Альвера Албул
Последнее желание
Когда она переступила порог дома, миссис Блумфилд вышла встретить её парой едких комментариев насчёт чистой совести и стыда, но увидев заплаканную дочь, которая с трудом держалась на ногах, моментально изменилась в лице.
– Милая! – она подхватила её, видя, что та находится на грани обморока. – Что случилось?
Но понимая, что, вероятно, дочь ей не ответит, она закричала в глубину дома:
– Кто-нибудь помогите мне, мисс Менди плохо!
Первым, кто показался в передней, оказался мистер Блумфилд. Он моментально подхватил свою дочь, не позволив ей завалиться на стену, а затем появился и слуга – крепкий мужчина, который был ответственен за весь тяжёлый труд в доме.
– Хозяин, сэр, позвольте мне, – проговорил он.
Менди была рада, что растворилась, что не выдержала, что потеряла сознание и хоть на время оторвалась от реальности. Когда она открыла глаза, она была уже у себя в комнате. У кровати стояла служанка, готовая к любому поручению, а в кресле сидела миссис Блумфилд.
Менди моментально поспешила подняться с кровати, но её остановили:
– Мисс, Вам необходимо отдыхать, – произнесла служанка, и девушка опустила голову обратно на подушку.
– Скажи только, Менди, – её мать с трудом поднялась из кресла и подошла к кровати, опираясь на свою трость, – что случилось?
– Ох, матушка, – девушка тяжело вздохнула, – миссис Питерсон потеряла сына, я была там до последнего. Я никак не могла её оставить, ей было так тяжело.
– Ты ж моя сердобольная, – женщина сжато улыбнулась, качая головой, – а я и подумала, куда вдруг по улице поспешно направились все её знакомые, – в конце она хмыкнула, – теперь мне всё понятно.
– Я их не виню, им было страшно за своих детей, – ответила Менди, покачав головой.
Новость о том, что скончался первенец Катрин, обошла весь город к вечеру, и все спешили написать в дом семьи Питерсон записку со словами поддержки и соболезнования. Писать что-то Менди не стала, не захотела быть очередной засечкой на сердце женщины, так как она понимала, что каждая записка, которую прочитает женщина, доведёт её до слёз. Когда на следующий день в городе объявился муж женщины, Менди была рада это узнать, так как она понимала, что только он, как каменная стена, сможет уберечь её от лишних переживаний. Именно он, не давая жене с головой утонуть в своём горе, организовал похороны, разослал приглашения и заказал памятник.
Когда Менди открыла конверт, ей показалось, словно её приглашали на свадьбу, а не на прощание с мальчиком, а потом картина сложилась в её голове и болезненно откликнулась в груди. Приглашение на похороны было выполнено на небольшой открытке из прессованного, немного шероховатого на ощупь картоне. Оно было украшено рисунком листочков, который был выполнен пером – должно быть, эти открытки ручной работы. И если присмотреться, можно было увидеть, что узоры по периметру складываются в повторяющуюся единицу – вероятно, эти открытки готовились для приглашения гостей на празднование первого года жизни мальчика. А на другой стороне среди таких же завитков аккуратной рукой было выведено место прощания и время.
Прибыть хотя бы в церковь обязывал этикет, при этом все бы поняли, если бы Менди не явилась на кладбище. Похороны совсем маленького ребёнка был большим ударом для всего круга знакомых миссис Питерсон. Некоторые, чтобы не нарушать правила приличия, понимая, что им придут приглашения, покинули город по якобы важным делам, отписавшись Катрин о том, что у них, к сожалению, не будет возможности проститься с её маленьким сыном. Жестокость таких людей поразила Менди, и она решила, что несмотря ни на что, как бы плохо ей ни стало, явится и на кладбище.
Чёрных платьев в гардеробе Менди не было, уводила её прежде судьба от надобности придерживаться траура, но теперь ей было необходимо приобрести что-то новое в свой туалет. Получив приглашение, она отправилась в город и купила, а не заказала на пошив, самое простое чёрное платье, какое можно было бы обнаружить в платяном шкафу у каждой второй небогатой английской дамы. И Менди надеялась только на то, что в следующий раз оно понадобится ей не скоро.
В церкви было много людей, по большей части все они были знакомыми Катрин, такие же мамы, которые чувствовали боль женщины как собственную. Их дети, в чёрных кружевных одеждах тоже присутствовали в церкви, растерянно глядя вокруг и совершенно не понимая, почему все вокруг обливаются слезами. Ком в горле стоял и у мужчин, прижимая к груди свои шляпы, они подходили к маленькому гробику и прощались с восьмимесячным мальчиком, желая ему спокойного сна. Когда священник заговорил классические вещи про детскую душу, рай, лучшее место и Божью волю, женщины не просто плакали, они издавали что-то наподобие тихого воя, и особенно тяжело было Катрин, которая за эти три дня, казалось, совсем состарилась, хотя была младше Менди.
Мисс Блумфилд очень старалась быть сдержанной, она не хотела участвовать в общей панихиде, и несмотря на всеобщее горе, заметила, как некоторые с неодобрительным видом осматривают её слишком простое платье. Конечно же это были люди, не входящие в близкий круг знакомых Катрин (её подруги настолько переживали из-за потери, что сами выглядели как покойницы), это были люди, которые имели знакомство с мистером Питерсон, а его маленького сына даже ни разу не видели при жизни. Они явились в церковь пусть и в чёрных, но в крайне шикарных туалетах. У одной со шляпки с широкими полями свисало воронье перо, а у другой была тонкая, поблёскивающая вуаль. При этом на оголённой груди у них были тяжелые украшения с нефритом или гагатом. Смотреть на это было никому не интересно, все переживали из-за похорон ребёнка, и это ещё сильнее огорчало пришедших модниц.
Когда зазвенел колокол, люди стали покидать церковь, а гроб понесли на кладбище. Как бы трудно ни было Менди, она направилась вместе с Катрин, которая не прощалась со своим платком. Вместе с ними пошли ещё несколько близких подруг женщины, а барышни, которые воспользовались похоронами как возможностью продемонстрировать свои лучшие траурные туалеты, стояли чуть поодаль со своими мужьями и очень возмущённо что-то обсуждали.
Менди чувствовала себя очень неуютно, хотя в происходящее ей было сложно поверить. На маленького мальчика она не смотрела, даже не подошла к нему в церкви, предпочитая наблюдать за всем со стороны, а ни принимать непосредственное участие. И пусть она взяла с собой платок, он ей так и не понадобился. Среди толпы, суеты и слёз она почему-то чувствовала себя сильнее, чем была на самом деле. А на кладбище, глядя на то, как гроб опускают в яму, она невольно поймала себя на мысли, что думает о совершенно необычных для себя вещах. Она рассматривала траву, сияющую на солнечном свете, качающиеся на ветру листья деревьев, каменные памятники, которые создавали свой особый колорит подобных мест, и думала о том, что весь этот необъятный, удивительный мир, наполненный красками, чувствами, событиями, этот мальчик никогда не узнает. Его мать упала на колени, и её попытались привести в чувства кто-то из женщин и её муж. Крики и слёзы дополняли эту картину, вызывая у Менди внутри странный, накатывающий ужас. При этом всё вокруг цвело и пахло, летняя пора набирала силу, Менди стояла на краю ямы, и лёгкий ветер качал её яркие рыжие волосы, контрастом которому служило строгое чёрное платье.
Когда Менди вернулась домой, её родители были заняты своими делами. Мистер Блумфилд был в библиотеке, согнулся над письменным столом и через стекла своих очков внимательно изучал открытую перед ним книгу, а затем что-то записывал в своём блокноте. Когда Менди проходила мимо, он тихо произнёс:
«A negotio perambulante in tenebris1».
Всё, на что надеялась Менди, заключалось в том, чтобы родители не обратили на неё внимания. Она очень не хотела разговоров с матерью и надеялась, что та в связи с сегодняшним мероприятием не станет начинать серьёзные разговоры о совести. Менди прошла через первый этаж до самой лестницы, когда всё же услышала голос матери из гостиной. Она стояла по центру комнаты, опираясь на свою трость и разглядывая картину на стене.
– Зайти ко мне, – она произнесла это с привычной для девушки жёсткостью в голосе и каким-то пренебрежением.
Сдерживая тяжёлый вздох, который выдал бы с головой все её чувства, Менди, стянув с головы шляпку, вошла в гостиную и взглянула на свою мать:
– Я тут, матушка. Вы что-то хотели?
– Хотела, – ответила она, глядя на картину, – как всё прошло?
– Сложно сказать, всё же это похороны, – Менди пожала плечами, – все плакали, желали Катрин сил…
– А ты как сама? – спросила миссис Блумфилд, всё же переведя взгляд на свою дочь.
– Лучше, чем я ожидала, – ответила Менди.
– Хорошо, а теперь подскажи мне, – женщина вновь перевела взгляд на картину, – как ты думаешь, не стоит ли её заменить?
– Она перестала Вам нравиться, матушка? – спросила девушка, пройдя ближе к матери и так же разглядывая картину.
– Она не нравилась мне изначально, – очень строго произнесла женщина, – какая позорная вульгарность иметь в гостиной подобную картину! Если бы не твой отец, я бы сожгла её в тот же день, как её принёс мистер О'Рейган. Совершенно не понимаю, как ему в голову пришло подарить нам нечто подобное?!
Менди перевела взгляд на мать, вспоминая, как муж её сестры Джуди подарил миссис и мистеру Блумфилд эту картину. Это было два года назад, и как ни удивительно, эта позорная вульгарность – как выразилась мать Менди – упакованная в пергамент и подписанная аккуратной рукой появилась в этом доме в Рождество. А когда Менди вновь перевела взгляд на картину, она невольно улыбнулась, так как она ничего непростительного в ней не видела.
Это была картина какого-то неизвестного художника, и судя по царапинам на раме, особой ценностью она не обладала, хранилась у кого-то дома, а потом была продана на стихийном рынке за символическую цену. Но что-то в изображённом сюжете сильно цепляло Менди, наверное, потому, что на ней была запечатлена рыжая девушка схожего с ней телосложения, которая лежала среди цветов, от удовольствия прикрыв глаза, а рядом с ней был мужчина, крупный, с копной роскошных тёмных волос. Они явно были увлечены друг другом, но открытого эротизма художник не изобразил. Менди подумала, что отношение матери к картине обусловлено тем, что у девушки голые ноги и плечи, но сама она не считала это чем-то недопустимым.
– Если так, матушка, стоит убрать её наверх, а здесь повесить какой-нибудь пейзаж? – заговорила Менди.
– Пейзаж, – согласно кивнула женщина, и Менди не смогла сдержать ещё более широкую улыбку, а потом поспешно стянула её, вспоминая, что на ней траурное чёрное платье. При этом перед Катрин она не почувствовала вины – она сделала всё, что было в её силах, и даже больше, и теперь, оказавшись в стенах своего дома, она могла позволить себе расслабиться.
Поднявшись к себе, Менди поспешила переодеться. Она не стала надевать на себя что-то яркое – жёлтое платье осталось в шкафу, она остановила свой выбор на светло-зелёном платье, а потом вдруг вспомнила картину внизу и уже потянула руку к розовой мягкой ткани, и в этот же момент передумала. Волосы она связала зелёной лентой, самостоятельно сделав косу и решила заняться отложенными делами. Пинетки для младшего из племянников она упаковала в маленькую коробку, украсила её бантом и отставила на полку над письменным столом – это она подарит Джуди, как только она приедет со всей своей семьёй.
Весь оставшийся день Менди пыталась отвлечься от мыслей о похоронах, этим же она занималась и два оставшихся дня до приезда сестры. Она практически ни с кем не разговаривала, с головой уходя в чтение книг, иногда всё же спускалась в библиотеку, понаблюдать за работой отца и помочь ему с правильным построением предложений, подбором слов и компоновкой текста, чтобы лучше передать смысл исходного, переводимого текста. Обычно мистер Блумфилд переводил с греческого, латыни, но были у него и специальные заказы, и тогда он выполнял работу по переводу книг с шотландского, ирландского и валлийского. Не редко это были старые семейные записи, чьи-то личные дневники, в которых хранилась информация об основателях семьи. Мужчина уходил в это с головой, и несмотря на то, что он знал множество семейных тайн, никогда не рассказывал их ни Менди, ни своей жене, ни ещё кому-то другому. И в принципе он уважал частную жизнь своих клиентов, поэтому дочь не всегда имела возможность ему помочь, в противном случае ей станет известно то, что должно оставаться между мистером Блумфилд и заказчиками. Его жена же редко проявляла интерес к деятельности своего мужа, пусть и считала её высшим благодеяньем и очень гордилась огромными познаниями различных языков своего супруга. Свои дни она проводила как самая настоящая домоправительница, поэтому в доме не было экономки. Миссис Блумфилд контролировала работу прислуги, раздавала им поручения, хранила ключи от всех дверей, а также ведала всеми финансовыми вопросами. Таким образом она создавала максимально комфортные условия для жизни своего супруга, который мог позволить себе не задумываться ни о чём кроме переводов. Своей матери Менди помогала, но с меньшим энтузиазмом чем отцу, так как она понимала, что в любой момент женщина может вспомнить о том, что её дочь всё ещё не реализовала себя в этой жизни. Поэтому чаще Менди принадлежала самой себе, она занималась тем, что сама себе придумает – чтением, рисованием, шитьем или же сочинением стихов, но этим она занималась очень редко, так как считала, что рифма её совсем не складная, не текучая как река, и поэтому стихи её не имеют право на существование.
В субботу, в светлое раннее утро у подъездной аллеи обители кельтского семейства остановился экипаж, и миссис Блумфилд поспешила встретить гостей. Менди в попытках забыть события прошедшей недели, также поспешила вниз по лестнице на первый этаж, и, пробегая мимо двери в библиотеку, махнула рукой маленькой светлой фигуре, которая вышла из экипажа и моментально оказалась в объятиях матери.
Джуди вышла замуж в шестнадцать лет, как и полагается в обществе по самому настоящему расчёту, ни о какой преданной нежности в этой паре не могло идти и речи, но вне зависимости от этого, девушка могла похвастаться счастливым браком и часто была в хорошем настроении. По сравнению со своей сестрой, которая обычно присутствовала в некотором напряжении, Джуди походила на яркую звёздочку в ночном небе. А рядом с ней держался громоздкий как кухонный сервант, мрачный как дождливый день её муж – мистер О’Рейган. Учитывая, какой небольшой ростом была Менди, рядом с ним она чувствовала себя совсем маленькой и беззащитной. Мистер Ристерд О’Рейган был самым настоящим ирландцем без капли английской крови, поэтому он походил на огромного воителя в классическом чёрном костюме, из-за чего выглядел несколько комично, но посмеиваться над ним никто не смел. Одного только взгляда этих карих глаз хватало, чтобы понять, что с этим мужчиной шутки плохи, а каштановые волосы, пусть и были коротко подстрижены, отказывались послушно улечься на один бок, и выглядели так, словно мужчина только что вскочил с коня. И светлая, сияющая Джуди была его полной противоположностью. Ко всему мужчина пусть был и не значительно, но старше её. Для Менди эта разница казалась существенной лишь потому, что она считала их слишком разными. Мистеру О’Рейган было тридцать четыре года.
Двадцати четырёхлетняя женщина познала счастье материнства, когда ей едва исполнилось девятнадцать, на тот момент они были в браке уже почти полтора года. Тогда на свет появился их первенец, а теперь их было уже трое. Старший сын в голубом милом костюме, с завязанной белой лентой на шее и деревянной лошадью в руке. Средний ребёнок – трехлетняя дочь, в тяжёлом богатом платье, которая походила на куклу. И младший – полугодовалый мальчик, который изучал этот мир с рук своей матери широко раскрытыми глаза.
– Джуди! – Менди выбежала на улицу и также поспешила обнять сестру. – Как я рада через столько времени наконец-то увидеть тебя вновь! Здравствуй, малыш! – Менди не обделила вниманием и маленького мальчика на руках женщины.
– Здравствуйте, тетушка Менди, – щурящийся от яркого солнечного света подал голос старший ребёнок Джуди – Джереми.
– Здравствуй, ты уже совсем взрослый, – заметила мисс Блумфилд.
– Мне уже пять лет, – согласно кивнул мальчик, и Джуди одобрительно улыбнулась ему.
– А мне! – в эмоциях закричала единственная дочь женщины, показывая Менди сначала два, а потом осознав ошибку, три пальца.
– А сколько это? – спросила Джуди, обращаясь к дочери, но та никак не могла произнести, продолжая показывать своей маме пальцы.
Очередь дошла и до мистера О'Рейган, которого также было необходимо приветствовать. Менди всегда находила его несколько странным, так как он сильно отличался от них. Молчаливый, безэмоциональный, он не проявлял никакого интереса ни к разговорам, ни к Джуди, ни к собственным детям. Лишь изредка он мог предпринять попытки контролировать их поведение, и даже в таком случае он просто бросал на них строгий, холодный взгляд, в котором было всё необходимое для того, чтобы Джереми и его сестра Лилия моментально успокоились и перестали шуметь. Менди даже не была уверена, что правильно помнила голос мужчины.
– Доброе утро, мистер О'Рейган, – заговорила Менди, – рада видеть Вас вновь.
– Доброе, мисс, – он кивнул, держа в руках свою шляпу, – взаимно.
Это всё, что он мог ей сказать, но и этого было достаточно. Все знали, что мужчина не очень общителен, а миссис Белинда Блумфилд вообще настаивала, что мужчина не должен много болтать, да и вообще участвовать в пустых беседах, а обязан думать о том, как обеспечить своей семье безбедное существование и сделать всё для реализации задуманного. Менди считала мнение матери слишком жестоким, но никогда не говорила об этом. Её взгляд на ситуацию был иным – если мистеру О'Рейган не нравится беседовать с ними, то никто и не настаивает.
Все вместе они прошли в дом, и дети поспешили начать изучать перемены, которые успели возникнуть. Джереми быстро заметил, что миссис Блумфилд переставила цветы, перетянула мягкую мебель в гостиной, и вообще в этой комнате стало в несколько раз меньше книг, а всё потому, что почти все были в комнате Менди. Маленькая Лилия же спешила потрогать всё, до чего могла дотянуться, но особенно ей нравилась новая трость её бабушки, и она даже попыталась повторить рык льва.
– А я знаю, как делает лев! – хвалилась она, проводя маленьким пальчиком по морде на рукояти. – Папа водил меня в Лондонский зоопарк.
Менди не видела сестру чуть больше полугода, в последний раз они встречались, когда Джуди была ещё беременна. Тогда она была совсем исхудавшая, с болезненным цветом кожи, измученная тяжелым токсикозом, ждавшая торжественного завершения всех её мучений – родов. Теперь же она спешила вернуться к бывшей свежести, вернуть изначальный вес и былое хорошее самочувствие, поэтому с большим аппетитом ела всё, что было на столе. Именно по этой причине никто не смел делать ей замечания, когда Джуди позволяла себе съесть чуть больше, чем полагалось есть леди за столом, ведь женщина должна питаться «как птичка». Миссис Блумфилд, видя, что её дочери понравился запечённый картофель, даже попросила слуг принести ещё, а если больше нет – немедленно приготовить дополнительную порцию для её дочери.
– Ох, матушка, не стоит, я уже наелась, – улыбнулась Джуди, – а то боюсь с таким успехом я располнею.
– Послушай мать, моя дорогая, – согласился с женой мистер Блумфилд, заметив, что женщина собиралась воспротивиться.
– Я сомневаюсь, что здесь кто-то желает тебе зла, – подала голос Менди.
– Ладно, уговорили, – засмеялась Джуди, – ко всему я бы ещё хотела немного обжаренных овощей, я уже и забыла, какие они вкусные.
Менди улыбнулась сестре, а миссис Блумфилд восхищённо заговорила:
– Ну, какое счастье! Хоть окрепнешь, а то совсем худенькая! – а затем обратилась к прислуге, ждущей приказ. – Софи, и овощей нам!
Менди с улыбкой наблюдала за сестрой, которая ела овощи так, словно не было нескольких порций до этого, и при этом замечая, что её муж ни капельки не заинтересован в ней. Он смотрел куда-то мимо, не участвовал в разговоре за столом, только изредка отвечал на вопросы мистера Блумфилд, которые были направлены лично ему, и явно был поглощён какими-то своими личными переживаниями. Заметив это, Менди нахмурилась и неодобрительно на него глянула, и мистер О'Рейган, встретившись с ней глазами, совершенно растерялся. Он определённо не ожидал, что мисс Блумфилд упрётся в него строгим взглядом, в котором только слепой не прочтёт требование быть более вовлечённым в беседу. Мужчина поставил бокал, прочистил горло и всё же обратил свой слух на то, что говорил мистер Блумфилд.
– Наша милая Джуди, ощущение словно тебя дома совершенно не кормят, – он смеялся, наблюдая за дочерью.
– Что Вы, папенька, – Джуди улыбнулась и бросила смущённый взгляд на мужа, – супруг у меня золотой!
– Спасибо за такой лестный комментарий, – ответил мистер О'Рейган, явно совершенно нетронутый такой сентиментальной откровенностью своей жены.
– И как же так получается, что ты за полгода до сих пор в себя не пришла? – с улыбкой спросила Менди.
– Не обижай Ристерда, – попросила Джуди, – жаловаться в этой жизни мне определённо не на что.
– Только если на его незаинтересованность и холодность, – шёпотом заметила Менди, понимая, что услышит её только сестра.
– Ристерд замечательный супруг, – таким же шёпотом ответила Джуди, – когда ты выйдешь замуж, ты поймёшь, на чём строится женское счастье.
Менди была в шоке от того, что услышала от сестры, и невольно вернула вилку в тарелку, так и не положив в рот кусочек курицы. Она подняла голову и бросила взгляд на её мужа, который в этот момент вновь углубился в свои мысли, и продолжила есть.
Джереми, Лилия и Кристофер были уложены спать после обеда. На самом деле Менди с огромным удовольствием сама бы легла, особенно если учитывать, сколько ей пришлось съесть, но она была вынуждена спуститься вниз вместе со всеми. В гостиной было принято решение провести совместный досуг. В итоге было мистер О'Рейган и мистер Блумфилд играли в карты, Джуди и миссис Блумфилд собирали пазлы, а Менди – читала им в слух Сон в летнюю ночь. И пусть это была комедия, девушка не чувствовала большого воодушевления и боролась с накатывающей зевотой.
В попытках не уснуть над книгой, она периодически потирала свою шею, но потом всё равно быстро проваливалась в свои мысли и читала пьесу невидящими глазами. Она плохо понимала, что в целом происходит в произведении, её голос звучал ровно, без интонаций это было полотном из слов, и не более.
– Из уст Менди это звучит действеннее колыбельной, – заметил мистер Блумфилд.
– Действительно, не могла бы ты читать с большим энтузиазмом, а то с таким успехом мы отправимся спать вместе с детьми! – согласилась его жена, как и обычно говорила она очень строго. – А если я посплю днём, то ночью и глаз сомкнуть не смогу!
– Прошу прощения, – Менди постаралась не закатить глаза, – хотя я бы не отказалась прилечь.
– Я на самом деле тоже, – Джуди улыбнулась, – когда Кристофер перестаёт плакать и засыпает, я всегда пользуюсь возможностью поспать самой.
– А как же няня, милая? – возмутилась миссис Блумфилд. – Отдай ребёнка, да и спи сколько соизволишь! Теперь понятно, почему ты до сих пор такая слабая – у тебя нет достаточного отдыха. Мистер О'Рейган, неужели у Вас нет няни?
Зная, что мужчина предпочтёт оставить вопрос без ответа, Джуди поспешила ответить сама:
– Нет, что Вы, матушка! Конечно же няня есть! Но я очень люблю своих детей и чаще занимаюсь ими сама.
– Пресвятая Мария! – закричала миссис Блумфилд, поднимаясь с дивана. – Ты так избалуешь детей! Джереми должен расти мужчиной, как и Кристофер. А Лилия? Ей уже три, что вы думаете о её образовании?
– В такие моменты я вспоминаю, почему я до сих пор не замужем, – тихо произнесла Менди, в надежде, что её никто не услышит, но боковым зрением она увидела, как едва заметно усмехнулся мистер О'Рейган. Но главное было в том, что этого не услышала её мать.
– Конечно же думаем, – с улыбкой, мягко ответила Джуди, усаживая мать обратно, – Вам не из-за чего переживать. Положение Ристерда в обществе позволяет нам дать нашим детям лучшее образование, а насчёт того, что я их избалую – матушка, я просто очень сильно их люблю. Мои дети – главное счастье в моей жизни.
Менди плохо понимала почему, но она верила в то, что говорила её сестра. По крайней мере она видела, что Джуди действительно счастлива. Когда она говорила о своих детях, в глубинах её глаз загорались звёзды, и она очень широко улыбалась. Её муж, мистер О'Рейган, только в этот момент поднял глаза и посмотрел на свою жену, слабо, но искренно улыбнувшись, и Менди поняла, что несмотря на то, что мужчина холоден к Джуди, он очень сильно любил своих детей.
– Я своих детей тоже очень сильно люблю, – несколько обиженно ответила миссис Блумфилд, – но всегда придерживалась того, что баловать вас не стоит. Я была с вами строга, но всё ради того, чтобы вы поняли, как важно устроиться в этой жизни. И в результате Ричард и Роберт живут в Лондоне, удачно женились, и ты, Джуди, посмотри – твой муж Ристерд О'Рейган, наследник огромного состояния и мужчина, что очень приятно, благородного происхождения. Я очень горжусь твоим браком, до сих пор иногда плачу, когда вспоминаю вашу свадьбу. Был чудесный день! – потом женщина словно очнулась, её восхищения резко оборвались, и она с горечью продолжила, бросив короткий взгляд на старшую дочь. – Осталось только, чтобы подобным событием меня обрадовала Менди. Если, конечно, я доживу до этого момента.
– Перестаньте, матушка, – Джуди явно была недовольна столь резкой переменой настроения матери, – Менди обязательно выйдет замуж, и ещё даст жизнь нескольким наследникам.
Внутренний бунт Менди после слов матери и младшей сестры подталкивал девушку сказать едкое: «Не дай Бог!» -, но она понимала, что лучше будет промолчать. Она увела взгляд и наклонила голову, в попытках сдержаться и успокоить свой пыл. Она всегда предпочитала молчать, когда её мать вспоминала, что Менди до сих пор не замужем, и обычно стремилась уйти, чтобы точно избежать конфликта, но сейчас, когда у них были гости, она обязана была остаться в кресле.
Она рассматривала узор паркета, как вдруг почувствовала на себе заинтересованный взгляд. Не выдержав его, она невольно подняла голову и встретилась глазами с мистером О'Рейган. Мужчина продолжал игру с мистером Блумфилд, но всё его внимание было направлено на девушку. Менди несколько растерялась от такого прямого взгляда, именно поэтому совершенно забыла про то, что только что услышала от своей матери.
– Ох, Джуди, не знаю, дождусь ли я, – огорчённо говорила женщина, – ведь у Менди совершенно нет совести.
Слова матери заставили Менди вздрогнуть, и она поспешно увела взгляд, понимая, что она, забыв про нормы приличия, смотрит прямо в глаза мужа своей сестры. Но, казалось, никто вокруг не обратил на это внимания. Мистер Блумфилд был слишком сильно увлечён шахматами, а его жена сетовала на дочь, игнорируя попытки Джуди успокоить и поддержать её. В этот момент Менди поняла, что её острые чувства, вызванные столь грубыми словами миссис Блумфилд, тревожили только мистера О'Рейган. Это поразило Менди, ведь она совершенно не понимала причину подобного поведения, и в очередной раз убедилась в том, что муж Джуди очень странный.
– Мама, Вы зря так переживаете, – Джуди уже отчаялась, в попытках успокоить мать она окончательно себя истерзала, поэтому совершенно забывшись, она резко повернулась к сестре, – Менди, расскажи ей.
– Что? – возмутилась миссис Блумфилд. – Что она должна мне рассказать? Менди?!
В этот момент Менди почувствовала себя так, словно бы сестра окатила её ледяной водой из металлического ведра. То, что она хранила внутри себя, рассказывать деспотичной матери она не хотела, но когда-то поделилась своими чувствами с сестрой в одном из своих писем, когда Джуди ещё была беременна. Тогда Менди почувствовала страстное желание рассказать кому-то о том чувстве возвышенности и воодушевлённости, которые в ней вызывает мистер Фултон. Она познакомилась с ним, когда он вернулся с очередного рейса в дом тётушки миссис Кирк, и на организованный бал она была приглашена вместе со своими родителями.
Миссис и мистер Кирк жили в доме на углу в центральной части Брайтона. Это был трёхэтажный особняк, выбивающийся из общего пейзажа города из-за фронтона с круглым окном и двумя белыми колонными, которые его поддержали, в то время, когда вокруг стояли узкие, прижавшиеся друг к другу скромные цветные домики. Особняк семейства Кирк был построен с учётом большой любви госпожи к благотворительности. На первом этаже она открыла личный комиссионный магазин и аптеку с очень дипломатичными ценами, где лекарства могли купить даже те, кто обладал очень скромными доходами, а в самом особняке раз в полгода проводились частные балы, на которых шёл сбор средств на финансовую поддержку бедного населения Великобритании. Детей престарелая чета не имела, но они смогли восполнить это воспитанием своего племянника, одаривая его всей той любовью, на которую способны их сердца. Но в случае своей смерти они не спешили оставить ему всё то, чем обладали. Мистер и миссис Кирк приняли решение, что, когда их не станет, дом должен быть выставлен на торги, и когда его выкупят, тринадцать процентов от его стоимости должно быть направлено на поддержку монастырей и церковных школ. У главы семейства в банке на счету хранились десять тысяч фунтов, но они с женой жили на проценты с них. Этого вполне им хватало, так как помимо прочего у них был дополнительный доход от открытых в их доме магазинов. Мистер Кирк после смерти всё же хотел оставить племяннику небольшое наследство – три тысячи фунтов стерлингов, а остальное передать на постройку сиротского дома. У миссис Кирк при этом не было ничего. Когда-то определённые события в её жизни привели к тому, что в Брайтон она переехала полностью обнищав. Подробностей Менди не знала, как и никто в городе, но при этом ходили слухи, что после смерти её родителей, дом перешёл в управление её старшего брата и его жены, которая не жаловала девушку, и миссис Кирк, оставшись без пенни в кармане, уехала на юг в попытке начать новую жизнь, поэтому и завещать своему племяннику ей было нечего.
