Алла Лескова
Кошка дождя

Полная версия

Так и не поцеловал

Ох, зачем я вспомнила вдруг Хампердинка?

Сто лет не вспоминала и вдруг вспомнила и нашла и стала слушать. Столько сразу всплыло…

Таллинский период.

Белые ночи и озеро Харку недалеко от дома.

Там лодки ночью спят и небо алое с серым, не темнеет. И я всю ночь на лодке с красивым юношей, нам по семнадцать, второй курс.

Аполлон просто, а за ночь ни разу не поцеловал, хотя Аполлон, правда. Свитер и куртку свою на меня накинул, чтобы не замерзла, но не поцеловал. Правда, дрожал немного, от ночной прохлады с озера, думала я тогда.

И на третью ночь в лодке не поцеловал, и на десятую.

Вы такое видели? Я – да.

Думала, что сама виновата, крокодил я, наверное… А он говорил, что нет, не крокодил, а наоборот, а я не верила. Вот если бы поцеловал…

Потом на дачу пригласил, сказал, что родителей не будет.

Землянику мне собирал и приносил в ладонях, в тазик воду теплую налил и ноги мыл мои грязные от дождя и дачных грядок, чтобы не простудилась. Но опять не целовал.

Вообще не трогал, ужас.

А ведь Аполлон, правда, красивый и умница, но не целовал.

Потом что-то… не помню, а помню, как уже женатым и при ребенке вдруг пришел ко мне на работу.

Сказал, что мама умерла.

Я сказала:

– Боже… Ты как?

– Нормально, – ответил он.

Он спортивный был, сильный, красивый, не плакал, просто пришел ко мне.

Через много лет мне написали, что видели его, такой же красивый, поседел, развелся, женился второй раз на какой-то экзотической женщине и ребенок там тоже есть. А меня ни разу не поцеловал.

Я написала – встретите, передайте ему, что никогда не прощу. Что так и не поцеловал. Ответили мне – все передали. Дословно.

Он рассмеялся и сказал: зато я никому больше ноги не мыл. В тазике, теплой водой.

Чтобы не простудилась.

Я вас тогда люблю

Подо мной сломалось рабочее кресло.

Одно колесико обломилось с хрустом, а второе отлетело и покатилось по полу. Это я так решила потянуться и откинуться на спинку, и вот результат.

Перед этим сотрудница почти насильно угостила меня рулетом с маком и сказала:

– От одного куска не потолстеешь.

Но, видимо, я сразу потолстела, потому что – вот…

Я расстроилась и решила срочно худеть, потом позвонила завхозу Вите и сказала:

– Не убивайте меня, я сломала два колеса, а одно с корнем… Выручайте, мне еще десять часов работать… И вообще, ужас.

Виктор сказал:

– Да вы не переживайте, это такие колеса хуевые, совсем хлипкие, щас приду сделаю.

Я почти закричала:

– Так это не я толстая?! А колеса хлипкие?!

– Конечно, не вы. Это колеса. В смысле хлипкие. А вы нет.

– Я вас люблю тогда, Виктор, – сказала я и отломила еще один кусок макового рулета.

Плакал и плакал

Я живу в пятиэтажке.

Мне здесь очень нравится.

Наши несколько пятиэтажек стоят параллельно друг другу, и я вижу свет в окнах напротив вечером и редкие желтые окна ночью.

Одни и те же окна ночью светятся, почему-то всегда это вызывает тревогу… Здесь совсем другая жизнь, чем в панельных высоких и длинных многоэтажках.

Все знакомы, все подвальные кошки кормлены и поглажены, летом под окнами разбиты клумбы, для себя и для людей.

Много зелени и даже дикие вишни с маленькими красными вишенками. В Петербурге.

Очень напоминает детство все вместе.

Часто кто-то громко, для всех, включает музыку, и этот кто-то, невидимый, с хорошим вкусом.

Сегодня полдня парил над дворами дудук.

Дудук! Полдня!

Плакал и плакал.

Рвал душу.

Да ну вас всех

Неделю я носила в себе страшную тайну, государственную.

Это было очень тяжелое испытание, это совсем не то, что никому на работе не проговориться, что Ирка влюбилась в гражданина Бангладеш. Хотя и это тяжело, про Ирку и Бангладеш молчать.

А тут такое!

Тайну мне выдала женщина в очереди к зубному.

Она из тех женщин, которые тайны не выдают только в зубном кресле, потому что рот открыт и там посторонние предметы.

Женщина оказалась супругой (именно супругой, настаиваю) какого-то крупного человека из военной промышленности.

Я сразу поняла, что муж у нее крупный, по ее расслабленности, беззаботности лица и постоянным позевываниям.

В общем, проговорилась супруга, что муж только на пенсию вышел, а его тут же возвернули назад, поскольку пошли большие заказы из Пакистана на наши ракеты, номера не помню ракет.

– Так что теперь квартиры новые детям купим, а свой таунхаус внуку отдадим, – сказала супруга.

Я подумала, что муж ее ночью проговорился, наверное, во сне, и что она теперь по всем зубным коридорам несет эту военно-промышленную тайну моей страны.

Неделю я ходила с проглоченной тайной и боялась заснуть на работе, чтобы не проговориться.

Тайна подпирала меня изнутри и мешала дышать и думать о чем-то другом, более низменном, чем ракеты.

А вчера я включила телевизор, а там один гость в студии вдруг так спокойно берет и МОЮ тайну всем выбалтывает.

То есть вот прям так и говорит про заказы, Пакистан и ракеты.

Я так и села.

Потом расслабилась и подумала – да ну вас всех.

Не ешь

Каких только диет мне не предлагают.

Справа, слева, сверху, снизу…

Всплывают окна с разными диетами. И все потому, что всего один раз за долгую жизнь я зашла на сайт одежды для пышек.

Теперь я обречена, помечена, занесена и вовлечена.

Диеты есть разные. Одна лучше другой.

Просто не ешь.

Ешь, но не просто.

Не ешь.

Ешь что хочешь, все равно похудеешь.

Не ешь после шести. Считай калории.

Калории считать не надо, надо просто есть, но только жиры. Только. А углеводы и белки не надо.

Диета Пугачевой и Милявской.

И даже диета Валерии.

Валерии! Диета!

И все во имя чего?

Во имя того, чтобы сбросить свои сто кг и с ужасом обнаружить, что ничего – ничего! – в твоей жизни не изменилось. Ничего. Ничегошеньки просто.

Счастья не меньше.

Горя не больше.

Любят не меньше.

Завидуют больше, потому что еще и худая.

Во имя чего тогда?

Чтобы сесть легко и воздушно в кресло, подпереть опавшую в пять раз щеку, закинуть похудевшие ноги одна на другую, как в «Основном инстинкте», и заплакать.

Горькими и светлыми, как и раньше, слезами.

Очищенными, правда, от шлаков.

Ничего не понимаю

Я слышу польскую речь – и каждый раз реагирую. Всем существом.

Потому что мои предки польские евреи.

Я слышу украинскую речь – и слышу музыку.

Могу долго слушать.

Потому что мама из Николаева, а папа из Запорожья.

Они учились в украинской школе и в их речи до сих пор украинизмы.

Я слышу узбекскую или таджикскую речь – и становлюсь ребенком, потому что там я родилась и выросла.

Я слышу иврит – и со мной происходит что-то невероятное. Потому что много веков назад у моих праотцов все было по-настоящему и навсегда.

А русский просто мой родной язык и самое большое удовольствие.

И я себя спрашиваю – о какой независимости друг от друга мы все говорим?

Мы связаны веками, историей, слезами, радостью и кровью крепче любых деклараций о любых зависимостях, независимостях и созависимостях.

А в остальном я ничего не понимаю.

Снаряды и сердца

В нашем городе дождь.

Я люблю дождь.

Больше, чем солнце.

Но дождь можно любить, когда солнечно в душе.

А когда нет – затяжной дождь вытягивает остатки души и не оставляет надежды.

Но у нас всего лишь идет дождь, подумаешь…

А тоже у нас, только все называют это место, где война, по-другому, просто ад.

Так что пусть идет дождь и днем и ночью.

Пусть вытягивает душу.

Остатки ее пусть рвутся.

Только пусть не рвутся больше снаряды и людские сердца.

Скорбные лица счастливых

Есть люди, которые рождаются со скорбным лицом и одновременно с как бы брезгливым…

Они скорбно и брезгливо проходят по родовым путям, скорбно и горестно сидят на горшке в яслях, скорбно отдаются и наслаждаются… И вообще – с отвращением читают жизнь свою. И с завистью – чужую…

А пока раздаются их нескончаемые стоны про то, что жизнь говно и все люди тоже, жизнь этих скорбных людей проходит в благополучии и полном здравии. Слава те господи.

А в это же время из разных палат нашей онкологической больницы доносится вполне здоровый смех прооперированных или ожидающих операцию людей.

Они все знают уже про себя, но их носогубные складки не опустились в вечной скорби обреченности, они никого не винят и не кричат – за что мне, праведнику, это…

Они помогают друг другу хорошей шуткой, словом, молчанием и взглядом.

Эти люди сидят сейчас за одним со мной столом, разговаривают обо всем и ни о чем и часто гомерически хохочут, потому что живы, всегда были живы и будут еще живее.

Я их всех люблю и восхищаюсь ими…

И совсем чуть – собой тоже… Теперь.

А еще больше я восхищаюсь нашими врачами, которые не выходят сутками из операционных и спасают, спасают, спасают…

Они не ищут плохого в жизни. У них просто нет на это времени. Они настоящие мужики и больше молчат, молчат и спасают…

Без всякой скорби на лице и ежедневного поиска несовершенств мира.

Какой прекрасный опыт я приобрела, какой удивительный…

Которого не пожелаю.

И все же удивительный, и – да – прекрасный.

Ватрухи

А вчера меня навестили девочки с работы, Маша и Лиля.

Они принесли мне большой букет крупных ромашек, который еле поместился в широкую пластиковую банку из-под фурацилина.

Девчонки всегда мне дарят только полевые цветы, хотя я совсем не напоминаю русское поле с его тонким колоском.

Но полевые цветы и правда люблю, наверное, когда-то проговорилась об этом в рабочее время.

Маша так похудела за полтора года, что я узнала о ее визите только по янтарным бусинкам на ее же шлепках, а так бы думала, что одна Лиля пришла. Которая всегда была нетолстой, но на фоне Маши сегодня любой борцом сумо покажется.

Девчонки сделали вид, что я отлично выгляжу, и как бы не заметили мою раздутую на метр влево щеку.

Они сказали:

– Просто отлично смотритесь, сразу видно, что наконец высыпаетесь.

– Ну да, – сказала я, – врете, конечно, но молодцы… А как вам моя щека, нравится? – спросила я зачем-то… Дурацкая привычка задавать вопросы, на которые не хочется слышать ответ…

Девчонки пожали плечами и чрезмерно равнодушно сообщили, что я стала похожа на бурундучка с левым уклоном.

Или на половину пропитого географом глобуса.

Потом они вытащили упаковки очень крупного прозрачного винограда со словами «Вам нужна глюкоза».

И тут же рассказали все свежие новости с работы, а также про то, что в Африке мальчишки писают друг другу на черные курчавые головы, чтобы стать блондинами… И в строку добавили, понизив голос, что эти же африканские мальчики стимулируют эрогенные зоны африканских коров, чтобы улучшить надои молока…

Я глубоко задумалась, а девчонки засмеялись и сказали:

– Вам все равно теперь в Африку нельзя. Там солнце.

Потом я всполошилась, что ничем не угощаю гостей, и стала предлагать то это, то то из холодильника.

А Маша и Лиля сказали:

– Как вам не стыдно, почему вы к нашему приходу не испекли в больнице торт? Почему? Вот так приходи к вам…

А я им говорю:

– Виновата, пошли в кафе, там посидим…

У нас в онкоцентре на седьмом этаже кафе есть, уютное и прохладное. А в палате пекло светит прямо в глаз.

Мы пошли в кафе, и буфетчица сказала:

– Девчонки, возьмите ватрухи… Ватрухи свежие, только привезли.

Маша и Лиля захохотали, очень им слово «ватрухи» понравилось, и все повторяли:

– Надо же… Ватрухи… Прелесть.

А я радовалась, что могу их угостить не только ватрухами, только бы они подольше не уходили…

И тут же вспомнила Петруху из «Белого солнца пустыни» и резко захотела посмотреть это кино.

Чтобы услышать в сотый раз припев про повезет в любви…

Ну и про госпожу удачу.

Жаркое лето, 2014-й

Наконец-то вечер, и ослабла лютая жара.

Мокрые от душной влаги волосы стали вдруг виться, от тела стало чуть отходить влажное, невесомое изначально, а сейчас тяжелое платье. Туника.

Я почти все время спала, просыпаясь, чтобы прочитать еще десять примерно страниц.

Один раз сквозь липкий сон я улыбнулась, не открывая глаз – это медсестра приоткрыла дверь и тихо сказала: «Леди спит… Пусть. Потом градусник дам…».

Это леди меня рассмешило во сне.

За окном очень красивый вид, много зелени и коттеджи с коралловыми черепицами.

Я долго смотрю в окно и вдруг слышу, как закипает невключенный чайник.

От раскаленного солнца закипает.

Чудеса. Петербург. Странное лето 2014-го…

На ужин привезли макароны с сыром и со словами «Ну вы, конечно, не будете». Я сказала:

– Конечно, не буду, но давайте, спасибо.

Рядом со мной бабушка, которая любит макароны и вообще все.

К ней никто не приходит.

Она все время молчит, смотрит перед собой и улыбается, вспоминает про любовь…

Говорит, что ее многие любили.

Ирина

Сегодня на сестринском посту Ирина.

У нее всегда одна и та же в ярких цветах зеленая блузка и пшеничные волосы. Ходит она быстро и уже издалека в коридоре говорит всем встречным:

– Все будет хорошо.

Встречные отвечают по-разному.

Кто-то молча улыбается и машет вяло рукой.

Кто-то отвечает:

– Спасибо, дорогая, спасибо…

А кто-то ехидничает по-доброму – мол, все не все, но что-нибудь хорошо да будет… Мы не возражаем.

У меня с Ириной особые отношения.

Она вместе с другой шумной сестричкой везла меня на непослушных вихляющихся носилках в операционную, и обе матерились про зарплату и их старшую сестру.

Я лежала сиротливо и, сглатывая первые за эти дни свои слезы, слушала их разговор.

Надо мной прыгал потолок, они везли быстро…

Сестрички поведали невзначай, что скоро в целях борьбы с коррупцией во всех бюджетных медконторах поставят видеокамеры и прослушки. И фиг тогда отведешь душу про зарплату, график, суку старшую, не говоря о начальнике всего здравоохранения…

И пятисотку в карман от благодарных пациентов или там тыщу уже не положишь.

Потом эту же информацию подтвердила навестившая меня зубной-терапевт нашей районной поликлиники красавица Надя.

У них уже везде в кабинетах видео- и аудиопрослушки.

Самых рьяных коррупционеров державы лишили-таки кислорода, да. И – мда…

Но Ира сказала, что она положила на все камеры и прослушки и пусть они еще таких дур найдут – за такие бабки и с такими тяжелыми больными еще не материться и не ругать график и кривые носилки.

Потом Ира увидела, что я плачу, и сказала:

– Прекратить мне плакать немедленно. У вас сейчас давление поднимется и отменят операцию… И анестезиолог не допустит, вы че?!

Анестезиолог оказался волшебным Сашей.

Никто и никогда так ласково не вводил меня в забытье и не выводил из него.

Когда он вывел и сказал: «Просыпайтесь, все хорошо», я поняла, что у меня теперь еще один родственник.

Как и эта шумная Ира. Которая всю ту ночь не отходила от меня и делала уколы от боли.

Главная коррупционерка страны.

Мед с комаром

Громадный тихий комар все не решается залететь в палату. Кружит беззвучно около открытой части окна и смотрит на меня, а я на него.

Я смотрю на него и думаю, как он не даст ночью спать.

Потом я устаю следить за его намерениями и хитростями и чувствую, что мне уже все равно.

Пусть летает, пьет кровь, кусает… Мне все равно, кажется, я засыпаю…

Я встаю, чтобы убрать со стола перед сном, и вижу комара в банке с тягучим удмуртским медом.

Мед принесла подруга, и мне очень нравится пить несладкий черный кофе, облизывая прозрачный мед с ложки, наслаждаясь, задерживая его во рту.

Комар увяз в сладком тягучем раю и погиб.

Лежит неживой, был и нет его.

И тут я сразу могла бы написать пошлятину про то, что погибель свою чаще всего и находят в раю, или что-то еще подобное, притчу какую-нибудь очередную сварганить, про комара и мед. И про погибель в раю, конечно же, а где ж еще.

Но никакой притчи не вижу и не хочу.

Просто комар попал в мед, не смог вылезти и погиб.

А могла бы муха это быть. Или мошка.

В общем, банку надо было закрыть вовремя.

А то банки оставляем открытые, а потом притчи плодятся.

Героям слава

Ой, че тут было…

Короче, одна пациентка из соседней палаты схватила свою постель с подушкой и одеялом и ушла проситься в другую палату.

Как только что выяснилось из достоверных источников в лице сестры-хозяйки Гали, пациентка не сошлась во взглядах с приятелкой по соседней койке.

У них оказались разные мужские вкусы.

Одной нравится Порошенко, а другой даже не Обама, а сам Путин.

Поскольку дышать одним воздухом более стало невозможно, фанатка Путина схватила постель и с прямой спиной покинула палату.

Которая Порошенку любит крикнула в спину вражине:

– Ну и иди с богом, дура.

Я уточнила у сестры-хозяйки:

– Они что, совсем?

На что Галя ответила:

– У нас такие же больные, как и во всей стране.

И рассказала, что недавно один пациент ходил по коридору и всем сообщал, что славаукраинегероямслава.

Но поскольку он давний и тяжелый больной, ему все поддакивали и соглашались, что да, слава.

Тонкие вены

В юности мне говорили на физкультуре – совсем мышц нет, совсем…

Сегодня брали кровь из вены и все приговаривали – совсем вен нет, совсем… Куда попрятались ваши вены, говорили… А?

Наконец, нашли какую-то бледную серо-голубую извилину на ладони и быстро поймали ее иглой.

Я боялась услышать – совсем крови нет, совсем, куда кровь делась, а? Но тут вошла медсестра постовая и сказала:

– Ну и жара… Ужас… Как я ненавижу жару, ужас, а говорят, что еще две недели будет и под сорок…

И тут моя, которая по венам, говорит:

– Слушай, Ира, не беси меня, не мешай работать со своей жарой… И так не знаешь, откуда кровь брать, все вены как провалились… Выйди из кабинета, давай-давай…

Ира обижаться не стала, а ответила, выходя:

– Совсем от жары все обнаглели… Орут… Выгоняют… Вены не может найти, а я виновата, ага. И подмигнула мне.

А которая по венам сказал:

– Вы не переживайте, мы так-то вообще-то дружим все… Но эта жара, блин… И ведь еще две недели, ужас…

Не повезло вам… Зато я веночку нашла, ваточку прижмите и подержите… А то синяк будет.

Я пошла мимо поста, и Ира мне говорит:

– Как будто я виновата, что жара, ужас, еще две недели, говорят…

Тут я рассмеялась и забыла ваточку прижать.

Теперь синяк будет.

И тебе заодно

Мне тут не спалось немного, а вспоминалось…

Например, как я застряла в туалете самолета Таллин – Адлер.

Больше часа простояла в туалете, никак не могла выйти, от паники не на те кнопки жала, но тщетно.

За собственные деньги медитировала на воронку унитаза и мечтала через нее выйти в открытый космос.

А когда кто-то просто открыл дверь с той стороны, я была уверена, что это мой сосед-эстонец, с которым у нас локти в креслах соприкасались.

Думала, он разволновался, что меня долго нет, и всех поднял на ноги.

Но сосед как сидел в кресле, так и головы даже не повернул при виде меня. Теперь я знаю, что это называется прайвеси или еще как-то. В общем, это когда к тебе не лезут ни в душу, никуда. Пока ты не попросишь сам.

Но и то гарантии нет.

Вдруг ты попросишь, но пожалуйста забудешь сказать.

Или попросишь, а им неохота. Спасать там или вмешиваться в чужое.

Чужие проблемы решать, тащить их на себе.

Есть здесь и плюс – если никто в душу не лезет, значит, потом в нее не плюнет…

Вообще у эстонцев много этнического достоинства, двенадцать лет с ними прожила и проработала.

Например, если на пляже в Сухуме сидят эстонские спортсмены, то они не умрут от радости, что кто-то вдруг с ними по-эстонски заговорил.

Не улыбнутся даже, а уж тем более не вскочат, не обнимут и не побегут тебе шашлык покупать.

Просто с достоинством ответят тебе так же, по-эстонски, как будто это всемирный язык, эсперанто такое, и чего тут радоваться. Не то что узбеки питерские или таджики.

Я ужасная гадина, все время использую этнические особенности в корыстных целях.

Они как одно слово хотя бы услышат от меня на их языке – тут же готовы на все, весь мир подарить, цену сбросить, угостить и чуть ли не взять к себе на работу кондукторшей.

Не говоря уж о грузинах.

Им только одно слово на их языке скажешь – они тебе все розы с революции роз притащат.

В общем, есть этническая специфика, как ни крути.

Кстати, эстонцы отличные ребята.

Я в эстонском коллективе на их языке даже думать стала, а когда уезжала в Казахстан, они мне щедро подарков надарили и даже плакали, правда.

А когда мы их отпустили из нерушимого, сразу расслабились и очень нас напоминать стали.

На красный свет ходить стали, бумажки на газоны бросать, громко смеяться иногда…

И русский сразу понимать стали.

Вот мне никто не верит, а я всегда говорю: хочешь, чтобы тебе не сопротивлялись – оставь человека в покое, отпусти, не насилуй, пусть живет, как хочет.

Не обращай в свою веру и не причиняй добро.

И будет ему счастье. И тебе заодно.

Крутая

Дети купили мне в больницу планшет, чтобы веселее болеть было.

Сказали – не позорься, тебя уже целых несколько сотен на земле знает, а ходишь с отстойным мобильником, который с совком для обуви путают… И даже ноута не хочешь. Вообще без желаний какая-то.

В общем, я планшет осваиваю, но он меня нет.

Например, я пишу одно, а он выдает другое, решает за меня, как лучше. Хорошо хоть не по-китайски редактирует, но бесит ужасно.

А сегодня в очереди на перевязку я сидела с этим планшетом, а потом меня позвали, и я его оставила в коридоре.

А пока я заливалась молча слезами от боли и хватала, позорница, молодого доктора за рукав, чтобы не заорать, в кабинет вошел еще один красавец доктор и сказал:

– Это не вы гаджет оставили?

А я ответить не могу и только пальцем показываю, что я.

Доктор укоризненно говорит:

– Не оставляйте, пропадет, какая вы легкомысленная…

И тут мой лечащий Дима отвечает коллеге:

– Вот не пошел бы ты куда подальше со своими нравоучениями… Нашел время… Лучше шпатель подержи, строгий ты наш… Видишь, как терпит, поражаюсь просто.

А я как услышала, что я терплю, то сразу мне себя впервые жалко стало, впервые за столько дней.

Телефон же мой, без наворотов, но с тревожной кнопкой зачем-то, меня вполне устраивает.

Если нажать невзначай эту кнопку в полном автобусе, то все выскакивают от ужаса, и я могу сесть на любое место. Так что вполне себе крутой телефон.