Алла Полянская
Невозможность страсти
Copyright © PR-Prime Company, 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо»», 2015
1
Кирпичная стена расплывается перед глазами, но её нужно удержать. С той стороны осталось всё, что составляло его жизнь, а здесь, за стеной, – только он сам. Голос что-то говорит ему, о чём-то спрашивает, и это длится очень долго, но ему всё равно: за стеной голос почти не слышен, зато он видит вращение планет. Ему надо обязательно рассмотреть, как вращается полюс под его ногами, но полюс остался позади, и он летит, летит в пустоту, Солнце ослепляет его, и глазам больно.
Стена расплывается перед глазами, он напрягает руки, боль – хорошая штука, она значит, что ты жив. Он любит эту боль, потому что она возвращает его туда, где он был. Вот стена, вот кирпичи, их можно считать. А голос грохочет в голове, сбивая его со счёта, но он не слушает – он не должен слышать, в голове гремит рояль, а потом вдруг зазвучал орган, и он замер, спрятавшись в эти звуки.
– Без толку.
Этот голос не гремит. Он звучит совсем рядом, обычный, ничего гремящего.
– Что значит – без толку?! Дай ему ещё дозу!
– Он просто воткнёт, и всё. – Голос звучит насмешливо. – Я могу задавать ему вопросы обычным порядком. Мы же не собираемся его отпустить?
– Конечно, нет. Но обычный допрос может не дать результатов.
– Ну, мы уже попробовали по-твоему – теперь сделаем по-моему.
– Сейчас?
– Сейчас, даже если ему голову отрежу, он не поймёт ничего. – Голос хихикнул. – Нет. Я просто кое-что уколю ему и отправлю спать. Отходняк усилит действие допроса.
– Когда?
– Не раньше чем завтра.
Второй голос грязно выругался, послышались шаги, лязгнула дверь.
– Ну, видишь, дружок, всё вышло как я хотел. – Голос звучит монотонно, из него ушли эмоции. – Кто бы мог подумать… ну да ладно, это даже к лучшему. Всегда надо совершенствоваться, а ты отличный объект для этого.
Укол почти не ощутим, но тело, настроенное как антенна, воспринимает его. Удержаться, удержаться на краю полюса, не лететь во тьму! Если бы не солнце, слепящее глаза…
– Полежи здесь, мы ведь никуда не торопимся.
Его тело ощущает металлическую сетку – она холодная, и это приятно. Хочется нырнуть во тьму, закружиться в хороводе планет, забыть то, что делало его тем, кем он был. Тьма зовёт его, она мягкая и качает его как на волнах. Он снова напрягает руки – боль, пробивающаяся сквозь вязкую тьму, возвращает его туда, где он может ощущать.
Он попытался открыть глаза. Предметы слились в какой-то безумный хоровод, и понять, что его окружает, невозможно. Дёрнув рукой, он понял, что прикован – сознание, норовящее ускользнуть, такое неустойчивое, словно вода в переполненном ведре, нужно нести и не расплескать и удержаться, удержаться…
Лязгнула дверь, кто-то дотронулся до его запястья, резкая боль, которой он возвращал себя в собственное тело, сменилась саднящей, далёкой, а тьме только этого и надо…
– Поднимайся же!
Голос тихий, совсем рядом, и запах тонких духов.
– Поднимайся, я не смогу тебя тащить!
Прикосновение ткани к телу. Плотная ткань. Рывком поднявшись, он чувствует, как ткань обволакивает его, отгораживая от всего, что снаружи. Он внутри этого кокона, голова совсем тяжёлая, тьма зовёт его и кружит.
– Идём же, идём!
Ступеньки, резкая боль в ступне. Он открывает глаза – серые стены, металлическая лестница, металлическая дверь. Тонкая загорелая рука, толкающая дверь, короткие чёрные волосы, длинная шея, изящный нос с небольшой горбинкой. Тьма отступила.
– Ты кто? – спрашивает он.
– Какая разница?
Тонкие духи, шёлковый топ, хрупкие плечи, тёмные глаза, горящие на смуглом лице.
– Я выведу тебя, беги. Тут берег, спрячешься в зарослях, слышишь меня?
Боль в ступне такая сильная, что тьма отступает и приходит страх. Стены смыкаются вокруг них, и аромат тонких духов кажется запахом умирающих цветов. Мир сворачивается, и становится видна только одна точка – та, что под ногами.
– Иди, слышишь? Иди же! Убегай!
Она толкает его в песок, он расплавленным свинцом вливается в раненую ногу, и мир расширяется. Боль – это твой друг, боль означает, что ты ещё жив.
* * *
Лето превратило жизнь города в ад, полный горячих маршруток, похожих на печи крематория, раскалённого асфальта и мусорных баков, заваленных пластиковыми ёмкостями для воды и прочих напитков.
И только в офисе прохладно, солнечные лучи, пробиваясь сквозь стёкла, теряют свойства обжигать – кондиционеры работают на всю мощность, давая возможность людям нормально дышать и работать. Офисное здание из стекла и бетона, самое современное, самое новое, – гордость застройщика и украшение проспекта, который как главная артерия проходит сквозь самое сердце города.
Лена проверила почту и углубилась в чтение документов. Их фирма, объединяющая в себе несколько популярных интернет-магазинов, всегда работает как часы – слаженно, без сбоев и штурмовщины, а ссор и дрязг и вовсе не бывает. Лена всегда была непреклонна и жёстко наказывала всякого, кто нарушал это правило. Не можете решить проблему самостоятельно – для этого есть она, пожалуйте в кабинет, будем разбираться. Ах, проблема не связана с работой? Тогда нечего тащить её в офис.
Вошла помощница.
– Елена Юрьевна, к вам адвокат, некий господин Васильев.
Лена недоверчиво взглянула в расписание – всё правильно, никакого господина Васильева там не водилось, иначе она бы запомнила.
– Тамара, зайди и закрой дверь.
Помощница поёжилась под её взглядом – конечно же, она знала, что Лена терпеть не может никаких незапланированных визитёров и встреч, тема которых ей неизвестна.
– Кто такой?
– Елена Юрьевна, я не знаю. – Тамара нервно сглотнула, уставившись на неё круглыми испуганными глазами. – Он сказал, что вопрос касается вашей семьи. Вот его визитка, Васильев Олег Владимирович, адвокат.
– Вот как? – Лена досадливо поморщилась. – Подожди.
Она нашла номер матери и набрала его.
– Лена, я в парикмахерской, говорить не могу, – ответила та.
Ну, конечно же, по-другому и не было никогда. Дочь ей всегда мешала, как и все остальные, впрочем. Иногда Лена думала о том, что мать, возможно, была бы совершенно счастлива на месте Робинзона Крузо, который провёл на необитаемом острове двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней. Пожалуй, окажись там парикмахерская и доступные моющие средства, мать не отказалась бы остаться там навсегда. Никто не раздражал бы её… Может, только попугаи, дикие козы, мотыльки, песок, деревья, море, воздух, облака и бог весть что ещё. И о том, что мать всё-таки не оказалась на этом острове, Лена иногда сожалела. Но не сейчас. Пропустив мимо ушей её фразу, она спросила:
– Ты знакома с неким господином Васильевым, адвокатом?
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Этот человек пришёл ко мне на работу и сказал, что у него ко мне дело и оно касается моей семьи. Я подумала, что ты можешь знать, о чём речь.
– Я понятия не имею. – Мать умолкла, и некоторое время Лена ждала, надеясь, что ей надоест разговор и она просто отключит телефон. – Послушай, Елена, не встречайся с теми, кого не знаешь. Может, это мошенник какой-нибудь и…
– Всё, мама, пока.
– Елена!..
Но Лена уже отключила трубку.
Она не может долго разговаривать с матерью – просто не может, и всё. Так было не всегда, но иногда Лена думает, что всё-таки всегда, потому что когда мать рядом, они всё равно практически не разговаривают. Как так получилось, Лена не знает, но теперь этого уже не исправить, а потому она старалась свести общение к самому необходимому минимуму. Чтобы не позволить матери задавать вопросы и вести себя так, как привыкла, и чтобы самой не сорваться.
– Зови его.
Тамара едва не вприпрыжку бросилась из кабинета, и Лена ухмыльнулась. Прежняя помощница удержалась недолго именно потому, что не смогла усвоить одно простое правило: делать только то, что велено, и только так, как велено. Тамара пока справлялась, но сегодня оказалась очень близка к опасной черте и сама это понимала. Ну, что ж, впредь наука.
Человек, вошедший в кабинет, оказался сморчком неопределённого возраста в дурно сидящем летнем костюме. Костюм был средней руки, как и туфли, и портфель, как, впрочем, и сам господин Васильев. Лена кивнула на стул для посетителей.
– Присаживайтесь. У меня есть пять минут, слушаю вас.
Такой тон она выработала очень давно, он отпугивал попрошаек и желающих половить рыбку в мутной воде.
– Думаю, это займёт несколько больше времени. – Голос у Васильева оказался вполне ожидаемым – такой же бесцветный, слегка надтреснутый, он звучал словно из недр костюма, лицо говорящего оставалось неподвижным. – Я здесь по поручению вашей сестры.
– Вот видите, мы уже всё выяснили. – Лена в упор посмотрела на адвоката. – У меня нет и никогда не было ни сестры, ни брата, я единственный ребёнок в семье. И я понятия не имею, кто и зачем направил вас сюда, так что, думаю, наша встреча окончена.
– А разве Варвара Леонидовна Тимофеева – не ваша сестра?
На минуту Лена опешила, но, взяв себя в руки, ответила:
– Впервые слышу о такой.
– Эта женщина лежит в больнице, и, скорее всего, жить ей осталось совсем недолго. И потому она просила меня разыскать вас, и…
– Я вам ещё раз повторяю: я не знаю, о ком вы говорите.
Как она посмела! Как посмела дрянь, разрушившая жизнь их семьи, прислать к ней этого скользкого типа! Права была её лучшая подруга Ровена, когда говорила, что жизнь за всякое зло, незаслуженно причинённое ближнему, отплатит так, что любая человеческая месть покажется детской игрой.
– Но как же так… – Васильев достал из портфеля папку. – Вот же, у меня всё записано. Ваш отец, Юрий Иванович Тимофеев, и Леонид Иванович Тимофеев – родные братья. А Варвара Леонидовна приходится вам двоюродной сестрой.
– Боюсь, у вас неверная информация. – Лена встала, давая понять, что встреча окончена. – Юрий Иванович Тимофеев, мой отец, и Леонид Иванович Тимофеев, указанный в ваших документах, – никакие не братья. Просто однофамильцы. И у меня, безусловно, нет никакой сестры, ваша клиентка обманула вас. Я была бы вам очень признательна, если бы вы впредь не беспокоили меня такими глупостями.
Лена с наслаждением наблюдала, как сморчок собирает свои бумаги. Что ж, узнать, что стряслось с Варварой, она, конечно, может. Просто не станет. Какая разница, что произошло с той, кто стал причиной многих несчастий её семьи, её первого настоящего горя и навсегда рухнувшего мира, который в момент оказался ложью.
– Дело в том, что сейчас Варвара Леонидовна…
– Я же вам сказала – понятия не имею, кто это такая. Если у вас всё, то я вынуждена попросить вас уйти, у меня очень много работы.
Адвокат вышел, унося свой портфель, а Лена подошла к окну и взглянула вниз. По проспекту снуют машины, ряд каштанов, высаженных вдоль улиц, выглядит заманчиво, но Лена знает: как только она выйдет из здания, жара схватит её и сожмёт в раскалённых тисках. Нет уж, увольте. Да и идти, собственно, некуда и незачем – работы полно.
Лена вернулась за стол, решив выбросить из головы визит адвоката. Она умела отсекать ненужные мысли, сосредоточившись на чём-то другом, вот и сейчас просто углубилась в отчёт и перестала думать о неприятном визитёре.
Зазвонил телефон, и Лена, узнав звонившую, взяла трубку.
– Привет, Ленусик.
Татьяна, тоже лучшая подруга, с которой дружба сложилась ещё в институте – обе грызли гранит науки на факультете прикладной математики. В отличие от Лены, которая ушла в бизнес, закончив дополнительно бизнес-школу в Москве, Татьяна преподавала математику в металлургическом техникуме. Но они сохранили дружеские отношения, и Лена очень жалела о том, что Ровена терпеть не может Татьяну, дав ей кличку Холостая Пуля. У Ровены всегда была привычка придумывать людям прозвища, которые прикипали к ним намертво, словно она видела саму суть человека, извлекая её и облекая в слова. Например, её бабушку, Людмилу Макаровну, Ровена с детства называла Салтычиха – на что та очень обижалась, но так вышло, что прозвище это осталось с ней и после смерти. Вот и к Татьяне обидная кличка тоже прилипла, за что та Ровену просто возненавидела, но это делу не помогло.
– Здравствуй, Тань.
– Ты как сегодня, занята? А то увиделись бы.
– Вечером буду, часам к семи, не раньше. А может, к восьми, у меня машина в ремонте, я на такси сегодня. Давай завтра, я тебе перезвоню.
– Ладно, давай завтра. – Татьяна засмеялась. – Занятая ты наша. Как твои дела?
– Как обычно. Работа-работа…
– С Серёжкой так и живёте в непонятках?
– Ой, Тань, какие непонятки. Всё предельно ясно: он живёт как считает нужным, а я ему в этом не мешаю. Мне вообще некогда вникать во что-то, кроме работы. Всё, оставим этот разговор. Я тебе завтра перезвоню, когда машину из сервиса заберу, съездим куда-нибудь пообедать.
– Не забудешь?
– Как я могу забыть? Не забуду, конечно. Разве что поменяется что-то, но тогда я тебе обязательно перезвоню.
– Ладно, не буду мешать, до завтра. Удачного дня.
Лена никогда не понимала, отчего Ровена так не любит Татьяну. Её тяготило, что две самые близкие её подруги не ладят и встречаться с ними приходится в разное время. Но с Ровеной было куда как проще… и сложнее одновременно, потому что характер у неё очень колючий. А Татьяна была комфортной – всегда принимала сторону Лены, объясняя это тем, что раз уж дружба, то надо и недостатки принимать. А Ровена недостатков не терпела, и иной раз Лена выслушивала от неё не очень приятные вещи и обижалась про себя – но проходило время, и снова ей звонила. Без Ровены её жизнь теряла остроту.
В детстве, когда их семьи жили в старом дворе, окружённом кирпичными домами, они познакомились на карусели. Им было по шесть лет, стояло такое же лето, возле подъезда пятого дома разгружали мебель, а загорелая девочка в розовом платье, с розовым бантом в длинных белокурых локонах, каталась на карусели, отталкиваясь ногами, обутыми в белые сандалии, в белых же идеальных гольфиках, что было невероятно среди летней пыли. Она была похожа на куклу наследника Тутти, такая же аккуратная и одетая словно на праздник.
Лена зачарованно смотрела на это неземное создание с большими голубыми глазами и маленьким милым носиком, а девочка повернула к ней голову и капризным кукольным голосом спросила:
– Ты тоже хочешь покататься?
Конечно, она хотела. А ещё больше она хотела познакомиться с этой девочкой в таком чистом платье и белоснежных гольфах. И её бабушка Люся, будущая Салтычиха, сказала:
– Посмотри, какая хорошая девочка!
Лена посмотрела. Потом они вместе катались на карусели, и оказалось, что девочку зовут тоже необычно – Ровена, папа у неё художник, а мама – учительница в музыкальной школе. Бабушка восхищённо вздыхала, расспрашивая, откуда они переехали в их двор, и оказалось, что они из Ленинграда, тамошний климат был вреден Ровене.
Как же ошибалась бабушка Салтычиха, когда восхищалась аккуратным платьицем необыкновенной девочки и её белоснежными гольфиками, к которым, похоже, не липла грязь. Как и все остальные ошибались, видя широко распахнутые голубые глазки и золотистые локоны с бантом. И только отец Лены, окрестивший подружку дочери «Чертёнок с пушистым хвостом» – по одноименному мультику, – понимал её сущность, как понимал всё на свете. Пока в какой-то момент это понимание не привело его к тому, что их мир рухнул. И тогда именно Ровена смогла удержать в своих ладонях обломки и соединить их для Лены в некое подобие жизни.
«Надо бы позвонить и встретиться. – Лена вздохнула. – Давно не виделись…»
С Ровеной они действительно виделись нечасто. Окончив институт, подруга решила не ждать милости от природы и нырнула в бизнес – открыла небольшую точку на рынке, где торговала одеждой. Через несколько лет у неё уже было три точки, а три года назад Ровена открыла магазин, где торговала той же одеждой, но от модных торговых марок. Там одевалась и Лена, для которой Ровена всегда привозила вещи по индивидуальному заказу, заранее выбранные подругой в каталогах.
– Елена Юрьевна, Михаил Борисович спрашивает, готовы ли документы для «Оникса», он завтра собирается с ними встретиться.
– Готовы. Скажи, что я ему их пришлю.
Конечно, готовы – вот только папка осталась дома на столе. Утром она позабыла их второпях, а это означает, что ей придётся поехать домой. Поскольку машина в сервисе, нужно вызвать такси. Вздохнув, Лена взяла следующий отчёт. Поедет через час, как раз к обеду, дома и поест, там суп остался. Можно будет в душ сходить и сменить бельё и блузку, это приятный бонус.
– Тамара, закажи мне такси, через час пусть подъедет.
Можно, конечно, взять машину, которая принадлежит предприятию, водитель бы отвёз её и подождал, но Лена не хотела, чтобы её компаньон Мишка Овсянников знал, что она ездила домой. Вот не хотела, и всё. И ничего бы Мишка не сказал, но она не хочет лишний раз показывать, что может забыть бумаги. Все знают, что она исключительно дисциплинированна. Она никогда не забыла бы эту папку, с которой работала до ночи, если бы утром Сергей не затеял очередной скандал на ровном месте.
Лена никогда не понимала, как ему это удаётся – находить повод для скандала, иногда ей казалось, что он это делает специально, вот только зачем? Но в этот раз скандал вспыхнул совершенно из ничего, и Лена так торопилась убраться из дома, что проклятая папка с бумагами осталась на столе в её спальне.
У них с Сергеем давно уже были разные спальни. Сначала ему не нравилось, что она допоздна сидит за компьютером или шелестит бумагами, потом её стал напрягать его храп, неожиданно появившийся и практически лишивший её нормального сна. Всё стало намного проще, когда они переоборудовали её кабинет под спальню для Сергея – «дорогая, а вдруг гости, а у нас ещё одна спальня!» – как будто люди не могли переночевать на диване в гостиной. Гипотетические гости, которых никогда не бывало, потому что у Сергея с друзьями не сложилось, а у Лены были Ровена и Танька, и никто из них никогда не оставался ночевать. Но раздельные спальни оказались отличным решением, и если бы Сергей периодически не закатывал скандалы, то и вообще всё было бы отлично.
Лена думала о том, что в обед Сергея дома не будет и она сможет часик побыть одна. Какое это блаженство – побыть дома без него, когда вообще такое было в последний раз? Она уходит – муж ещё дома, приходит – он уже дома, они постоянно натыкаются друг на друга, и она вынуждена быть идеальной: никакого лица без макияжа, никаких удобных халатов или треников, причёска должна выглядеть идеально, и чистота должна быть тоже идеальной… но всё равно всё не так, она, Лена, постоянно «эгоистка и бегунья за дензнаками». И плохая жена, невнимательная к потребностям супруга, жить с ней невозможно из-за её вечной занятости, чёрствости и холодности. И бог знает, что ещё, зачем вообще так жить, когда его жертву никто не ценит.
Лена привыкла думать, что Сергей принёс себя в жертву, живя с ней. Ведь и правда – ну, кто станет терпеть, что жена делает карьеру, покупает машину, занимается какими-то важными делами, в то время когда муж не может найти нормальную работу – где его бы ценили так, как он того заслуживает.
Лена отложила бумаги и, подхватив сумку, вышла из кабинета.
– Елена Юрьевна, такси подъехало.
Всё точно, как она хотела.
– Тома, я буду через час. Ну, может, через полтора. – Лена посмотрела на стол помощницы, заваленный бумагами. – Закончишь с этими папками – и можешь пойти пообедать.
Спускаясь в лифте, Лена вдруг вспомнила старый мульт о Золушке, где мачеха в многочисленных подбородках, сидя в карете, перечисляла несчастной падчерице список дел, а потом, глумливо захохотав, возвестила: и на бал полюбоваться сможешь в окно дворца! Карета умчалась в блистательную жизнь, а несчастная Золушка отправилась сажать сорок розовых кустов.
Тамара не была похожа на Золушку. Толстенькая, круглолицая и всегда немного испуганная, она ужасно старалась – и ужасно боялась свою начальницу. И сейчас, вспоминая злую мачеху, Лена даже хихикнула. Ну, подбородок у неё всего один, остренький, обтянутый смуглой кожей, и едет она не в карете, а в такси, и не на бал, а домой… но ситуативное сходство, несомненно, есть.
Поднявшись на свой третий этаж, Лена открыла дверь и вошла в квартиру. Прохладный воздух приятно охладил кожу, и она, заранее предвкушая тёплый душ и горячий суп, поспешно закрыла за собой задвижку на двери. Отличная вещь – задвижка. Даже если есть ключ, задвижка не впустит пытающегося войти. Кто бы ни пришёл, он в квартиру не попадёт, пока Лена не откроет. Из-за этой задвижки они с Сергеем не раз ссорились, когда она приходила раньше него и запирала дверь на задвижку, а муж потом вынужден был звонить в звонок, словно он не хозяин, а непонятно кто. Но сейчас он не придёт – разгар рабочего дня, и она сможет побыть одна, это отлично…
Что-то было не так. Какой-то запах, что ли… или эти босоножки, которые вообще непонятно откуда тут взялись. И звуки из глубины квартиры.
Лена сбросила туфли и прошла по коридору в сторону звуков, доносящихся из её собственной спальни, ощущая босыми ногами блаженно прохладный паркет. Осторожно заглянув в дверь, Лена хмыкнула – надо же, какой её Сергей затейник, оказывается. Но мог бы и в собственной спальне пристроиться, хотя у неё, безусловно, кровать более просторная. И голова у него не болит, что характерно, и давление высокое именно там, где надо… А одежда гостьи разбросана по полу, словно срывали её в порыве страсти… Сергей и страсть? Стадо слонов сдохло в джунглях, не иначе.
Трусы красного цвета лежали на столике поверх забытой папки.
– Я тебя обожаю!
Дама стояла на четвереньках, лица её Лена не видела – но голос узнала. А забытая папка лежала на столике у окна, и взять её надо во что бы то ни стало, Мишка ждёт документы, но после этих трусов, небрежно брошенных поверх открытых файлов, бумаги, пожалуй, придётся выбросить, а то и сжечь. Просто сейчас главное – их взять незаметно, потому что ждать, пока эти двое накувыркаются, как-то не по фэншуй.
Какое-то время Лена стояла в раздумьях, но ей нужны эти документы, а ещё надо как-то обозначить своё присутствие, потому что ситуация крайне неловкая. Не найдя никакого более удачного решения, она вошла в спальню и подошла к столику. Может, эти двое не заметят её? Хотя, конечно, надеяться на это глупо.
– Ой…
Татьяна вскочила, лихорадочно зашарив в поисках чего-то, чем можно прикрыться, вид у Сергея тоже был не слишком счастливый.
– Привет, Тань. – Лена в упор рассматривала любовников. – Извини, если помешала.
– Лен, это…
– Дорогая, ты всё неправильно поняла! – пролепетал Сергей.
Лене вдруг вспомнилось, как они с Ровеной ходили на «Тартюфа» – чёрт знает, отчего ей во всякие неприятные моменты лезут в голову разные глупости, но она вспомнила тот вечер и как они с Ровеной поехали потом в свой старый двор и до самой полуночи катались на карусели, поедая пирожные, купленные в фойе театра и не съеденные в антракте.
Лена взяла папку и молча вышла из квартиры.
