и Эмметом. Вот мы сели, заказали напитки, а меню можешь не просить.

– Почему?

– Потому что у Лионелло их нет.

Тут я Вулли сильно озадачил. Тут он рот открыл еще шире, чем при рекламе шефа Боярди.

– Дачес, как ты можешь заказать обед без меню?

– У Лионелло, – стал объяснять я, – когда ты сел за стол и заказал напитки, официант подтаскивает стул к твоему столу, поворачивает его спинкой к вам, садится, кладет на спинку руки и перечисляет, что они сегодня подают. «Добро пожаловать к Лионелло, – говорит он. – Сегодня у нас закуски: фаршированные артишоки, моллюски маринара, моллюски ореганата и жареные кальмары. Горячие блюда: лингвини с моллюсками, спагетти карбонара и пенне болоньезе. И главное блюдо: курица по-охотничьи, телячьи котлеты, телятина по-милански и оссобуко – на мозговой косточке.

Я взглянул на моего штурмана.

– Вижу по твоему лицу, что ты несколько ошеломлен таким разнообразием. Но не волнуйся, Вулли. Потому что единственное блюдо, которое ты должен заказать у Лионелло, – как раз его официант не назвал: феттучини мио аморе, фирменное блюдо заведения. Свежесваренная паста в соусе из томатов, бекона, карамелизованного лука со щепоткой красного перца.

– Но почему официант его не назвал? Если это – фирменное блюдо ресторана?

– Именно потому не назвал, что это их фирменное блюдо. Феттучине мио аморе. Или ты сам знаешь о нем, чтобы заказать, или ты его не заслуживаешь.

По улыбке Вулли я видел, что он наслаждается вечером у Лионелло.

– У твоего отца был свой столик у Лионелло?

Я рассмеялся.

– Нет, Вулли. У моего папаши нигде не было столика. Но шесть роскошных месяцев он был метрдотелем, и мне позволяли сколько угодно торчать на кухне, только не мешать.

Я хотел рассказать Вулли о Лу, шефе, но тут нас обогнал грузовик, и шофер погрозил мне кулаком.

В другой раз я показал бы ему шиш и уже собрался, но тут заметил, что, увлекшись своим рассказом, сбавил скорость до тридцати. Неудивительно, что шофер разозлился.

Но когда нажал на газ, оранжевая стрелка на спидометре сползла с двадцати пяти на двадцать. Я дожал педаль до пола – скорость упала до пятнадцати, тогда я свернул на обочину, и машина встала.

Я выключил и включил зажигание, досчитал до трех и нажал стартер – никакого эффекта.

– Чертов «студебекер», – пробормотал я. – Наверное, сел аккумулятор. Но тут же сообразил: радио работает, значит, дело в другом. Может быть, свечи?..

– У нас кончился бензин? – спросил Вулли.

Я посмотрел на Вулли, потом на указатель уровня топлива. Стрелка, тоже оранжевая, стояла на нуле.

– Кажется, так, Вулли. Кажется, так.

Нам повезло в том, что мы еще не выехали за пределы города – Эймса, и впереди я видел красного крылатого коня – заправку «Мобил». Я сунул руку в карман и выгреб мелочь, найденную в бюро мистера Уотсона. После гамбургера и мороженого, купленных в Моргене, от нее осталось семь центов.

– Вулли, у тебя случайно не найдется денег?

– Денег? – повторил он.

«Почему это, – подумал я, – люди из денежной семьи всегда произносят это слово так, как будто оно на иностранном языке?»

Я вышел из машины и посмотрел на дорогу, в одну сторону и в другую. На другой стороне улицы в кафе уже собирались люди к обеду. Дальше была прачечная-автомат, перед ней на стоянке две машины. Но за ней – винный магазин, кажется, еще не открывшийся.

В Нью-Йорке уважающий себя хозяин винного магазина не оставит там деньги на ночь. Но мы были не в Нью-Йорке. Мы были в глубинке, здесь большинство людей, читая «На Бога уповаем» на долларовой купюре, понимают эти слова буквально. А в случае, если денег нет в кассе, я подумал, что стащу ящик виски и предложу заправщику несколько бутылок, чтобы залил мне бак.

Одна проблема: как туда влезть?

– Дай мне ключи, а?

Вулли наклонился, вынул ключ из зажигания и подал мне в окно.

– Спасибо, – сказал я и пошел к багажнику.

– Дачес?

– Что, Вулли?

– Как думаешь, можно мне…? Думаешь, можно сейчас…?

Вообще я в чужие привычки не вмешиваюсь. Хочешь встать с ранья, идти на службу в церковь – встань и иди; хочешь спать до полудня во вчерашней одежде – спи до полудня во вчерашней одежде. Но учитывая, что у Вулли осталось уже мало пузырьков с лекарством, а мне нужен штурман, я еще раньше попросил его воздержаться от утренней дозы.

Я еще раз посмотрел на винный. Я не представлял себе, сколько времени мне потребуется, чтобы влезть и выйти. Так что, может, и неплохо, если Вулли побудет наедине со своими мыслями.

– Ладно, – сказал я. – Но ограничься парой капель.

Он уже потянулся к бардачку, когда я шел к багажнику. Открыл багажник и невольно улыбнулся. Когда Билли сказал, что они с Эмметом отправляются в Калифорнию с тем, что влезло в их рюкзаки, я подумал, что он выразился фигурально. Но ничего фигурального тут не было. Был рюкзак, действительно. Я отодвинул его и поднял войлок с запасного колеса. Рядом с шиной лежал домкрат и рычаг. Рычаг был тонковат, но если им можно поднять «студебекер», подумал я, то и деревянную дверь осилит.

Я взял рычаг в левую руку, а правой стал укладывать на место войлок. И тут-то я увидел: из-под черной шины выглядывал уголок бумаги, белый, как ангельское крыло.