Алла Полянская
Моя незнакомая жизнь
Глава 4
– Рита, на ровном месте такие неприятности не вырастают.
Вот болван! Хоть кол на голове теши ему…
– Может, и так, но лично я представления не имею, как все это могло случиться. А еще же фотографии… ну, те. Гадость какая!
– Нет, ну отчего же… Выглядело вполне правдоподобно.
– Правдоподобно для чего? Чтобы сделать меня подозреваемой?
– Да. И когда мы убедились, что перед нами липа, подстава, возник вопрос: кому это понадобилось, кто заинтересован? А кто-то заинтересован. Кому-то хочется вас не просто уничтожить – иначе давно бы просто убили, но чтобы вас признали виновной в преступлении и посадили в тюрьму. И я хочу знать, кому это понадобилось, да еще так срочно.
– А я вам в сотый раз говорю: не знаю. Послушайте, Игорь, я очень хочу спать.
– Машинка еще стирает.
– В том-то и дело…
Мы сидим в кабинете – Панков на тахте, я в кресле. Пьем чай с печеньем и абрикосовым повидлом и говорим за жизнь. Это ли не окончательное падение? И тем не менее машинка стирает, а мы, завернувшись в халаты, уже устали спорить. Никогда не встречала человека, с которым у меня было бы так мало общего, как с ним. Инопланетянин какой-то, зеленый человечек, блин!
– Но вы все-таки были знакомы с Виктором Борецким.
– Была. И что с того? Наш роман случился сто лет назад, длился месяца три и ничем особенным мне не запомнился. Витька был тогда жутко популярным в тусовке, трахал все, что шевелится, а мне нравилось, что я типа с ним. Но в постели он был не фонтан, потому что, знаете, красивые мальчики, привыкшие, что девки на них гроздьями виснут, не привыкли напрягаться в сексе – считают себя подарком судьбы для той, кого соизволили пометить. То есть уже один факт, что это чудо-чудное прыгнуло с тобой в койку, должен осчастливить до конца дней. Но я быстро во всем разобралась и дала Витьке пинка раньше, чем он мне. Столь непривычная для него развязка стала рокеру новым опытом, и Борецкий проникся ко мне уважением, а значит, при встрече здоровался.
– Здоровался?
– Ага. Понимаете, обычно-то Витя делал вид, что не помнит своих любовниц.
– Делал вид?
– Ну да. Играл роль богемного мальчика. Ему так было удобно.
– А на самом деле?
– А на самом деле он был умный, способный и наблюдательный сукин сын и пользовался людьми, особенно тетками. Умудрялся среди всех баб найти именно ту, которая способна помочь ему в карьере. Но мало кто это понимал, а возможно, вообще никто.
– То есть Борецкий был альфонсом?
– Нет, альфонсом Витька не был – в том понимании, что привычно в это понятие вкладывается. Но он любил успешных женщин – или тех, кто так или иначе может быть ему полезен.
– И почему никто не заметил, что его выбор не случаен?
– Может, кто-то и заметил, но, знаете, Витька отлично умел маскироваться, кроме того, что был красавцем. А когда мужик настолько красив, бабы не слишком присматриваются к остальному. Тем более, если аппарат исправно функционирует и парень устроен более сложно, чем инфузория. Но я всегда знала о его особенности. Видите ли, у меня есть дурацкое качество – видеть людей такими, каковы они есть на самом деле. Это прирожденная способность, может, интуиция, не знаю. Но она меня никогда не подводила, хотя жить мешает – лишает иллюзий. Начав встречаться с Витькой, я очень быстро поняла, что тот из себя представляет, и когда парень мне надоел, просто бросила его. Кстати, этим я его просто убила – вы бы видели его лицо в тот момент! Столько лет прошло, а воспоминание до сих пор греет.
– Вы не придерживаетесь принципа – о мертвых либо хорошо, либо ничего?
– Нет, не придерживаюсь. Смерть не отменяет того, что человек делал при жизни, каким был. Витька был тот еще сукин сын. Но с ним было интересно и весело, он умел сделать так, что женщина чувствовала себя особенной, исключительной.
– И вы тоже?
– Я и так про себя знаю, что особенная, Витька мне для этого был не нужен. У нас с ним не нашлось ровным счетом ничего общего, на роль мужа и отца он не годился – слишком мало зарабатывал, а все остальное меня не волновало. Витька отлично запомнил, кто из нас двоих щелкает кнутом, и решил, что я одного с ним поля ягода. Всегда радостно меня приветствовал и так далее. Но я не видела его очень давно, может, больше года. А когда не встречались, вообще о нем забывала.
– И вы его не узнали там, в квартире?
– В виде трупа? Нет, конечно. Я даже не стала присматриваться, понимаете? Не то чтоб испугалась, но все это случилось как-то совсем уж внезапно…
– Возможно. – Игорь Васильевич задумчиво потирает заросший щетиной подбородок. – История вышла темная. И я, наверное, завтра возьму за шиворот госпожу Литовченко, спрошу у нее кое-что. Очень уж мне интересно, с чего дамочка на тебя так наехала. Можно же нам уже на «ты»?
– Можно. Мне, кстати, она не понравилась с первого взгляда. Не понравилась так, что я не хотела с ней никуда идти, что для меня нетипично. Да, я терпеть не могу людей – по крайней мере, большую их часть, но эта дамочка вызывала во мне какое-то особенное отвращение, прямо, кажется, на генетическом уровне. А такое даже для меня слишком. Но Сашка настаивал, чтобы именно я ею занялась, и… Собственно, надо же нам с Вадиком на что-то жить.
– Вадик – твой сын?
– Ну, да. Ему одиннадцать лет. Такой красавец и умник, что девчонки уже сейчас шеи себе сворачивают, а уж что дальше будет, боюсь и предположить.
– А муж?
– А муж мой был придурком. Собственно, и сейчас придурок, но поскольку живет где-то там, в пространстве, отдельно от меня, его придурковатость уже не волнует.
– Да ну! И в чем же она проявлялась?
– Не хочу об этом говорить.
О чем можно говорить, когда моему бывшему проще было месяцами со мной не разговаривать, чем общаться по-человечески? К тому же ему надо было, чтоб я сама догадалась, за что же драгоценный супруг в очередной раз на меня обижен. О чем можно рассказывать, когда наш сын вызывал у него раздражение? Когда секс с ним был мучением, потому что партнер, мягко говоря, пренебрегал личной гигиеной? А еще он практически не зарабатывал денег, а если и зарабатывал, то домой не приносил. Не знаю, куда муж их девал, но жили мы на то, что зарабатывала я. А игрушки ребенку и косметику для себя покупала тайком, лишь бы не гундел, что я швыряюсь деньгами попусту. При том, что деньги-то были моими! Вот когда покупали что-то ему, он не возмущался никогда.
Нет, муж не пил, не курил, не гулял демонстративно. Но я иногда думала, что лучше бы уж пил, потому что пьяный проспится и снова будет человеком, а когда трезвый сознательно издевается над своей семьей, это… в общем совсем никуда. Много чего еще можно было бы добавить к вышеперечисленному, да смысла нет. Только не спрашивайте меня, зачем я поперлась за него замуж, потому что ответа нет. Собственно, если бы мне удалось хоть немного пожить с ним гражданским браком, я бы никогда не вышла за него, но мои родители никогда бы мне такого не позволили. Я в своей семье была экспериментальной моделью – папа с мамой сначала на мне испытывали систему воспитания, и если та оказывалась неудачной, на младшем брате ее уже не применяли. И так до сих пор. Потому Леха и живет неплохо с женой, ведь у них за плечами год гражданского брака. Но я не могла о подобном даже заикнуться.
– Тогда давай подумаем, кто мог незаметно взять твои ключи, чтобы сделать дубликат.
– Да кто угодно мог.
– Кто угодно – не ответ. Рита, не спи, шевели мозгами!
Как же не спать, если хочется? Я устала, а теперь еще напилась горячего чая – и все, сон меня забирает так, что какое там думать, даже шевелиться неохота.
– Отстань.
– Ты хочешь, чтобы я тебе помог, или нет?
– А тебе зачем?
– Ни за чем. Я так решил.
Хм, он так решил… Видали? Но я согласна, причина уважительная.
– Ну, что ты хочешь знать?
– Расскажи мне о работниках вашего агентства. Какие там люди?
– Люди как люди, нормальные. У каждого, конечно, свои тараканы в голове, но это обычное дело. Вот наш директор, Руслан: активный, пробивной, опытный, но немного ленив. Свихнулся однажды на Кастанеде, да так назад и не завихнулся. Но даже неплохо, когда человек занят какими-то моральными исканиями, значит, он думает не только о еде и сексе. Затем офис-менеджеры: Ольга, Ленка и Сашка, царство ему небесное. Ольга – бывшая учительница, необыкновенно тактичная, умеет ладить с самыми придурковатыми клиентами. Ленка – молоденькая, очень красивая, но немного несчастная – муж у нее из ментов. Извини, конечно, но вы все какие-то психические, совершенно не пригодны ни для каких нормальных отношений. Сашка же был уникальным. Бывший офицер, в недвижимости с самого начала, так сказать, стоял у истоков. Знал всех и все, но попивал. Он у нас пару месяцев всего поработал и мне несильно нравился именно из-за склонности к выпивке – перегар просто ненавижу. Но вряд ли Сашка брал ключи. Сумки все женщины ставят на полку, и мужики туда не лазят, так что его бы заметили. Выходит, какая-то из дам постаралась. Полезла словно в свою сумку, взяла связку, потом вернула – никто и внимания не обратил.
– А другие сотрудники?
– Агенты? Галина Николаевна – человек глубоко порядочный, нельзя даже представить, чтобы она могла залезть в чужую сумку и выкрасть ключи. Просто поверь мне на слово: такое невозможно. Потом Петька. Занимается арендой. Парень такой теленок! Самая большая его мечта – умереть во благо человечества. Так что немыслимо.
– А ты? Если бы тебе сказали: умри, и все человечество с той минуты перестанет болеть, прекратятся вой-ны и так далее, что бы ты сделала?
– Послала по известному адресу. Плевать мне на человечество. Так, не перебивай меня! Значит, агенты. Ника – крашеная блондинка, немного наглая, что для нашей работы никак не минус, достаточно мстительная, но не подлая. Лина Белова. Знаешь, случись все это пару лет назад, я бы без зазрения совести ткнула в нее пальцем как на возможную претендентку, однако сейчас – нет. С ней случилась очень страшная история, которая поломала ее так, что… В общем, я с тех пор еще больше ненавижу человечество. Нет, Лину вычеркиваем. Она очень закрытый человек и, на первый взгляд, циничная, но это так, защитная броня. Ей все до лампочки, кроме работы и семьи, у нее мальчишка на три года старше моего Вадика. Теперь Ирина. Тоже одна с ребенком, девочка у нее просто умничка. Ирка тоже ничего так, нормальная, неконфликтная. Вообще, большинство агентов – разведенные тетки с детьми. Время сейчас такое, понимаешь? За дитем нужен особый присмотр, чтоб не влип никуда, а работа от звонка до звонка этого не позволяет. И зарплаты на такой службе… Ну, не вытянуть ребенка на зарплату той же учительницы или еще кого. У нас же гибкий график, и заработать можно неплохо. При разводе мужик уходит в пространство, и все, он вольный казак. Ребенок остается с матерью, а папашка в ус не дует, какие там алименты…
– Ты недолюбливаешь мужчин?
– Я не люблю козлов и придурков, но признаю, что есть на свете и нормальные. И где-то они ходят, нормальные, вот только мне не попадались.
– А тебе очень надо?
– Уже нет. Зарабатываю сама, с сыном ладим, а мозг выносить мне не требуется.
– Интересная позиция. Ладно, давай вернемся к нашим баранам. Кто там у вас еще? Кто-то же сделал дубликаты ключей!
– Никто из названных мной. А вот Маринка, например… Ну, ты ее видел, она была в квартире. В агентстве девчонка нужна как рыбе зонтик, но мы вынуждены ее терпеть, потому что кто-то там попросил за нее или что-то в таком роде. Не мое, конечно, дело, но мне кажется, за деньги она вполне способна подобное сотворить. Тем более что я отношусь к ней неприязненно, чего никогда не скрывала.
– Почему?
– Потому что не терплю девок, которые умеют только одно – раздвигать ноги и считают при этом остальных людей вторым сортом, а себя королевами.
– Так ты думаешь, Марина могла взять ключи?
– Да. По крайней мере, другой кандидатуры у меня нет. Просто представить не могу, кто бы еще это мог сделать. Слышишь, машинка достирала. Давай развесим шмотки на батареях – и по койкам. Сил нет, как спать охота.
Вдвоем мы быстро разбрасываем выстиранные вещи по батареям. Игорь Васильевич смешно смотрится в Лехином халате, но мне строить насмешки неохота – настолько правда обессилела. А потому я ныряю в кровать и проваливаюсь в сон.
Мне редко что-то снится, а сегодня я так устала, что и подавно ничего не должно привидеться, вот только непонятно, откуда в спальне взялась Нина Литовченко и что вообще псевдоклиентка здесь делает. Ишь, стервоза, открыла шкаф и копается там свободно… Так вот у кого мои ключи!
– Ты как сюда попала?!
Она даже голову не повернула в мою сторону. Одета в какое-то странное коричневое платье… Стоп! На ней школьная форма, еще такая, какую носили в советское время: коричневое платье, черный фартук, белые воротничок и манжеты, красный галстук. С чего это тетка вырядилась как мечта педофила? Вот тарань сушеная, я бы в свою школьную форму сейчас даже за деньги не втиснулась.
– Эй, ты что там делаешь?
Видали? Ни днем, ни ночью покоя от нее нет! Зато искать не надо. Литовченко ведь не знает, что Игорь Васильевич здесь. Кстати, сам-то он где, сторож хренов? Спит небось. Ну да ничего, с тощей дамочкой я и без него управлюсь. Правда, ноги у меня как ватные, иду словно через воду. Что за напасть? Но до шкафа недалеко, и я толкаю мерзавку в спину. Та мгновенно, как-то по-змеиному, поворачивается, и вместо лица у нее – змеиная морда. Темные глянцевые глазки смотрят на меня с ненавистью, а я даже крикнуть не могу от ужаса. Нина хватает меня за руку и пытается ужалить, теперь я отбиваюсь от нее, а за спиной стена, деваться некуда… а она уже близко, мне некуда бежать… и дышать не могу…
– Рита, успокойся! Очнись!
Голос Игоря Васильевича выталкивает меня из ужаса. Я открываю глаза – боже ж мой, так это был сон! Но такой четкий, я даже не поняла, что сплю…
– Тебе просто приснился кошмар.
В теплом свете ночника лицо следователя даже почти человеческое. Словно и не он давеча смотрел на меня взглядом сумасшедшего.
– Может, тебе водички принести?
– Нет, не надо. Игорь, пожалуйста, открой шкаф и посмотри, что лежит на нижней полке.
Панков молча открывает дверцу, в зеркале я вижу себя – в ночной рубашке, с растрепанными волосами и перепуганными глазами. Наверное, он сейчас такой послушный от того, что думает: я в одночасье спятила. И я не могу его за это осуждать, потому что, по всему видать, действительно-таки спятила.
– А что я ищу?
– Не знаю… Там пеленки Вадика, давнишние гардины, тряпки. Вроде бы все. Ну, что там?
– Как ты и сказала: пеленки, какие-то занавески. А вот…
Он вытаскивает какой-то комок и поднимает на меня взгляд. Я молча смотрю на то, что у него в руках. Это моя кофточка – салатного цвета, в розочках. Вещь уютная, хоть и немного мещанская.
– А я ее искала…
– Рита, блузка вся в крови, и кровь не старая.
– В крови?! Но…
– Наверняка экспертиза покажет, что это кровь Борецкого.
– И ты думаешь, что его убила я?
– Если бы я так думал, ты была бы уже в наручниках. А так я сижу и разговариваю с тобой. Как ты узнала, что она там лежит?
– Я не знала. Эту кофточку я еще две недели назад искала, чуть ли не в мышиные норы заглядывала, но не нашла. Потом решила, что она где-то в шкафу и сама найдется, как не раз бывало. А сейчас приснилось, будто здесь Нина Литовченко, отчего-то одетая в школьную форму, и роется в шкафу. Я к ней, а у нее вместо лица змеиная морда.
– С чего же ты взяла, что это именно Литовченко, если лица не видела?
– Почему-то знала, и все.
– Странная история. Ладно, как-нибудь справимся. Кто-то подставляет тебя, причем по-взрослому, технично. Если бы не вереница случайностей, которые свели на нет замысел, ты бы уже общалась с бомжихами в КПЗ. Рита, ты должна включить мозги и подумать, что не-обычного произошло в твоей жизни в последнее время. На ровном месте такие напасти на человека не сваливаются. Откуда Литовченко знает тебя? А она тебя знает, даже не сомневайся.
– Да ничего не случилось необычного, абсолютно! Все как всегда. А насчет того, что она меня знает, так, может, Витька ей обо мне рассказал? Если, конечно, она с ним спала. Принялся, например, перечислять своих баб – по крайней мере, тех, кого помнил, что дело нелегкое, – вот и всплыло мое имя.
– Не клеится. Если Борецкий имел дело с таким количеством женщин, почему она взъелась именно на тебя?
– Не факт. Мы же не знаем, что с другими.
– Резонно. Но мне кажется, здесь что-то очень личное. Ладно, спи, Рита. Утром отвезу твою одежку на экспертизу, но уже сейчас могу сказать, что блузка не была на тебе во время убийства Борецкого.
– Я это и так знаю. А на ком была?
– Ни на ком. Характер пятен говорит о том, что вещь просто обмакнули в кровь. Если бы убийца был одет в кофту во время убийства, на ней были бы брызги, а здесь мы видим большие пятна, ткань явно приложили к луже на полу. Да, скорее всего, так и было. Тот, кто это сделал, решил, что полиции такого «доказательства» будет достаточно. И было бы достаточно, поверь!
– Охотно. Разбираться бы никто не стал.
– Именно. А ты чего хотела? Личный состав у нас – пацаны лет по двадцать пять, а то и моложе. Что они умеют? Выбивать показания, подгонять доказательства, подбрасывать наркоту, а не проводить следствие. Старые же, опытные кадры на заслуженном отдыхе, в охранных агентствах, адвокатуре. Никто не хочет за нашу зарплату подставляться под пули.
– Не начинай! Не нравится – иди поищи другую работу, а не ломай людям жизнь только потому, что не можешь и не хочешь делать свое дело как следует.
– Вот как ты это видишь?
– Не только я. Вы там с ума посходили совсем в своих отделах? Превратили их в пыточные!
– Сама бы попробовала, потом уж и говорила…
– У меня нет такого желания! И если у тебя тоже нет, то ищи себе другое место.
– А куда я пойду?
– Хотя бы к нам в агентство. Работа как работа, ты же не вовсе баран безмозглый, въедешь. Но ведь не захочешь. И знаешь почему? Потому что ты привык к власти. Отлично знаешь: стоит помахать своим удостоверением, и ты вполне можешь творить вещи, за которые другому положена тюрьма. Скажешь, нет? И вот из-за этой небольшой власти ты и не уйдешь из полиции, хотя сам понимаешь, что система насквозь гнилая и мерзкая.
– Если я такая мразь, отчего же тогда не упаковал тебя в клетку сразу, а сижу тут и разговариваю с тобой?
– Может, потому, что не все человеческое в тебе умерло. Мама тебя хорошо воспитала, наверное. Именно поэтому.
Панков устало смотрит на меня, потом молча встает и выходит. В дверях оглядывается.
– Спи, Рита. Завтра будет длинный день.
– Доброй ночи.
Да, впереди тяжелый день. И пусть меня расстреляют гнилыми помидорами за сараем, если я хоть отдаленно представляю, что происходит. Включить мозги мне сейчас трудно, потому что я не могу сообразить, с какой стороны подойти к делу. А еще замки надо поменять, сигнализацию установить, снова расходы. Да и времени не будет – в десять я должна быть в прокуратуре. Кто знает, сколько меня там продержат, а пока я отсутствую, неведомый враг может снова прийти в мой дом, и бог знает, что я после его визита тут найду. И хорошо, если именно я найду. А если полиция?
– Вставай, принцесса!
Я словно и не спала совсем, а меня уже будят. Открываю один глаз – Игорь Васильевич, завернутый в Лехин халат, притащил мне кофе в постель. Я не люблю кофе и держу его только для гостей, но следователь не мог этого знать, а потому я отважно беру чашку – человек же старался! – и делаю глоток. Боже, какая гадость…
– Ты не любишь кофе?
Панков внимательно смотрит на меня, и мне неловко – я растрепанная, неумытая… Впрочем, у него суровая работа.
– Не люблю. Но мне впервые принесли его в постель.
– Вот как? Тогда вставай и давай завтракать. Я там кашу сварил и порубил салат.
Интересно, где он взял продукты, если учесть, что у меня практически пусто в холодильнике? Не считать же за продукты растворимые супы в пакетиках.
Каша пшенная, заправленная жареным луком. А салат из капусты, моркови, лука и кусочков колбасы с майонезом. Надо же, мне бы и в голову не пришло такое сварганить. Я залила бы супчик кипятком – и весь изыск.
– Питаешься ты ужасно. Холодильник пустой, а супы в пакетиках вообще смерть для печени.
– Не будь занудой. Пока Вадик у мамы, я ленюсь. А обычно у меня всегда есть что пожевать.
– Остатки роскоши я уже использовал. Ладно, ешь быстрее.
Мне никогда не хочется есть по утрам. Я начинаю ощущать голод где-то после полудня, а самый лютый приходит по вечерам – где-то часов в восемь просто черная дыра открывается в желудке. И знаю же, что нельзя в это время лопать, но… А результат – вот он, на остатках талии и заднице. Я бы не комплексовала из-за своей комплекции, на меня всегда находятся ценители, но одеваться стало трудновато – все красивые вещи имеют ограничения в размере, словно женщины в теле не хотят одеваться красиво. А еще меня жутко бесит, когда продавцы, предлагая мне примерить очередной мешок, говорят: эта вещь скрадывает полноту. Слово-то какое нашли! Да ни хрена мешок не «скрадывает», если что есть, то оно есть, а огромный мешок визуально сделает лишнее еще больше. Потому я назло врагам ношу вещи в обтяжку, и пусть общественное мнение что хочет, то и думает.
– Знаешь, я не голодная, что-то не хочется завтракать.
Панков смотрит на меня как на больную.
– Рита, а ты через «не голодная», через «не хочется» попробуй. Когда тебе удастся сегодня поесть?
– Но…
– Скоро придет человек, принесет замки. Я присмотрю, чтобы все сделали как надо, потом найду тебя и отдам ключи. А сейчас… сейчас ты немедленно съешь завтрак, или мы крупно поссоримся.
Все это так странно, так необычно, так нетипично для меня, что я начинаю ковырять вилкой в тарелке. Согласно биоритмам, я – ярко выраженная сова, мне бы еще спать и спать, часика три, не меньше, а там бы уже было видно, что и как. Но сегодня явно не мой день.
– Так нельзя жить. Ешь непонятно что, не завтракаешь. Я уже все насчет тебя понял и вот что скажу: такой образ жизни рано или поздно скажется на здоровье, и…
– Не будь занудой. Тебе-то что за печаль?
– Я чувствую ответственность за тебя.
Нет, вы видали такое? Ответственность он чувствует! Любопытно…
– Так вот. Имей в виду, тот хлыщ из прокуратуры Гайдей – сволочь, каких мало. И было бы хорошо, если бы дело вел не он. Но будем считать, что тебе не повезло, а потому Андрей для тебя сейчас – дар божий. Гайдей не любит возиться с расследованием, его и вообще не интересует, кто виноват, кто прав. Видела его часы и костюм? Нет, взятки он берет не больше остальных, просто папаша у него – огромнейшая шишка в бизнес-кругах нашей области. Ну, а сын делает вид, что наша служба – его призвание, на самом же деле просто не хочет заниматься семейным бизнесом. Там же работать придется, а тут можно балду гонять, притом что бабки на сладкую жизнь и так есть. О нашей ночной находке молчи, я сам решу, как быть. Насчет знакомства с Борецким скажешь то же, что и мне, то есть правду: давно Виктора не встречала, увидев его труп, не узнала. Чего ты ржешь? Что я смешного сказал?
– Да ты сам вдумайся: «увидев его труп». Словно это шляпа или кошелек. Словно труп – не сам Витька, а что-то, что ему принадлежит. Как это может быть? Что-то я совсем запуталась…
– Знаешь, у тебя в голове бродят очень странные мысли.
– У меня их сейчас так мало, что стоит потрясти головой, услышишь, как они звенят. Я по утрам торможу.
Игорь Васильевич смотрит на меня с каким-то обидным сочувствием.
– С таким характером ты должна была вляпаться в неприятности гораздо раньше. Не знаю, как ты вообще дожила до своих лет, тебя и вовсе на улицу выпускать опасно.
– Ты мне что, папочка?
– Говорю же, я чувствую за тебя ответственность. Слушай дальше. Меньше говори, пусть Андрей задаст тон разговору. Без него вообще молчи. Если собираешься врать, запомни, что именно соврала и кому, потому что если тебя поймают на вранье – все, пропало дело, навесят всех собак, и тогда очень трудно будет что-то изменить. И еще одно. Тебе будут говорить: ваши знакомые или кто-то еще сказали о вас то-то и то-то. Не ведись, стой на своем, приблизительно так, как вчера у меня в кабинете: мало ли кто что сказал, это все ложь. На самом деле против тебя нет ни улик, ни показаний – и твой директор, и покойный ныне офис-менеджер подтвердили, что ты присутствовала на оперативке. Литовченко зачем-то топит тебя своими показаниями, но это выглядит подозрительно даже для Гайдея. С ней я сам разберусь, сегодня же.
– Ага, если найдешь. Как думаешь, долго меня там продержат?
– Даже учитывая то, что есть прямые доказательства твоей непричастности к убийствам и очевидна подстава, не знаю. Может, несколько часов, а может, в час уложитесь. Вообще-то Андрей не позволит допрос затянуть, не беспокойся. А у тебя что, были какие-то планы на сегодня?
– А то! У меня есть клиенты, и никто не станет ждать, пока у меня все устаканится. Мне надо зарабатывать, у меня ребенок.
– Алименты твой бывший не платит?
– Нет, конечно. Говорит, что нет денег. Он же, как только мы развелись, сразу с работы уволился, и когда на суде зашла речь об алиментах, заявил, что доходов у него нет. Судья ему объяснила, конечно, что это не освобождает его от обязанности поддерживать сына материально, но он так и не заплатил ни разу. Хотя я верю, что денег у него нет. Работал он на том месте, куда его устроил мой отец, а когда развелись, быстренько решил начать жизнь с чистого листа, да только как-то не заладилось. Кстати, пока работал, денег его мы не видели, он семь лет понятия не имел, откуда еда в холодильнике берется и средства на жизнь. Зато все время мне рассказывал: если бы не ты, я бы уже знаешь кем был! Кем он собирался быть, понятия не имею, потому что я сама молча тянула, чтоб не дай бог не рассердился да не замолчал на полгода. Он же месяцами со мной не разговаривал, представляешь? Я сначала чувствовала себя виноватой, все играла в угадайку – чем же снова умудрилась его обидеть? А потом мне стало по барабану. Бог с ним, пусть себе живет как знает, лишь бы нас не трогал. Ужас какой-то, семь лет терпела придурка, семь лет – псу под хвост!
– А теперь?
– Что – теперь? Теперь меня замуж и калачами не заманишь. Еще раз пройти через такое? Да никогда! Вот вечерком укладываю Вадика, мы с ним полежим рядышком, поговорим, посмеемся, и никто не залетает к нам с перекошенной от ненависти мордой и с воплями: как же вы меня достали! Никто не обзывает моего ребенка гаденышем, недоноском и прочими такими словами. Мы свободны! Понимаешь? Это ощущение ни с чем не сравнить. Он гнобил нас, причем абсолютно сознательно. Ну, а что поделаешь – нереализованный мужик с паршивым характером, плохой наследственностью и отсутствием воспитания… Только не спрашивай, где были мои глаза, ответа у меня нет. Хуже всего то, что человек-то неплохой, просто очень тяжелый. Ему нужно обязательно иметь врага, и сначала врагами были его родители, а потом он меня назначил на эту роль.
– Послушай… а не муж ли бывший устроил тебе сейчас веселую жизнь? У него-то могли остаться ключи от квартиры.
– Нет, что ты, ему бы такое и в голову не пришло. Повторяю, он очень тяжелый человек, но не сумасшедший. Просто придурок.
– Это, конечно, все объясняет!
– Будешь дразниться – больше не пущу на свой диван.
– А что, еще пустишь?
– Ну, если у тебя имеется жена – нет.
– Тогда все в порядке.
Панков подложил себе на тарелку добавки. А на аппетит Игорь Васильевич, кажется, не жалуется.
– Я знаю, тебе интересно, потому говорю сразу: я был женат, у меня есть дочь. Развелся три года назад, моя бывшая вышла замуж снова и уехала к супругу в Канаду. Дочку забрала с собой. Я не спорил, не хотел мешать им – ничего хорошего бы не вышло, если бы я уперся. Мне бы все равно не передали права опеки, да и девочке мать нужнее. А теперь я утешаюсь тем, что моя дочка будет жить по-человечески – ходить по чистым улицам, получать нормальное образование, затем нормально работать. Со временем она сама все поймет. Мы переписываемся, нам удалось сохранить добрые отношения, и я этому рад, хотя очень скучаю по дочке.
– Как ее зовут?
– Лиля. Ей уже тринадцать, летом приезжала ко мне в гости. Патрик, новый муж Татьяны, души в ней не чает, а для меня самое главное – чтобы моему ребенку было хорошо. Вначале была мысль испортить бывшей всю малину с переездом. Но мама меня отговорила. Без дочери Танька не уехала бы, и я думал: не дам разрешение на вывоз ребенка, не будет ей Канады! Я был страшно зол на нее, понимаешь? А мама говорит: «Игорь, опомнись, это же твой ребенок! Ну, не поедет Татьяна, будет несчастной, станет дочку настраивать против тебя». До меня тогда дошло: а ведь факт, мама права, как всегда. Ну и подписал документы…
– Правильно сделал.
– Знаю, но по Лильке скучаю ужасно. Вот она, смотри.
Панков достает из кармана блокнотик, в нем фотография смуглой черноглазой девочки с немного раскосыми глазами и упрямым подбородком.
– Она похожа на Татьяну, но и мое что-то есть. Танька говорит, что характер. Может быть.
Если это так, то девочка вырастет хорошим человеком. Потому что вот этот вспыльчивый Игорь Васильевич – хороший человек, даром что мент.
