Алёна Черничная
Маленький секрет хорошей девочки

Глава 6

Лера

Я просыпаюсь от чего-то тяжёлого, что резко падает мне на голову, и недовольного бухтения сёстры:

– Лерка, да выруби ты его.

Плохо соображая, где я и что я, выныриваю из-под пледа, а декоративная подушечка слетает с моей кровати. Видимо, именно она и разбудила меня, упав сверху.

Последнее, что помню, перед тем как затянуло в зыбкий сон, – я пишу сообщение Вике о разыгравшейся мигрени и прошу сестру меня не тревожить, а потом утыкаюсь в подушку лицом и реву.

Сколько часов я пропитывала наволочку слезами, даже сказать не могу. Меня скручивало в жгуты от бессилия и непонимания: за что?

Но, видимо, ревела я долго, раз мой взгляд уже тонет в темноте. Значит, сейчас давно за полночь. Да и ворочающаяся на соседней кровати Вика тому подтверждение. Её смена в кафе обычно заканчивается часов в двенадцать ночи.

– Лера, ну выключи, – стонет Вика, залезая с головой под одеяло.

– Кого? – Я недоуменно приподнимаюсь на кровати, пытаясь разлепить глаза.

А они просто горят от лихорадочно выплаканных из них слёз.

– Свой телефон. Он вибрирует, – раздаётся глухое из-под одеяла с кровати сестры.

И только в этот момент я действительно слышу назойливое жужжание в тишине комнаты.

Свесив с кровати одну руку, поднимаю телефон с пола. И обомлело смотрю на экран мобильного. Там ярко светится надпись – «Андрей». Как глупо и иронично, но возле его имени я всё ещё не убрала этот тупой смайлик-сердечко.

Тут же сажусь на кровати с грохочущим сердцем в груди, крепко зажимая телефон в руке. После того, что произошло сегодня, его звонок никак не вяжется с реальностью. И поэтому я просто сбрасываю вызов, оставляя в спальне тишину, разбавленную лишь размеренным стуком дождя за окном, и стекаю по подушке, поглубже зарываясь в плед.

– Блин, Лера! – тут же возмущается Вика, сбрасывая с себя одеяло, и машет своим светящимся телефоном в воздухе. – Мне звонит твой Андрей. На фига?

– Знать не знаю… – равнодушно бросаю я, прижимаясь щекой к подушке.

– Вы поругались, что ли?

– Типа…

Телефон сестры перестаёт светиться, но тут же снова вибрирует и загорается экран моего. Вика со стоном ныряет с головой под подушку:

– Вы можете разбираться не в два часа ночи, блин?

А я с психом всё-таки подрываюсь с кровати и выскакиваю из спальни, плотно прикрыв за собой дверь.

Стою в коридоре, где источником света является лишь мой звонящий телефон, стиснутый в руке.

Сегодня я дала себе твёрдое обещание: больше никогда не соприкасаться с Андреем и его семьей. Через боль и разочарование вычеркнуть всё, что было между нами. Прям наживую вытащить свои чувства из души. Рано или поздно этот шрам затянется, а малыша я буду считать только своим. И ничьим больше.

Но сейчас даю себе слабину. Ошибочную и позорную, но пальцы сами проводят по экрану, отвечая на звонок.

– Лерка, я у твоего подъезда, выйди, – ни здрасте, ни до свидания, в трубке просто звучит приказ.

– Что тебе от меня ещё нужно? – резко сиплю вполголоса и в кромешной темноте осторожно перемещаюсь по коридору в сторону кухни.

– Разговор есть.

– Андрей, – твёрдым шёпотом заявляю я, – нам не о чём больше разговаривать. Не звони мне и…

– У меня осталась твоя сумка с вещами.

– Можешь её выкинуть. – Добираюсь на ощупь до стула в кухне и присаживаюсь.

Его старая ножка скрипит на всю квартиру, и я вздрагиваю.

– Иванова, давай расстанемся по-хорошему. Я знаю номер твоей хаты. Не вынуждай меня туда врываться, – Андрей многозначительно понижает голос.

Первый раз за всю нашу «любовь» он называет меня по фамилии. Это неприятно режет слух. Да и интонация Никольского заставляет с опаской покоситься на тёмный коридор. Меньше всего мне бы хотелось, чтобы Вика узнала о моих проблемах именно таким образом. Через скандал и разборки. Я обязательно ей всё расскажу, мне просто нужно немного времени – хочется сначала самой всё уложить в голове.

Так что всё же даю сдержанное согласие на встречу с Андреем именно сейчас, посреди ночи. Выйду, заберу из машины свои вещи, и потом его номер просто полетит в чёрный список на всю жизнь.

Сунув телефон в карман домашних штанов, в темноте добираюсь до коридора, накидываю на футболку ветровку, натягиваю балетки и как можно тише выскальзываю из квартиры. Господи, хоть бы Вика не проснулась…

А за порогом подъезда вовсю хлещет дождь. И машина Андрея действительно стоит в моём дворе.

Как бы я ни храбрилась сегодня, пока рыдала, но сердце, сжавшись, летит куда-то в желудок. Сколько времени мне понадобится, чтобы взять и с лёгкой руки всё перечеркнуть? Которая наша встреча с Никольским будет последней? То, что он хотел со мной сделать, прощению не поддаётся.

Плотнее завернувшись в полы ветровки, перепрыгиваю под дождем через десяток луж, чтобы добраться до серебристого спорткара.

В салоне «мерседеса» всё так же витает кисловатый аромат парфюма и терпкий запах натуральной кожи, но моё обоняние улавливает ещё какой-то посторонний запах… Усевшись на сиденье, даже не смотрю на водителя. Дрожащими руками стираю со лба капли и холодно проговариваю:

– Отдай мне мою сумку, и на этом всё. – Держусь как можно остранённее.

– А подружелюбнее слабо-о? – с откровенной усмешкой тянет Никольский.

– Ты большего не заслуживаешь, – стискиваю зубы и, не моргая, смотрю на тоненькие ручьи капель, бегущие по лобовому стеклу.

Моя память, как злой клоун, подкидывает мне яркое и теперь болезненное воспоминание нашего первого свидания и очень жаркого поцелуя в его финале. Это было именно в такую погоду…

– Сама виновата. Сделала бы аборт и проблем бы не создавала.

И я вдруг понимаю, что ещё смешалось с запахом его парфюма и салона «мерса» – запах перегара.

Резко оборачиваюсь, округляя зудящие от пролитых слёз глаза. Поза и вид Андрея настораживают ещё больше. Его волосы, всегда аккуратно уложенные, растрёпаны, а пуговицы на рубашке расстёгнуты почти до живота. А сам Никольский как-то неестественно вальяжно развалился на сиденье.

– Ты что, выпивший? – я настороженно отодвигаюсь, упираясь спиной прямо в пассажирскую дверь.

Знаю, что несколько раз после наших скандалов он умудрялся садиться пьяным за руль, но рядом меня никогда не было.

Андрей перестаёт пялиться куда-то перед собой. Повернувшись, он криво морщится, щуря покрасневший, слегка косой взгляд.

– Ой, вот только не надо. Повод был. Может, у меня, вообще, жизнь из-за тебя рушится.

– Это у тебя она рушится? – От такого хамского заявления я даже пропускаю нужные нотации о том, что он выпивший за рулем. Слова, что весь день жгли мне душу, сами срываются с языка: – А что тогда говорить обо мне? Мы столько времени были вместе, я думала, что ты родной и близкий человек, которого я люблю и который меня любит…

Громкий хохот врывается в мои причитания. Никольский, запрокинув голову, просто откровенно ржёт.

– Божечки-и, это-о-о смешно-о-о, – он со смехом растягивает слова. – Не, я, конечно, подозревал, что ты до безобразия наивная, но не настолько, чтобы быть дурой. Какая к чёрту любовь? – Смех резко останавливается, а Андрей смотрит на меня опьяневшими глазами. – Ты серьёзно думаешь, что я не имел других тёлок, пока вошкался с тобой?

Я замираю. Даже моргнуть не выходит.

– Ты изменял мне? – шепчу на выдохе, а в моих висках нарастает пульс.

– Знаешь ли… Супчик супчиком, а борщика-то хочется…

Этот издевательский смешок переполняет меня выше края. Вместе с острым чувством ещё одного предательства и болью я получаю и неуправляемый взрыв злости. Даже не соображаю, когда замахиваюсь и ударяю наотмашь Андрея по лицу. Звон пощёчины виснет в салоне машины.

Это больше, чем моя последняя капля терпения. Дышу часто и испуганно, пока немеет от хлопка моя ладонь. Я сама не ожидала, что сделаю это. Что влеплю этому мерзавцу, что заслужил.

Но замутнённый взгляд Андрея заставляет меня сжаться на сиденье. Пугающе бездонная темнота в нём становится звериной.

– Вот сучка охреневшая! – рычит Никольский.

А через секунду я получаю ответный удар по своему лицу… Огромной, тяжёлой ладонью по щеке.

Кислород в моих лёгких каменеет, а перед глазами всё двоится и кружится.

Это сильнее, чем просто боль. Эта боль унизительна. Она раздавливает изнутри так, что хочется закричать. Но у меня выходит лишь хватать ртом воздух, прижав ладонь к месту удара.

– Руки она ещё распускать будет, – слышу шипение Никольского как будто через туман.

Дышать. Я не могу дышать. В груди жжёт, словно туда мне льют расплавленный металл. Мой мир не просто рассыпается на кусочки. Я сама рассыпаюсь… Он ударил меня.

Это конец. Всему конец. Всем моим чувствами и сожалению. Полный финал веры, что со мной ещё может случиться что-то хорошее…

– Сволочь, – судорожно задыхаясь, шепчу я. Моя щека горит от боли, а во рту чувствую гадкий, но отрезвляющий привкус своей же крови. – Какая же ты сволочь. Будь проклят тот день, когда ты появился в моей жизни.

И Никольский опять рыпается ко мне, а я взвизгиваю от испепеляющего взгляда. Андрей резко обхватывает мой подбородок пальцами, сдавливает его и дёргает моё лицо к себе. Заставляет смотреть прямо в глаза, в глубине которых сам дьявол.

– Да ты благодарна должна быть, что я обратил на тебя внимание. Надо было бросить тебя ещё после первого раза, но я просто пошёл на поводу у своей жалости, – Никольский искривляет лицо в жуткой ухмылке, а меня обдаёт запахом алкоголя.

И страх окончательно становится частью меня. Никольский пьян, и я его боюсь. Мне больше не знаком этот человек. Лишь ясно понимаю, что в этой машине я тет-а-тет с чудовищем, от которого жду ребёнка.

– Пусти, – тихо всхлипываю.

Отчаянно упираюсь ладонями в каменные плечи Андрея, брыкаюсь как могу. Но всё равно смотрю только в полные чёрной ненависти глаза.

Никольский кривится и безжалостно вдавливает свои пальцы мне в челюсть. Каждая мышца его лица пропитывается злобой. Как бы я ни не хотела плакать в этот момент, но слёзы бескрайним солёным потоком рвутся по моим щекам.

Андрей вдруг резко отталкивает меня, убирая пальцы с моего подбородка.

Разум тут же кричит мне: беги!

Перевожу дыхание, но не успеваю даже дотянуться до ручки пассажирской двери. Меня оглушает чёткий щелчок автоматического замка машины и неистовый рев её мотора.

Моё сердце сжимается до крохотного размера. Оно сдавливается всепоглощающим страхом, когда «мерседес» вырывается из темноты двора на плохо освещённый проспект. Какого чёрта творит Никольский?

Наш район на окраине города – не самое удачное место для того чтобы давать волю всем лошадям в моторе.

– Андрей, что ты делаешь? – непонимающе хриплю и в ужасе смотрю на рывками качающуюся вправо стрелку спидометра.

80 км/ч.

– Мы просто катаемся, детка, – он омерзительно смеётся, а спорткар, зарычав, резко дёргается вперёд.

100 км/ч.

Холод затапливает моё нутро, а меня саму припечатывает спиной к сиденью. И желудок липнет к позвоночнику. Я даже перестаю чувствовать, как горит моя щека от пощёчины Андрея. Ползущий страх сильнее любой боли…

В лобовое вижу, как пунктирная разметка на проспекте становится сплошной. Она белой линией уходит под капот. Андрей ведёт машину ровно посредине двух пустынных полос: его и встречной.

– Вернись. Прекрати. – Стараюсь держать своё самообладание в руках.

Не выдать панику, что капля за каплей впрыскивается мне в кровь.

– Поедем, красотка, кататься… – фальшиво распевает Никольский.

Ему смешно. Он просто заливается от хохота…

– Андрей, – повышаю голос, цепляясь пальцами правой руки за ручку двери, а левой вонзаюсь в кожаное кресло под собой. – Остановись. Я прошу тебя.

Но «мерседес» совершает ещё один ускоренный рывок вперёд.

110 км/ч. Воздух в моих лёгких становится стекловатой. Колется до острой боли в груди. Мимо тусклыми линиями пролетают фонари, стоящие вдоль дороги, и спящие многоэтажки. Я столько раз сидела на этом месте, когда Андрей участвовал в уличных гонках. И никогда не испытывала и искры паники. Мы катались и на больших скоростях. Никольский, как водитель, был просто монолитом сосредоточенности и уверенности. Но только не сейчас…

Андрей неестественно вальяжно развалился за рулем и едва цепляется за него всего одной ладонью. Я чувствую, что машина всё сильнее виляет по дороге.

– Что ты творишь? – мой голос срывается в испуганный хрип. – Остановись. Скорость сбавь. Ты же выпивший. Разбиться хочешь?

– Страшно? – скалится Никольский.

Запрокидывает голову и ведёт плечами и шеей, разминая её. В полумраке его голос и его ухмылка делают мой страх адским.

– Андрей, чего ты сейчас хочешь добиться? Я вышла к тебе, чтобы разойтись мирно. Пожалей, пожалуйста, если не меня, то ребёнка.

– Да не нужен мне этот ребёнок! – Его ладонь с размаху ударяет по рулю, а машина делает зигзаг посередине разметки. – Не! Ну! Жен!

Успеваю выставить руки вперёд и не вписаться грудью в панель над бардачком, а из лёгких вырывается возглас. Я ведь даже не успела пристегнуться. Облизываю сухие губы и боюсь взглянуть на дорогу. Всё, что я могу, – это молиться, чтобы встречная полоса оставалась пустой вечно.

– Хорошо, я согласна и ни на что претендовать не собираюсь, – пытаюсь быть убедительной. Говорю чётко и спокойно.

Понимаю: если я хочу выбраться отсюда, то должна заставить Никольского остановиться любой ценой. Любыми уговорами и обещаниями. Даже если он высадит меня прямо здесь и сейчас: на дороге, посреди ночи, на незнакомой улице. Хочу оказаться где угодно, только не в машине с пьяным Андреем.

– Ага, я похож на лоха? – выплёвывает Никольский. – Сейчас не собираешься. А потом, лет через десять, заявишься со своим приплодом на руках. И будешь доить меня на бабки.

– Я не приду к тебе. Никогда, Андрей. Что бы в моей жизни ни случилось. Только прошу… – У меня перехватывает дыхание – на спидометре 120 км/ч. Крупная дрожь бьёт по нервам, но я заставляю себя говорить медленно: – Останови машину. Я сейчас выйду, и мы разойдёмся навсегда. Ты больше меня не увидишь.

Никольский бросает на меня взгляд, криво дёргая уголками губ, а его чёрные глаза полны тумана.

– Да без базара. Зато ты навсегда запомнишь нашу последнюю встречу. Ну-у… чтобы наверняка не возникло желания приползти ко мне… – издевательски шипит он и вообще перестаёт смотреть на дорогу.

Автомобиль едет по кривой. Меня шатает, пока я беспомощно пытаюсь ухватиться за свой ремень безопасности.

– Никогда. Клянусь. Я уеду из этого города. Остановись! Пожалуйста! – не выдерживаю и срываюсь на крик.

Я перестаю понимать, что происходит. Вжимаюсь в сиденье всем телом под неестественный рык мотора машины. Мне страшно смотреть на зверя за её рулем… Мне страшно слышать его голос и вдыхать запах перегара, сплетённого с ароматом дорогого парфюма…

– Ты же так любила скорость, Лер. – Нетрезвая усмешка Никольского вызывает сильный всплеск тошноты. Я зажмуриваюсь. – Чего теперь ссышь? Это же охрененно: драйв, адреналин. Покатаемся, как в старые добрые, и я верну тебя домой…

– Андрей… – умоляю я.

Не понимаю, зачем он это делает. Откуда взялась в нём эта звериная дикость? Почему именно сейчас? Он больше чем невменяем.

– Поедем, красотка, кататься… – его гогот тошнотворен.

– Остановись! – я сдаюсь истерике и кричу на весь салон.

– Давно я тебя поджидал… – Андрей продолжает петь и ржать одновременно.

С закрытыми глазами мне чудом удаётся схватиться за ремень безопасности. Перекидываю его через себя. Дрожащими пальцами на ощупь успеваю защёлкнуть на нём замок всего за секунду «до».

За проклятую секунду до того, как машину резко подбрасывает и дёргает в сторону.

– Сука! – истошный вопль Никольского сливается с адским скрежетом металла и визгом тормозов.

И я больше не я. Теперь я – это просто страх, уничтожающий и неизмеримый. Обхватываю себя руками и хочу распахнуть глаза. Но не хватает сил, потому что резкая боль врезается мне в голову. Чувствую, что словно катаюсь на карусели.

«Малыш…» – только это и проносится в моих мыслях. Удар. Резко хватаю воздух ртом и отключаюсь.

Глава 7

Лера

Я в тишине. Такой вязкой и обволакивающей, что мне она нравится. В ней уютно и безопасно. Я бы так в ней и оставалась, но всё сильнее чувствую боль, ползущую по правой руке.

Хочется просто смахнуть её с себя. Дёргаюсь, и она пронзает до кости. Из меня вырывается стон. Настолько грудной и хриплый, что пугаюсь сама себя и резко распахиваю глаза. Белый свет бьёт в них наотмашь. Снова зажмуриваюсь, а тишина вокруг меня пропадает.

– Тихо. Ш-ш-ш, всё хорошо, родная моя, – голос сестры долетает до моих ушей, а лица касается что-то тёплое.

Она гладит меня по лбу и щекам. В голове редкими молниями проносятся мысли. Почему мне снится Вика? И почему моё тело такое тяжёлое?

Я так странно себя чувствую. И этот запах… Втягиваю носом воздух. Дома у нас так не пахнет. Я чётко ощущаю, как в ноздрях щекочется что-то химическое и горьковатое.

Решаюсь ещё раз открыть глаза, только медленно. И кипенно-белый поток теперь не слепит. Он перекрыт знакомым русоволосым расплывчатым силуэтом. Вика, склонившись надо мной, тихо всхлипывает и продолжает гладить меня по голове.

– Ви-и-к, – слабо хриплю я. Пара взмахов ресницами, и вижу сестру уже чётче: её заплаканные, ужасно опухшие глаза, покрасневший нос, всклокоченные волосы, небрежно собранные в хвост.

– Уже всё хорошо. Ты теперь снова со мной. Всё хорошо, – шепчет она, а потом просто прикладывается лбом к моей груди.

И меня пронзает очередной всплеск боли. С резким стоном я вздрагиваю, и Вика вздрагивает тоже. Выпрямляется и смотрит своими серо-голубыми глазами испуганно.

– Болит, Лер? Где болит?

На секунду я перестаю держать связь с реальностью. Не могу сообразить: почему мне больно от любого движения, почему отчётливо пахнет лекарствами, почему вокруг так светло и почему Вика зарёванная?

И мне всё больше кажется, что в моей голове чего-то не хватает… Обвожу взглядом пространство вокруг себя, и вопросов становится ещё больше. Вижу светлые стены, огромное пустое окно, а сама я лежу солдатиком в каком-то сером халате, по плечи прикрытая белой плотной простынёй.

– Вик, я что? В больнице? – непонимающе взглядываю на сестру, сидящую на моей кровати.

В голове мечутся хаотичные искры. Да, я точно в палате. Правда, совсем не соображу, каким образом…

Вдруг мои виски словно протыкают стрелой. Я вижу перед глазами дорогу, подсвеченную автомобильными фарами, и то, как она вертится по кругу. И я всё наконец понимаю. Господи…

– Вик, авария. Вика, я… – Подрываюсь с подушки, но боль в руке и груди откидывает меня обратно.

Я издаю стон во весь голос, начиная дрожать всем телом.

– Лер, всё хорошо, слышишь? – Вика тут же кладёт свои ладони мне на плечи. Гладит их, а потом и мои руки. – Ты со мной. Я так испугалась, когда мне позвонили.

– А как ты меня нашла?

– Не помнишь? Врачи сказали, что, когда тебя привезли, ты даже была в сознании и разговаривала с ними…

Шумно дышу, стараясь уловить в словах Вики хоть какие-то воспоминания. Но ничего… Разве что единственная мысль заставляет всю меня похолодеть до самого нутра.

– Мой ребёнок, – испуганно бросаю я, накрывая ладонями живот.

В этот момент мой страх становится таким животным и осязаемым, что, кроме него, больше ничего не чувствую. Мне и в голову не приходит подбирать слова для этого вопроса, хотя я так и не сказала сестре о своей беременности.

Но по смягчившемуся взгляду Вики и её слабой улыбке понимаю – она уже знает.

– Всё хорошо, – опять повторяет сестра. – Тебя сам Бог спас. Сотрясение, много ссадин, ушибов, но… – она с особой осторожностью укладывает свою ладонь поверх моих, – с ним всё хорошо.

Сердце на мгновение замирает, а потом снова разгоняет застывшую кровь по венам.

Я кусаю губы, на вкус уже солёные от слёз. Я и Вика несколько долгих секунд смотрим друг на друга. Вижу в родных глазах теплоту вперемешку с непониманием.

– Почему ты мне не сказала? – тихо спрашивает она.

– Не знаю, – растерянно выдыхаю, отводя взгляд. Смотрю теперь на мои и её ладони, примостившиеся у меня на животе. – Была не готова… Боялась.

– Мы же семья.

Поднимаю глаза на Вику и отчаянно киваю, но клубок моих сомнений так легко не распутывается. Одного поддерживающего взгляда сестры мало. Она пока знает не всю правду. Не знает, что отец ребёнка готов меня чуть ли не со свету сжить…

И опять резкая боль ударяет в голову. Боже, а ведь там, в крутящейся машине, я была не одна.

– Вик, а Андрей… – с какой-то парализующей оторопью произношу его имя.

Она вдруг резко отворачивается, убирает свои ладони с моего живота. И как-то дёргано принимается вытирать ими слёзы со своих щек.

– Как ты вообще оказалась в его машине ночью, когда он был в стельку пьяный?

Вопрос Вики звучит достаточно жёстко. От её реакции я съёживаюсь на больничной подушке.

– Я ведь не знала, что он приехал ко мне в таком состоянии. Вик, пойми, у нас всё сложно. Я всё расскажу тебе. Я просто вышла с ним поговорить. Хотела расстаться с ним по-хорошему, но всё пошло не так…

Замечаю, как на бледном лице сестры заостряются скулы. Вика смотрит куда-то в стену, словно зависшая в ступоре.

– Не так… – без какой-либо интонации повторяет она. – Но это всё уже не важно. Мы справимся. Что-нибудь придумаем, главное, что ты жива.

И её «ты» тяжело повисает в воздухе. От этого мелкие холодные мурашки неприятной россыпью вонзаются мне в кожу.

Я снова пытаюсь приподняться и сесть, опершись на подушку. Морщусь от ноющей боли в правой руке и в рёбрах, но всё равно сажусь. В глазах слегка двоится и плывёт.

Я закрываю их и шепчу:

– Вика, а с Андреем что?

– Лер, давай потом…

– Нет, – я повышаю голос. С глубоким вдохом открываю глаза. Уже лучше. Я вижу перед собой сестру в одном экземпляре, но слегка расплывчато, а к моему горлу подбирается тошнота. – Сейчас говори.

– Тебя спасло, что ты была пристёгнута, – сипит Вика и бледной статуей сидит у меня в ногах, уставившись глазами в стену.

А я смотрю на сестру и не моргаю.

– Он…

Вика молчит, нервно дёргая пальцами край своей длинной футболки. Её дыхание сбивается.

– Вика… – шепчу, а в груди разбухает странное чувство.

Мне кажется, я знаю её ответ, но почему-то уверена, что приму его без истерики. Моя ладонь, всё ещё прикрывающая живот, сжимается, сминая край простыни.

– Андрей жив?

Сестра наконец возвращает ко мне свой взгляд, а он стеклянный.

– Нет.

***

Щурясь от лучей тёплого солнца, глубоко вдыхаю свежий воздух. После двух недель, проведённых в больничной палате, он особенно непривычен. Сбежать оттуда я была готова уже через пару дней, но Вика и врачи вцепились в меня клешнями.

– А я говорю, тебе лучше полежать пока здесь. Ты беременная и попала в аварию, – твердила сестра. – Мало ли что…

И, наверное, это единственный аргумент, который смог удержать меня там.

Но теперь я оставляю свои неуверенные шаги вдоль железных оградок: низких, высоких… И стараюсь не разглядывать, что прячется за ними. Держу взгляд только на носках своих балеток. Смотреть по сторонам мне просто жутко, потому что это кладбище.

Прошло две недели, а я до сих пор не понимаю, что чувствую. Но слова сестры глубоко засели во мне. Да, я проплакала весь тот день и следующую ночь.

Во мне поселилась какая-то сжигающая пустота и страх, что Андрей мог отправить меня и ребёнка за собой. Но я и малыш живы, а он…

Я словно разошлась на два полюса. Теперь каждую секунду готова благодарить своего ангела-хранителя за сотворённое чудо. Но ведь всего этого могло бы и не случиться, не сядь я в ту проклятую машину.

Меня гложет противоречивое чувство вины. Я не должна её чувствовать, ведь никто не заставлял его садиться пьяным за руль.

Но я корю себя за то, что в ту ночь вышла к Андрею. И корю за то, что не могу найти внутри собственной пустоты ту самую истинную боль утраты.

Андрей погиб. Отец моего будущего малыша погиб. Человек, в которого я была влюблена, погиб. Я должна оплакивать. Скорбь должна стать моей спутницей. Но в моих воспоминаниях всё ещё слишком сильны тот смех, залитая алкоголем тьма в его глазах и его пощёчина…

Я не понимаю, какими должны быть мои чувства. Какой должна быть моя боль. Правильная боль. Может ли боль вообще быть правильной? Такой, как надо? Такой, как у всех?

Обнимаю себя руками, и мелкая дрожь пробегает по телу. Мне зябко, даже несмотря на то, что на улице майский полдень, вовсю светит солнце и можно устраивать прогулки уже в одной футболке. Я закутываюсь в тёплый вязаный кардиган, накинутый поверх плотного чёрного платья.

Позавчера меня выписали из больницы, а сегодня я всё-таки решилась прийти сюда. Куда мне ехать и идти, я узнала через друзей Никольского. В день похорон Андрея меня здесь не было. Вика не пустила меня. Сказала, что плохая примета шататься беременной по таким местам, как это.

Но я не могу и дальше продолжать отрицать то, что случилось. Андрея больше нет. И я не хочу оставлять воспоминания о нём чёрной кляксой. Лучше пусть они останутся просто этой тишиной, что сейчас висит над лабиринтом из оградок. Я должна попрощаться с Никольским.

Пульс во мне медленно, но очень ощутимо набирает скорость, когда я сворачиваю в нужный проход.

Приходится поднять взгляд выше, чем носки балеток. В горле сушит, когда вижу весь этот специфический антураж, который на фоне буйной зелени и яркого солнца всё равно выглядит гнетуще. Когда замечаю вывеску на дорожке с нужным мне сектором, то внутри всё покрывается инеем. Никита сказал, что я найду Андрея на третьей аллее справа. И я быстро цепляюсь за неё взглядом. Сворачиваю, замедляя шаг, и моё дыхание сбивается.

Возле изящно выкованной и явно самой новой здесь железной ограды и среди уже завядших цветов я замечаю женскую фигуру, облачённую в тёмно-синее длинное платье. Она стоит ко мне спиной и пока не замечает меня.

Я понимаю, кто это, с первого взгляда, потому что вижу короткие пепельные волосы, собранные ото лба чёрной повязкой.

Никольская. Она здесь. Я замираю посреди дорожки. В мои планы не входило вновь пересекаться с этой женщиной. И подумать не могла, что мы встретимся с ней именно здесь и сейчас.

Но теперь оторопело смотрю на её спину. Желание развернуться и сбежать – первое, что посещает мои мысли.

Я делаю осторожный шаг назад, сильнее сжимая ладони на своих предплечьях.

И Никольская, видимо, чувствует моё присутствие. Она резко оборачивается, а я окончательно прорастаю ногами в землю.

Передо мной убитая горем мать. Лицо Аллы Сергеевны осунулось, волосы лоснятся от нечистоты, а губы, в прошлый раз изящно подчёркнутые помадой, стали двумя бледными линиями.

– Ты… – резко выдыхает Никольская, протыкая меня пустым взглядом.

Сглатываю сухой комок в горле и решаюсь заговорить:

– Алла Сергеевна, здравствуйте. Мне так… – выходит сипло и сдавленно.

– Какого чёрта? – грубо перебивает она. Смотрит на меня так презрительно, что я делаю ещё полшага назад.

– Я… К Андрею… Я хотела…

– Не смей! – взвизгивает Никольская на всю округу, истерично тряся головой. – Не смей даже имя его произносить!

– Алла Сергеевна…

– Да как у тебя, драной потаскухи, хватает наглости заявиться сюда? – Она плавной поступью выходит из-за оградки, направляясь в мою сторону. – Тебя здесь быть не должно. Тебя и в живых быть не должно. Почему ты не сдохла? – выплёвывает Никольская.

Этот вопрос вонзается мне в самое сердце. Её реакция на меня пугает ещё больше, чем тогда, в клинике. Что за глупая ирония судьбы? Почему нам нужно было встретиться с ней именно сегодня?

– Я… уже ухожу, – бормочу я и пячусь.

Делаю два неуверенных шага назад, не в силах отвести глаз от жуткого образа Аллы Сергеевны. Тёмное, глухое под горло платье, озлобленный взгляд расширенных глаз… Эта женщина сейчас похожа на злую ведьму из детских сказок. Только всё, что происходит со мной, – это какая-то проклятая сказка. И что я делаю в ней не так? Почему всё это происходит со мной?

Резко разворачиваюсь на пятках балеток, но меня хватаютза запястье, заставляя зашипеть от неприятного рывка:

– Не смей приходить к Андрюше! Поняла, дрянь? – зловеще цедит Никольская.

Я с опаской оглядываюсь. Вокруг только кресты и могилы, а что в голове у поехавшей от потери сына матери мне и представить страшно.

– Пустите, – дёргаю изо всех сил рукой.

– Ты во всём виновата, – глаза Аллы Сергеевны горят ненавистью, а её пальцы на моем запястье сжимаются так, словно собираются переломать его.

Я не хочу оправдываться. Я не должна делать этого, но слова вылетают из меня раньше:

– Он был пьян в ту ночь… – шепчу, в упор смотря в темноту глаз женщины. Сейчас они один в один, как и у Андрея в ту ночь. – Он…

– Ты довела моего мальчика, заставила его нервничать. Ему было плохо. Ничего бы не случилось, не раздвигай ты свои ноги бездумно, тварь. Андрей не поехал бы к тебе. Но ты, сука, живая, а он в земле. Всё из-за тебя и твоей беременности. Надеюсь, ты потеряла свой приплод во время аварии? – она стреляет острым взглядом в мой ещё совсем плоский живот.

И слёзы тут же неприятно жгут мне глаза. Мне кажется, что маленькая крошка внутри меня сжалась.

Я так хочу выкрикнуть Никольской, что это её внук. Плоть и кровь сына, которого она так боготворит и любит, но язык липнет к нёбу. Я как будто тонну ирисок прожевала. Молчу и лишь тяжело дышу, играя с Никольской в напряжённые гляделки. И Алла Сергеевна расценивает моё молчание по-своему.

– Потеряла, да? – с нечеловеческой надеждой в глазах вдруг спрашивает она.

Я словно получаю отрезвляющий разряд. Ничего и никогда не изменится. Она будет меня ненавидеть. Никольская всегда будет жить за стеной только своей правды.

Выдёргиваю запястье и, развернувшись, просто бегу в сторону выхода с кладбища. И отчаянно закрываю ладонями уши, когда мне в спину камнями летит:

– Чтоб ты сдохла! Никогда тебя не прощу за Андрюшу. Слышишь? Я тебя проклинаю!

***

Домой я врываюсь, громко хлопая дверью. Прислоняюсь к ней затылком и прячу лицо в ладонях, пока пытаюсь остановить своё нервное дыхание.

Мне всё ещё мерещится, что за моей спиной стоит Никольская. Уничтожает своим взглядом и ненавистью.

Я ведь шла туда, чтобы всё сделать правильным. Отпустить всё. Но, похоже, опять сотворила глупость…

– Лера? – Вика тут же появляется в коридоре. Видимо, услышала, как хлопнула входная дверь. – Ты чего? Тебе плохо?

– Я опять встретилась с матерью Андрея, – сбивчиво шепчу себе в ладони.

– В смысле? Где ты была?

Я делаю дрожащий вдох и медленно стекаю по двери к полу. Сажусь прямо в одежде на коврик в коридоре.

– Я ходила к Андрею на… – Слова застревают в горле, а я сильнее прижимаю трясущиеся ладони к горящим щекам.

– Лерка! – вскрикивает Вика. Слышу, как она негодующе ударяет ладонью по дверце шкафчика в коридоре. – Зачем тебе это? Что ты хотела?

Провожу ладонями по лицу, неосторожно сминая его.