Альманах
Крещатик № 91 (2021)
…И снег не прекращается
Ненаписанное стихотворение повисло на руках свинцовой птицей. Не сдвинуться с места! Не взлететь! Птица то далеко, то близко… Она хранитель твоих следов на песке. В ее тени им обеспечена полная сохранность: очертания, влажность, температура (однако стали осыпаться следы… реставратор нужен… да, где его такого взять?)
От бесконечных планетарных волнений глина, песок, камни перемещаются друг в друга и наносят непоправимый вред воспоминаниям.
Они в какой-то момент своего озарения готовы тебя воссоздать, но не ту, которая есть, а ту, которая была с причудами говорить и двигаться по-птичьи. Ты одна из забытых птиц! Тебя нет ни в одном орнитологическом атласе: кто-то старательно вычеркнул твое предназначение отовсюду.
Ты жила всё это время только в моих предчувствиях, в запахах свежевыкошенной травы, в ночных шорохах комнаты. Но ты была… твое появление – моя ускоренная речь. Я с такой скоростью выпуливал слова, что никто не успевал разобрать и расставить их по местам. Накопилось столько неопознанных фраз, что любое совмещение с ними размывает границы привычных слов, и я сам становлюсь фрагментом слепящего луча. Вот и сейчас моя одежда почему-то светлее, чем Солнце, но где я в этом сиянии? Как обнаружиться? Как достояться в очереди к самому себе? Это всё из-за костюма! Где так удалось прифрантиться?
Прямо на улице подошел человек и предложил обменяться одеждой: «Ну как футболисты из разных команд в конце игры», но игры не было – или она должна только начаться, или…
Он обратил внимание на то, что мы уже несколько лет встречаемся с ним на одном и том же месте. Потом практически рядом проходим определенное расстояние и у сухого дерева, где обычно восседали птицы, расходимся в разные стороны. Если бы он не засвидетельствовал это событие, мне точно пришлось бы остаться без того, что последовало дальше.
Но вот я в его бледно-серой хламиде, а он в моем красно-желтом наряде. И наши жизни обнулились. Я почему-то пошел «домой» в его дом. Он… а куда подевался он? Его никто больше не видел, и птицы «отморозились». Это всё из-за меня. Мой костюм вроде компаса, ведет нового хозяина своими тропами, не желая этого и не надеясь на возвращение.
Из кармана достал ключи, открыл дверь, его жена и не заподозрила, что в доме чужой. Целый час ходил, бродил, разговаривал. Однако, когда при полном свете она всё-таки осмотрелась, бросилась бежать. Едва догнал, объяснил, что это временно, что, когда найдется муж, всё образуется. Сейчас я «вроде» приманки, мои вещи вместе с ним разыскивают нас. Его же – подают сигналы своему прежнему хозяину. Хотя… он же обменялся со мной прямо на улице, почему бы ему ни обменятся до нашей встречи с кем-то другим?
Звонок в дверь. Открываю. Стоит женщина.
– Верните костюм моего старшего сына.
– Я не знаю вас и, тем более, вашего мальчика.
Женщина настойчиво:
– Сегодняшнюю ночь мы с вами провели вместе. Утром по ошибке…
– Утром я проснулся в своей постели.
– Во внутреннем кармане пиджака диктофон, на нем записан мой голос, – сообщила гостья, – младшему ребенку нравится мамино пение. Он под него засыпает и просыпается.
– Вы певица?
– Да, я пою, даже если мне этого не хочется.
– Так вы сама себе тиран?
– От такого пения гораздо больше пользы.
В пиджаке действительно оказалась запись. Она зазвучала, едва я прикоснулся к технике, и растерянные в пространстве Луна и Солнце соединились.
– Таким голосом только поднимать мертвецов из гроба.
– Именно для этого я и пою, – она утерла слезы, – не могу слушать себя без волнения.
Где-то рядом из комнаты скорби выпорхнула стая птиц. Моя чужая жена сообщила, что два дня назад за стеною умер сосед, и пропела:
– Ему предстоит долгая жизнь, уж и не знаю, нужна ли она ему?
– Нужна, нужна, – утвердительно сказала соседка и захлопнула свою траурно-распахнутую дверь.
– Однажды прямо на улице, – продолжила певица, – Бабе-Яге вместо метлы подсунули рояль. Реальной Яге. Реальный рояль. Ее взгляд – испуганной нимфы – ожег меня до такой степени, что я стала петь: почему фигура святого Павла расположена по правую руку, на том месте, где обычно изображают святого Петра, а тот, в свою очередь, занял место святого Павла? Почему святой Павел облачен в одежду бело-желтого цвета, а святой Петр – в желто-красные одеяния? Почему мужчина и женщина у ног этих святых, возносящие молитву Богу, словно бы в Судный День, не обнажены или изображены в виде скелетов, как подобает воскресшим, а одеты в разноцветные одежды? Почему они в день Суда располагаются у ног святых, хотя им следовало бы находиться на земле, а не на небесах?
На космодроме ее голосом начинается предстартовый отсчет. О чем думается в такие минуты? Не о жизни, не о смерти, а как-то вообще – думается. Мысли без определенного значения, но от них исходит запах чего-то дальнего и уже совсем далекого. Здесь мысли и возникают по-другому, и не понимаются, а живутся, расходятся по всему телу, как известие о найденном кладе. Но об этом узнает не тот, кто ищет, а тот, кто рядом. Он-то и запоминает все подробности этой территории, где изо дня в день…
Вот ты и на космодроме, в своем желании улететь отсюда куда-нибудь, хоть на Луну. И там обустроить мир вчерашний. И поменять климат до неузнаваемости: весна на Луне, потом лето, осень, снег… всё ночное светило в снегу, в том самом, когда на санках вместе с детьми и наши собаки… (они переселились сюда с того самого времени, когда потерялись). И несмотря на то, что всё происходит в безвоздушном пространстве, мы дышим полной грудью! Кто накачал, надышал столько воздуха для этого мгновения? Память? Но это не твои воспоминания. Это проделки того, кто всегда перед глазами. Он так тщательно обустроил твои следы, что в каждом – живая кровь. Ее может не хватить для самого главного, когда скатишься с горки в лунное «Море Дождей», и снеговик…
Ты с детьми лепишь снеговика, и снег не прекращается.
Валентин Нервин /Воронеж/
Русский вопрос
Русь! куда несешься ты? дай ответ.
Н.Г.
…Русский вопрос не имеет ответа
даже во сне.
Проклиная судьбу,
ты просыпаешься после банкета,
перевернувшись,
как Гоголь в гробу.
Что за дороги на русской равнине! —
все до единой
по краю земли.
Господи, нас провели на мякине,
но и тебя
заодно провели:
ты просыпаешься, перебирая
смутные образы
и времена…
Гоголь стоит за воротами рая
и ухмыляется,
как Сатана.
Родина
По твоим заповедным местам
воронью хороводить не внове —
настоящая Родина там,
где земля почернела от крови.
Сколько горя ты видела днесь,
сколько ведала зла и неволи —
оказалось, что Родина есть
в ощущении страха и боли.
Измеряю пространство на глаз,
а душа не имеет предела —
это значит, что Родина в нас,
остальное – нехитрое дело.
«Кому-то пальмы и песок…»
Кому-то пальмы и песок,
а я – почти из окон дома —
от вечности наискосок
имею виды чернозема.
Не заморачиваюсь, что
пейзажи несколько иные —
не баснословные, зато
луга такие заливные!
Земля – она везде земля —
безотносительно масштабов:
мои родные тополя
не хуже ваших баобабов!
Перед зимой
На совести прорехи и заплаты,
с утра до ночи дел невпроворот,
а до зимы осталось две зарплаты:
подумать страшно —
скоро Новый год!
Весна и лето жили настоящим,
а человек стоит перед зимой
в году, непоправимо уходящем,
и в отголоске музыки немой.
За пару дней до Рождества
За пару дней до Рождества,
прогуливаясь возле дома,
я встретил русского волхва,
бегущего из гастронома.
Какие звездные миры
ему провидятся в тумане,
какие чудные дары
лежат во внутреннем кармане?
Он остановится, когда
пересечемся временами,
и Вифлеемская звезда
закупоросится над нами.
Спящая царевна
1
Вчера еще листья летели
и не замерзала вода,
а нынче повсюду метели
и сказочные холода.
По всем закутам и застрехам
зима разослала конвой —
Россию засыпало снегом.
Но это для нас не впервой.
2
Когда на земле холода
и стынут слова на морозе
Россия под коркою льда
находится в анабиозе.
Как будто в хрустальном гробу
царевна из мира иного
лежит, со звездою во лбу,
и ждет поцелуя земного.
«Там, где косматые ели…»
Памяти В. Шаламова
Там, где косматые ели
знают секреты земли,
ходят по кругу метели
стрёмные, как патрули.
Там ледовитые реки
прячут остатки тепла
в дереве и в человеке
на сердцевине ствола.
Там, невзирая на климат,
стелется по небу дым;
мертвые срама не имут —
срам остается живым.
Йосси Кински /Париж/
Ореховое варенье
Ровесники, родственники и знакомые Тамары, их дети и даже внуки давно покинули этот свет. Уже давно вымерло не одно поколение дворовых кошек и собак. А бабка Тамара всё жила. Никто не помнил ее молодой.
Она стала уже совсем немощной и похожей на ребенка. Говорила с трудом. Некоторые слова ей и вовсе не давались. Поговаривали, что у нее вновь прорезались молочные зубы. Ее голова была покрыта сединой, за что дети ее дразнили тетей-жвачкой. Ею пугали и одновременно мотивировали детей. «Будешь плохо себя вести, будешь страшный, как Тамара», – говорили расшалившемуся ребенку. И тут же: «А будешь хорошо учиться, проживешь долго-долго, как Тамара». Хотя вообще деревенские ее уважали, она была своего рода местной достопримечательностью.
За Тамарой смотрела одна из ее пожилых правнучек, работавшая медсестрой. Ее муж долго болел и умер, а дети выросли. Так что выйдя на пенсию, она переехала жить в деревню и заодно присматривала за Тамарой. «Ты мне правнучка или праправнучка? А то я подзабыла», – иногда спрашивала ее Тамара. «Да я и сама уже не помню», – отвечала та.
Школьники спокойно проходили мимо Тамариного дома, но она все равно пыталась их гонять. На бегу – если только это можно назвать бегом – она раскидывала ноги в разные стороны, поэтому поймать кого-то из ребят ей удавалось редко. На самом деле ей было очень сложно передвигаться. К тому же она не любила носить обувь и поэтому всегда ходила босиком. Когда становилось жарко, она снимала себя одежду и бросала в сторону. Тамара всегда одевалась в длинную белую рубаху. Благодаря своей правнучке она всегда носила чистую одежду.
Когда-то в честь рождения Тамары посадили ореховое дерево. Сейчас этому дереву исполнилось бы 150 лет. Однако пару десятков лет назад его поразила молния, и с тех пор на его месте была лишь обуглившаяся коряга.
За долгие годы Тамара привыкла днем сидеть под ореховым деревом. И теперь она каждый божий день ковыляла на свое излюбленное место под корягой. Она продолжала любить сгоревшее дерево и заботиться о нем так, будто оно было живым.
Тамара запрещала кому-либо приближаться к коряге, особенно детям. Если кто-то осмеливался подойти, она начинала махать на него клюкой и осыпать ругательствами, которые уже не выговаривала, и оттого казалась особенно жалкой.
И вот однажды Тамара слегла и больше не могла встать с постели, чтобы проведать свое дерево. С каждым днем ей становилось всё хуже и хуже. Она не могла выпить даже глотка воды. Лишь слабый пульс и едва уловимое дыхание свидетельствовали о том, что она еще жива. Проведя в таком состоянии несколько дней, она вдруг открыла глаза и, активно жестикулируя, пыталась что-то сказать своей правнучке. Однако пересохший язык не слушался и из горла вырывался лишь сдавленный хрип.
«Ор-ор-реховое варенье!» – наконец справилась она. Правнучка раздобыла у соседей трехлитровую банку орехового сиропа и поднесла чайную ложку к губам Тамары. Та мгновенно оживилась, схватила банку обеими руками и выпила залпом. Ей стало лучше. К вечеру она уже встала с кровати, проведала своё дерево, долго благодарила его за варенье, уже не понимая, что оно сухое. Потом запела и пустилась в пляс.
К утру Тамара скончалась. Ее похоронили на местном кладбище. А через неделю на ее могиле пророс росток орехового дерева. Он вытянулся ростом в человека, однако после этого завял. «Видно, косточек наглоталась», – шутила детвора. Но соседи-то знали, что в банке с ореховым сиропом не было ни единой косточки. Просто бывают разные чудеса на свете.
Девочка из Алжира
В тихой деревне Сент-Эмильон, завораживающей своей размеренной жизнью, аккуратный, чисто выметенный дворик обрамляли уголки деревьев, под раскидистой кроной которых были разбиты благоухающие цветники. Их аромат, смешанный с запахом винограда, создавал особый, дурманящий, пряный букет, которому позавидовал бы любой парфюмер.
Когда над двориком поплыла нежная и грустная мелодия, казалось, даже ветерок замер на секунду, чтобы подхватить ритм музыки и в такт ей начать раскачивать резные звёзды виноградных листьев. Идущие вдоль ровных рядов янтарных лоз работники многозначительно переглядывались. Новенький сотрудник, нанятый только вчера и впервые вышедший на виноградник, спросил у соседа на соседней меже:
– Откуда эта музыка? Кто играет на скрипке?
– Это хозяин, наш пожилой господин. Ты видел его в большом доме.
– Тот старичок в светлом костюме, у которого грустный взгляд?
– Именно, грустный взгляд! Это месье Дидьен, владелец замка. У него умерла жена, чудеснейшая, милая и скромная женщина, которая так и не оставила ему наследников. Это его самая страшная боль.
– Поэтому мелодия такая грустная?
– Именно! На всякий случай запомни: при месье ни в коем случае не надо говорить о детях. Он расстраивается и потом целый день так играет до глубокой ночи без еды и отдыха.
Их разговор прервал новый звук. Кто-то осторожно, будто стесняясь, то ли стучал, то ли скребся в дверь.
На пороге стояла худощавая, высокая смуглая девушка. Когда дверь открылась, она негромко сообщила дворецкому, что пришла по рекомендации на должность менеджера клининга. Слуга велел подождать и закрыл дверь. Через пару минут музыка замолчала, а занавеска на окне слегка приподнялась. А ещё через несколько минут дверь распахнулась, и девушка исчезла в тёмной прохладе старинного замка.
Рабочие двинулись вглубь виноградника, работа закипела. Благодаря всего двум дюжинам трудяг виноградный бизнес шёл в гору, принося хозяину приличный доход. Но каждый из рабочих чувствовал себя гораздо более счастливым, чем хозяин, ведь каждого дома ждала семья.
С этого дня время от времени во дворе стала мелькать смуглая фигурка мулатки с порывистыми движениями, выдававшими в ней африканскую кровь. Она всё время была при деле: то гладила рубашки рабочих, то, подоткнув подол длинной пёстрой юбки за пояс, несколько раз в день мыла полы.
Она с удовольствием сплетничала с прислугой на кухне, помогая накрыть стол. И вот однажды, когда дворецкий громким шёпотом рассказывал ей о хозяйке, на словах: «Она была просто святая женщина!» – в комнату вошёл хозяин и тихим, скрипучим старческим голосом сообщил: «Довольно, Франсуа! Благодарю Вас, но о милой Мадлен я пока в состоянии рассказать самостоятельно!»
Дворецкий с трудом сдержал шумный выдох, почтительным кивком головы выразил своё почтение и с достоинством удалился.
– Так вы хотите узнать о моей дорогой супруге? Извольте! Я охотно расскажу вам, дитя моё! Пройдёмте в мой кабинет!
К вечеру работники недоумённо переглядывались: впервые за последние семь лет после смерти госпожи они весь день не слышали музыки из окна старого замка.
А уже на следующий день, сразу после завтрака, все вместо привычно плачущей скрипки раздался громкий трубный звук, больше напоминающий гудок паровоза, чем скрипичную мелодию. Вслед за ним послышался заливистый девичий смех, и работники углубились в ряды зелёных лоз, с трудом удерживая язык за зубами, чтобы не стать вдруг сплетниками, ведь это занятие скорее приличествует женщинам почтенного возраста, чем здоровым мужчинам, у которых много работы.
В открытом окне мелькнула девичья фигурка, похожая на хрупкую эфиопскую статуэтку, и из открытого окна сквозь звонкий хохот послышался старческий голос:
– Похоже, твоей мечте не суждено сбыться. Нет в тебе нежности, мягкости. Бедная флейта! Я и представить не мог, что она способна издавать такие звуки!
Вскоре сбор винограда был окончен, и большинство рабочих, получив расчёт, разошлись восвояси. В опустевшем замке стало непривычно тихо. Только покрасневшие виноградные листья перешёптывались с похолодевшим ветерком.
Но менеджеру клининга было некуда идти: большую часть заработанного она уже истратила. Достав из недр бесформенной и безразмерной полотняной сумки тростниковую дудку, она сотрясала воздух душераздирающими стонами инструмента что было мочи.
Собравшийся было спать, месье Дидьен высунулся в окно в ночной сорочке и колпаке. Он постарался как можно вежливее осведомиться, не сошла ли она с ума. Но девушка, подчиняясь воле проснувшейся в ней практически животной находчивости, и, всхлипывая с гримасой, которая должна была изображать рыдания, она проговорила:
– Ах, месье! Сегодня годовщина гибели моего отца! А кроме него у меня никогда никого не было и нет!
В привыкшей к боли душе старика шевельнулось что-то потаённое, почти замолкшее…
– Дитя моё, что же ты там сидишь одна? – вымолвил он и поспешил вниз, по-молодецки перескакивая через две ступеньки, с бутылкой коньяка в руках, чтобы поддержать вдруг обретенную родственную душу.
Впервые в жизни месье Дидьен пил что-то крепче вина собственного производства. Коньяк обжигал, и его пришлось закусывать виноградными листьями.
Стремительно пьянеющий старик с неподдельным интересом слушал о том, как однажды, когда ещё девчонкой служанка впервые села в вертолёт отца, ей стало тошно прямо на лету от запаха удобрений. После этого девушка всегда закрывала уши руками, едва заслышав шум вертолётных двигателей.
Выплеснув в её стакан остатки коньяка, старик поднялся и, шатаясь, скрылся в дверном проеме. Спустя примерно полчаса он вернулся со скрипкой в руках и заявил, что хочет написать повстанческую музыку. Но едва смычок коснулся струн, взрыв девичьего смеха заглушил его игру.
– Вот теперь мы с Вами настоящий дуэт! Так и я могу играть! – с этими словами она подняла закатившуюся под лавку дудку и что было сил стала дуть в неё, усиливая какофонию голосов нещадно терзаемых инструментов.
В какой-то момент её помутневший блуждающий взгляд остановился на виноградниках, и дудка замолчала. Месье Дидьен изумлённо уставился на уборщицу, вдруг посерьёзневшую, глядящую в одну точку. Руки её повисли, словно плети, тело стало обмякать, и казалось, что она вот-вот упадёт. Пытаясь предотвратить падение, старик отечески взял её за плечи. Девушка подалась к нему, и уже через секунду голова её лежала на коленях хозяина, который, несмотря на головокружение от употреблённого алкоголя, ещё мог сидеть ровно и впитывать поток воспоминаний, нахлынувший вдруг на девушку.
А ей было что вспомнить! Вот она, будто стрела, выпущенная из лука, бежит между лозами винограда наперегонки с соседским мальчишкой, её другом. Вот, почувствовав на своём теле его уже по-мужски крепкие руки и не сумев освободиться из их цепких объятий, она нащупывает мотыгу, брошенную работниками между рядов, и изо всех сил бьёт ею по голове обидчика, защищая свою чистоту. Он валится с ног, как мешок с удобрениями, и хрипит, задыхаясь, в тумане ядовитой пыли. Но девушка, освободившись, бежит, бежит… Вот ровные ряды между лозами сменяются соревновательными полосами.
Вот она стоит на пьедестале, получив бронзовую медаль на городских соревнованиях по лёгкой атлетике, затем ещё несколько наград. Потом слёзы, когда выясняется, что все её награды украдены зулусами при переезде в Париж. Потом другие слезы, когда ей сообщили, что отец, потеряв управление вертолётом из-за технических неполадок, потерпел крушение и упал в виноградник.
Она и сейчас ясно видит перед собой разбросанные по виноградникам части вертолета: заржавевший мотор, зарытое в землю одно крыло пропеллера, виноградные корни, омытые кровью отца. Каждую ночь, во сне принесенные в ладони отцом гроздья черного винограда, не радующие дочку, создавали лейтмотив этой грустной музыки. Словно, эта музыка выражала внутренний монолог девочки, которая была убеждена, и о ядовитости винограда. Она осталась одна, совсем одна, и потому не смогла получить нормального образования. Она работает уборщицей, на судьбу не жалуется. Но раз в году, в день смерти отца на нее находит, словно волна.
Едва забрезжил рассвет, удивлённый дворецкий получил распоряжение перенести девушку в её комнату и накормить, когда она проснётся. Месье Дидьен ещё не сомкнул глаз, но выглядел бодрым и свежим и вместо спальни направился в кабинет. Там он совершил несколько звонков, договорившись об аренде чистенькой и уютной квартирки недалеко от центра, о сумме спонсорского взноса, позволявшего без экзаменов быть зачисленной в один из лучших университетов, и дал распоряжение своему управляющему внести средства для оплаты первого года обучения там за новую студентку. Потом он заказал машину и куда-то уехал.
Проснувшись в привычной обстановке, в комнате для слуг, девушка долго пыталась понять, приснился ли ей странный сон или с ней произошло нечто необъяснимое. Но солнце было уже довольно высоко, поэтому, спешно одевшись, она поспешила вниз. В кухне убирали посуду после обеда слуг. Хозяин ещё не вернулся, но куда и зачем он уехал, ни кухарка, ни дворецкий сказать не могли. Девушку усадили за стол. Не успела она дохлебать тёплый суп с ароматным букетом трав, составлявшим предмет гордости поварихи и её профессиональную тайну, девушка услышала странный шум в гостиной. Дворецкий поторопился туда. Доедать уборщица не стала. Приступ тошноты от выпитого с вечера заставил её спешно выйти из-за стола, поблагодарив кухарку.
По лестнице на второй этаж поднимался незнакомец, которого едва было видно из-за пакетов и коробок, которые он нёс. Судя по форменной одежде, это был таксист. Пока девушка соображала, что происходит, в дверь вошёл месье Дидьен. Он выглядел бледным и уставшим, но, заметив менеджера по клинингу, сделал ей знак следовать за ним.
В кабинете, в углу которого возвышалась гора упаковок, коробок и пакетов с эмблемами магазинов, месье Дидьен сообщил, что берёт девушку на содержание, выдал ключи от её новой квартиры и визитку с её адресом, рассказал, где теперь будет учиться юная красавица.
– Если ты сможешь собраться быстро, то таксист, которого ты видела внизу, отвезёт тебя туда прямо сейчас. Здесь небольшая сумма на твои карманные расходы. – С этими словами он протянул служанке толстенький плотный конверт, на котором был выведен адрес поместья Сент-Эмильон и номер его телефона. – А теперь иди, дитя моё, и не трать время на благодарности. В другой раз. Я очень устал.
Чемодан её не был разобран со вчерашнего вечера, когда она шла за расчётом. Схватив его и не веря, что всё происходит наяву, она выбежала на улицу, уселась в такси и покинула поместье.
Через четыре месяца в кабинете месье Дидьена зазвонил телефон. Старик очень ждал звонка своей подопечной, оправдывая то, что она ни разу не позвонила ему раньше, тем, что ей приходится привыкать к новой жизни, обустраиваться на новом месте, и это занимает всё её время. Но вот наконец долгожданный звонок. Месье Этьен зачем-то взглянул в зеркало, прежде чем снять трубку, приосанился, поднёс трубку к уху и важно, как ему казалось, весьма значительно произнёс: «Месье Дидьен у аппарата». Мужской голос в трубке представился деканом факультета и сообщил, что протеже месье Дидьена уже больше месяца не посещает университет и не отвечает на звонки. Вопрос состоял в том, что за определённый штраф место за девушкой можно сохранить, но сумма штрафа зависит от длительности отсутствия и его причин. Решение принять месье Дидьену нужно было до конца оплаченного им месяца.
Ошарашенный старик рванулся было к выходу, но вдруг вернулся и набрал знакомый номер. От консьержки, которой он звонил пару раз, чтобы узнать, нет ли жалоб на новую жилицу её подъезда, месье Дидьен узнал, что девушка, выезжая с вещами, сообщила, что едет на родину своего избранника в Алжир навсегда. А квартира уже выставлена для новой сдачи в аренду. С этого дня скрипка месье Дидьена замолчала навсегда.
Сезон сбора винограда подходил к концу, когда в двери замка заколотил один из постоянных работников с виноградника. Когда дворецкий открыл, тот, тряся перед собой мобильным телефоном, закричал: «Срочно! Это месье Дидьена! Из Алжира!» На этих словах дворецкий посторонился, а работник устремился в кабинет, где месье Дидьен сидел, разложив бумаги, но глядя невидящим взглядом в одну точку прямо перед собой. Не тратя времени на долгие объяснения, работник приложил свой телефон к уху старика.
– Приезжай скорей и забери меня отсюда! – кричал в трубке женский голос так, что даже на расстоянии вытянутой руки было слышно каждое слово.
Узнав этот голос, месье Дидьен будто ожил. Взгляд его приобрёл осмысленное выражение, он схватил ручку и стал записывать адрес. Не прошло и двух часов, и старик ехал в сторону аэропорта. Всю дорогу в его ушах звучал её отчаянный призыв, это лишило его сна и аппетита.
Когда такси, сопровождаемое эскортом из местных ребятишек, от аэропорта привезло его в незнакомый алжирский посёлок к старой, покосившейся кирпичной хибаре без забора, во дворе которого были разбросаны части вертолета, заржавевший мотор, острие передней части и кусты белого мака, его сердце мучительно сжалось.
Открыв скрипучую дверь, старик ощутил странный запах сырости и гнили, исходившей от деревянных половиц. Из глубины комнаты к нему метнулась странная фигурка, чем-то напоминающая знакомую ему девушку, и в радости обняла старика. Ее руки обвивались вокруг его шеи, большой живот уперся в тощие ребра старика. Ему казалось, что в этом момент он чувствовал биение сердца ребенка в ее утробе. Всё это невероятно тронуло его сентиментальную натуру. Старик сдавленно проговорил:
– Собирайся, ты со своим ребёнком будешь жить у меня в замке.
Очень скоро выяснилось, что месье напрасно отпустил такси. Вызвать его из посёлка было совершенно невозможно. Надо было ехать рейсовым автобусом, который мог прийти, когда угодно, независимо от расписания, приблизительно раз в семь часов.
Галстук старику пришлось снять, чтобы расстегнуть ворот рубашки, ведь жара и пыль словно прибивали к земле. Почётный эскорт из галдящей детворы сопровождал их от самого порога.
Подходя к остановке, вдали они увидели автобус. Но почти одновременно с этим перед месье Дидьеном выросла крепкая фигура араба с ножом. Он сделал выпад в сторону старика, но тот ловко увернулся и, получив лишь легкую царапину, скрылся за остановкой. Громко крича, араб набросился на девушку, угрожая ножом и ей. Она что-то отвечала по-арабски, показывая то на свой живот, то на выглядывавшего из-за остановки старика.
Подъехал автобус, и двери его спасительно распахнулись. Старик устремился туда, выкрикнув девушке:
– Сюда, скорей!
Но был оттеснён от двери необъятной фигурой женщины, которая скомандовала водителю, заметив нож в руках алжирца:
– Трогай скорей, пока этот недоумок со своей бабой всех тут не порешил!
Двери закрылись, и автобус рванулся с места.
Месье Дидьен бросился к ним и, стуча в стекло, закричал водителю:
– Остановите! Я без неё никуда не поеду!
Но пассажиры многозначительно переглядывались, а водитель, делая вид, что не понимает иностранной речи, вел машину по маршруту, всё дальше увозя старика от алжирской четы, продолжавшей осыпать друг друга оскорблениями и проклятиями.