Амор Тоулз
Шоссе Линкольна

Полная версия

Моим брату Стокли и сестре Кимбро

 
Вечер на равнине,
Тучной, хмурой и всегда безмолвной;
Мили свежевспаханной земли,
Тяжелой, черной, полной сил, суровой;
Пшеница и овсюг,
Труженицы-лошади, усталые мужчины;
Пустынные дороги,
Печально зарево заката гаснет,
И вечно неотзывчивое небо,
И среди этого всего – юность…
 

Уилла Кэсер «О, пионеры!»

Amor Towles

THE LINCOLN HIGHWAY

Copyright (c) 2021 by Cetology, Inc.

© Голышев В., перевод на русский язык, 2022

© Сизова М., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Десять

Эммет

Двенадцатое июня тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. Пути от Салины до Мортена три часа, и большую часть его Эммет не сказал ни слова. Первые миль шестьдесят директор колонии Уильямс пытался завести с ним дружеский разговор. Кое-что рассказал о своем детстве на востоке, поспрашивал Эммета о его детстве на ферме. Но это их последняя встреча, и Эммет не видел смысла вдаваться в подробности. Поэтому, когда они пересекли границу между Канзасом и Небраской и директор включил радио, Эммет только смотрел в окно на прерию и думал о своем.

В пяти милях к югу от города Эммет показал вперед.

– Следующий поворот направо. Там через четыре мили будет белый дом.

Директор сбавил скорость и повернул. Проехали мимо дома Маккаскера, потом мимо Андерсена с двумя большими одинаковыми красными сараями. Через несколько минут показался дом Эммета шагах в пятидесяти от дороги, рядом с купой дубов.

Эммету казалось, что в этом краю дома выглядят так, как будто упали с неба. А дом Уотсонов еще и приземлился неудачно. Крыша по обе стороны от трубы провисла, оконные рамы перекосило, одни не открывались, другие не закрывались полностью. Еще немного, и они увидят, как осыпалась краска с дощатых стен. Не доезжая до поворота к дому, директор затормозил на обочине.

– Эммет, – сказал он, держа руль, – прежде чем подъедем, хочу кое-что тебе сказать.

Эти слова не очень удивили Эммета. Когда Эммета привезли в Салину, директором там был уроженец Индианы Акерли, предпочитавший давать советы не словесно, если их можно было сделать понятнее палкой. Но директор Уильямс был человек современный, с магистерской степенью и благими намерениями, и над его столом, в рамке, висела фотография Франклина Д. Рузвельта. Свои понятия он почерпнул из книг и жизненного опыта и располагал множеством слов для того, чтобы обратить их в советы.

– Для некоторых молодых людей, прибывающих в Салину, – начал он, – независимо от того, какая цепь событий привела их в сферу нашего влияния, это всего лишь начало долгого пути, усеянного неприятностями. В детстве им не вложили понятий о том, что правильно и неправильно, и они не видят особой причины уяснять это теперь. Те ценности или жизненные цели, которые мы стараемся им внушить, скорее всего будут тут же забыты, как только они уйдут из-под нашего присмотра. К сожалению, это только вопрос времени – когда ребята очутятся в исправительном заведении в Топике или где-то похуже.

Директор повернулся к Эммету.

– Это я к тому, Эммет, что ты не из их числа. Мы знакомы недавно, но я успел понять, что смерть мальчика лежит на твоей совести тяжелым грузом. Никто не думает, что случившееся в тот день обусловлено злобой или свойствами твоего характера. Это злополучная случайность. Но как цивилизованное общество мы желаем, чтобы даже тот, кто не намеренно причинил другим несчастье, понес какое-то наказание. Отчасти цель наказания в том, чтобы удовлетворить людей, больше всего потерпевших от несчастья – как родные мальчика. Но мы желаем также, чтобы оно послужило к пользе молодого человека, ставшего причиной несчастья. Так что, получив возможность уплатить свой долг, он нашел бы некое утешение в том, что отчасти искупил вину, – и встал на путь обновления. Ты понимаешь меня, Эммет?

– Да, сэр.

– Рад это слышать. Я знаю, что на твоем попечении брат, и ближайшее будущее представляется нелегким, но ты умный юноша, и впереди у тебя целая жизнь. Ты уплатил свой долг, и надеюсь, наилучшим образом распорядишься своей свободой.

– Так я и намерен поступать, да.

И Эммет не кривил душой. Он был почти во всем согласен с тем, что сказал директор. Он сознавал совершенно ясно, что у него целая жизнь впереди и он должен растить брата. И сознавал, что случайно, а не намеренно стал виновником несчастья. Но не был согласен, что долг его выплачен полностью. Не важно, какую роль сыграл случай в том, что ты своей рукой оборвал человеку жизнь на земле, – доказывать Богу, что заслуживаешь прощения, ты будешь до конца своих дней.

Директор включил скорость и повернул к дому Уотсонов. Перед верандой стояли две машины – легковая и пикап. Директор поставил свою рядом с пикапом. Они с Эмметом вышли из машины, и в дверях появился высокий мужчина с ковбойской шляпой в руке.

– Привет, Эммет.

– Здравствуйте, мистер Рэнсом.

Директор подал ему руку.

– Я директор колонии Уильямс. Спасибо, что нашли время встретить нас.

– Пустяки, директор.

– Как я понимаю, вы давно знаете Эммета.

– Со дня его рождения.

Директор положил руку Эммету на плечо.

– Тогда мне не нужно объяснять, какой он прекрасный молодой человек. Я сейчас говорил ему в машине, что свой долг обществу он уплатил и впереди у него вся жизнь.

– Так оно и есть, – согласился мистер Рэнсом.

Директор прожил на Среднем Западе почти год и, постояв перед верандами фермерских домов, знал по опыту, что на этом месте разговора обычно приглашают войти и предлагают выпить чего-нибудь прохладительного, а ты будь готов принять приглашение, и с твоей стороны невоспитанно отказаться, даже если впереди у тебя три часа пути. Но ни от Эммета, ни от мистера Рэнсома приглашения не последовало.

– Ну, – сказал тогда директор, – я, пожалуй, поеду обратно.

Эммет и мистер Рэнсом поблагодарили его напоследок, пожали ему руку; он сел в машину и уехал. Когда он отъехал на четверть мили, Эммет кивнул на легковую машину.

– Мистера Обермейера?

– Он ждет в кухне.

– А Билли?

– Я сказал Салли, чтобы привела его чуть позже, когда вы с Томом разделаетесь с делами.

Эммет кивнул.

– Готов идти? – спросил мистер Рэнсом.

– Чем скорей, тем лучше, – сказал Эммет.

Том Обермейер сидел за маленьким столом в кухне. Он был в рубашке с короткими рукавами и в галстуке. Если был у него пиджак, то остался в машине – на спинке стула не висел.

Эммет и мистер Рэнсом как будто застали банкира врасплох: он со скрипом отодвинул стул, встал и подал руку – все это одним движением.

– Ну, здравствуй, Эммет. Рад тебя видеть.

Эммет молча пожал ему руку.

Он окинул взглядом кухню: пол подметен, рабочий стол чист, раковина пуста, шкафы закрыты. Такой чистой Эммет кухню никогда не видел.

– Давайте присядем, – сказал мистер Обермейер и показал на стол.

Эммет сел напротив банкира. Мистер Рэнсом стоял, прислонясь к косяку. На столе лежала толстая коричневая папка с бумагами. Она лежала поодаль от банкира, словно ее оставил здесь кто-то другой. Мистер Обермейер кашлянул.

– Прежде всего хочу сказать тебе, Эммет, как я огорчен смертью твоего отца. Он был прекрасный человек, и слишком молодым унесла его болезнь.

– Спасибо.

– Насколько знаю, когда ты приехал на похороны, Уолтеру Эберстаду удалось посидеть с тобой и обсудить отцовское наследство.

– Да, – подтвердил Эммет.

Банкир сочувственно кивнул.

– И, вероятно, Уолтер объяснил, что три года назад твой отец, помимо прежней закладной, взял новый кредит. Он сказал – чтобы обновить технику. Подозреваю, что на самом деле большая часть кредита пошла на то, чтобы выплатить какие-то старые долги: единственное, что мы нашли из новой техники, – трактор в сарае. Впрочем, все это лишние подробности.

Эммет и мистер Рэнсом, видимо, были согласны, что лишние, и никак не откликнулись.

Банкир продолжал:

– Говорю это к тому, что урожай последние годы хуже, чем рассчитывал твой отец, а нынче, с его смертью, урожая вообще не будет. Так что у нас нет иного выбора, как погасить ссуду. Понимаю, Эммет, дело неприятное, но и банку это решение тяжело далось.

– Думаю, для вас не так уж тяжело, – сказал мистер Рэнсом, – при вашем-то богатом опыте.

Банкир посмотрел на фермера.

– Ну, это несправедливо, Эд. Ни один банк не дает ссуду в расчете на отчуждение имущества.

Банкир повернулся к Эммету.

– При займе требуется выплата процентов и части основного долга по определенному расписанию. Если клиент основательный, но опаздывает, мы по возможности идем на уступки. Продлеваем срок, сокращаем выплаты. Твой отец – прекрасный пример. Когда он стал запаздывать, мы дали ему дополнительное время. А когда заболел – продлили еще. Но иногда неудачи преследуют человека так, что никакими отсрочками дела не поправить.

Банкир протянул руку и положил ее на коричневую папку, обозначив наконец ее принадлежность.

– Эммет, мы могли бы забрать ферму и выставить на продажу месяц назад. У нас на это полное право. Но не стали. Решили дождаться, когда закончится твой срок в Салине, ты вернешься домой и выспишься в своей постели. Чтобы вы с братом не торопясь обошли дом и отобрали все нужное. Мы даже оставили включенными газ и электричество – за наш счет.

– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал Эммет.

Мистер Рэнсом хмыкнул.

– Но теперь, когда ты вернулся, – продолжал он, – наверное, лучше для всех довести процесс до завершения. Нам нужно, чтобы ты, как душеприказчик твоего отца, подписал несколько документов. И, как мне ни грустно, в течение двух-трех недель вы с братом должны подготовиться и выехать.

– Если надо что-нибудь подписать, давайте подпишем.

Мистер Обермейер вынул несколько документов из папки. Он повернул их так, чтобы они смотрели на Эммета, и стал листать, объясняя смысл каждого раздела и подраздела, толкуя термины и показывая, где подписать, а где поставить инициалы.

– У вас есть ручка?

Мистер Обермейер дал свою ручку. Эммет подписал, не вчитываясь, и подвинул документы к нему.

– Это все?

– Есть еще один вопрос, – сказал банкир, убрав бумаги в папку. – Автомобиль в сарае. Проводя инвентаризацию, мы не нашли ни документов на машину, ни ключей.

– Зачем они вам?

– Второй заем твоего отца был взят не на конкретные сельскохозяйственные машины. А вообще на любое новое оборудование для фермы, и, боюсь, это распространяется и на автомобили.

– На этот – нет.

– Ну как же, Эммет?

– Не распространяется – это оборудование не отцовское. Оно мое.

Мистер Обермейер посмотрел на Эммета скептически и в то же время с сочувствием – что, на взгляд Эммета, никак не могло сочетаться на одном лице. Эммет достал из кармана бумажник и выложил на стол права.

Банкир взял их и пробежал глазами.

– Вижу, что машина на твое имя, но, боюсь, она куплена для тебя отцом.

– Нет.

Банкир посмотрел на Рэнсома, ища поддержки. Не получив ее, снова обратился к Эммету.

– Я два лета работал у мистера Шалти, чтобы купить машину. Строил дома. Крыл крыши. Ремонтировал веранды. Если хотите знать, даже помогал собирать новые шкафы у вас на кухне. Если не верите – спросите мистера Шалти. Короче, эту машину вы не заберете.

Обермейер нахмурился. Но когда Эммет протянул руку за правами, банкир отдал их без возражений. И, уходя со своей папкой, почти не удивился, что ни Эммет, ни мистер Рэнсом не потрудились проводить его до двери.

* * *

Когда банкир уехал, мистер Рэнсом вышел во двор ждать Салли и Билли, а Эммет пошел осматривать дом.

Большая комната, как и кухня, была опрятнее, чем обычно: подушки в углах кушетки, журналы стопкой на столике, отцовское бюро закрыто. Наверху в комнате Билли постель убрана, крышечки от бутылок и перья аккуратно разложены на полках, одно окно открыто для проветривания. Наверное, открыто окно и с другой стороны коридора, потому что тянет сквознячок и крутятся модели истребителей, висящие над кроватью: «спитфайр», «уорхоук» и «тандерболт».

Эммет смотрел на них с улыбкой.

Он собрал эти самолетики, когда был в возрасте Билли. Мама подарила ему набор в сорок третьем году – тогда Эммет с друзьями говорили только о боях в Европе и на Тихом океане, о Паттоне во главе Седьмой армии, штурмовавшей берег Сицилии, и о «Папе» Боингтоне и его эскадрилье «Черные овцы», донимавшей врага над Соломоновыми островами. Эммет собирал модели на кухонном столе с аккуратностью механика. Тонкой кисточкой, из четырех пузырьков эмалевой краски рисовал опознавательные знаки и номера на фюзеляжах. Закончив, выстроил самолеты на бюро косым строем, как они стояли бы на палубе авианосца.

Билли с четырех лет любовался ими. Бывало, вернувшись из школы, Эммет заставал брата стоящим на стуле перед бюро и разговаривающим на языке пилота-истребителя. Когда брату исполнилось шесть, Эммет с отцом подвесили самолеты к потолку над кроватью Билли – сюрприз на день рождения.

Эммет перешел в отцовскую комнату – там такой же порядок: кровать застелена, пыль с фотографий на бюро вытерта, занавески подвязаны бантиками. Эммет подошел к окну и поглядел на отцовские земли. Их распахивали и засевали двадцать лет; последний год земля отдыхала, и уже видно было неустанное наступление природы: полынь, амброзия, вернония укоренялись в поле. Оставь поля без ухода еще на несколько лет – и не догадаться, что землю когда-то возделывали.

Эммет покачал головой.

Неудачи…

Так сказал мистер Обермейер. Дела не поправить. И банкир был прав, отчасти. И уж если говорить о невезении, отцу Эммета хватало его с лихвой. Но Эммет знал, что не только в невезении было дело. Ошибок Чарли Уилсон наделал столько, что тоже хватило с лихвой.

Отец Эммета приехал в Небраску из Бостона в тысяча девятьсот тридцать третьем году с молодой женой и мечтой стать земледельцем. Двадцать лет он пробовал выращивать пшеницу, кукурузу, сою, даже люцерну и всякий раз терпел неудачу. Если культура требовала влаги, наступала двухлетняя засуха. Когда затевал светолюбивую, с запада ползли тучи. Природа безжалостна, можно возразить. Равнодушна и своенравна. Но если фермер каждые два-три года меняет культуру? Даже мальчиком Эммет понимал, что человек не соображает, что делает.

За сараем стояла импортная немецкая машина для уборки сорго. Когда-то ее сочли необходимой, потом стала ненужной и давно простаивала – отец почему-то не собрался ее продать, когда перестал выращивать сорго. Так и оставил на площадке за сараем, под дождем и снегом. Когда Эммет был в возрасте Билли и друзья с соседних ферм приходили к нему играть – тогда, в разгар войны, они готовы были взобраться на любую машину и вообразить, что они на танке, – но к этой они даже не подходили, инстинктивно чувствуя, что это плохая примета, что в ржавом железе засела неудача и надо держаться от него подальше, из вежливости или из чувства самосохранения.

И вот однажды вечером – Эммету было пятнадцать, и учебный год заканчивался, – он поехал на велосипеде в город, постучал в дверь мистера Шалти и попросил работы. Мистер Шалти был так удивлен этой просьбой, что усадил его за стол и велел принести кусок пирога. Он спросил Эммета, с чего это вдруг мальчик, выросший на ферме, захотел все лето заколачивать гвозди.

Не в том дело, что Эммет знал мистера Шалти как человека дружелюбного, и не в том, что жил он в одном из самых красивых домов в городе. Эммет пришел к мистеру Шалти с такой мыслью: как бы жизнь ни повернулась, плотнику всегда найдется работа. Дом, как ты складно его ни построй, ветшает. Петли разбалтываются, половицы истираются, крыша течет. Достаточно пройтись по дому Уотсонов, и увидишь тысячу мест, где время возьмет дань с хозяйства.

Летними месяцами бывали ночи, когда гремел гром или свистел суховей, и Эммет слышал тогда, как в соседней комнате возится в постели отец – и не без причины. Потому что фермер с заложенным хозяйством подобен человеку, идущему по перилам моста, раскинув руки, с закрытыми глазами. Это такая жизнь, когда разница между достатком и разорением измеряется несколькими днями дождя или несколькими ночами заморозков.

А плотник не мучается по ночам бессонницей, беспокоясь о погоде. Ему крайности погоды на руку. Он рад метели, ливню и смерчу. Грибок, нашествие насекомых – тоже кстати. Силы природы медленно, но неуклонно подтачивают дом, подрывают фундамент, трухлявят балки, крошат штукатурку.

Ничего этого Эммет не сказал, когда мистер Шалти задал ему вопрос. Он положил вилку и ответил просто:

– Я вот как думаю, мистер Шалти: это у Иова были волы, а у Ноя – молоток.

Мистер Шалти рассмеялся и тут же нанял Эммета.

Большинство фермеров в округе, если бы их старший сын вечером пришел домой и объявил, что нанялся к плотнику, устроили бы ему такую взбучку, что он не скоро бы забыл. А потом, возможно, поехали бы еще к дому плотника и сказали бы ему пару ласковых, чтобы в другой раз ему не захотелось вмешиваться в воспитание чужого сына.

Но в тот вечер, когда Эммет, придя домой, сказал отцу, что договорился о работе с мистером Шалти, отец не рассердился. Внимательно выслушал. Подумав минуту, он сказал, что мистер Шалти хороший человек, а плотницкое ремесло – дело полезное. И в первый день лета он приготовил Эммету плотный завтрак, дал еды с собой и благословил на работу у чужого.

Может быть, и тут он рассудил неправильно.

* * *

Когда Эммет спустился, мистер Рэнсом сидел на ступеньках веранды, локтями опершись на колени, шляпа по-прежнему в руке. Эммет сел рядом; оба смотрели на парующее поле. Вдалеке виднелась изгородь, за ней начиналось ранчо Рэнсома. По последним сведениям, известным Эммету, у мистера Рэнсома было девятьсот с лишним голов скота и восемь наемных работников.

– Хочу поблагодарить вас, что взяли к себе Билли, – сказал Эммет.

– Это самое малое, что могли сделать. Кроме того, ты не представляешь себе, как довольна была Салли. Скучно ей было держать дом для меня одного, а с твоим братом – другое дело. С тех пор, как Билли к нам перебрался, мы и питаться стали лучше.

Эммет улыбнулся.

– Все равно. Для Билли это большое дело, и мне было спокойнее, что он с вами.

Мистер Рэнсом кивнул в ответ на благодарность юноши.

– Директор Уильямс, кажется, хороший человек, – сказал он, помолчав.

– Он хороший.

– Не похож на канзасца.

– Да. Он вырос в Филадельфии.

Мистер Рэнсом покрутил шляпу в руках. Эммет видел, что у соседа какая-то мысль. Он еще не знал, как ее высказать и надо ли это вообще. Или хотел выбрать подходящий момент. Но иногда выбирают его за тебя: облако пыли вдалеке над дорогой означало, что едет сюда его дочь.

– Эммет, – начал он. – Директор Уильямс правильно сказал, что ты заплатил свой долг – что касается общества. Но город у нас маленький, гораздо меньше Филадельфии, и в Моргене не все смотрят на это так, как Уильямс.

– Вы говорите о Снайдерах.

– Я говорю о Снайдерах, Эммет, но не только о Снайдерах. У них родственники в нашем округе. У них соседи и старые друзья семьи. И люди, с которыми они ведут дела, и прихожане их церкви. Все мы знаем: сколько раз Джимми Снайдер попадал в беду, всегда это было делом его рук. За свои семнадцать лет он накосячил столько, что хватило бы на целую жизнь. Но для его братьев это не имеет значения. Тем более после того, как погиб на войне Джо-младший. Они и так были не очень довольны тем, что ты получил всего восемнадцать месяцев в Салине, а когда тебя еще и выпустили на несколько месяцев раньше из-за смерти отца, вообще пришли в ярость. И при любой возможности постараются, чтобы ты эту ярость почувствовал. Так что, пока у тебя целая жизнь впереди, а вернее, потому, что у тебя вся жизнь впереди, подумай о том, чтобы начать ее где-нибудь в другом месте.

– Об этом вы не беспокойтесь, – сказал Эммет. – Через сорок восемь часов нас с Билли, думаю, уже не будет в Небраске.

Мистер Рэнсом кивнул.

– Твой отец мало чего после себя оставил, я хочу дать тебе немного, пока ты не обосновался где-то.

– Мистер Рэнсом, я не могу взять у вас деньги. Вы и так для нас много сделали.

– Тогда считай, что в долг. Расплатишься, когда устроишься.

– Пока что, думаю, на Уотсонах уже достаточно долгов, – ответил Эммет.

Рэнсом кивнул с улыбкой. Потом встал, надел шляпу – как раз, когда на дорожку шумно въехал пикап, именуемый «Бетти». За рулем сидела Салли, Билли рядом с ней. С громким выхлопом машина затормозила юзом, но Билли выскочил из кабины еще на ходу. С вещевым мешком от лопаток до зада, он пробежал мимо Рэнсома и обнял Эммета за пояс.

Эммет присел на корточки и обнялся с братом.

К ним с улыбкой и блюдом в руках, в цветастом воскресном платье шла Салли.

Мистер Рэнсом воспринял и платье, и улыбку философски.

– Смотрите, кто к нам приехал, – сказала Салли. – Не задуши его, Билли Уотсон.

Эммет поднялся и положил руку на макушку брата.

– Здравствуй, Салли.

Салли, как всегда, когда волновалась, сразу перешла к делу.

– Дом подметен, кровати застелены, в ванной свежее мыло, в холодильнике масло, молоко, яйца.

– Спасибо, Салли, – сказал Эммет.

– Я предложила поужинать с нами, но Билли настоял, чтобы вы вдвоем первый раз поели дома. Ты только что с дороги, и я сделала вам запеканку.

– Напрасно ты беспокоилась.

– Напрасно, не напрасно – вот она. Поставишь в духовку, сто восемьдесят градусов, на сорок пять минут.

Эммет взял миску, Салли покачала головой.

– Надо было записать для тебя.

– Думаю, Эммет как-нибудь запомнит инструкцию, – сказал мистер Рэнсом. – Если не он, так Билли точно запомнит.

– В духовку на сто восемьдесят градусов и на сорок пять минут, – сказал Билли.

Мистер Рэнсом повернулся к дочери.

– Ребятам не терпится побыть вдвоем, а у нас еще дела дома.

– Я зайду на минуту, проверю, все ли…

– Салли, – сказал мистер Рэнсом тоном, не предполагающим возражений.

Салли показала на мальчика и улыбнулась.

– Веди себя хорошо, малыш.

Рэнсомы сели в пикап и выехали на дорогу. Эммет и Билли проводили их взглядом. Потом Билли повернулся к Эммету и снова обнял его.

– Эммет, я рад, что ты дома.

– Билли, я тоже рад, что дома.

– Теперь тебе не надо возвращаться в Салину. Да?

– Да. Больше никогда не надо возвращаться. Пошли.

Билли отпустил Эммета, и они вошли в дом. В кухне Эммет открыл холодильник и поставил запеканку на нижнюю полку. На верхней полке стояло обещанное молоко, лежали масло и яйца. А кроме этого – банка домашнего яблочного пюре и банка персиков в сиропе.

– Хочешь поесть?

– Нет, спасибо, Эммет. Перед тем, как выехали, Салли сделала мне бутерброд с арахисовой пастой.

– А молока?

– Ага.

Эммет поставил стаканы с молоком на стол. Билли снял вещевой мешок и поставил на свободный стул. Отстегнул верхний клапан и осторожно вынул пакетик в фольге. Там был столбик из восьми печений. Два он положил на стол – Эммету и себе. Остальные завернул в фольгу, положил в мешок, застегнул клапан и вернулся на свое место.

– Ничего у тебя мешок, – сказал Эммет.

– Это настоящий армейский вещмешок, – сказал Билли. – Он из так называемых армейских излишков, не побывал на войне. Я купил его в магазине мистера Гандерсона. И еще фонарь из излишков, компас и эти часы.

Билли вытянул руку и показал болтающиеся на запястье часы.

– Даже с секундной стрелкой.

Выразив восхищение часами, Эммет откусил печенье.

– Вкусно. С шоколадной крошкой?

– Да. Салли испекла.

– Ты помогал?

– Я отмыл миску.

– Не сомневаюсь.

– Вообще Салли много напекла, а мистер Рэнсом сказал, что перестаралась. И Салли сказала, что даст нам четыре печенья, а тайком дала восемь.

– Повезло нам.

– Конечно – чем четыре-то. А если бы все дала, еще больше повезло бы.

Эммет улыбнулся, отпил молока и, не опустив стакан, оглядел брата. Билли подрос пальца на два и подстрижен был короче, чем обычно дома, но, в общем, почти не изменился за это время, и физически, и душевно. По нему больше всего Эммет скучал в Салине и сейчас был рад видеть его прежним. Рад был, что сидят сейчас вместе за столом в их кухне. И видел, что Билли так же рад.

– Учебный год нормально закончил? – спросил Эммет, поставив стакан на стол.

Билли кивнул.

– За контрольную по географии сто пять процентов получил.

– Сто пять процентов?

– Обычно сто пять процентов не бывает, – пояснил Билли. – Обычно, самое большее, можешь получить сто.

– Как же ты вытянул сто пять из миссис Купер?

– А был дополнительный вопрос.

– Какой же?

Билли процитировал по памяти.

– «Какое здание самое высокое в мире?».

– И ты знал ответ?

– Знал…

– Не скажешь мне?

Билли помотал головой.

– Это будет нечестно. Ты должен сам узнать.

– Согласен.

Помолчав минуту, Эммет сообразил, что смотрит в свое молоко. У него была мысль. И он решал, надо ли ее высказать – и когда.

– Билли, – начал он, – не знаю, сказал ли тебе мистер Рэнсом, но мы больше не можем здесь жить.

– Я знаю, – сказал Билли. – Ферма отчуждается.

– Правильно. Ты понимаешь, что это значит?

– Это значит, что нашим домом теперь владеет Сберегательный и кредитный банк.

– Правильно. Они забирают дом, но мы можем остаться в Моргене. Какое-то время пожить у Рэнсомов. Я могу наняться к мистеру Шалти, осенью ты пойдешь в школу, а потом как-нибудь сумеем купить себе дом. Но я подумал, что стоит нам с тобой попробовать что-нибудь новое…

Эммет долго думал о том, как сказать это – боялся, что Билли огорчит расставание с Моргеном, да еще так скоро после смерти отца. Но Билли совсем не огорчился.

– Эммет, я о том же думал.

– Правда?

Билли энергично кивнул.

– Папа умер, дом отбирают – незачем оставаться в Моргене. Соберем вещи и поедем в Калифорнию.

– Кажется, у нас согласие, – с улыбкой сказал Эммет. – Только думаю, нам надо ехать в Техас.

– Нет, нам не надо в Техас. – Билли помотал головой.

– Почему это?

– Потому что нам надо ехать в Калифорнию.

Эммет хотел было что-то сказать, но Билли уже встал и подошел к мешку. На этот раз он открыл передний карман, вынул конверт и вернулся на место. Он аккуратно смотал красную нитку с клапана конверта и стал объяснять.

– После папиных похорон, когда ты поехал обратно в Салину, мистер Рэнсом послал нас с Салли в дом искать важные документы. В нижнем ящике папиного бюро мы нашли металлическую коробку. Незапертую, хотя ее можно запирать, если надо. В ней были важные документы, как и сказал мистер Рэнсом, – наши свидетельства о рождении, мамино и папино свидетельство о браке. А на дне коробки, на самом дне, я вот что нашел.

Билли перевернул конверт над столом, и из него выпало девять открыток.

Судя по состоянию открыток, они были не совсем старые, но и не совсем новые. Некоторые были фотографиями, некоторые – картинками, но все цветные. На верхней – фотография мотеля «Уэлш мотор-корт», в Огаллале, Небраска, – современного вида мотель, с белыми домиками, посадками вдоль дороги и американским флагом на флагштоке.

– Это открытки, – сказал Билли. – Тебе и мне. От мамы.

Эммет был ошеломлен. Почти восемь лет прошло с тех пор, как мать поправила на них одеяла, поцеловала на сон грядущий и вышла за дверь – и с тех пор от нее ни слова. Ни звонков, ни писем, ни красивых свертков под Рождество. Даже ни слушка из десятых уст. С этим до сих пор жил Эммет.

Он взял открытку с мотелем и посмотрел обратную сторону. Красивый мамин почерк; адресовано им обоим. Как обычно на открытках, всего несколько строк. Сказано, как она о них соскучилась, хотя прошел всего день. Эммет взял другую. В верхнем левом углу изображен ковбой верхом на лошади. Веревка лассо закручена на переднем плане словами «Привет из Ролинса, Вайоминг, – столицы Великих равнин». В шести фразах – последняя загибалась кверху на правый край, – мать сообщала, что еще не видела в Ролинсе ковбоя с лассо, зато видела много коров. В конце опять – как она их обоих любит и скучает по ним.

Эммет просмотрел остальные открытки, обращая внимание на названия городов, мотелей и ресторанов, пейзажи и достопримечательности, и заметил, что на всех, кроме одной – яркое голубое небо.

Зная, что брат наблюдает за ним, Эммет хранил невозмутимое лицо. А в самом вспыхнуло возмущение отцом. Он перехватывал открытки и прятал. Ладно, он был зол на жену, но он не имел права скрывать их от сыновей, прежде всего от Эммета, который мог уже сам их прочесть. Но гнев сразу погас. Эммет понимал, что для отца это было единственным разумным решением. Что пользы от нескольких фраз в открытке, написанных женщиной, которая бросила родных детей?

Эммет положил открытку из Роулинса на стол.

– Ты помнишь, что мама уехала от нас пятого июля? – спросил Билли.

– Помню.

– Она писала нам открытку каждый день, девять дней.

Эммет снова взял открытку из Огаллалы и посмотрел на то место, где было написано: «Милые Эммет и Билли», – но даты не было.

– Мама не писала даты, – сказал Билли. – Но можно увидеть на штемпеле.

Билли взял у Эммета открытку, потом перевернул остальные, разложил на столе и стал показывать на штемпели.

– Пятое июля. Шестое июля. Седьмого июля не было, но тут два от восьмого. Это потому, что в тысяча девятьсот сорок шестом году седьмого июля было воскресенье, поэтому ей пришлось отправить две открытки в понедельник. Но ты вот что посмотри.

Билли подошел к вещмешку и вынул из переднего кармана что-то похожее на брошюру. Он разложил ее на столе – это была дорожная карта Соединенных Штатов. Через всю страну тянулась дорога, которую Билли обвел черными чернилами. В западной половине страны были обведены кружками девять городов.

– Это шоссе Линкольна, – объяснил Билли. – Его придумали в тысяча девятьсот двенадцатом году и назвали в честь Авраама Линкольна. Это была первая дорога от одного конца Америки до другого.

Билли повел пальцем от Атлантического побережья.

– Оно начинается на Таймс-сквер в Нью-Йорке и через три тысячи триста девяносто миль заканчивается в Линкольн-Парке в Сан-Франциско. И проходит прямо через Сентрал-Сити, всего в двадцати милях от нашего дома.

Билли умолк и провел пальцем от Сентрал-Сити до черной звездочки, которой он отметил на карте их дом.

– Мама уехала от нас пятого июля и поехала вот так…

Билли взял открытки и стал раскладывать их по низу карты в западном направлении, каждую под соответствующим городом.

Огаллала.

Шайенн.

Ролинс.

Рок-Спрингс.

Солт-Лейк-Сити.

Или.

Рино.

Сакраменто.

И последнюю открытку с видом на большое классическое здание над фонтаном парка в Сан-Франциско.

Билли выдохнул, довольный тем, как разложены открытки на карте. Эммет же ощущал неловкость, как будто они заглядывали в чьи-то чужие письма… не им адресованные.

– Билли, – сказал он, – я не уверен, что нам надо ехать в Калифорнию.

– Эммет, нам надо ехать в Калифорнию. Ты понимаешь? Поэтому она и посылала нам открытки. Чтобы мы могли ехать за ней.

– Но она за восемь лет не послала ни одной открытки.