Алёна Русакова
Дочки-матери
Гордости в Кирьяне оказалось мало: через пару месяцев он явился домой, как ни в чем ни бывало. Мать, выплакавшая за время его отсутствия, море слез, словами обидными в сторону сына больше не раскидывалась, но когда Кирьян отъелся-отмылся (из Любки-то хозяйка – никакая), то снова к Любе ушел.
Так и жил на два дома: поесть к родителям ходил, а за любовью и лаской женской – к Любе.
И даже как-то оговорился, что как только Любку разлюбит, так сразу и за ум возьмется: поедет в райцентр работу искать. А то лес валить за гроши на местного предпринимателя, заведующего лесопилкой, ему не нравится.
И все бы хорошо, да только пацанята у Любки шибко шустрые. Как прознали дорогу к «папиному» дому, так и начали бегать к «бабе» с «дедом». Фаина к Любкиным детям отнеслась терпимо: самое главное, что «профурсетка Любка» вслед за детьми к ней домой не заявлялась. Она вообще ни разу в Фаин дом носу своего не показала, чему Фая была рада.
Но вместе с тем, пацанята, Кирьяновы пасынки, стали наведываться к ним каждый божий день и это стало утомлять Фаю. У нее своих две внучки растут, не хватало еще и чужих смотреть. И Фая как-то не выдержала: самолично заявилась к Любке домой и отчихвостила невестку за то, что дети ее, беспризорно по всей деревне носятся.
– Как обезьянки они у тебя! Скачут, носятся как угорелые, ты бы хоть смотрела за ними, что ты за мать такая?
Дети, Колька и Мишка, заявляться домой к Фае и Лексею перестали, но тут восстал дед, Лексей.
– Чем тебе пацаны помешали? Пусть бы бегали к нам, ну и злая же ты, Файка! – начал вдруг он бухтеть.
– Ты не понимаешь! – стукнула кулаком по столу Фаина, – У этих бандитов малолетних, родная мать имеется! Вот пусть она сама за ними присматривает, вместо того чтобы парней соблазнять! Мало того что у меня сына отняла, так еще и своих детей мне подбросила – водись! Нашла дуру!
Лексей только головой покачал:
– Зря ты так! Дети тут ни при чем.
***
Как чуял Лексей: стал он наведываться к сыну, потому что к детям прикипел. И заметил Лексей, что живется мальчишкам Любкиным несладко: мать у них лентяйка, спит до обеда, дети сами по себе по дому неприбраному ползают. Не пахнет в Любкином доме уютом и пирогами, сыростью несет и безнадёгой.
Раз зашел рано поутру в невесткин дом Лексей, другой раз зашел, все понял. Большое сердце у немолодого мужчины оказалось, стал он забирать мальчишек с собой. Приведет в свой дом, за стол молча Кольку с Мишкой усадит, рядом с собственными внучками (Олеськиными дочками) и на недовольную Фаину лишь поглядывает.
Молчит Фая. Вздыхает только, да детям еду накладывает.
– Что ты делаешь, старик, – начинает она иногда ворчать мужу, – Нельзя к детям этим привыкать. Кирьян сказал, что все-равно скоро от Любки уйдет. Ох, горе-горюшко, что делать-то, как быть?..
Глава 4
Вика заявилась домой только спустя сутки. Тамара специально ее целый день у окна высматривала-поджидала.
– Ох, бесстыжая, ночевала то где? – ворчала она, глядя из окна на молодую соседку. – Порядочной была б, дождалась бы в конце концов, пока я успокоюсь, да дверь открою. Но нет! Нам же бежать надо, неизвестно куда!
По ее подсчетам, Вика должна была уже в лифт войти, поэтому Тамара быстро выбежала в подъезд, открыв нараспашку дверь в свою квартиру.
– Здрасьте, – себе под нос пробормотала Викушка, когда вышла из лифта. Она не смотрела на чудаковатую соседку Тамару, из-за которой пришлось по подругам пристанище посреди ночи искать.
Тамара встала: руки в боки.
– Ну и где ты ходила? Почему убежала? Ну пошутила я, обязательно было убегать? Попросила бы по-человечески, подождала бы, неужели бы я тебе дверь не открыла б?
– Все в порядке, Тамара Никитична, – торопливо заверила женщину Вика, – Мне нужно домой. Забудем вчерашнее. Оставьте меня в покое!
Девушка торопливо открыла дверь и скрылась в квартире. Однако не успела она включить в ванной воду, чтобы ванну набрать и прошла в свою комнату, чтобы халат взять, как из прихожей донесся голос Тамары Никитичны.
– Вик, я тебе расстегай несу! С мясом и яйцами!
Вика замерла с халатом в руках.
– Тамара Никитична! Что вы тут делаете?! – еле скрыв свое раздражение, вскрикнула Вика.
– О тебе забочусь, пока твои мама с папой отсутствуют! – улыбалась румяная, щекастая тетя Тамара. – Я ж раньше, помнится, когда ты маленькая была и в школу не ходила, потому что болела, также к тебе приходила. Проведывала и еду тебе носила. А как же, мы же соседи, надо помогать друг другу.
– Я понимаю, что соседи, – возмущенно произнесла Вика, – Но, если я закрыла дверь, наверное, нужно хотя бы просто постучать в дверь для приличия. Вы так не считаете? Отдайте пожалуйста ключ, я сама прослежу за цветами и порядком в квартире!
Тамара хитро улыбнулась, разглядывая потенциальную невестку.
– Как же я тебе ключ отдам, коль тебе доверия совсем нет? Мне может быть твоим родителям позвонить и доложить им о том, что ты дома не ночуешь, мужчин домой в их отсутствие водишь, а по ночам, вместо того чтобы спать, в подъезде орешь, буянишь, двери выламываешь. Ну и как тебе такой после всего доверять?
– Что?!
Вика раскрыла рот от удивления.
– Ничего! Ешь расстегай!
Тамара усмехнулась и гордо прошла к выходу. У двери обернулась:
– Если с сыном моим встречаться будешь, то так уж и быть, не скажу твоим родителям ничего. Не буду их огорчать!
Тамара Никитична прошла к себе в квартиру, и довольная уселась в кухне за стол.
– А еще приличной прикидывалась! – усмехнулась она. Отпила из блюдечка чай и довольно качнула головой, согласившись с собственными мыслями.
– И без косметики она, оказывается, не такая уж и красивая! Ничего своего то в ней нет! Вся красота оказывается, была нарисованная!
Обгадила, обругала и полегчало. Сразу так хорошо стало от мыслей таких!
***
Фаина пласталась у печи. Счастливая, довольная, она вынимала из нее пироги, какие с рыбой, какие с ягодами, был и курник.
За столом рядом уже сидел и трескал курник сын, Кирьяша.
– Кушай, кушай, сыночек, – ласково приговаривала Фая.
Фая ловко поддела деревянной лопаточкой очередной противень с печи и попыхтев, и побрякав, убрала лопатку, взялась за кочергу.
– А можно я с собой пирогов возьму? – с набитым ртом спросил Кирьян. – Пусть и Любка моя попробует, какие вкусные у тебя пироги, мать.
Женщина нахмурилась и отвернулась к печи.
– Не надо мою еду в тот дом таскать. Не нравится мне, что баба твоя сроду пирожка никакого не постряпает! Как с такой жить? Бросай ее, непутевую, другую еще встретишь, молодой, общих детей у тебя с нею нету, что тебя держит-то?
Кирьян выбрал из курника последние кусочки курицы, шумно вздохнул, облизал пальцы и отодвинул от себя тарелку со ставшим пустым, без начинки пирогом.
– Ничего ты не понимаешь, мать. Сама говоришь, молодой я еще, ну вот и рано мне семью заводить. А с Любкой можно и так пожить. С голоду не помру – у меня ты есть. Твоя еда – она самая лучшая. Поживу с ней пока не надоест и уйду, я ж мужик, ничего не теряю.
Фая замерла с кочергой в руках.
– Я ж не вечная. Вот как помру, что делать будешь? – заворчала она.
Кирьян махнул беззаботно рукой:
– Не переживай мать, сестер у меня целых две, буду по очереди к ним ходить. Накормят!
– Уйди ты! – в сердцах воскликнула она, – Сейчас как дам кочергой за такие слова! Разве можно так над человеком издеваться? Если Любку женой не считаешь, зачем тогда с нею живешь, ирод?
Кирьян снова нагло улыбнулся, отбежав от стола.
– Потому что наслаждаюсь ее молодостью и красотой! А ты мать, в наши дела не лезь!
Фая снова расстроилась. Строго взглянула на притихшую у стола старшую дочь, Олеську.
– Слыхала? Вот и мотай на ус, какие они все нынче продуманные, эти парни. Да что я тебе говорю, ты и сама это уже два раза поняла! Во поэтому я и говорю тебе: никуда тебя больше из дома одну гулять не выпущу! Доверчивая ты. Тебя такие как Кирьян, на раз-два вокруг пальца обведут и в очередной раз обманут!
Олеська учила младшую дочку, Маринку, лепить из теста махонькие пироги-плетенки. Заслышав слова матери, Олеська как обычно обиделась, уныло опустив голову и огрызнулась:
– Отстаньте вы уже от меня, мама! С Кирьяном лучше разберитесь! И за своей Юлей получше присматривайте!
– А что Юля? Юля – не ты, поумнее тебя будет! – спокойно заметила мать. – Ты за нее не волнуйся, она-то выучится и как положено, замуж выйдет с моего позволения. Ты о себе лучше бы подумала! Четвертый десяток пошел, а ты все под маминой юбкой жить собираешься! – повысила голос Фая.
Олеська рассердилась и чуть не расплакалась:
– Опять ты, мама, сама себе противоречишь! Сама же меня никуда не отпускаешь, свободы не даешь, так почто тогда попрекаешь?
– А ты мне не «тыкай».
Фая помогала как могла Олеське желанную квартиру в райцентре покупать. Обе женщины уже потратили кучу времени и нервов, чтобы поскорее подвести к сделке купли этого жилья и теперь Фаина отчетливо понимала, что рано ли, поздно, ли, но дочь все-равно уедет жить отдельно. Умом-то Фая понимала, что надо дочь с внучками отпустить в свободное плавание, но мириться с неизбежностью все-равно не хотела. Потому и ругалась с дочкой по пустякам. Любя таксзать.
Женщины перестали ссориться, когда в кухню заглянул Лексей:
– Ну полно вам ужо, ругаться-то. Бабка, доставай пироги, пацанята бегут!
Фая только вздохнула тяжко, взяв нож в руки, чтобы пирог разрезать.
– Охо-хо. Все люди как люди, а у нас как обычно, все наперекосяк!
Глава 5
– И чудненько, перестал этот нарцисс обихоженный к нашей Викуле ездить, – улыбнулась и подмигнула сыну Тамара.
Она сидела довольная у за столом у окна и наслаждалась лучами солнца, наслаждалась видом довольного единственного сына.
Сын, Витя, жевал пирожки. Вкушал, щурился от удовольствия, макал пирожок в сметанку и улыбался матери в ответ.
Нравилось Тамаре любоваться тем, как сын ест. Нравилось, что скатерть на столе чистенькая, беленькая, старательно ею, с крахмальчиком отутюженная. Не клеенка, а именно скатерть.
И посуда на столе хорошая – из настоящего белоснежного фарфору, да с синими гжельскими птичками.
И сметана настоящая, домашняя. Тамара по четвергам ее покупает у знакомой женщины, приезжающей с мужем из ближнего села. Магазинная сметана может, и вкусная где-то в магазинах есть, а только с домашней ей совсем не сравниться! Домашняя жирнее и сытнее, а магазинная будто кефиром разбавленная.
Однобокие мысли одолевали Тамару:
«А готовить-то Вика умеет хоть нет? С такими-то ногтищами как у нее, даже картошку толком и не почистить! Надо бы у Аньки-соседки все это потихоньку выведать: обучила ли она дочь готовить? Если не научила, то самой же и хуже: придется Аньке самой по первости помогать молодухе стряпаться! А то вот так вот отдашь кровиночку в чужую семью, а потом сиди и думай: голодает там сына, иль нет?»
Витя допил кисель и вытер рукой «усы» от киселя.
– Что сидишь? – пристала к сыну Тамара, – Я дорожку к девушке тебе прочистила от нежелательных элементов, теперь дело за малым осталось. Ты Вику на свидание пригласи! Сегодня же пригласи! Прямо сейчас! – сменился добродушный тон матери на сварливый.
Витя поморщился.
– Да ну эту Вику, мать. Я тебе такую Аллу приведу: увидишь, ахнешь от удивления. Вылитая ты в молодости! – засмеялся гаденько Витя.
– Не надо мне никакую Аллу! – испугалась, вздрогнув Тамара. – Хватило мне этой твоей Юли, из деревни, которая. Не женишься на Вике, значит ни на ком не женишься вообще! Так и знай! – пригрозила женщина. – Я квартиру эту на тебя потом не отпишу.
***
– Олеська, дочь, что-то шея у меня болит, давай помни-ка мне шею. – попросила Фая и Олеся с готовностью принялась разминать матери шею, встав сзади.
– Мам, тут такой шишак здоровенный. Твёрдый такой. Не поддается, у меня даже пальцы онемели его разминать. Давай я его скалкой лучше пораскатаю что ли?
– Не шишак это. Стехондроз. Давай скалкой, – кивнула головой Фая.
Внучка Настя сбегала в кухню, расположенную за огромной белой печью, и вынесла матери большую скалку.
– Бабушка, это горб, да? Горб? – затрещала девочка и Олеська цыкнула на нее, за спиной у матери.
Настенька отошла и стала таращиться на то, как мама-Олеся бабушке спину мнёт.
– Бабушка, смотри, а у мамы тоже такой-же горб растет! – не отставала языкастая девчушка и обе женщины: Фая и Олеська, тяжело вздохнули.
– А у меня тоже такой-же потом вырастет?
Олеся закусила губу. Похрустела своими широченными плечами.
– Настёнка, иди не мешай. Иди-ко вон лучше, с сестренкой на улице поиграй, – попросила она. – Иди говорю, не то получишь у меня!
Олеся была женщиной строгой и обидчивой. Не хотелось ей выслушивать от родной доченьки такие нелестные слова о собственной внешности, хоть и есть в тех словах правда. (А правда, как известно, глаза колет.)
Маленькая Настя обиделась тоже. Надулась и пошла к двери обуваться.
– А еще у мамы живот большой! – послышался ее обиженный голосок.
Олеся мрачно засопела за спиной у матери и только яростнее стала раскатывать той скалкой ненавистный холмик на спине матери.
Хлопнула дверь. Две женщины остались совершать странные действа в полутемной комнате.
– А ведь правда, Олеська, – выдала вдруг в мрачной тишине недовольная Фаина. – Я тоже заметила, что не следишь ты за собой. Фигуры у тебя совсем нет. Все висит и торчит, а походка – как у бабы Клавы-пингвинихи! Так ты замуж сроду не выйдешь, кто ж тебя такую возьмёт? Так и будешь на нашей с отцом шее сидеть до самой старости! Картошки надо меньше есть и булок, ты ж молотишь все, что не приколочено!
– Ну мама! – воскликнула недовольно Олеся, – Ты что меня, едой попрекаешь? Вечно только ворчишь и ворчишь, слова доброго от тебя ни разу не слышала! Сама катай свой скалку!
И убежала, отбросив кухонную вещь. Снова хлопнула дверь.
За шторкой на печи послышался шум возни и ворчливый голос Лексея прервал размышления Фаи.
– Зачем дочку обижаешь, старуха? Сама-то по молодости точно такая же была! Лицо рябое, сама в теле. И ходила «уточкой», вперевалочку. Забыла?
Фая встала со стульчика, нагнулась к полу, взяла валявшуюся на полу скалку в руки. Постучала ею по ладони второй руки, хмыкнула.
– Что-то разговорился ты, дед. А ну слазь с печки? Слазь говорю!
Лексей выглянул было, вытянув свою патлатую голову на тощей шее, между шторками и показал жене язык:
– Чтоб ты меня своей скалкой прибила? Не слезу! Лучше ты сюда, бабка, залазь!
– Что ж ты дразнишься, сыч старый? – заворчала негодующе Фая, – Я тебе покажу бабку! Думаешь, не залезу на печку? Возьму и залезу! Да я тебя оттуда чичас кочергой вышибу!
Ругались супруги любя. Столько лет бок о бок вместе прожили. Жизни друг без друга себе не представляли.
***
А в своем дому расхаживала вперед-назад недовольная Люба. Перед нею сидел "виноватый" Кирьян. Сидел, из спичек на полу домик складывал.
– Ты из меня все соки выжал! – громко ворчала Люба. – Зачем твои старики квартиру Олеське покупают, а не тебе? Ты же у них единственный сын! Или что, думают, что раз ты у меня живешь, то и не надо тебя жильем обеспечивать? Ну хватит! С меня довольно, я долго терпела, но дальше об себя ноги вытирать не позволю! Убирайся из моего дому! И чтоб глаза мои тебя больше не видели!
Кирьян продолжал складывать спички одна на другую.
– Тс-с-с, тихо, – попросил он, не глядя на Любу. – Не топай тут, ветер не создавай!
– Ах ты гад! – вызверилась Любовь. – Я тебя веником буду гнать!
– А если я уйду, то ты ведь одна с двумя детьми пропадешь совсем! – пробовал было договориться мирным путем со своей женщиной Кирьян.
Люовь разозлилась еще пуще прежнего.
– Без тебя как-то жила, и без тебя прекрасно одна проживу! Все-равно от тебя никакого толку мне нету!
Она топнула ногой и половицы скрипнули.
Домик из спичек развалился и Кирьян рассердился тоже. В сердцах смахнул спички с пола рукой.
– Чего тебе не хватает, Любка, чего? Живем как короли. Ты не готовишь, тебе не затратно, детские пособия копишь, покуда мы с детьми питаемся у моей мамки. Ты – на диете. Красота! Шмотки детям тебе сестра твоя из города присылает. Чего еще надо?
Люба скрестила руки на своей мощной груди.
– Я может, тоже хочу в райцентре жить! Чтоб в благоустроенной, как у вашей Олеськи квартире! Чтоб не приходилось с дровами и граблями больше никогда в жизни возиться! Иль я не заслужила такой жизни?
Кирьян покосился на женщину и снова упрятал глаза в пол.
– Так Олеська же за капитал материнский эту квартиру будет покупать. У тебя тоже капитал такой есть, могла бы и ты таку квартиру купить!
Люба задумалась. Глаза ее хищно сузились.
– Дак она еще не купила что ль квартиру-то?
– Не купила еще. Там просто хозяин квартиры сейчас выписывает какую-то свою дальнюю родственницу из этой квартиры. Как выпишет, так и купит Олеся квартиру.
Люба улыбнулась злорадно.
– Ах вон оно что. А нук узнай адрес той квартирки, может я ее у этого хозяина заместо Олеськи и куплю!
Кирьян уставился на нее во все глаза.
– Узнать то я узнаю. Да только если мамка с Олеськой про то, что ты у них из-под носа квартиру хочешь увести, на меня совсем рассердятся. А как я потом к себе домой кушать ходить буду?
Люба осерчала. Брови свои соколиные грозно сдвинула, губы поджала.
– Адрес не принесешь – на порог больше не пущу. Ступай! И без адреса не приходи, хоть какой-то шерсти клок с тебя будет, овца ты паршивая!
Глава 6
Анна с дочерью Викой лежали рядышком на большом кожаном диване. На лице и мамы, и дочери, толстым слоем была нанесена угольная маска. На закрытых веках – огуречные ломтики. Женщины релаксировали, лежа в расслабленных позах, слушали таинственные мелодии древних индийских мантр и изредка тихонечко переговаривались о своем, о женском.
Папа и муж семейства, Михаил, находился в соседней комнате. Он сидел в уютном глубоком кресле, перед ним на столике дымилась чашка с горячим шоколадом. Хозяин дома перечитывал томик Булгакова, задумчиво потирал переносицу и размышлял о чем-то, с мучительным выражением лица.
И тут раздался звонок в дверь.
Звонок и грохот: кто-то торопливо колотился в дверь и исступленно жал на кнопку звонка.
– Мишенька, посмотри, кто там! – беспомощно произнесла Анна.
Михаил медленно поправил очки, поднялся с кресла и побрел в прихожую.
– Там Тамара Никитична. Наверное, случилось что-то, – произнес мужчина, поглядев в глазок.
– Не открывай! – нервно вскрикнула Вика, однако было поздно: в прихожую беспардонно вломилась соседка.
– А я вот к Анне. Поговорить, так сказать! – заявила громко Тамара.
– В столь поздний час? Анна занята, – кашлянул Михаил.
– Ничего, я тихонько рядом посижу, мешать не буду! На, Мишенька, пирог. Банановый штрудель называется, – шмякнула в руки соседа тарелку с каким-то бледным «блином» Тамара.
Подтолкнув удивляющегося Михаила в спину, Тамара оттеснила его в сторону и рванула в гостиную.
– Девочки! – замерла она, разглядывая две странные фигуры, с серыми скукоженными от маски лицами, вскочившие с дивана.
– Вообще-то поздно уже, – заметила Анна. – Мы гостей не ждали.
– Да я разве гость? Я ж своя, – улыбнулась Тамара.
Вика пронеслась мимо Тамары в ванную со скоростью света: девушка панически боялась неадекватную соседку.
– Я вот о чем поговорить намеревалась, – схватила за рукав соседку Анну Тамара. – Присядь, а то упадешь от радости.
Ничего не подозревавшая Анна внимательно посмотрела на соседку.
– У вас товар, у нас – купец. Нравится моему Витьке ваша Виктория, – с горящими от счастья глазами, призналась Тамара.
В глазах Анны показался нескрываемый ужас. Выронил из рук книгу прямо на пол, и Михаил. Что-то упало и с громким звоном разбилось в ванной.
***
Кирьян погремел крышками от кастрюль и возмущенный выглянул из кухни:
– Наши, где все? Почему ничего не сварено?!
Олеся едко ответила, улыбаясь во весь рот:
– Наши уехали в поле. Как это ничего? А греча-то? Гречневая каша, пища наша. Хлеб черный, капуста квашеная, молоко. Чем не еда? Ужинай по-царски, да помалкивай. Ешь что дают! Твоя баба тебе и такого-то на стол не поставит!
Кирьян обиженно шмыгнул носом, стукнул по столу кулачком.
– Мамке пожалуюсь. Скажу, еду от меня прячешь, кормишь ерундой. Я мужик, меня мясом кормить надо! Хотя откуда тебе знать, ты мужика настоящего только издалека видела! Мяса мне свари!
Олеся вязала младшей дочке носки. Тряхнула своими рыжими косами:
– Иди у Любки своей командуй! Недолго мне тут осталось весь этот кавардак наблюдать. Уеду скоро в райцентр жить. Теперь тебе с Любкой придется за родителями приглядывать! Любка чтоб пусть появлялась и уборку здесь делала. А то дети ее тут носятся, везде гадят, а убираться приходится мне одной! Хватит, натерпелася! Глаза б мои вас всех не видели! Уеду, наконец-то поживу по-человечески!
Кирьян забегал возмущенный по комнате, сжав кулачки.
– Уедешь значит, да?
– Уеду! – кивнула головой сестра.
– Мамка детей твоих вырастила, на ноги поставила, тебя, дуру, из самого дна ямы вытащила, почему бы теперь не уехать, да? Человеком стала, ишь как заговорила!
– Человеком стала! – снова кивнула головой Олеся.
Губы ее на мгновение задрожали. Все-таки обидно от родного младшего брата такое выслушивать. Но она давно поняла, что на его дурацкие провокации лучше не вестись, себе же хуже. С Кирьяном спорить – настроение себе только портить!
***
Люба возвращалась из своей поездки с райцентра очень довольная собою. Наконец-то она вырвалась из своего нескончаемого водоворота "дом-огород-дом". Проехалась в автобусе, водитель которого чуть ли не всю дорогу с интересом поглядывал на нее в зеркало заднего вида. Сходила в райцентре в местный салон-парикмахерскую чтобы подровнять кончики волос, в итоге оставила там кругленькую сумму, зато вышла преобразившаяся, с модным ныне «балаяжем» в локонах.
На рынок зашла, а там такое творится!
Она выбрала себе для покупки смелое платье в-обтяг. Натянула его на себя, спрятавшись за простыней в углу отдела. Простыню, как обычно, продавец вместо ширмы в руках держала, пока Люба переодевалась. Новое платье изнутри пахнуло на миг терпким амбрэ чьих-то потливых подмышек и ноткой духов, но не суть.
– Беру! – восхищенно выдохнула Люба, оглядывая в куске зеркала, услужливо предоставленного ей торговкой, свою фигуру "Моника Белуччи" в обтягивающей "лапше-меланж".
Мимо проходивший усатый прохожий прицокнул языком:
– Вах и откуда толко такой красивый дэвушка берутся!?
– Мне б такую! – вздохнул громко продавец сумок из лавки напротив.
Однако неопрятная тетка-продавщица хмыкнула небрежно:
– Женщина, да куда же вы в тако платье влезли? Оно ж на школьниц совсем. Вам вот такое нужно!
Тетка сняла со стены, увешанной платьями, какой-то безразмерный темно-серый балахон.
– Это что? – изумилась Люба.
– Платье. Щас такое носят. Очень модно, – не моргнув и глазом, заявила тетка.
– Дак… Оно ж огромное мне будет, – с большим сомнением робко пощупала ткань предлагаемой вещи Люба.
– Ваш размер, – уверила продавщица.
В диалог включились продавщицы из ближайших лавочек.
– Берите, померьте, вам в самый раз. Очень красивое платье, – кивала каждая с видом знатока. Люба и вякнуть ничего не успела в ответ, как ушлая продавщица впихнула ей в руки платье-балахон и с готовностью развернула свою ширму-простынь.
Люба с неохотой сняла с себя понравившуюся "лапшу" и шагнула в балахон.
– Ну вот, совсем другое дело! – загалдели наперебой тетки-продавщицы.
Тусклое потрескавшееся зеркало отобразило Любе унылую блёклую женщину средних лет, закутанную в непонятную хламиду.
– Разве? – расстроилась Люба.
– Бери. Твоё. Богиня. – Лаконично кивнула головой хозяйка лавки.
Продавец сумок напротив разочарованно отвернулся от ставшей «неинтересной» Любови.
– Нет, мне вот это больше понравилось, – робко проблеяла было Люба, однако торговка вырвала из ее рук платье-лапшу.
– Куда? Рехнулась? Ты ж не девочка-подросток, в таком ходить! – строго отрезала тетка-торговка.
Люба засомневалась. Покрутилась перед зеркалом в балахоне.
– Но оно огромное. Я в нем как корова, – чуть не заплакала она.
– Дура что ли? – высокомерно объявила ей тетка в ответ. – Сейчас все модницы ищут именно такое платье! Мода такая, ничего ты не понимаешь! Я тебе скидку сделаю. За свою цену отдам, но только потому, что тебе очень идет. За две двести отдам.
– Сколько?! – ужаснулась Люба.
– Тысяча девятьсот, – торопливо прочирикала торговка.
– Бери, а то я сама это платье куплю! – выкрикнула другая торговка. – Я его куплю, а завтра за две семьсот вывешу продавать!
Услышав столь весомый аргумент, Люба поторопилась вытащить кошелек. Пересчитала лежавшую в нем наличность. Вздохнула. Залезла под ширму-простынь – вытаскивать денюжку, припрятанную в пришитом ею вчера потайном кармане одной из деталей своего исподнего белья.
Едва Люба в своем новом развевающемся на ветру балахоне скрылась из виду, хозяйка лавки облегченно вздохнула:
– Слава Богу, удалось впарить энтот неходовой утиль этой дурочке деревенской. Спасибо, Фёдарна, что подыграла. А то висит-висит, никак продать не могу…
И да, самое главное: Люба невозмутимо явилась на встречу с продавцом «Олеськиной» квартиры. Глазки построила, повздыхала, изъявила немолодому мужчине-продавцу о своем намерении выкупить квартиру, однако тот только руками развел:
– Увы, у меня уже есть покупатель.
– Может, передумаете? – вздохнула, намеренно качнув верхней своей частью туловища, Люба.
Мужчина-продавец смутился, отводя глаза.
– Ладно. Я придумаю что-нибудь.
– Ой как хорошо! – засияла от радости Люба.
Вика встретила Глеба в кафе. Подсела к нему за столик, улыбнулась.
– Избегаешь меня, трубку не берешь. Может, объяснишь, что случилось?
Глеб отодвинул от себя чашку с недопитым черным кофе.
– А ты сама-то не догадалась?
– О чем ты? – удивилась Вика.
Мужчина снисходительно склонил голову, поглядев на нее как на несмышленую.
– Не хочу озвучивать все, что я услышал от твоей свекрови. Не проси меня рассказывать тебе неприятные вещи, о которых ты якобы не знаешь.
– Какая еще свекровь? – удивленно раскрыла глаза Вика.
– Твоя свекровь, Вик.
Вика непонимающе смотрела на любимого мужчину.
– У тебя оказывается, жених есть, – поведал ей Глеб, – Ты с ним аж с детства обручена, живешь на два дома, я даже больше скажу: у вас – ребенок. Зачем тебе я?
– О, как? Ребенок! Свекровь значит, – кивнула головой Вика, – Кажется, я понимаю, откуда ветер дует. Ну это же надо так – напролом идет! Ну теть Тамара… Ну и актриса!
– Сами разбирайтесь, – отвернул от Вики лицо в сторону Глеб.
– И разберемся! – снова кивнула головой Вика, – Спасибо, хоть открыл мне глаза на происходящее! А ты тоже хорош, вот уж от кого не ожидала! Мы столько общались, а ты до сих пор не научился мне доверять! Мне очень жаль, что вместо того чтобы поговорить со мной, ты веришь посторонним людям! И мне жаль потраченного на тебя времени!
Девушка схватила со стола свой клатч и быстрым шагом выбежала из кафе, чуть не сбив с ног официантку с подносом.
Глеб расплатился за кофе и вышел из заведения. Он подошел к своей машине. С неприязнью посмотрел на заднюю часть автомобиля – там до сих пор красовался непонятный, лишенный смысла дебильный рисунок, нацарапанный каким-то острым предметом.
Это безобразие он обнаружил только после очередного свидания с Викой. До этого оказалось спущено колесо, а еще ранее – какой-то липкой субстанцией были обмазаны окна у машины.
Жаль, подловить вредителя не удалось, а потом уже желание ездить к Вике отпало напрочь: какая-то тетка с выпученными глазами приперла его к стенке у дома подруги и попросила "прекратить наконец, шашни с чужой женой".
Да ну ее, эту Вику.
От нее только неприятности.
