Галина Чередий
Невозможный мужчина
Глава 3
– Да уж, Максим Владимирович, хоть мы и готовились к встрече с вами, однако поймали вы нас почти врасплох! – крепко пожимая мою руку, поздоровался со мной генеральный, теперь уже бывший генеральный директор, а с понедельника – мой первый зам по производству Александр Нилович, которого я, приехав на пару дней раньше обещанного, выцепил буквально на проходной комбината. Хороший мужик, мне хватило первого взгляда, чтобы определиться со своим отношением к моей теперешней правой руке. Жаль, конечно, что так слеп оказался, попал он конкретно со своими родственничками. Вот так вот – доверял-доверял, а проверять не удосуживался. Ну что ж, главное, что сам кристально чист, а уж за зятя своего и его прихвостней он ответственность хоть и несет, но только как руководитель, пустивший ситуацию на самотек. Ладно, проедем, разберемся.
– Хорошо у вас, уютно. Цветов, смотрю, много, – я попытался за неловким комплиментом скрыть удивление видом директорского кабинета – зимний сад, ей-богу, как в таком работать можно?
– А это помощница моя разводит и ухаживает. Говорит, живые растения успокаивают и на гармоничный лад настраивают. Да и мне, старику, чего уж там, глазам приятнее, чем на железяки наши смотреть. Славная она у меня, Лана, уж не обижайте девочку мою.
– Я вроде в приемной два стола видел…
– Ой, вторая… Чисто коза вторая – неумеха и растяпа.
– Почему она в таком случае до сих пор в приемной генерального, а не в службе трудоустройства?
– Ну, Максим Владимирыч, мы тут так с плеча-то не рубим. По-семейному у нас все. Городок маленький, все друг другу друзья-родственники. Так и Ляля эта Ланочке моей какая-то то ли родственница дальняя, то ли подруга близкая… Год назад мы тут так серьезно зашивались, сидела она каждый день до ночи. Вот я и разрешил ей подобрать себе второго секретаря, она и привела. Да господь с ней, с козой этой – чай-кофе заваривает, на звонки отвечает, на почту бегает. А всю серьезную работу все равно только Лана моя и делает. Я никому, кроме нее, и не доверил бы.
– И где же этот ваш чудо-помощник? Что-то я ни одной из них в приемной не видел.
– Ох, да это я их с панталыку сбил. Сказал, что уезжаю на обед и не вернусь уж сегодня. Небось вместе в столовую на обед и побежали, обычно по очереди ходят, чтобы приемную не оголять, как Лана говорит. Да вот, слышите? Видать, уже и вернулись. Позвать?
– Да не к спеху, будет еще время на знакомство. Я у вас вот что спросить хотел…
Но в этот мгновение дверь распахнулась с каким-то залихватским взвизгом, и в кабинет, пятясь аппетитным задом, сопровождаемая горшком с высоким, в человеческий рост, разлапистым растением с красивыми листьями и огромными ярко-алыми цветами, буквально ввалилась хохочущая растрепанная девица в несусветном наряде, от смеха которой мое сердце вдруг екнуло, а потом, взбрыкивая и тарахтя всеми четырьмя клапанами, заскакало бешеным быком на родео-шоу.
Случалось мне слышать, что все в этой жизни движется по кругу. И то, что однажды покинуло тебя, не важно при каких обстоятельствах, когда-нибудь так или иначе появится снова.
Ну вот, в моем случае произошло именно иначе. Кто бы мне сказал, что женщина, однажды взорвавшая мне мозг и тем круто изменившая всю мою последующую жизнь, вдруг опять окажется ближе некуда. Личный помощник, твою ж налево! Светлана Николаевна… Светочка, зараза бессердечная. Я пару секунд реально глазам поверить не мог и едва сумел скрыть шок от узнавания. Моя первая любовь, согнувшись в нелепой позе, застыла на пороге моего же нового кабинета, недоуменно и даже испуганно щурясь на нас с Александром Ниловичем сквозь падающую на глаза прядку светлых, с золотым проблеском волос. Стройные ножки, прогиб спины, моментально включающий в голове отнюдь не на рабочий лад настраивающие картинки, странная темно-коричневая полоса на лбу, испачканный нос, руки в земле, охватившие ствол дурацкого деревца так нежно и так крепко, что…
Твою мать, лет десять, а может, и больше прошло, а первая реакция на узнавание оказалась прежней: сердце начало вытворять чокнутые кульбиты, пульс загрохотал, ладони вспотели, и в горле пересохло. Будто я снова все тот же малолетний идиот, умудрившийся втюриться в свою училку без оглядки и хотеть ее так, что каждое пересечение заканчивалось тем, что я вынужден был срочно позорно передергивать в туалете, зажав сам себе рот ладонью, чтобы не заскулить как жалкий щенок. Воспоминания нахлынули разом, всем скопом, и следующей эмоцией всплыла злость. Стыдно признаться, но я до сих пор не забыл, что пережил из-за нее. И хоть сто раз я нынешний понимал, что на самом деле никакой ее вины не было: все сам себе придумал, сам себя на изнанку вывернул и сам потом чуть себя не прикончил, жалеючи, но ничего поделать с тем, что вскипело и поднялось внутри, не мог.
Странная штука – память. Я весьма смутно помнил ту, что стала моей первой женщиной в том самом, физиологическом смысле этого слова, но не забыл ни единой детали о том дне, когда влюбился в Светочку. Не с первого взгляда, нет, хотя не сказать, что не замечал ее до этого – ее просто невозможно было не заметить или не услышать. Хотя парни в том моем возрасте в принципе не могут не замечать любую сколько-нибудь привлекательную женскую особь…
Шестнадцатое марта, урок английского языка, нахальное солнце прорвалось в окна сообщить, что вот она уже – весна, и в классе стало душновато. Светлана Николаевна встала на цыпочки и потянулась к форточке, чтобы впустить немного свежести, и вдруг на какую-то секунду будто осталась обнаженной. Ее одежда словно испарилась, сворованная бесстыдными лучами светила, и высветились очертания ее гибкого стройного тела. Я воздухом подавился и покрылся испариной, глазам своим не веря. Да охренеть, быть такого не может! Куда я смотрел до этого? В глаза, млин? Как можно было не заметить такое? И мгновением позже осознал, что увидел-то все не только я, и впервые в жизни познал, что такое ревность. И все за какую-то минуту. Не может быть? Нельзя влюбиться, только узнав, как предположительно выглядит девушка обнаженной, и это просто была похоть? Если и так, то, выходит, я патологически похотливая скотина и другого к женщинам в принципе не способен испытывать, потому как с того времени не случалось в моей жизни чувств сильнее и переживаний ярче.
Тогда-то и началось мое помешательство. Не мог я больше сидеть на уроках Светланы Николаевны и не видеть того, как облегала простенькая блузка окружность ее груди, когда она поднимала руку, указывая что-то на доске, или склонялась взглянуть в чью-то тетрадь. Не замечать изгиб бедра, которым она опиралась на край стола или подоконник, увлеченно что-то объясняя. Ловил, как голодный, ее улыбки, даже если они были совсем и не мне. Пересчитал все едва заметные веснушки, с ума сходил от того, как только она умела поднимать глаза, когда о чем-то задумывалась: так невыносимо медленно и томно, при этом явно совсем не нарочно, будто и понятия не имея, что это секундное движение ресниц способно вызвать у парня железобетонный стояк. Да, для меня он тогда стал мучением непреходящим, когда я хоть краем глаза ловил ее силуэт в школьном коридоре. И, повторюсь, не замечать ее было просто нереально: хохотушка, чей звонкий смех слышался мне повсюду – от учительской до столовой, ведущая всех школьных вечеров, участница постоянных смотров самодеятельных, где она вечно кому-то то помогала: то что-то советовала, то руководила, то наравне со старшеклассницами скакала… А меня она в упор не видела, не больше чем любого другого ученика в школе. Улыбалась искренне, но безмятежно, не выделяя из толпы, с воодушевлением хвалила – как первоклашку – за правильные ответы этим тянущим мои нервы голосом, который давно уже шептал в моих снах и фантазиях, как хочет меня она и с ума сходит от желания всего и сразу. Понятное дело: наверное, нет такого школяра, который хоть однажды не представлял кучу непристойностей с участием привлекательной учительницы, если таковая случилась у него. Но то, что творилось со мной, было настоящим безумием. Я и думать ни о чем больше не мог, кроме как пересечься с ней хоть где-то, поймать взгляд этот насыщенно-синий, украсть глоток аромата свежести и каких-то неведомых мне цветов, если особенно повезет. Но потом и этого стало мало. Я неожиданно осознал, что могу не ждать милостей и случайностей, и принялся добиваться ее внимания, когда вздумается.
Понимал ли я, что тогда вел себя как натуральная скотина? Ага, к тому же как смехотворная скотина, вымогающая насильно то, что больше всего хотел получить добровольно. Но в ту пору плевать мне на это было. Ну, бля, физически я не мог прожить, не коснувшись Светочки хоть кончиками пальцев, не заработав пусть гневный или упрекающий, но принадлежащий только персонально мне взгляд, не впитав в себя вид вспыхивающего на ее лице и шее румянца и не услышав сбившегося дыхания. Я этим словно упырь какой-то питался, становясь только жаднее и голоднее день за днем, до тех пор пока это не закончилось тем диким взрывом в темноте учительской.
А ведь к тому времени я почти отчаялся и стал задаваться, наконец, вопросом, на что я вообще рассчитываю, доставая ее всеми доступными способами? И это при том, что девчонок, откровенно предлагавших мне близость, вилось вокруг достаточно. Я даже переспал с парочкой не особо щепетильных, потому как просмотр порно в качестве учебного пособия и самоудовлетворение уже достали до печенок. Тем более это никак не помогало избавиться от образа Светочки, вспыхивающего между моими веками в момент оргазма. Долой сперматоксикоз и всякую дурь из башки вместе с ним, – решил я. Сколько же мне маяться, если она так упорно игнорирует напряжение между нами. Оно ведь было, я не псих и не дурак, может, опыта и маловато было, но и слепой бы заметил, что только мои шутки, провокации и выходки заставляют ее реагировать так остро. Причем чем больше она зажималась, тем очевиднее все становилось. В конце концов, не насиловать же мне ее, неважно, насколько отчаялся. Так что пора было перестать облизываться на то, что тебе не достанется, и взять кое-что попроще, но под самым носом и без трудностей.
Но когда увидел на той проклятущей дискотеке улыбающуюся лукаво Светочку и нашего придурка историка, что-то интимно ей нашептывающего, у меня в голове бомбануло. Ее щеки пылали, как тогда, когда я особенно ее доставал, и это был мой хренов румянец. Мой! Никто на него не имел прав, а уж тем более не этот мудаковатый хлыщ! Он ушел, а я затаился, наблюдая, как камышовый кот в засаде, не последует ли она за ним, не осознавая того, что подхожу все ближе, пока практически не уткнулся носом в ее затылок и не окунулся в запах, от которого у меня появлялась слабость в коленях. Темный угол, грохот музыки, что почти заглушал собственный пульс, разноцветные блики, подсвечивающие ее потрясающую кожу, и этот аромат… для моей и так почти не существующей выдержки всего оказалось слишком много. И я позволил себе дотронуться загребущими дрожащими руками, узнать, как же ощущается тяжесть и мягкость ее груди в моей ладони, каково на вкус то самое местечко пониже ее уха. И пусть продлилось это всего ничего, но возврата для меня уже не было. Я провалился в эту кроличью нору и обратную дорогу нашел ой как нескоро, да и далась она мне немалой кровью.
Пол скрипнул от неловкого шага Светланы Николаевны, возвращая меня в реальность и привлекая внимание к ней. А мой придирчивый взгляд побежал снизу вверх в попытке выискать десять отличий от образа, что никак не хотел выдираться из памяти. Но нет, увы, мне крупно не повезло: все те же сводящие меня с ума ноги, которые должны лежать на моих плечах, а не переминаться у порога кабинета старого хрыча, интересно, сколько же это она на него проработала? И как? Или кем? Все та же чертова тонюсенькая талия, что уж своими руками я точно обхвачу; все те же непокорные прядки, вылезшие из пушистой французской косы; высокая грудь, вздымающаяся, надеюсь, от волнения, бурно… Да уж, наряд ее на офисный и близко не тянул – ни стиля, ни изысканности. Но, черт! В этом балахонистом сарафане с ассиметричными лямками, ядовито-розовых колготках и такого же безумного цвета водолазке она смотрелась по-прежнему девчонкой-старшеклассницей, но никак не серьезной взрослой женщиной. Я еще раз осмотрел ее и едва сдержался от судорожной гримасы. Где она вообще раздобыла этот свой прикид? В специальном секонд-хэнде для малоимущих студентов? Разве нет федерального закона или на крайняк какого-то корпоративного правила, запрещающего выглядеть так несерьезно на рабочем месте? Где соблюдение дресс-кода? Она же чертов помощник руководителя и зарплату получает соответственную, как можно позволить себе выглядеть так нелепо на такой ответственной позиции? Даже не знаю, что злило сейчас больше – воспоминания о когда-то разбитом сердце или ярость, что стоящая передо мной женщина ни на грамм не изменилась за прошедшие годы. Или то, что мне на это не наплевать, а должно бы.
– Вот, Максим Владимирович, прошу любить и жаловать. Это и есть моя Ланочка, моя самая главная помощница, – засуетился Александр Нилович, который, очевидно, занервничал от затянувшейся неловкой паузы.
– З-з-здравствуйте, – заикаясь, как-то беспомощно проблеяла моя, помощница, говорите? На мгновение, но только на одно, задумался над чрезмерной резкостью растущей внутри волны, а потом просто отпустил.
– Светлана Николаевна? Наслышан о ваших талантах ландшафтного дизайнера и специалиста по комнатным растениям, – брезгливо рассматривая протянутую мне испачканную ладошку, процедил я. И ни на секунду конченым засранцем себя от этого не почувствовал. Ну, почти. Она, только сейчас будто заметив землю под ногтями, явно смутилась, ибо тот самый румянец, что когда-то являлся для меня символом ее принадлежности мне, залил щеки и шею, наверняка спустившись до самой груди. И, коротко вдохнув, руку стыдливо спрятала за спину. А я не удержался и подлил масла: – А вы перчатки не используете при пересадке растений? Столбняка не боитесь? Коварная штука, говорят.
Острый, такой, как я помнил, с любовью вылепленный матерью природой или стечением генов подбородок вздернулся, синие глаза уставились прямо, словно примериваясь для прямого сокрушительного удара в челюсть, и Светочка-Лана ответила:
– От столбняка регулярно прививаюсь. А земля, как предки наши говорили, мать наша и кормилица, так что грех прикосновениями к ней брезговать. И раз уж на то пошло, могу я знать, с каким любителем чрезмерной стерильности имею честь знаться?
Александр Нилыч с энтузиазмом вдохнул, стремясь довести до забывчивой помощницы, кого она имеет не только честь, но и счастье лицезреть, и это неожиданно еще больше добавило порцию топлива для раздражения, вынуждая опередить его. Чего ж ты так, старый, ерзаешь по ее поводу-то?
– Можете, конечно, Светлана… м-хм… – Ой, ладно, плюньте в меня за то, что я сделал вид, якобы тупо отчества ее не припомню. – Николаевна. Я ваш непосредственный начальник отныне и до некоторых пор, и весьма прохладно отношусь к попыткам служащих заниматься личными хобби в рабочее время, – я многозначительно уставился на ствол чертова растения, который она все еще придерживала одной рукой. – Если я внезапно захочу очутиться в дол… тропическом саду, то однозначно закажу экскурсию, скажем, в Сочинский дендрарий в сопровождении служащих, имеющих соответствующее образование.
Александр Нилыч прочистил горло, явно понимая, что ни черта не понимает, а Светоч… Светлана Николаевна, пропустив через себя мое колкое замечание, улыбнулась так сухо, словно переместила нас одним движением губ в Сахару, и кивнула.
– Могу я рассчитывать на пару минут, чтобы помыть руки, и на сутки для избавления вас от присутствия столь раздражающей флоры?
Вот, и разве это я имел в виду, раскрыв рот? Двенадцать лет, блин, прошло, да? Тогда с хера ли я себя веду столь же импульсивно, как в гребаные восемнадцать?
Глава 4
– Позволите?
– No, you’re fucking wrong! (Нет! Ни хера ты не прав!)
Застыв на пороге, я не удержалась и невольно покачала головой от столь грубой фразы, произнесенной с правильной интонацией, без малейшего признака на типичный «русский» акцент и таким угрожающим тоном, что хотелось невольно вжать голову в плечи. Зажав трубку между ухом и плечом, новый генеральный схватился за край столешницы то ли в попытке удержать себя на месте, то ли таким образом сдерживая свои руки от приложения силы к раздражающему его в этот момент предмету – хрупкому новенькому айфону последней модели.
– And don’t even think to make me break the law! I’m not playing these games, so do stop fucking around with me! (И думать забудь о том, чтобы вынудить меня нарушить закон! Я в эти игры не играю, так что хватит мне мозг е*ать!)
Последнюю фразу он рявкнул так, что я все же решилась шагнуть назад и предпринять следующую попытку по окончании этого разговора. Но не успела. Он поднял голову, и я встретилась с ним глазами. Снова.
Когда подобное впервые произошло неделю назад, я думала, что меня огрели со всей дури пыльным мешком – мысли испуганными мотыльками прыснули во все стороны, оставив во всегда ясной и трезво мыслящей голове густой плотный туман розово-сиреневого цвета, искрящий зелеными грозовыми всполохами. Я смотрела, как шевелятся эти губы и дергается кадык над самым краешком жесткого воротника кипенно-белой рубашки. Почему-то перевела тогда взгляд на крупные руки, даже не руки, а реально лапищи – с набитыми костяшками и аккуратно подстриженными ногтями. И в ту же секунду краска залила мои щеки и даже, кажется, шею и грудь, которая, как будто вспомнив, как ощущались на ней и что творили эти руки двенадцать лет назад, заныла и враз потяжелела. И словно бы и не было всего этого времени, не случилось никогда моего побега не столько от Максима, сколько от себя и своей невесть откуда взявшейся порочности. Одно столкновение взглядов – и вот она я, стою в безвоздушном пространстве и ощущаю себя снова прижатой к той проклятой стене его сильным гибким телом, окутанной его запахом, который, оказывается, не вытравила из памяти, и каждое мое нервное окончание поет песню восхваления и покорности его запретным прикосновениям. И каждое слово из тех, что, захлебываясь, шептал он тогда и интимнее которых не слышала, опять гладким шелком проскальзывают в меня, будоража и лаская изнутри, нежно, но смертельно опасно обвиваясь вокруг сердца.
Черт! Черт! Черт! Я же не найду новое место так быстро! Да и Дэну скоро нужны будут деньги, я ему обещала в долг дать на пару лет, пока раскрутит свою новую фишку. И Стасику нужен сейчас тщательный уход. Нет, без работы никак. А в нашем небольшом городе с ней напряженка…
Моргнула и снова встретилась с ним взглядом, на этот раз явно вопросительным, и вернулась в реальность. Да уж, эта неделя далась мне нелегко, это мягко сказано. Но, с другой стороны, кого винить, кроме себя и своей чрезмерно хорошей памяти, которая упорно гадила мне, устраивая эти моменты зависания каждый раз, когда мы оказывались наедине. А случались они постоянно, потому как новый директор выдергивал меня к себе, на мой взгляд, по поводу и без оного. Но, как говорится, где мой взгляд, а где начальства. Одно радовало – у Максима… Владимировича, похоже, память была девичья, и ни разу я не засекла ни малейшего намека на то, что он помнил о случившемся в нашем кратковременном общем прошлом. Он вообще смотрел на меня как на едва знакомого человека, с которым никогда в жизни не пересекался и нет ни единого повода выделять его из серой массы окружающих. И мне бы этому радоваться, но нет. Непонятно почему каждый раз ощущала себя совершенно по-дурацки разочарованной. Так и приходило на ум сравнение с тем глупым детским фильмом, где вместо сладости могла попасться конфета со вкусом какой-то гадости.
– Что из сказанного вам опять непонятно, Светлана Николаевна? – Если бы голосом можно было замораживать на месте, я уже была бы сосулькой.
Поколебалась секунду, но решила ответить правду:
– Все, Максим Владимирович.
– Как же вы, такая непонятливая, столько времени умудрялись быть помощником генерального директора? Или вы… кхм… другими талантами блистали?
А вот это уже перебор. Все понимаю, могу не устраивать его сто раз, но это не повод позволять себе подобное! Вздернула подбородок, стремясь пронзить его насквозь убийственным взглядом.
– Я… уволена? С формулировкой «за несоответствие занимаемой должности»?
Давай, скажи «да», и это не пойми что, творящееся со мной, наконец закончится.
– Прямо сейчас – нет, неохота мне с аттестационными комиссиями заморачиваться, – Максим встретил мой вызывающий взгляд своим нечитаемым и непроницаемым, с легкостью отражая мой почти открытый визуальный выпад. – Но если еще раз позволите себе витать в облаках, вместо того чтобы записывать задание, то придется рассмотреть, очевидно, именно такой способ решения проблемы. Повторяю, пригласите, пожалуйста, свою напарницу. И организуйте нашу совместную встречу так, чтобы телефоны в приемной не разрывались.
На негнущихся деревянных ногах я вернулась на рабочее место, попросила Мартышку предупредить наших палочек-выручалочек из филиалов, а сама быстренько набрала сообщение нашей кадровичке.
– Тетка, ты чего такая? Вздрючили, чё ле? Говорила я тебе, не зли ты его, прекращай этот маскарад. У него вон, глаз каждый раз дергается, когда он видит эти твои колготы розовые ядреные или хвостики дурацкие. Ну ты чё, совсем попутала? Есть же у тебя одёжа нормальная, фигли ты выкобениваешься?
– Ляля, да пойми ты, ну не могу я ему спустить на тормозах эти его взгляды презрительные, как на насекомое, ей-богу. Вот чего он в самый первый день прицепился к моему «Friday casual» виду? В крупных компаниях в конце недели это повсеместно практикуют – и у нас, и за рубежом. И потом, ты же помнишь, что мы его не ждали так рано, он же должен был в понедельник приехать. Вот и встретили бы честь по чести. С хлебом, блин, и хре… то есть солью, – возмутилась я, пытаясь за недовольством скрыть свое смятение после очередной встречи с директором.
Неужели все настолько заметно, что даже Ляля, которая, кажется, никого и ничего не видит кроме себя любимой, рассмотрела, как меня потряхивает? Господи, это какой-то проклятущий провал в прошлое, где я снова вся потею, злюсь и теряю все самообладание до последней капли от каждого взаимодействия с Максимом. Вот только он уже больше не преследующий меня из-за буйства гормонов мальчишка, а взрослый, но от этого не менее невыносимый мужчина. Это что за судьба у меня такая, постоянно пребывать в роли его жертвы так или иначе? Ладно, надо успокоиться. В самом деле, все же не так критично?
– Ляля, пожалуйста… – устало отмахнулась я, когда она открыла рот, чтобы продолжить дискуссию на тему моего внешнего вида.
– А и верно. Ну, подумаешь, ну выгонит он тебя. Так я-то останусь по-любому. Придумаем чё-нить, прорвемся!
Заботливая моя Мартышка. Аж от сердца отлегло. Даже улыбнулась.
– Хм, а ты почему так уверена в том, что останешься?
– Дак а как иначе? Я же красивая и не злю его, улыбаюсь ему все время. А он красивше и не найдет у нас. Зачем ему уродина в приемной?
Я аж застонала, схватившись за голову. Вот хочешь – плачь, хочешь – смейся. И я еще взвилась из-за вопроса Максима с сальным намеком? Чего пениться, если вот оно, сокровище, само на все готовое и даже свято уверенное, что так все и быть должно.
– Ляля, не беси меня. Ты думаешь, он не может себе секретаря нормального откуда угодно выписать? Хоть из Москвы?
– Ой, да ладно. Из-за секретаря так заморачиваться! И потом, я же ему ни в чем не откажу, если чё. И не зыркай ты так на меня. Да дура буду – такому мужику отказать! А ведь и замуж, глядишь, позовет. Тогда вообще волноваться не о чем будет. Уж хоть кладовщицей-то я тебя устрою.
– Девушки, если вы закончили обсуждение наполеоновских планов по налаживанию взаимовыгодных отношений с руководством, прошу зайти. У меня, если вы, Лилиана Маратовна, не забыли, в 15:00 телефонная конференция. Надеюсь, вы ее подготовили?
Взглянув в круглые глаза Ляли, я обреченно вздохнула. Так и есть. Она не просто ее не подготовила должным образом, она вообще пропарила это задание. Ну что за бестолочь, прости господи!
– Где тема на телконф? – прошипела я рассерженной гадюкой.
– Я не записа-а-ала-а-а, – испуганно всхлипнула длинноногая дурында.
– Кто? – спросила я, одной рукой подталкивая ее к зеркалу и знаками показывая, что надо подправить макияж, а второй набирая внутренний номер.
– Генерал, основные производства и еще кто-то, не помню.
– Александр Нилович, – громким шепотом протараторила я в трубку, – вам новый не говорил ничего о телконфе на три сегодня? Ага, ага, то самое. Александр Нилович, выручите, я забыла все на свете. Нет, честно, она ни при чем, это я пропарила. Попросите Олечку, чтобы она всех остальных оповестила, лады? А то я уже на пороге его кабинета прям стою. Песочить, небось, будет. Угу. Обеих.
Влетела я в директорский кабинет через несколько секунд после Ляли. Она уже сидела напротив Максима Владимировича, безоблачно улыбаясь, как будто и не всплакнула только что в приемной: и нос не красный, и глазки успела поправить, и губки слегка надуты – вроде и игриво, но не пошло… Ляля есть Ляля. На пару мгновений директор остановил взгляд на моем лице, потом нахмурился, словно на себя за что-то рассердился, чуть дернул головой и отвернулся.
– Присаживайтесь, Светлана Николаевна. Будем решать, что делать с вами обеими.
Он откинулся в кресле, сложил на груди руки, в очередной раз провоцируя меня зацепиться глазами за то, как натянулась ткань белоснежной рубашки на мощных предплечьях, и осмотрел нас теперь уже с видом хозяина, выбирающего на базаре лошадь. Показалось, что на мне его взгляд задержался немного дольше, чем на «напарнице», как он вежливо окрестил мою бестолковую наперсницу, бывшую больше украшением, элементом декора приемной, нежели профессиональным документоведом, как числилось в ее трудовой книжке.
– Итак, что я увидел за эту неделю. В моей приемной сидят две, кхм, дамы, предназначение и роль коих мне не совсем понятны. – Театральная пауза, в которой отчетливо раздался трепетный прерывистый вздох Ляли. – Одна радует глаз и вполне способна услаждать слух, если держится в рамках литературного русского языка. – Щеки девушки порозовели даже под слоем косметики, и она кокетливо потупилась. – При этом ни одно из порученных ей заданий не было доведено до конца либо доведено в таком состоянии, что результаты можно считать ничтожными. Это относится к вам, Лилиана Маратовна.
Плечи Ляли поникли, и она даже осмелилась бросить на Максима краткий, полный упрека взгляд, что, однако, был полностью им проигнорирован, так как все внимание уже сосредоточил на мне.
– Вторая же… – Голос директора стал жестче, и он на мгновение сжал челюсти так, что заиграли желваки, пока сверлил в неподвижно замершей мне дыру размером с обеденную тарелку. – Тут чуть сложнее. Рекомендации вам, Светлана Николаевна, я слышал от самых разных людей: и молодых, и зрелых сотрудников, из разных отделов и даже от заказчиков. Все поют вам однозначные дифирамбы – вашему уму, смекалке, опыту и умению взглянуть на любую проблему под таким углом, что именно вам чаще всего приходят в голову гениальные в своей простоте и изяществе пути решения того или иного вопроса. Не могу сказать, что согласен со всеми пунктами, озвученными вашими коллегами, при этом, без всякого почтения к вашему полу и возрасту, вынужден констатировать тот факт, что выглядите вы, очень мягко говоря, совершенно неприемлемо для занимаемой должности. Неопрятно, несерьезно, нелепо, вызывающе. Цирк уехал – клоуны остались, одним словом.
Ляля в этот момент не выдержала и прыснула в аккуратный кулачок, но тут же проглотила смешок, поймав два взгляда: недовольный со стороны руководства и мой – обещающий кары небесные, не описанные ни в одной из знакомых ей книженций. Прозвучали ли его слова обидно? Ну, с одной стороны, на правду не обижаются, тем более что именно такого образа я умышленно придерживалась всю последнюю неделю, так что скорее это уж признание того, насколько я могу быть убедительна. Но совсем чуточку все же царапнуло – все-таки я женщина, и слышать такое из уст привлекательного, чего уж там стесняться, мужчины, приятного мало. И, конечно, вовсе не потому, что сказал это именно мой хронический мучитель со склонностью к частым рецидивам.
– К тому же, Светлана Николаевна, вы частенько позволяете себе возражать мне, дерзите, намекая на некое несправедливое отношение к вам лично, либо наоборот – витаете в облаках, и мне приходится повторять свои распоряжения дважды, чего я категорически не люблю. Далее, чтобы вы понимали однозначно, прозвучит не предложение, а ультиматум. И это я еще милосерден к вам, исключительно из уважения к Александру Ниловичу. Я даю вам время до Нового года. Либо красавица наберется ума и начнет наконец выполнять работу адекватно ее зарплате, либо умнице придется приложить весь свой немалый, я уверен, жизненный и рабочий опыт, дабы выглядеть соответственно роли помощника генерального директора, который обязан быть лицом и визитной карточкой предприятия не только по телефону и в переписке, но и живьем, так сказать, и заодно научится проявлять должное уважение к своему непосредственному начальству. С января следующего года в МОЕЙ, – он подчеркнул это слово, – приемной будет сидеть или одна из вас, или же, как прозорливо предположили вы, Светлана Николаевна, я озабочусь поиском адекватного сотрудника на данную позицию. На этом вы свободны. Оповестите участников, что я готов начать дистанционное совещание. – И царственным взмахом руки Господин Зануда и Придира велел нам убраться долой с его глаз.
Я, честное слово, не знаю, что руководило моими дальнейшими действиями: была ли это интуиция, просто вопившая об очередной внезапной подставе, или же банальное знание моей наперсницы, путавшей все на свете. Но, подойдя к рабочему месту, я проделала все манипуляции, необходимые для подключения к режиму конференции. Ляля стояла рядом с круглыми от недоумения глазами и беззвучно вопрошала, какого, собственно…
– Главный энергетик?
– Здесь.
– Основное производство?
– На месте, мы тут все, вместе с качеством.
– Логисты?
– Так точно.
– Кадры?
Тишина в ответ. Быстрый взгляд на «мое блондинко» и ее каблуки. Та, вот уж действительно: жить захочешь – и не так раскорячишься, сняв модные туфли, босиком рванула за дверь за кадровичкой, ибо из приемной позвонить уже не вариант – слишком хорошо все будет слышно директору.
