bannerbannerbanner
Горький привкус счастья

Алла Демченко
Горький привкус счастья

– Саша, к нам, вернее, к тебе поступает больной. Я только что от главного, – напомнил Владимир Иванович. – Поступает некий Лагунов Роман. Сын того Лагунова.

Заведующий поднял глаза вверх и тяжело вздохнул, словно такие «логуновы» поступали в отделение впервые в жизни. И сразу стало понятно, что будет не столько работы, сколько нервотрепки. Комок, застрявший в горле, стал уменьшаться. С любой проблемой они вместе с Владимиром Ивановичем обязательно справятся. С этим можно жить.

Она не понимала, почему люди, имеющие деньги, власть и значимость, обязательно считали своим долгом подсказывать, навязывать врачу свое видение процесса лечения. И когда врач, исчерпав всю аргументацию, просил просто не мешать, не отвлекать – это зачастую и служило поводом к словесным и письменным жалобам родственников в вышестоящие инстанции. Почему никто не чинит самостоятельно свой холодильник или компьютер? Вызывают мастера. И никто не дает советы, как тому быть. Стоят в сторонке. Смотрят, затаив дыхание. А если касается здоровья – все готовы лечить, а уж советы давать и подавно.

– Что хотят родственники? Группу инвалидности? Армия? – прервала внутренний монолог Саша.

– В том-то и дело, что уже ничего не хотят. Вот, – Владимир Иванович снова открыл тоненькую папку и взял выписные эпикризы. – Смотри сама. Вначале лечился у нас, в смысле в Москве, потом – в Германии. Вот еще Израиль. И снова у нас.

Владимир Иванович аккуратно сложил выписки на столе и накрыл их широкой морщинистой ладонью. Значит, к этому вопросу они возвращаться не будут.

– А история с ним приключилась, со слов родителей, такая: среди полного благополучия, в расцвете, так сказать, творческих сил, – легкая, едва заметная усталость сквозила в голосе заведующего, – мальчику стало неинтересно жить.

– Мальчику-то сколько?

Возраст она всегда уточняла потому, что к категории мальчиков заведующий относил всех без исключения мужчин не старше шестидесяти лет.

– Мальчик – это я образно. За тридцать. А вот причина болезни… Причина – неизвестна. Зарубежные светила об этом открыто нам не говорят. Но, судя по диагнозу на две страницы, не нашли они причину. Смотри, Александра, – Владимир Иванович развернул папку так, чтобы Саша могла сама убедиться в его словах. – Обследовали очень добросовестно. Все, что могли. А результаты, если очень не придираться, почти в норме.

– Эти Лагуновы хотят, чтоб мы еще дообследовали их сына?

Саша с легким недоумением посмотрела на Владимира Ивановича.

– Сашенька, после такого обследования мы уже ничего не можем дообследовать. Общее состояние ухудшается, отказывается от еды, не разговаривает, одним словом – собрался человек помирать, а ему не дают родственники.

– Владимир Иванович, – Саша понизила голос, – вы же знаете – Лагунов не наш пациент. С ним психиатры должны разбираться. Это их профиль. Вот увидите, выплывет вялотекущая шизофрения. Вам это надо?

– Мне не надо. Но это распоряжение, если хочешь знать, главного. Лагунов поступает в наше отделение, в твою палату. – Заведующий пропустил разумные сетования Александры и как-то еще больше состарился.

Может, Владимир Иванович действительно боится, что его уйдут, и оттого идет на поводу у главного? А ведь раньше никогда не держался за кресло. Никаких поблажек никому не было. И не помнит Саша, чтобы заведующий клал к себе в отделение непрофильных больных.

– Владимир Иванович, пусть, конечно, поступает в мою палату, раз вы так решили. Но, может, лучше к Дуднику? – с надеждой спросила Александра. – Дудник представит все свои научные регалии, и родственники успокоятся. А если родственники такие, как вы говорите, то, может, к Елизавете в палату? Она быстро расставит все точки. И тогда…

– Саша, регалии Дудника помогают неврастеничкам. И это всем известно. А у нас не тот случай. И Елизавета твоя мне всю плешь проест, когда…

Мелкая незаметная дрожь пробежала по телу и сконцентрировалась между лопатками. В одно мгновение ординаторская наполнилась непонятным гулом. Казалось, по коридору на бешеной скорости несется машина. Воздух в кабинете стал плотнее, отчего Саша глотнула его полным ртом и закашлялась.

– Саша, с тобой все в порядке?

Шум внезапно исчез. Голос заведующего стал более внятным.

– Все нормально. Я хочу поговорить с родственниками. А если действительно их сын наблюдался раньше у психиатра?

– Дался тебе тот психиатр! Я же говорю – уехали они. Все, что считали нужным, сказали главному. С этим вопросом вроде все. И вот еще…

В горле образовался комок. Сердце ухнуло в груди. Пусть сколько угодно скандальных «лагуновых» с непрофильными диагнозами, только не уход Владимира Ивановича. Только не уход.

– Саша… Я ухожу на пенсию, – боясь, что Саша его перебьет, Владимир Иванович поднял руку. – Вопрос уже решен наверху. Да и сколько можно работать? Не знаю, кого главный видит на моем месте, но я вижу только тебя. Я главному так и сказал.

– Владимир Иванович, вы же знаете мой ответ. Это не мое. Я не смогу. Здесь нужен другой человек. Другого склада. Лучше Елизаветы никто не справится. Вы же сами знаете. Спасибо, конечно. И… Я, скорей всего, уеду в Германию. Мне пришло приглашение в клинику. Я должна дать ответ.

– Конечно… Конечно… Раз приглашают, то… решать тебе. Но… Мне очень жаль…

Владимир Иванович поднялся из-за стола и подошел к шкафу, потом – к окну. Посмотрел на кактус, попробовал на ощупь землю в горшке, словно этот кактус был тем самым главным, что его волновало. От нервного мельтешения заведующего у Саши разболелась голова. Она смотрела во все глаза на Владимира Ивановича, не понимая, откуда у него, всегда сдержанного и спокойного, взялась эта старческая нервозность. Да еще этот непрофильный пациент.

– Елизавету не утвердят. С ее-то характером. А ты подумай. Время еще есть. Подумай хорошенько.

Наконец-то Владимир Иванович сел и немного успокоился. В кабинете повисла тишина.

* * *

Первый день после встречи со Стрельниковым близился к концу. В рабочей суете она вспомнила о Павле, только когда увидела его из окна ординаторской.

Стрельников, прохаживаясь по истоптанной дорожке, периодически посматривал на циферблат. И надо ж, ко всем неурядицам еще и рецепт потерять. Не найдя в аптеке бумажки с размашистым почерком, он перезвонил Софье, но та, как ни силилась, кроме Сашиных наставлений о вреде курения, о лекарстве не вспомнила. Он хотел позвонить Лере, может, она помнит, куда он приткнул рецепт, но, представив тональность разговора, решил – проще самому съездить в больницу.

Он опять посмотрел на часы. До встречи с начальником внутренней охраны банка оставался ровно час. Он успеет. Если Саша, конечно, не опоздает на целый час.

Павел еще раз посмотрел в сторону главного входа в больницу и боковым зрением приметил припаркованный синий «Опель». Все мысли о женской непунктуальности вылетели из головы. Взгляд прикипел к водителю.

Натянув почти на глаза яркую нелепую кепку, миновав проходную, тот направлялся к охраннику. Судя по жестам, вероятнее всего, он спрашивал куда-то дорогу и, получив отрицательный ответ, так же не спеша направился обратно к воротам.

Мало ли в городе синих «Опелей». Он бы не обратил внимания на заурядную машину, если б не события последних дней.

…Поздно вечером, едва он покинул парковочное место для служебного транспорта банка, за ним тронулся такой же невзрачный синий «Опель». Еще не поняв до конца, что именно заставило насторожиться, Стрельников переключил скорость и, влившись в монотонно гудящий поток, интуитивно скосил глаза в зеркало.

«Опель» двигался следом, то отставая на три машины, то вырываясь вперед. Факт сам по себе еще ни о чем не говорил. Мало ли кто как ездит.

Переключив скорость и едва не подрезав черный «Мерседес», Стрельников мотнулся в образовавшийся промежуток соседнего ряда, надеясь в душе, что «Опель» поедет своей дорогой в левом ряду. Однако надежды не сбылись. «Опель», почти незаметный в общем потоке машин, сразу же перестроился в правый ряд и спокойно следовал, как на привязи, за ним до самого дома. В такую случайность Павел не верил.

А еще днем раньше этого водителя он заметил возле банка. Лица, конечно, не разглядел, а запомнилась только не по сезону яркая кепка, так же натянутая на глаза. Возможно, тот ожидал пассажира, по какой-то причине приехавшего так рано в банк. Мало ли у кого какие дела с утра.

Дежурный охранник только плечами двинул, мол, кто, кроме вас, в такую рань ездит по делам. На том все и окончилось.

И вот опять появилась эта злополучная машина. Встреча с незнакомым человеком в многомиллионном городе вообще маловероятна, если это не… слежка. Мысль о слежке, как зубная боль, впилась в мозг. Из-за этой мысли он даже не заметил, как, стуча высокими тонкими каблуками, на дорожке, старательно подметенной дворником, появилась Саша.

Стрельников не мог взять в толк, как можно ходить на такой высоте, не падая, не спотыкаясь, прямо держа спину.

– Добрый вечер! Вот, держи и не теряй.

Из кармана темно-синего флисового халата, наброшенного поверх снежно-белого, появился на свет близнец утерянного рецепта.

– Извини за беспокойство. Тебя подвезти домой? – сам не ожидая того, смутился Стрельников.

– Спасибо. У меня еще работа, – улыбнулась Саша. – Софье привет.

Она стояла перед Стрельниковым, зябко запахнув верхний флисовый халат, не зная, как надо уходить и что говорить при этом.

– Ну, тогда до встречи. – Стрельников, занятый своими мыслями, развернулся и зашагал к выходу, ища глазами синий «Опель».

Машины нигде не было.

* * *

По закону подлости Красников столкнулся с генеральным у самого выхода. Стрельников возвращался в банк. Еще минута, и они бы разошлись.

– У вас проблемы? – Стрельников красноречиво кивнул на огромный циферблат. До окончания рабочего дня оставалось полчаса.

 

– Виктор Афанасьевич звонил. Просил подъехать. Надеюсь, не опоздаю, – Красников кивнул в сторону настенных часов, – если, конечно, я не нужен здесь.

Красников внимательно посмотрел в глаза Стрельникова. За тонкой золотой оправой мелькнула еле заметная тревога. А может, только показалось?

«Надо рассчитаться с Дороховым. Работа выполнена», – решил про себя Максим Валентинович.

Заместитель Стрельникову в конце рабочего дня был не нужен. По большому счету, конкретно Красников ему вообще был без надобности. Проку от заместителя никакого. И он всегда ставил такую задачу перед Красниковым, чтобы Максим Валентинович обязательно с ней справился. Или такую, от решения которой ничего не зависело. И делал он все это не ради Красникова, а только в знак благодарности Акулину за то, что тот не позволил племяннику использовать его высокое покровительство.

К работе Красников, несмотря на занимаемый пост, относился без особого рвения, скорее равнодушно, как заурядный клерк. Вот и сейчас оправдание придумал на ходу. Пусть идет на свою встречу. Стрельников пропустил выходящего Красникова и направился в кабинет.

Ни на какую встречу с Акулиным Красников не спешил. Не было никакой встречи. Он как завороженный по-прежнему ездил в Грохольский переулок с надеждой, что в квартире на третьем этаже загорится свет. Но каждый раз окна зияли темнотой. Телефон Марины молчал. С того вечера, как он проиграл деньги, она не ответила ни на один звонок.

После всех тех событий Максим Валентинович уже нисколько не сомневался, что Марина в его жизни появилась неспроста. Не могла она все придумать одна, да и проку ей с этого, скорее всего, никакого. Выходит, кому-то помогала.

Красников вдруг почувствовал, как кольцо вокруг него сжимается, и это будет просто чудо, если он вырвется из него. Кто-то вел свою жестокую игру, и он, Максим Валентинович, оказался обычной пешкой, разменной монетой. В жизни, как в любой игре, есть один победитель и много побежденных.

Но когда же он допустил роковую ошибку? А может, это никакая не ошибка? Может, так должно было случиться? Но почему именно с ним? Он с ненавистью опять подумал о Стрельникове. «А ведь Стрельников нервничает, – отметил про себя Красников. – Это только начало. У каждого своя игра. На этот раз я не проиграю».

Стрельников пришел на работу в банк, когда он уже заведовал отделом. Сколько ж он проработал под его началом? Год? Больше?

Он изначально знал, что придет время, и он, Максим Красников, будет генеральным директором банка. Он знал об этом с того момента, когда подвыпивший Виктор Афанасьевич мечтательно говорил о светлом будущем единственного племянника. Акулину он тогда верил.

Когда же ему не повезло? Может, когда разошлись родители? Но Максиму тогда не было и года. Так что испытать трагедию от ухода отца не довелось. Слишком мал был. А потом, когда подрос, рядом почти всегда был дядя, брат матери, который любил и баловал его как родного. Но, невзирая на эту заботу и любовь, он перед сном, крепко закрыв глаза, долго мечтал о том, как однажды к нему вернется его родной отец. Он будет такой, как дядя. Непременно такой и даже лучше.

Первое невезение случилось в конце девятого класса. Акулины переезжали в Москву. На осень Виктор Афанасьевич планировал забрать племянника к себе. Все было давно говорено-переговорено, но в августе внезапно решение изменилось. Мать кое-как пыталась объяснить, что здесь ему будет легче окончить школу и подготовительные курсы при местном пединституте ничем не хуже, чем в Москве, программа-то одна. Причина была в другом. Нинель Станиславовна, никогда особо не признававшая бедных родственников, настояла на своем, и властный Акулин, во избежание затяжного семейного скандала, забрать Максима не решился.

Правда, часть обещаний Акулин сдержал: устроил племянника в финансовый институт, оплачивал квартиру, помогал с учебой, по большей части деньгами.

Часто звал в гости, но, зная неприязнь Нинели Станиславовны, Максим старался как можно реже появляться в доме Акулиных.

Первое серьезное разногласие с Акулиным произошло после четвертого курса. Все сложилось одно к одному: летнюю сессию он, по собственной глупости, завалил. О стипендии нечего было и думать. Зная реакцию Акулина, он долго не обращался за помощью, пока на горизонте не засветило реальное отчисление из института за прогулы и «незачеты». Конечно, тот даст денег и утрясет все проблемы, но перетерпеть осуждающий взгляд прищуренных глаз на бульдожьем лице было унизительно. Акулин раздражался от одной лишь мысли, что его племянник может бездельничать, вместо того чтобы учиться и готовиться сменить его у руля банка.

В тот раз Акулин молча достал деньги из сейфа, отсчитал нужную сумму, после чего позвонил декану. Проблема пересдачи сессии решилась быстро. От предложенной помощи в очередном ремонте корпуса декан не отказался. Акулин впервые не вдавался в подробности, не читал нотаций. Подвох Максим почувствовал сразу. Акулин впервые потребовал возвратить долг. Даже не возвратить, а отработать. Так он оказался в банке самого Акулина. Работа была не пыльная на должности «пойди, подай».

В конце лета, аккуратно положив зарплату в конверт, Максим появился в приемной Акулина. Деньги тот, естественно, не взял…

Спустя год отношения наладились. На следующий день после выпускного вечера, получив вожделенный диплом, Максим пришел в гости к Акулиным. Окончание института еще раз отпраздновали в тесном домашнем кругу.

– Что собираешься делать, племянничек? – подвыпившим голосом спросил Акулин.

– Буду искать работу.

– Не торопись. Отдохни пару недель, съезди к матери, отоспись. А потом поговорим о работе.

Судьбу племянника Акулин решил давно, еще до поступления в финансовый институт. К теме поиска работы больше не возвращались. Все было ясно. Работа обеспечена.

Через пару недель Акулин позвонил и пригласил племянника на обед. Радужные мечты не покидали Максима всю дорогу до ресторана. Он четко представлял и собственный кабинет, и длинноногую, как в кино, секретаршу, и подчиненных, и собственного водителя.

Разочарование было сокрушительным. Ничего из надуманного ему в ближайшие годы не светило. Обычная работа среднестатистического экономиста в новом, никому не известном банке. Если б у него был выбор – никогда б не согласился на предложение Акулина. Ничего перспективного в предложении не было. Но вся беда в том, что выбора как раз у него и не было.

– Знаешь, Макс, у меня на тебя все надежды. Лера выбрала пединститут, да и какой с нее финансист? – запивая обед молодым божоле, проговорил Акулин. – Думаю, со временем ты многого достигнешь. Да и я помогу, чем смогу, а дальше уже и сам. Эх, мне б твои годы, твои возможности, – с сожалением вздохнул Акулин. – Надеюсь, ты оправдаешь мои надежды. Деньги, они, знаешь, счет любят. И лучше, когда все деньги в семье, – подытожил разговор Акулин. – Так что приступишь к работе со вторника, – суеверно предложил Акулин. – А там жизнь покажет…

Красников без особой надежды посмотрел на темные окна. Может, Марина снимала эту квартиру, и он только зря время теряет?

Навалившиеся воспоминания и давно забытая обида вызвали жалость к себе. Что и когда он сделал не так?

Работа в захудалом филиале банка, без особой перспективы – все, что мог предложить тогда старый денежный мешок. Хотя о том, что только благодаря «денежному мешку» он смог окончить с горем пополам институт, Красников не думал. Тогда хотелось быстрых, легких денег, кабинет и секретаршу. А теперь он отдал бы, не задумываясь, все деньги, только б оказаться в том ресторане, где Акулин неторопливо пил молодое божоле. У него все было б по-другому.

Занятый своими невеселыми мыслями, Красников даже не заметил, как старый дом в Грохольском переулке засветился огнями, словно новогодняя елка. Пустые окна Марининой квартиры стали едва заметные.

Десять лет назад Стрельников пришел в банк на собеседование под конец рабочего дня. Молодой, уверенный в себе, он сразу не понравился Красникову. Клетчатая рубашка плохо сочеталась с твидовым пиджаком. Вылинявшие джинсы бросались в глаза и раздражали. Стрельников спокойно сидел на неудобном стуле, ничуть не беспокоясь о впечатлении, произведенном на работодателей. Таких выскочек Красников не любил всей душой. А Стрельникова действительно не волновала «внешняя сторона» решительно ни в чем. Все, по его понятиям, должно быть удобным и функциональным. Одежда – комфортна, машина – доступна. Телефон для того, чтобы звонить, телевизор – чтобы смотреть. Но когда речь зашла о работе, все забыли, что перед ними вчерашний выпускник, пусть и с красным дипломом.

Так думать, как думал Стрельников, критикуя старую банковскую систему, никто из собеседующих не мог. Слишком революционными взглядами веяло от Стрельникова. Он быстро и красиво чертил карандашом на листе бумаги заумные стройные графики и кривые, ползущие вверх. Проекты были перспективные, но, как говорят, еще очень сырые.

Он, Максим Красников, заведующий валютным отделом, был уверен на все сто, что работы в банке Стрельникову не видать. Слишком хорошо за три года он изучил акционеров и их стиль работы. Прямолинейный Стрельников и его идеи насчет реорганизации частного банка, с введением новых структурных единиц, казались ему бредом сивой кобылы.

Тогда он единственный проголосовал против кандидатуры Стрельникова. Его голос никто не принял во внимание. Главным был лишь один человек – Акулин. Он решал все.

На этот раз его план сработает. Как говорится: нет худа без добра. Он замарает Стрельникова, он еще покажет, кто есть кто… Красников неторопливо выехал со двора.

План у Максима Валентиновича был и тогда, лет пять тому. План был гениальный. Его детище погубила самоуверенность. Он недооценил Стрельникова, понадеявшись на его неопытность. План сорвался. Но какой был план… От этих воспоминаний Красников на секунду прикрыл глаза.

Он продумал тогда все до мельчайших подробностей, нашел мелких бизнесменов, которые согласились ему помочь. Он сам отнес на утверждение все необходимые бумаги Стрельникову. Идея была заманчивая. В кратчайшие сроки банк мог получить приличные проценты. А следовательно, и они со Стрельниковым.

Начинающий заведующий отделом кредитования вопрос изучил дотошно и нашел скрытые банковские риски, половину из которых Красников с натяжкой опроверг. Но риск все же оставался. Разрешение на выдачу краткосрочного кредита Стрельников не дал.

Спустя месяц идея Красникова все же воплотилась в жизнь. Молодые прохиндеи, почуяв легкие деньги, от его плана не отказались и кредит все же получили в другом банке.

В качестве залога они предоставили, как и предполагалось, несколько грузовых автомобилей «МАЗ». Когда срок возврата кредита подходил к концу, те радостно сообщили, что товар, продажей которого он планировал рассчитаться за кредит, уже прибыл и проходит растаможивание, что и подтвердили соответствующими факсовыми сообщениями. Осталась самая малость – развезти товар по магазинам. Только деньги у них на исходе, а отсюда – проблемы с арендой транспорта. Конечно, они найдут деньги, но на это уйдет время. А если банк, всего на пару дней, вернет под расписку заложенные автомобили, то дело решится без промедления. И хотя в банке отлично знали, что фальсификация факсовых сообщений – дело нехитрое, все же решили пойти навстречу клиенту и закрыли залог. Результат последовал незамедлительно: кредитные деньги безвозвратно исчезли за границей, а «МАЗы» продались через Интернет.

Как ни странно, но причитающийся процент от сделки Красников тогда получил. Начинающие мошенники свое обещание сдержали.

А через год в банке разразился уже настоящий скандал. Случилось непредвиденное. Просроченные ссуды поставили банк на грань разорения. И, скорее всего, так оно и было б, но потом вмешался всесильный Акулин. Скандал быстро замяли. Генеральный директор подал в отставку. Многие догадывались, что его подставили. Начальник охраны банка провел внутреннее расследование, но доказать причастность кого-либо из сотрудников тогда так и не удалось.

На повестке дня стоял вопрос о назначении нового генерального директора банка. Освободившееся кресло по праву должен был занять Красников Максим Валентинович. Но Акулин решил иначе…

Красников с сожалением еще раз посмотрел на темные окна и выехал со двора дома в Грохольском переулке.

* * *

В последний раз она видела Стрельникова вчера в больнице и еще за день до того. С какого дня теперь вести отсчет своим горечам, Саша толком не знала. Если б можно закрыть, а еще лучше стереть, как в компьютере, файл в голове, чтобы вообще не думать о нем. Но лицо Стрельникова всплывало в памяти, невзирая ни на какие усилия воли. Она наугад взяла из папки историю болезни, краем уха слушая коллег. Дудник спорил с Елизаветой, доказывая той, что сокращение в больнице неизбежно и начнут это сокращение не иначе как с травматологии.

 

– Глупость! Их не сократят. Травмы куда ложиться будут?

– Елизавета, да никто не думает об этом. Слыхали, они план по травмам не выполнили? Отделение почти гуляет. Вот им и сократят койки в первую очередь.

– Поэтому я и говорю, что глупость! Откуда им взять эти койко-дни, если весна без гололеда. А вспомни, что творилось у них в прошлом году. Завал. Больные в коридоре лежали.

– Что было в прошлом году, главный уже не помнит, а то, что сейчас койки гуляют, – видит.

Прошлую весну помнили все. В начале марта растаял снег, а за ночь все подмерзло. Народ скользил по нечищеным тротуарам, падал, получал ушибы, ломал кости, и работы травматологическому отделению было невпроворот. А в конце месяца ситуация повторилась. Все, за исключением главного врача, понимали абсурдность сокращения коек, а следовательно, и персонала в травматологическом отделении. Что значит «сегодня мало больных»? А что будет завтра?

И если б не Стрельников, она непременно переживала б и строила догадки о том, как эта реорганизация, а проще – сокращение, коснется их отделения, перевыполняющего все мыслимые и немыслимые койко-дни. Осталось пережить еще один день. Или два? А потом она тоже будет волноваться вместе со всеми, предполагать и строить догадки.

– Александра, что говорит по этому поводу Владимир Иванович?

– Не знаю. Ничего вроде…

На подоконнике зазвонил телефон и сразу смолк. Они втроем одновременно повернули головы в надежде, что кто-то ошибся номером и сразу отключился, но телефон ожил снова. Дудник нехотя поднял трубку.

– Чай без меня не пить. Я в приемное отделение. К нам больной поступает. Или предложить его травматологии, пусть выполняют план? – беззлобно хихикнул Дудник.

– Саша, у тебя глаза несчастные. Ты что, серьезно так переживаешь? – Елизавета плотно прикрыла дверь за Дудником и включила чайник.

– Переживаю. Не знаю, что мне делать с Германией.

Она действительно не знала, что делать. Профессор Шульман требовал ответа. Стажировка в его клинике оставила неизгладимое впечатление, словно там, в Германии, она столкнулась с инопланетной жизнью. Все у них было какое-то неземное, нереальное. Небольшая клиника хрустела чистотой. Современная аппаратура, уютные палаты, белозубые улыбки персонала. Чудаковатый доктор Куртц. В сохранившихся до сих пор четырехсотлетних домиках жили добропорядочные бюргеры. И больные у них были совершенно другие.

– Знаешь, Лиза, после Германии я стала еще больше жалеть наших больных. Однажды утром такая суета поднялась в отделении, думаю, кому-то хуже стало за ночь. А оказывается, пациентка переполошилась потому, что дома кошка осталась одна без присмотра. Она не успела определить ее в кошачью гостиницу. Представь, все занялись решением этого вопроса. Вот так.

– И как? Решили?

– Да. Вызвали кого-то из службы то ли спасения, то ли защиты животных. Нашим бы пациентам да их проблемы.

– Это точно. У меня вот Кравцова отказывается от лечения. Денег на лекарство нет. Муж пропил все деньги. Нашел заначку и пропил. Мне ее дочь позвонила, просила не выписывать. Постарается у кого-то деньги одолжить.

А еще у нее там случился почти роман. Настоящий служебный роман с ассистентом профессора Шульмана. Она даже успела подумать, что Вальтер Нойманн именно тот мужчина, который ей нужен. Осталось только поверить в это…

Вальтер Нойманн… Он был, наверное, настоящим немцем: пунктуальный, педантичный, уверенный, что планета крутится вокруг Германии, целеустремленный в работе и… немного скучный.

Она примет приглашение профессора и поедет в Целле. По утрам на выходных будет пить кофе у открытого окна и рассматривать прохожих. И даже думать будет по-другому. И Москва будет далеко от нее, а следовательно, и Стрельников. И тогда в ее жизни не случится ни первого, ни второго дня после встречи с ним. И она станет свободной и постарается влюбиться в Вальтера Нойманна. А что…

– Ты можешь себе представить, чтобы немцы с утра ломали голову: сократят или не сократят их отделение, если сегодня у них меньше больных, чем месяц тому?

Вопрос Саша задала риторический. Ничего подобного у добропорядочных немцев не может случиться. Там даже есть кошачьи гостиницы…

– У меня новый пациент, и совсем непонятный.

– Когда они у нас были понятные? – улыбнулась Елизавета.

– Я не знаю, что с ним делать.

* * *

Роман Лагунов безучастно лежал в постели. От прохладной свежести в палате захотелось спать. Пройдет несколько дней, и все изменится. Палата наполнится запахом лекарств, больного тела и… прежней тоской.

Придет очередное светило от медицины и будет с пафосом говорить, что все у него будет хорошо, что попал он в самую что ни есть современную клинику с такими возможностями, что и не такие, как он, спустя неделю бегали. Через день или два порадуют, что результаты обследований почти в норме и упадок сил – всего лишь результат его работы на износ. Переутомление.

Он не верил ни одному светилу. С того момента, как его захлестнул страх на пустой, скользкой трассе, он не верил никому. Все, что у него было: репутация, признание, успех и любовь – все осталось в той, прошлой жизни. В этой – одна звенящая пустота, ради которой не стоило жить.

Роман прикрыл тяжелые веки.

Свою безупречную репутацию он заработал талантом, доставшимся от отца и многократно умноженным на упорство матери. Ни таланта, ни репутации купить нельзя – это он точно знал. И гордился, что достиг этого сам, своими силами. Что касается любви… Ее-то, как оказалось, он покупал всегда, даже не подозревая о том.

Еле слышно скрипнула дверь. Он не стал открывать глаза, пытаясь определить, кто и зачем зашел в палату. Последнее время только это занятие и вызывало интерес.

Возможно, если б та женщина его любила, у него был бы смысл бороться за жизнь. От нелепого предположения Лагунову стало смешно и немного щекотно от легкого удара молоточком по полусогнутому колену. Доктор, совсем молодая, пахнущая морем, проверяла рефлексы. Процедура первичного осмотра была везде стандартная. Удар молоточка вначале приходился на локти, перемещался на колени и оканчивался на голеностопных суставах. Напоследок тонюсенькая острая игла пробежится по коже, проверяя оставшуюся чувствительность. От этого ровным счетом ничего не изменится. Ему на мгновение даже стало жаль эту молодую докторшу, зря тратившую на него свое время. Как же ее зовут… Забыл.

Он не стал отвечать на ее профессиональные вопросы, пытаясь предугадать, когда она начнет его обнадеживать и призывать бороться за жизнь, сейчас или после полного обследования.

Лагунов закрыл глаза. Устал.

Саша еще раз посмотрела на своего нового пациента и сделала первую короткую запись.

Утренний обход растянулся до обеда. Сначала на посту не могли найти историю болезни Крикунова. Оказалось, что хирург-консультант прихватил ее вместе со своими бумагами. Потом пришли родственники Зарецкой, и надо было срочно решить вопрос с направлением на ВТЭК, потом ее срочно вызвали на консультацию в приемное отделение. И только покончив со всеми неотложными делами, Саша достала из папки тоненькую историю болезни Романа Лагунова, которая со временем обрастет вкладышами консультантов, ежедневными стандартными записями и разбухнет, как старая домовая книга. Но это – со временем…

– Ну, как твой новый больной? Я вчера его мельком видела. Ты права. Лечиться ему надо в заведении имени Гиляровского. Вот скажи, куда смотрел Владимир Иванович? Пенсия, знаешь ли, еще не повод для попустительства.

Елизавета говорила и быстро печатала, не отрываясь от компьютера. Обсуждать решение своего учителя и наставника Саша не стала.

– К тому же наша больница ему даже по статусу не подходит. – Елизавета допечатала последнее слово и повернулась к Саше. – Спокойно мог бы лечить свою депрессию в частной клинике.

– С чего ты взяла, что у него депрессия? Знаешь, кто его смотрел?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14 
Рейтинг@Mail.ru