– Кто его смотрел – я могу только догадываться. Представляешь, в какие деньги влетело лечение? Смотрели его не те. К психиатрам не обратился, а сразу за границу умотал. Спрашивается, почему?
Втягивая Сашу в разговор, Елизавета между тем включила чайник и достала три чашки: себе, Саше и побольше – Дуднику.
– Н-а… Может, оно и так. Хотя его тоже можно понять. Боялся за карьеру. Если б кто узнал, что адвокат, перед тем как вести их дело, лечился в психбольнице. Клиенты – народ разборчивый.
– А я тебе о чем говорю? Чай будешь? Или кофе сварить?
Саша пожала плечами, мол, все равно. Готовь, что хочешь.
– Так что полежит он у тебя две недели, и тю-тю. Снова к светилам.
– Но родители ничего такого не говорили. Вроде никакого стресса у сына не было.
– Ой, Саша, они, может, ничего и сами не знают. Мальчик-то взрослый. А может, наоборот, все знают, но не хотят говорить. В каждой избушке – свои погремушки. Кофе сварить или как?
– Может, Степанкову его показать?
– Покажи. Твой Степанков – новоявленное светило психиатрии. Вот и покажи.
– Кому нужен психиатр? Александра, тебе? Или я что-то пропустил?
Дудник уловил суть разговора сразу, как только зашел в ординаторскую. И теперь, усевшись на диване, ждал продолжения истории.
В его тоне Саша уловила подвох, а потому неопределенно кивнула и неохотно потянулась к чашке. Невзирая на кустарные условия приготовления, вернее, на полное отсутствие условий как таковых, кофе у Елизаветы получался вкусный и ароматный.
– Несправедливость вопиющая! Почему, как только поступает перспективный больной, так сразу к Андреевой? А если какой-нибудь алкаш с невропатией, так, пожалуйста, Дуднику.
– Константин Викторович, – Елизавета протянула чашку Дуднику, – перспективный больной, как ты говоришь, только поступил. Саша еще толком историю болезни не заполнила. Подойди к заведующему, и он передаст тебе Лагунова. И больной весь твой, со всеми родственниками и связями, и прочими удовольствиями.
– Злая ты, Елизавета! – хохотнул Дудник. – Ведь думал, чтобы вам как лучше было.
Он был единственный в их маленьком врачебном коллективе, кто себе позволял выбирать больных. И надо отдать должное, выбирал очень правильно, по большей части тех, у кого остеохондроз или подтверждение инвалидности.
От тяжелых, непонятных больных, с неуточненным диагнозом он умело отказывался, ссылаясь на отсутствие свободных мест. А даже если в палатах и были места, то обязательно кто-то поступал. И не просто поступал, а по звонку сверху. Получалось даже коллегиально, почти благородно.
Елизавета посмотрела на Александру и рассмеялась. Думали они об одном и том же.
Небо заволокли осенние тучи. Стрельников подошел к окну и внимательно осмотрел внутренний двор. Машин, стоящих с утра впритык, стало заметно меньше. Сотрудники начали разъезжаться по домам. Впереди их ждали два законных выходных. Он, сколько себя помнит, всегда любил пятницу. И вовсе не за сулящее безделье. Эти два дня он мог заниматься, чем душа пожелает. А желала она все чаще кабинетной тишины и хорошей книги. И если б кто спросил, не утомляет ли его одиночество, он бы только удивился такому вопросу. Что можно постигнуть в суете…
И впереди у него тоже два дня заслуженных выходных. Стрельников, всматриваясь в машины, силился вспомнить, когда появилось это липкое и неприятное чувство внутренней тревоги. Такое чувство он испытал, только когда занял должность генерального директора банка. Но тогда для тревоги были причины.
Поначалу Стрельникова в банке недолюбливали. Долго судачили в курилке по поводу неожиданного назначения. Строили догадки, сплетничали. Да так, что сами потом пугались своих сплетен. Ждали резких кадровых перемен. А как же, всем известно – новая метла по-новому метет. Все было как в любом коллективе. Он обо всем догадывался, некоторое время даже переживал, пока рабочие проблемы не захлестнули с головой.
Одни говорили, что не справится. Молодо – зелено.
Он ни с кем никакие счеты не сводил, никого не уволил. Некоторое время все оставалось по-старому. Новое пришло постепенно, без резких движений, как что-то само собой разумеющееся. Вначале он создал маркетинговый отдел, потом сформировал комитет кредитного риска. Он догадывался, что кто-то из старых, бдительных кадров нововведения осуждал и даже не поленился «настучать» учредителям. Он ожидал директив, но нисколько не тревожился о конечном решении. Умные – поймут, а если не поймут… Акулин оказался тертым калачом.
– Стрельников делает сегодня то, о чем другие будут завтра еще только думать, – однажды в кулуарах озвучил свою мысль главный держатель акций Акулин. – Если бы среди нас, господа, был профессионал банковского дела, однозначно, он бы возглавил банк. А раз таких нет, то хорошо, что Стрельников оказался у нас, а не у конкурентов.
После такой явной поддержки Акулина Стрельникову больше никто не мешал работать.
Другие, в основном женщины, решали только один животрепещущий вопрос – с кем станет спать. Об этом говорили в перерывах на работе и дома – по телефону. Ждали с нетерпением. Присматривались, прислушивались. Одним словом – женщины.
Стрельников придерживался иного мнения. Работа и постель – вещи несовместимые. Но лучшая половина банковского дела об этом не знала и еще долго питала надежду. Спокойный, уверенный в себе, с едва заметной сединой, а главное, холостой, Стрельников не переставал волновать одинокие и не совсем одинокие женские сердца.
Третьи ждали, кого приблизит, выделит, допустит, так сказать, к телу. Но Стрельников знал если не всему, то многому истинную цену, поэтому не старался оправдать ничьих надежд. Особо дружеских отношений ни с кем не заводил. Ко всем относился ровно, уважительно, неукоснительно придерживаясь положенной субординации. Во всех сотрудниках, без исключения, ценил профессионализм. Непрофессионалов, начиная от уборщицы и до администрации, кроме, пожалуй, Красникова, в банке не было.
За промахи, допущенные в работе, распекал безбожно. Снимал очки в золотой оправе, сжимал пальцами переносицу и, убедившись, что очки действительно снял, начинал монотонный разнос. Голос никогда не повышал, не унижал, не давил, но «ковра» боялись все без исключения.
Единственный человек, с кем был Стрельников на «ты», да и то один на один, – Говоров. Стас Говоров – начальник внутренней охраны банка. Что связывало генерального с начальником охраны – никто не знал. Может, родственник, может…
Через пару лет Стрельников создал, что называется «под себя», профессиональный, креативный коллектив, и противостояние успешно завершилось в пользу генерального.
Тревога, такая же серая и невыразительная, как серость за окном, разливалась по телу, холодила кожу между лопаток. Когда она появилась? Он начал вспоминать по порядку весь день с самого утра.
На работу он приехал, как всегда, раньше всех. Бегло просмотрел план работы на день. Обнаружил на столе конверт с пригласительными на спектакль. На две персоны. Пригласительные билеты он сразу вернул в приемную секретарше.
Год назад банк спонсировал гастроли молодежного малоизвестного театра, и с тех пор главный режиссер присылал пригласительные на каждую премьеру.
Режиссер оказался довольно плодовитым, и приглашения Стрельников получал регулярно, только времени для театра не было. Лера театр не любила.
Что любит Лера? Любит ли он Леру? Стрельников о высоких материях старался не думать. С ней хорошо в постели. Может, этого и достаточно, а остальное… не важно.
О чем он говорил с Лерой в последнее время? Надо было б позвонить и извиниться. Что она нашла в нем? Он вдруг поймал себя на мысли, что рассуждает о женщине с позиции корысти, так, словно Лере чуждо само понятие любви. Интересно, что бы сказала Саша о Лере? Чего она так растерялась при встрече?
Резкий стук в дверь вывел Стрельникова из раздумья. Говоров, всегда подтянутый, с военной выправкой, которую не мог скрыть никакой штатский костюм, вошел в кабинет.
– У нас проблемы.
Говоров мог бы о проблемах и не говорить. Уже по тому, как он сел и начал барабанить пальцами по столу, Стрельников знал – у них проблемы.
Слушать о проблемах в конце пятницы Стрельников не хотел. Он тоскливо посмотрел в окно.
Первый раз они встретились «сто лет назад», на завершающем этапе десятилетней афганской кампании в провинции Паки: только что получивший звездочку майор разведки Станислав Говоров и рядовой Павел Стрельников. Профессионал и четверокурсник…
О том, что блокада Хоста прорвана и в город двинулись с продовольствием первые машины, Говоров и Стрельников узнали в полевом госпитале. А пятнадцатого февраля советская сторона, выполнив Женевские соглашения, покинула Афганистан.
Той же осенью на последний курс Стрельников вернулся повзрослевшим на десятилетие, с едва заметной сединой на висках, с мелкими шрамами на спине и легким налетом цинизма. Однокурсники с наивными размышлениями о жизни стали вдруг неинтересны, девушки утомляли, и ему больше ничего не оставалось делать, как учиться. О войне он никогда не говорил, но она еще долго врывалась в его беспокойные сны. Он просыпался весь в холодном поту и никак не мог понять, где он. Потом все прошло. Война перестала сниться.
Колесо спустилось в самый неподходящий момент. Он опаздывал на встречу. Рассудив, что в метро будет быстрее, чем поймать такси в час пик, да еще попасть в пробку, Стрельников, давно отвыкший от общественного транспорта, спустился в подземку. Втиснувшись в переполненный вагон, он напряженно прижал к себе портфель, боясь, чтобы, не дай бог, какой-нибудь воришка не вытащил бумаги. На станции «Смоленская» новая волна входящих бесцеремонно оттолкнула Стрельникова внутрь вагона и сжала со всех сторон. Он бестолково пытался выдернуть портфель, чувствуя, что деликатная кожаная ручка долго не выдержит такого варварского обращения. Будь что будет. Он с силой дернул портфель, основательно зацепив чью-то штанину. Мужчина бомжеватого вида обернулся. Мутные глаза сосредоточились на лице Стрельникова, но картинка, похоже, никак не складывалась. Мужчина мотнул головой, улыбнулся и стал протискиваться ближе к выходу. Кожаный портфель полностью освободился, и Стрельников наконец-то прижал его к ноге. Комок застрял в горле. Он не мог сообразить, как обратиться к мужчине, и начал работать локтями, пробираясь за ним к выходу.
Выйти на станции вслед за мужчиной ему не удалось. К выходу надо было готовиться заранее. Метро – это вам не машина с личным водителем.
Важность встречи, на которую так боялся опоздать Стрельников, сразу утратила значимость. Павел вышел на «Площади революции» и вернулся опять на «Арбатскую». Мужчина бомжеватого вида стоял в стороне от эскалатора. Дежурный по станции требовал документы. Бомж тщетно рылся в грязных карманах, пытаясь найти хотя бы какое-то подобие документов, удостоверяющих личность. Павел протянул свой паспорт и сунул купюру в карман дежурного, после чего обнял пошарканного мужчину.
Дежурный с интересом наблюдал за необычной сценой до тех пор, пока обзор эскалатора не закрыли другие пассажиры.
Вечером они пили водку в затрапезном кафе: отставной полковник Говоров и бывший рядовой Стрельников. Генеральный директор и… почти бомж.
После ельцинских реформ найти работу даже таким профессионалам, как Говоров, оказалось делом непростым, почти невозможным. Многие сослуживцы, вернувшись в Москву, поднапряглись, подняли старые связи и нашли себе теплые места. У Говорова с этим не получилось. Кадровые агентства, учитывая навыки, знания и определенный опыт, предлагали полковнику только службу в охране. С перспективой и карьерным ростом…
Говоров соглашался, подписывал кучу всяких бумажек и справно вносил предоплату. Но дальше этого не шло.
Что-то было в нем такое, что мешало новоиспеченным бизнесменам принять полковника на работу.
Потом ему позвонил мужчина, представившись коллегой, и пригласил на встречу. Как нашли номер его телефона, он даже не спрашивал. Страна продавала все. Можно было запросто купить любую информацию – только плати. От встречи Говоров хотел сразу отказаться, но в последний момент передумал и согласился. А вдруг…
О чем пойдет речь, он интуитивно догадался, как только переступил порог дорогущего ресторана.
Работу ему действительно предложили. Профессиональные навыки, полученные полковником на войне, оплачивались очень хорошо.
Говоров никогда не был праведником. В него стреляли, и он стрелял. Ничего нового, необычного или шокирующего в смерти он давно уже не видел.
Предложение о сотрудничестве звучало просто, открыто и без недомолвок.
И получалось, что стать убийцей – значит нарушить заповедь Господню и вселенский закон, а стать киллером – всего лишь выполнить высокооплачиваемую работу.
Говоров не был набожным, но твердо знал, убивать – смертный грех. Грех, за который он получил ордена и медали. На войне, как на войне…
Говоров не был святым. К лику святых причисляли только воинов-монахов. И не потому, что они землю защищали с оружием в руках, а потому, что, спасая своих близких, брали на себя их смертный грех.
Вернувшись домой, Говоров напился. А потом и вовсе стал пить. Запои участились, перейдя в каждодневные. В один из таких дней от него ушла жена. Немного протрезвев, Говоров обнаружил ее отсутствие, да и то ненадолго.
Со временем в когда-то уютной квартире с толстыми стенами, высокими потолками и хрустальной люстрой, оставшейся от прежних хозяев, появились друзья – собутыльники. И жизнь в пьяном угаре потекла дальше.
В дни запоя на него наваливались тяжелые беспокойные сны. То опять приходилось куда-то ползти безоружным, таща на себе раненого, и вокруг никого не было. То он попадал в плен к душманам и стрелял в таких же, как сам, пленных. И с ужасом вскакивал от автоматной очереди, пущенной по своим солдатам.
Говоров часто просыпался среди ночи от легкого прикосновения холодной руки. Он тревожно всматривался в темноту. Тараканы с человеческими головами бегали по комнате и строили полковнику рожицы. Избавиться от этой нечисти помогал только глоток водки. Но подняться с постели и сделать шаг к спасительной бутылке Говорову не давал почти животный страх. Съежившись, укрывшись с головой прокуренным пледом, он с нетерпением ждал рассвета. Утром тараканы исчезали до следующей ночи.
Через неделю после встречи Стрельников определил бывшего командира в частную клинику. Больница закрытого типа чем-то напоминала сказочную страну. Все в ней было самостоятельное, автономное и стерильно-чистое до неприличия. Покинуть клинику, как и мультяшную страну невыученных уроков, было невозможно, не сдав экзамены.
На третий день после отмены спиртного у Говорова случился алкогольный делирий. Белая горячка. Мало того что он гонялся за чертями по отделению, так еще и порывался спасать от них медсестричек. Все закончилось тем, что охранники буйного пациента спеленали, понеся при этом моральный, а еще больше физический ущерб.
На следующее утро Стрельников причиненный ущерб полностью возместил.
После интенсивного курса терапии Говоров начал постепенно приходить в себя. Ежедневные пробежки и занятия в спортзале приносили бодрящее чувство кажущейся свободы. Единственное, что портило эту сказочную жизнь, – встречи с психотерапевтом. Вальяжный и уверенный в себе Степанков вначале раздражал Говорова до зубного скрежета. Копание в душе было не только противным, но и очень болезненным. А потом он свыкся. Даже стало самому интересно, кто же он на самом деле.
Через год, истратив уйму денег, Стрельников с внутренней гордостью представил сотрудникам банка нового начальника внутренней охраны. Отдохнувший, загорелый, подтянутый, с военной выправкой и цепким взглядом, отставной полковник Говоров Станислав Алексеевич начал новую жизнь.
– Я вчера около десяти вечера проезжал мимо банка. В твоей приемной мелькнул свет. Я сразу набрал тебя, – Говоров внимательно следил за реакцией Стрельникова.
Павел вспомнил, как после звонка Софья начала ворчать, что спокойно поговорить не дадут. И говорили они тогда, кажется, о детях. И он еще подумал, что звонит Лера. Но она так и не перезвонила. Значит, рассердилась. Это надолго.
– Я с дежурным охранником прошелся по всем этажам – нигде никого.
– Стас, может, показалось?
– Хотелось бы верить, Паша. В твоей приемной кто-то был. С утра я сам проверил все закоулки. Смотри – в разжатом кулаке блеснула малюсенькая коробочка. – Как тебе находка? Прослушка примитивная. Такую купить несложно. Но прикрепить ее мог только кто-то из сотрудников. Знаешь, где я ее нашел?
Стрельников вопросительно посмотрел на Говорова.
– За настенными часами в конференц-зале.
– И что теперь делать? – Голос Стрельникова был ровным.
– Верну назад. Пусть думают, что мы не в курсе. Сегодня вечером подъеду к тебе. Проверим на всякий случай квартиру.
Вопросы и догадки вихрем проносились в голове, отчего Стрельников никак не мог сосредоточиться. Настроение на все выходные бесповоротно испортилось. Не хватало только еще найти прослушку у себя дома. От мысли, что кто-то чужой без разрешения ходил в его кабинете, касался его вещей, рассматривал на стенах фотографии, переставлял книги, Стрельникову стало особенно неприятно.
В дверь несмело постучали. Виолетта так всегда стучала в конце рабочего дня: робко и несмело, боясь получить новое распоряжение и, не дай бог, задержаться на работе в канун выходных.
– Пал Палыч, я еще нужна вам?
В голосе секретарши звучал готовый ответ.
– Сегодня – нет. Вы свободны. Хороших выходных.
Последняя фраза прозвучала излишне холодно, и Стрельников, чтобы ее как-то скрасить, улыбнулся.
Виолетта собиралась сказать «спасибо» за пригласительные билеты, но, увидев Говорова, погасила лучезарную улыбку и только кивнула головой. Говорова она побаивалась. Его побаивались все, независимо от занимаемых должностей. Начальник внутренней охраны банка был под стать генеральному директору: немногословный, серьезный и привлекательный. «Им бы немного теплоты в глазах да улыбку на лица. А так – два робота», – сделала заключение Виолетта.
Дождь начался сразу, как только Саша вышла из метро. Холод быстро заполз под куртку. Надо было не раздумывая ехать машиной. Получилось бы дольше, зато теплее. Такую непогоду она любила, но исключительно сидя с книгой в кресле, завернувшись в мягкий, теплый плед.
К старому дому на проспекте Вернадского от метро Саша добралась насквозь продрогшая минут за десять. Звонок она нажала минута в минуту оговоренного времени. Только Юрий Николаевич Степанков, отличавшийся патологической точностью, дверь открывать явно не спешил. Она позвонила еще раз и прислушалась. За дверью послышались шорохи, что-то со стуком упало. Дверь, которую Саша помнит лет сто, открылась, и на пороге, закрывая проем, застыл растрепанный Степанков.
– Ты не один? Мы же договаривались… – В голосе Саши звучала обида.
– Давай, ты… Это… – Степанков пригладил торчащие волосы, пытаясь придумать оправдание. – Здесь за углом кафе. Выпей кофе.
Он лукаво улыбнулся, обрадовавшись своей сообразительности. При этом он даже не извинился, словно договоренности и вовсе не было. За дверью послышались легкие женские шаги и снова что-то упало.
– Она уже уходит, – одними губами прошептал Степанков. – У тебя – полчаса. Не засиживайся!
Наставление Степанкова догнало Сашу через лестничный пролет. Пришлось опять идти к метро, где на углу располагалось небольшое кафе. Раньше на этом месте, сразу за домом, была пивная. Но когда это было.
С Юрой Степанковым она училась в одном институте, на одном курсе, правда, в разных группах, но это никак не мешало дружбе. На втором курсе Степанков даже пытался ухаживать за ней. Но у нее тогда уже случился роман. Настоящий. Длиною в четыре года.
Случившееся разногласие со Степанковым она тогда серьезно переживала. Правда, недолго. Спустя неделю Юра Степанков как ни в чем не бывало снова сидел возле нее на всех лекциях. Мир восстановился.
Любовь ее захлестнула внезапно и надолго. Тогда она знала – навсегда.
Илья был на курс старше. Веселый, остроумный, он умудрился с первого знакомства понравиться и бабушке, и матери. А вот дед… Дед оказался в другом лагере и был стойким противником ее избранника. Открыто, конечно, дед ничего не говорил, но она это чувствовала. «Нет в твоем Илье мужской породы, – как-то заметил дед. – А если так, то остальные достоинства не имеют значения».
Любовь, как известно, слепа. И никто не знает, за что одних любят, а других нет… Отношения оборвались так же внезапно, как и начались. С каникул на шестой курс Илья приехал с обручальным кольцом. Ей показалось, что она умирает. Умирала она долго и мучительно. По частям… Слова деда оказались пророческими.
За те полчаса, что Саша коротала в кафе, она успела выпить не только чашечку кофе, но и съесть пару пирожных. Пирожные были настолько вкусными, что она не удержалась и заказала для Степанкова. Он вспомнил о ней в тот момент, когда коробка аккуратно пристроилась поверх пузатой бутылки коньяка. Ответить на звонок оказалось делом непростым. Телефон дребезжал в глубине сумки.
Сумку, которая была из серии «на все случаи жизни», она привезла из Германии. В последний момент, уже перед самым отъездом, мать Степанкова завела ее в первый попавшийся магазин. Кроме сумок, мелких ярких сувениров и улыбающейся продавщицы, в магазине больше ничего не было. Сумки были невообразимо дорогими, особенно вот эта «на все случаи жизни». Она могла стягиваться шнурком, превращаясь в спортивную торбу, в которую легко вместилась не только бутылка коньяка, но и коробка с пирожными. Стоило уложить плотное дно, и от мешка не было и следа – обычная сумка, умело декорированная толстым шнурком.
– Пусть подарок напоминает тебе, что в Москве у нас остался сын без присмотра, – Анжелика Николаевна вручила подарок.
Сын, то есть Степанков, ни в чьем присмотре давно не нуждался, но от сумки отказаться Саша не смогла.
– Я тебе так скажу. – Степанков прикончил последнее пирожное и на всякий случай заглянул в коробку. – Без больного диагноз я, конечно, не поставлю, но одно скажу наверняка – у него психологическая травма, а потом уже твоя неврология.
Что-то подобное она и ожидала услышать. Какая-то деталь всплывала в ее памяти, но чего-то не хватало до полной картинки. Что же случилось в жизни Лагунова, через что же он так болезненно перешагнул? Или, наоборот, не смог перешагнуть?
– Ты заметила, что твой Лагунов постоянно чувствует вину перед женщиной или женщинами, неважно? Главное – чувство постоянное, навязчивое, а оно, как известно всем умным людям, самое разрушительное из всех чувств.
– Ну, это я, допустим, и сама знаю, что чувство вины разрушительное. А почему вдруг – вина перед женщиной? Может, у него вина перед коллегой или перед клиентом, которого обещал спасти от тюрьмы и не спас?
– Согласен. Но, опять же, кого он не воспринимает? Нянечек там всяких, медсестричек, тебя, кстати, тоже. Одним словом – женщин. Ну, так какой отсюда вывод?
Степанков прищурил глаза и смотрел на нее так, словно она давно знала ответ сама.
– Правильно, – продолжал Степанков, – болезнь – это самозащита сознания. И оно будет держаться за болезнь до победного конца. Скорее всего, – Степанков предупредительно поднял указательный палец, – какие-то комплексы сформировались в глубоком детстве, потом с возрастом начали контролироваться, вытеснялись в подсознание. А потом – бац! – стресс! И понеслось! Крыша – тю-тю!
Лекция была красноречивая и познавательная. Степанков, похоже, нравился сам себе. Даже глаза заблестели. Возможно, эти глаза, без тени лукавства и сомнения, и притягивали всех тех, кому нужна была помощь этого грузного, неуклюжего человека, способного заглянуть в святая святых – в человеческую душу.
– Это, кстати, тезис докторской диссертации, – подвел итог без пяти минут профессор.
– О высоких материях я сразу догадалась.
– Как твой алкоголик поживает? Надеюсь, после моих сеансов в стойкой ремиссии?
Саша вытаращила глаза. Никаких знакомых алкашей у нее отродясь не было.
– Ох, эта ваша девичья память! Помощь нужна была другу твоего друга. Фамилию твоего друга не помню, а своего пациента помню – Говоров, – каламбурил Юра Степанков.
Напоминание о Стрельникове навеяло грусть.
– Ты чего сникла?
– Юр, я, наверное, поеду в Германию. Меня приглашают работать в клинике.
– Не смеши людей. Меня тоже, представь, приглашали. Помнишь, я год там прожил. И все! Домой! Тоска там неимоверная. Даже не думай!
Конечно, ему легко говорить, а у нее третий день после встречи со Стрельниковым, и на душе еще паршиво. В Германии она не будет думать о нем. Уже ради этого стоит подписать контракт. Она уедет, а он женится или, наоборот, он женится, а она уедет. От слагаемых сумма, как известно, не меняется.
– Может, у меня там мужчина.
– Какой мужчина? Скажи просто – немец. А то сразу – мужчина. С немками долго жить невозможно. Я это тебе ответственно заявляю. С немцами не пробовал, – хохотнул Степанков, – но уверен – то же самое. Они правильные и пресные.
– Ладно, пока не уехала, ты посмотришь Лагунова?
– Скажи, я тебе хоть раз отказывал в помощи? Конечно, посмотрю. Хоть все отделение пересмотрю.
Давая обещания, Степанков пошел в кабинет и вернулся с толстой записной книжкой.
– Три дня меня не будет. А потом… пятница. Ох, до чего замечательный день! Самый лучший день недели. – Степанков пролистал исписанные страницы. – Понедельник устроит?
Ее устраивали все дни. И если бы Степанков предложил ехать в больницу прямо сейчас, она поехала бы, не раздумывая.
На лечебном факультете Степанкова знали все или почти все. Невзрачный на вид: невысокий, полноватый, слегка растрепанный, при этом он был душой любой компании. Участвовал во всех студенческих движениях, форумах и попойках.
Резкие перемены произошли, кажется, на четвертом курсе. Очередная дама сердца училась в МГУ на факультете психологии. Высокую, на голову выше Степанкова, очкастую девушку Саша видела пару раз в коридорах института и даже была лично представлена, после чего и поссорилась со Степанковым. Как можно было променять ее, лучшую подругу, на ту очкастую дылду?
В результате очередного непродолжительного романа Степанков увлекся психологией настолько, что параллельно заочно окончил факультет психологии в том же МГУ. То ли девушка была прирожденным психологом, то ли Степанков родился для психологии – неизвестно. Вскоре, между делом, Степанков защитил кандидатскую диссертацию, доказав депрессивную компоненту в судьбе алкоголиков. Потом появились на свет монографии. Пришло признание и начало докторской диссертации.
О Лагунове они больше не говорили. Разговор перескакивал с темы на тему, пока Саша не спохватилась. Пора домой.
Всю дорогу до остановки Степанков рассказывал анекдотические случаи из своей практики. И она перестала себя жалеть, и грусть немного развеялась.
– Ты серьезно о немце говорила? Из-за него туда едешь? – Степанков ускорил шаг и дернул ее за рукав. – Знаешь, это даже непатриотично! И принцев у них точно нет.
Говорить о принцах не хотелось. На счастье, за поворотом показалась маршрутка. Но войти в подъехавший транспорт, без определенной сноровки, с первого раза не получилось. Степанков еле затолкнул ее в следующий троллейбус. Створки с трудом закрылись. Пассажиры плотно прижались друг к другу. Ей с трудом удалось занять место у окна, за которым отдалялся Степанков. Потом, прикрыв глаза, она попыталась представить принца. Но с принцем ничего не получалось – перед глазами стоял образ Стрельникова.
Проехав почти приплюснутой к стеклу, Саша в который раз пожалела, что послушала Степанкова и не поехала в метро. «Нашла кого слушать. Степанков сам, небось, последний раз ездил в общественном транспорте, будучи студентом», – запоздало посетовала Саша. В этот момент пассажиры, стоящие на ступеньках, чувствуя приближение остановки, навалились всей массой на стоящих позади себя. Дверь, немного освободившись от тел, сделала надсадные потуги и со скрипом разверзлась. Живой поток, хлынувший наружу, оттеснил ее от окна, подхватил и практически вынес на улицу. Затолкаться обратно в транспорт, без помощи Степанкова, нечего было и думать.
Мелкий холодный дождь отчетливо барабанил по крыше остановки. Саша посмотрела на часы, прикинув в уме, сколько еще будет длиться час пик. Получалось, около часа, не меньше.
Вывеска на противоположенной стороне, сверкающая огнями, как новогодняя витрина, с близкого расстояния оказалась вовсе не названием кафе, а замысловатым названием супермаркета. Бродить по магазину – не самое интересное время провождения, но все же лучше, чем мерзнуть на остановке.
Стрельников припарковал машину на стоянке возле супермаркета. Уже почти доехав домой, он вспомнил о пустом холодильнике. И пожалел, что так опрометчиво отказался от Софьиных пирожков. Возможно, Говоров откажется от холостяцкого ужина, а если нет?
О Говорове он думал, кажется, с того момента, как за ним закрылась дверь кабинета. Вернее, не о самом Говорове, а о той неожиданной находке. Он старался не думать о работе, но навязчивые мысли снова возвращались в кабинет. Тогда он попытался думать о Лере, и когда ничего не получилось, заставил себя думать о предновогоднем заседании акционеров банка.
Заседание проходило практически в одно и то же время – в двадцатых числах декабря. Традиция сложилась с момента образования банка. Да и понятно: акционеры хотели перед длительными праздниками услышать годовой отчет и планы на следующий год. Все хотели уверенности, перспектив, доходов и прочая, прочая.
Он каждый год тоже мечтал о бездумных рождественских каникулах в Севастополе. За последние три года с праздниками ни разу не получилось. А в этом году Виолетта уже забронировала два билета на самолет – для него и Леры. Он представил слякотный Севастополь в канун Нового года. Он даже запланировал ничегонеделание. И как приговорил!
От навязчивых мыслей Стрельников опомнился, когда его окликнула молоденькая кассир, терпеливо выжидавшая, когда мужчина наконец-то оплатит покупки. И только бегло взглянув на счет, светившийся зелеными цифрами на табло, он осознал факт своей неплатежеспособности. Бумажник и кредитки остались в машине. Надеясь на чудо, он стал шарить по карманам. Очередь, образовавшись за спиной, словно это был единственный кассовый аппарат на весь супермаркет, неодобрительно зашумела. Стрельников беспомощно огляделся вокруг и вдруг, не веря своим глазам, увидел знакомую женскую фигуру. Оставив пакет на кассе, он быстрым шагом направился в торговый зал за своим спасением.