Алишер Арсланович Таксанов
Тайна Самаэля
– Нет, никому… сам с собой разговариваю, извините, – произнес я, принимая заказ. Официантка пожала плечами, взяла деньги и отошла обслуживать других, которые вошли в кафе.
Я же начал кушать, при этом нисколько не ощущая вкуса, словно ел какую-то резину или бумагу, механически жевал челюстями. Мои рецепторы на языке не подавали сигналов или, может, мой мозг блокировал их, потому что я усиленно раздумывал о происшедшем и не отвлекался на второстепенные моменты. В голове у меня все путалось. Я словно оказался в центре какого-то невероятного события, мистического по сути, ибо никак нельзя было описать всё это реальными теориями. «Но почему я? И что произошло? За что убили Бекзода Хисамиевича? Как эта женщина, Лилит, нашла меня? Ведь пришел в кафе случайно, из-за голода, не следила же она за мной?» – размышлял я, доедая самсу. Мысли в голове метались, как стая диких птиц, теряясь и запутываясь, оставляя после себя лишь растерянность и страх. Каждый новый вопрос добавлял тревоги, и в этом клубке непонимания я чувствовал себя всё более одиноким.
Чертыхнувшись, я встал из-за стола и, кивнув официантке, покинул кафе. Снаружи меня ударила тепловая волна, словно я попал в парную. Воздух был горячим и тяжелым, в нём ощущалась плотность летней жары. Каждый вдох давался с трудом – носоглотка наполнилась сухостью, и на мгновение я почувствовал, как будто вдыхаю раскалённый воздух из печи. Но местные жители, словно акклиматизированные к этой аномалии, продолжали жить, обсуждая что-то в группах и не обращая внимания на температуру. Они были закалены, и у меня возникло чувство, что они словно морские рыбы, плавающие в этом теплом океане.
Я глубоко вздохнул и направился к остановке, где собирался поймать такси. Впрочем, не обязательно было ловить машину с «шашечками» – на перекрестке находилось немало частников, готовых подвезти до дома за небольшую плату. У светофора я оказался один. Когда зажегся зеленый свет, я сделал несколько шагов по «зебре». У крайней полосы стояли грузовик, микроавтобус «РАФ», две «Тико» – водители терпеливо ждали, когда пройдут пешеходы, точнее, только я, и переключится световой сигнал, разрешающий им тронуться с места.
Но кто-то оказался нетерпеливым. Я краем глаза почувствовал движение и, сам того не осознавая, скорее интуитивно отпрыгнул назад, и этим самым спас свою жизнь. Мимо меня, слегка задев голень бампером, промчалась старая «Волга-ГАЗ-24» серого цвета. Эта машина, с её характерной хромированной решёткой радиатора и прямоугольными фарами, излучала дух советской эпохи. Её кузов, с выцветшими красками и многочисленными вмятинами, выдавал своё почтительное возраст и множество неудачных столкновений с другими участниками дорожного движения. Несмотря на свою неказистость, она с шумом проехала мимо, оставляя после себя облако выхлопных газов.
За рулем сидел – о боже! – африканец. Я мог поклясться, что это был именно он, а никто иной, ибо даже среди узбеков южных регионов, чья кожа от палящего солнца чернела, не было никогда людей с негроидными чертами лица. Его широкий нос, полные губы и глубоко посаженные глаза выделялись на фоне местных, как будто он выпал из другой реальности. Водитель недовольно скривил губы, осознав, что не смог сбить меня. А если бы ему это удалось, то легкими ушибами я бы не отделался; как минимум, закрытая черепно-мозговая травма, сломанные ребра и конечности стали бы для меня неизбежными последствиями.
«Волга», взревев мотором, дала газу и через несколько секунд исчезла из виду. Я был в шоковом состоянии, поэтому не успел рассмотреть номер автомашины.
– Вай, хайвон27, как он ездит! – послышались крики водителей, которые не могли не видеть дорожно-транспортного происшествия, к счастью, для меня закончившегося благополучно. Лишь нога болела, да и джинсы оказались порванными на том месте, где ударил бампер, однако это не страшно, можно пережить.
– Мияси йук! Ким рухсат берди унга мошинага утириш!28 – продолжали возмущаться шофера. – Эй, брат, если хочешь, мы подтвердим милиционерам, что тебя хотели сбить? – это уже они обращались ко мне. Но я махнул рукой:
– Рахмат, уртоклар, лекин керак эмас!29 – и перешел дорогу. Сердце стучало, как будто пыталось вырваться из груди, а ладони взмокли – я никак не мог прийти в себя от того, что всего несколько мгновений назад избежал смерти. Адреналин бурлил в венах, поднимая уровень тревоги и остроты ощущений. Я чувствовал, как всё внутри меня дрожит, словно в предвкушении шторма, и, в то же время, лёгкость на душе: я всё ещё жив.
Люди, ставшие свидетелями этого, сочувственно мне что-то говорили, но я отвечал им что-то невпопад, как будто слова вырывались из меня неосознанно, лишь бы заполнить молчание. В этот момент подошел зеленый автобус «Мерседес-Бенц», и я, словно потерянная в буре душа, ломанулся с другими пассажирами в салон.
Как доехал до дома, помнил как-то смутно. Ужас и адреналин, переполнявшие меня после встречи с Лилит и последующего инцидента на дороге, оставили в сознании лишь размытую картину. Окончательно туман в голове рассеялся, когда я поднялся по лестничной площадке к своей квартире. На мое удивление, на звонок никто не реагировал. Я стал стучать по двери и кричать:
– Эй, вы чего там, заснули? Открывайте, это же я!
Лишь после этого дверь открылась, и я увидел испуганное лицо жены. Она схватила меня за руку и втянула в коридор, после чего захлопнула дверь на замок.
– Ты чего? – не понял я, пытаясь прийти в себя после неожиданного появления.
– Слушай, как только ты ушел, к нам пришли два сантехника, здоровенные такие, сказали, что должны менять нам трубы в ванной.
– В воскресенье? С чего это вдруг – мы же поменяли трубы в прошлом году, когда был капремонт всего дома… и не жаловались в ТСЖ30.
– И я удивилась, но они настаивали на том, что должны войти в квартиру, мол, у них предписание начальства. Я стала звонить в ТСЖ, там взяла трубку дежурная, заявившая, что ничего о замене труб не знает и никого не посылала в нашу квартиру, и что единственный сантехник сейчас обслуживает совершенно другой дом. Тогда я попросила этих двоих мужчин показать мне предписание и свои служебные удостоверения, они отказались и продолжали настаивать на своем праве войти в нашу квартиру. Один из них даже грубо толкнул меня. Тогда я пригрозила его заколоть шпагой и поднять крик, вызвать милицию и соседей на помощь. И лишь эти угрозы заставили их ретироваться…
– Как они выглядели?
– Именно не так, как сантехники. Все в аккуратных костюмах, словно шли на дипломатический прием. Рабочие ходят все-таки в иной одежде. У меня сложилось впечатление, что они хотели устроить здесь обыск…
– Так, так, – я крепко задумался. Видимо, пружина событий начала раскручиваться с момента убийства профессора. Все происходит вне нашего разумения, и с каждым часом следует ожидать разных неприятностей. Сначала встреча с Лилит, представившейся грантодателем нашего проекта, затем попытка меня убить неизвестным в автомашине, а теперь какие-то двое хотели что-то найти в моей квартире. Что им было нужно?
– Где дети?
– Я отправила их к соседке Фатиме-опе, после того, как лже-сантехники ушли, – сказала Индира. Её лицо было напряжено. – Ты расскажешь, в чем дело? Почему убили Бекзода Хисамиевича?
Вдруг мне пришло в голову, что что-то важное ускользнуло от моего внимания. Я вспомнил:
– Да, кстати, где твоя шпага?
– Моя шпага?
– Да, та самая, что висит в зале… Она там?
– Конечно, а куда ей деться, но почему тебя это интересует? Ты решил, что я и вправду могу заколоть сантехников? – с удивлением ответила супруга. – Я только вспугнула хамов…
– Ты уверена, что там она?
– Конечно, а где ей еще быть? – Индира с недовольным видом прошла в гостиную. Затем до меня донесся ее сдавленный вскрик: – Ой!..
Я влетел в комнату и тоже увидел, что шпаги нет. Есть кубки, медали, а оружия нет. У меня в который раз за сегодняшний день взмокла спина. Я посмотрел на побледневшую Индиру, её лицо стало светло-серым, как у человека, которому стало плохо. Глаза расширились, а губы дрожали, как будто она понимала, что это не просто потеря – это может быть признаком чего-то более серьезного, возможно, опасного. Я ощущал, как с каждым мгновением напряжение в комнате нарастало.
– Так… шпаги нет… – выдавил я, хватаясь за дверь. Меня шатало от напряжения.
– Тимур… почему ты спрашиваешь про шпагу?
– Подожди, кто из твоих подруг хорошо владеет шпагой? Ты знаешь спортсменку, которая…
Тут раздался звонок. Я повернулся к входной двери. Из лестничной площадки услышал голоса дочери и сына.
– Эй, это мы! – крикнули дети, махая мне в дверной глазок.
Я открыл дверь и впустил их в квартиру, а затем вновь закрыл на замок, щеколду, и еще цепочку повесил, словно именно она была самой надежной защитой. Дети с тревогой смотрели на меня, их глаза были полны вопросов и беспокойства. Они явно чувствовали напряжение в воздухе, которое царило между мной и Индирой.
– Папа, вы боитесь сантехников, что ли? – с недоумением спросил сын, его голос звучал с лёгким сарказмом, но в то же время в нем слышалась настоящая озабоченность.
– В гостиной висела шпага, – начал я, внимательно смотря на лица Махмуда и Севары. – Сейчас её там нет. Кто из вас её брал? Говорите честно – это очень важно…
Дети в недоумении переглянулись, и Махмуд сказал:
– Я не брал… Зачем мне шпага?
– Я тоже не брала, – ответила дочь. – Я не увлекаюсь фехтованием.
– Но вчера днем шпага висела, – Махмуд задумчиво почесал переносицу. – Я это помню, так как вытирал пыль на верхней части ковра. Если она и исчезла, то только вечером или ночью… Но к нам никто не приходил.
– Да, мои подружки только звонили… А Махмуд играл в футбол во дворе и вернулся в девять часов вечера, – сообщила Севара. – Ни соседи, ни родственники не беспокоили… Так что никто зайти из посторонних к нам не мог…
Я сразу поверил им, потому что хорошо знал своих детей.
– А вы ничего подозрительного не видели, не слышали?
Севара и Индиру покачали головой, но сын сказал как-то неуверенно:
– Я слышал… Когда ночью смотрел кино в своей комнате, мне показалось, что на балкон влетела какая-то птица. Я выглянул на секунду, но ничего не увидел… может, было темно. Потом мне послышались чьи-то шаги, мягкие, но я подумал, что это мама ходит по квартире… Но на шаги я уже не стал подниматься с кресла.
– Я спала! – с тревогой взглянула на меня супруга. – Сомнабулизмом не страдаю.
– И все?
– Все…
Я нахмурился. Все это казалось непонятным, странным. Тревожит всегда нечто необъяснимое с рациональной точки зрения, пугает неизвестность, что может ожидать нас, волнует суета, что кружится рядом и втягивает в хоровод каких-то важных и опасных событий. А то, что я уже в их эпицентре, сомневаться не стоило, учитывая и тот факт, что милиция и прокуратура начнут копать под меня – ведь им же нужно кого-то брать под подозрение, а я самая лучшая фигура для этого. Нет, просто так из этой истории не выбраться, – понял я.
– Ну… птица – это ерунда, может, воробей залетел, – пробормотал я. – Все-таки мы живем на четвертом этаже. Но вот никто проникнуть не мог даже через крышу – на окнах-то решетки, даже голову не просунуть!
В этот момент по нервам ударил сигнал дверного звонка – мы аж подпрыгнули.
– Кто там?! – вскрикнули мы все четвером хором.
До нас донеслось тяжелое сопение и сердитое:
– Да это я, Халмурад Шерзодович, домком. Чего вы там орете?
Уж этот голос мы знали хорошо, и поэтому открыли. Наш домком был пузатым и всегда самодовольным, с округлыми щеками, которые при каждом его смехе тряслись, как желе. В его глазах всегда читалась та же уверенность, что и в его ходке – неторопливой и самодовольной, словно он был важной шишкой в нашем доме. Носил он всегда тюбетейку31, закрывая лысину, истрепанные тапочки, широкие серые штаны в синюю полоску и спортивную майку с надписью «Пахтакор»32 – чемпион!». Ему было жарко, и он платком протирал толстый загривок, оставляя на нем блестящий след пота.
– У вас все нормально? – подозрительно смотря на нас, спросил домком.
– Все нормально! – опять хором произнесли мы, напряженно переглянувшись.
– А-а-а, ладно… Тут такое дело, – Халмурад Шерзодович почесал в некоторой растерянности репу. – Полчаса назад пришел ко мне электрик, чтобы проверить домовую электросеть в подвале. Я отвел его туда, и он смотрел на показания счетчиков, но при этом почему-то много распрашивал о вас…
– О нас? Электрик? – в недоумении спросила супруга.
– Ага. Меня это тоже удивило. Электрик сказал, что вы прокручиваете счетчик, чтобы не платить за использованную электроэнергию, мол, задолженность у вас большая перед «Ташгорэнергосбытом». Хотя я не понял, как вы можете это сделать, если все счетчики под моим контролем…
– Глупости какие! – возмутилась Индира. – Я всегда плачу по показаниям, что вы выписываете нам на квитанцию! У меня все бумажки собраны, могу предъявить любому инспектору.
– Вот-вот, – кивнул домком. – Однако он больше спрашивал на темы, которые никак не относятся к электричеству. Про то, где работает ваш муж, кем, откуда семейные доходы, с кем поддерживает связь, не замечал ли я нечто подозрительное в ваших делах?..
– Это шпионаж какой-то, – нахмурился я. – Зачем электрику подробности моей личной жизни?
Домком пожал плечами:
– Не знаю… Ну, ладно, я просто вам сказал об этом странном электрике… Разбирайтесь с «Ташгорэнергосбытом» сами…
Попрощавшись, он начал спускаться вниз, а я повернулся к родным:
– Что скажете? Не подозрительно ли все это?
– Да, даже очень! – отозвались они. – То сантехники, то этот электрик…
– Ага, еще и пропажа шпаги, – задумчиво произнес я. Тут Индира встрепенулась:
– Почему тебя встревожила пропажа шпаги? Конечно, мы должны сообщить милиции о похищении холодного оружия из нашей квартиры, но…
– Ты не понимаешь…
– Что я не понимаю?
– То, что я видел твою шпагу в теле Бекзода Хисамиевича! Твоим оружием кто-то убил профессора! Теперь и ты можешь быть под подозрением милиции!
Мои слова ввергли в шок супругу и детей.
– О боже! – выдавила из себя Индира, мгновенно побледнев. Её глаза расширились от ужаса, а губы дрожали, словно она собиралась сказать что-то важное, но слова застряли в горле. Я видел, как по её лицу пробежала волна паники, а затем пришла осознание того, что и её могут заподозрить в причастности к этому ужасному преступлению. Её тело сжалось, и она, казалось, потеряла все силы, ей не хватало воздуха, и она схватилась за стул, чтобы не упасть.
Тут снова раздался стук: клап, клап, клап! Это подстегнуло по итак натянутым нервам, меня аж передернуло.
– Кто там? – рявкнул я и сердито открыл дверь.
Там стоял испуганный домком. Видимо, мой тон сбил его с толку. Мне аж стало неудобно за свои излишние эмоции к этому старому и доброму человеку, который всегда с уважением относился к моей семье.
– Ох, кечерасиз!33 – произнес я. – Холмурад-ака, мы тут наэлектролизованы всеми событиями…
Тот вздохнул, поправил тюбетейку и кивнул:
– Извиняюсь и я, но только что вспомнил. Когда я шел к вам, то меня у тротуара остановила женщина лет сорока пяти-пятидесяти, в хан-атласе и платке. Она спрашивала, где вы живете. Я указал на ваш подъезд. В руках она держала какой-то конверт, наверное, хотела передать вам письмо…
– Письмо?
– Да, только что она бросила вам его в почтовый ящик – я это увидел, спустившись на первый этаж…
– А что за женщина? – подозрительно скривив нос, спросил я.
– Тимур, откуда мне знать? – развел руками Халмурад Шерзодович. – Я не спрашивал её… Но вы можете сами поинтересоваться, если нагоните.
– Рахмат34, ака! – сказал я и бросился вниз. Дети хотели было последовать за мной, но я жестом остановил их, мол, сидите дома.
Женщина, о которой говорил домком, уже была у дороги, когда я её нагнал. Она торопилась. Уже с десяти метров узнал её.
– Нигарахон! – крикнул я.
Та обернулась и испуганно замахала руками, словно увидела приведение:
– Нет, нет, Тимур-ака, нам нельзя встречаться!
– Почему? – удивился я, подбегая к ней. Было видно, что домоработница профессора Ибрагимова была не рада тому, что я все-таки заметил её приход. Попытка скрытно доставить какое-то сообщение провалилась, и это её нервировало. Но почему? Если боялась, то зачем пришла?
– Потому что нельзя… – глядя по сторонам, словно за нами мог кто-то подсматривать, произнесла она. Её лицо было белее мела, капли пота скатывались по щекам – признаки эмоционального перенапряжения. В её глазах читалось множество страхов: страх за свою жизнь, страх за меня и за то, что её неожиданное появление может привлечь внимание. Она явно боялась, что кто-то наблюдает за ней или слушает наш разговор, и это ощущение постоянного преследования не давало ей покоя.
– Я принесла вам письмо от Бекзода-ака…
– Письмо от Бекзода Хисамиевича? – поразился я. – Как он мог мне что-то написать, если он мертв?
Умарова дрожала:
– Да, он неделю назад написал его вам и сказал мне, чтобы я передала в том случае, если с ним что-то произойдет. Я бросила конверт вам в почту. Не знаю, что там написано, но думаю, есть ответы на сегодняшние вопросы… всё… не спрашивайте меня больше – я ничего не знаю.
– А вы сказали об этом следователям?
– Нет, что вы! – воскликнула женщина. – Они и так вас подозревают…
– Меня подозревают?
– Да, я слышала, как они общались между собой. Они считают, что в убийстве замешаны вы… Проект, деньги… Мол, неподелили вы с профессором сумму гранта.
У меня всё похолодело внутри. Несмотря на жару, меня бил озноб. Я чувствовал, как холод пробегает по спине и наполняет каждую клеточку тела. Сердце колотилось в груди, будто пытаясь вырваться наружу. Я не мог поверить, что кто-то может заподозрить меня в таком ужасном преступлении. Я всегда уважал профессора и никогда не думал о том, чтобы навредить ему. Это обвинение казалось мне безумным и чудовищным.
– Но это не так! Я очень любил и уважал профессора! И никогда бы не поднял на него руку! Это ерунда! Это чудовищное обвинение!
– Я знаю, можете мне это не говорить, – Нигарахон Атахановна продолжала опасливо оглядываться. – Иначе бы Бекзод-ака не стал бы вам писать письмо. Он чего-то опасался, но и мне не говорил. Лишь сказал, чтобы держался подальше от женщины, которая может появиться в доме.
– Какой женщины?
– Не знаю. Но её голос я слышала сегодня ночью в доме профессора… И ещё… Когда я отвечала на вопросы капитана Абдуллаева, то ему кто-то позвонил на сотовый телефон…
– И?
Мимо прошёл какой-то мужчина в летнем светлом костюме, невзрачный и неприметный на вид, и Нигарахон вздрогнула, словно тот ей угрожал. Прохожий пошёл дальше, не обратив на нас никакого внимания, однако женщина посмотрела ему вслед, словно хотела что-то припомнить. Я же успел лишь отметить, что у мужчины яркие зеленые глаза, но в них не было жизни, они казались бездушными, как у куклы, и это добавляло ему странности.
– Я не уверена… Динамик был включен на громкость, и я поняла, что со следователем говорила женщина. Причём голос её я уже слышала в доме профессора в минуты убийства…
– Вы считаете, что убийца связан с милицией? – недоумение на моём лице было столь выразительное, что домработница попятилась назад.
– Не знаю, я ничего не знаю… Тимур-ака, оставьте меня в покое. Я выполнила просьбу профессора и передала вам письмо… Наверное, там всё написано. До свидания!..
– Но…
– Не провожайте меня. Нельзя, чтобы нас видели, иначе подумают, что мы задумали что-то нехорошее. Вы и так под подозрением милиции, могут и меня обвинить в соучастии…
– Но я не убийца!
– Я знаю, – дрогнувшим голосом сказала Умарова. – До свидания… и берегите себя!
Она развернулась и быстро двинулась к автобусной остановке. Я стоял в нерешительности. Расспрашивать дальше эту женщину было бесполезно – она или ничего не знала, или знала что-то, однако не собиралась со мной делиться информацией. Я двинул назад, обдумывая, что это всё значит. Складывалось впечатление, что профессор спрогнозировал сей печальный исход, если предусмотрительно написал письмо. Он знал, кто ему может угрожать и в чем причина его убийства. Но почему он доверил бумагу домработнице, а не мне? Ведь я был его коллегой, партнером и другом, в конце концов?
«Мне нужно извлечь письмо – и тогда картина станет ясной», – подумал я, уже подходя к своему подъезду. Почтовые ящики висели прямо у входа, и…
Тут до меня донесся крик:
– Не подходи ко мне!.. Не трогай меня!.. Вай дод, одамлар, ердам беринлар35!
Я подпрыгнул: голос принадлежал Нигарахон. Естественно, бросился на улицу, чтобы помочь. Разные мысли крутились в голове, но я понимал, что дело заходит все глубже и дальше. Со стороны дороги раздались звуки взревевшего мотора, визга колес, глухого удара и… истошные вопли женщин, видимо, чего-то узревших страшное и трагическое. У угла дома, где я остановился, передо мной открылась картина.
Нигарахон Атахановна лежала на дороге, раскинув руки. Её голова была в крови, и разбитый череп раскрывался, словно усталое лотосное цветение. На асфальте уже образовалась лужа алая, яркая, как ржавчина, постепенно разрастающаяся. Кожа лица была бледной, глаза были широко раскрыты, в них застыл ужас. Из разбитого черепа стекала на асфальт кровь, смешиваясь с пылью и грязью, создавая картину невыносимой трагедии. Внутренности черепа были видны, и этот кошмарный вид наводил страх. Сумка валялась в трех метрах от неё, словно она выпала из рук, когда Нигарахон пыталась спастись.
Машина, совершившая наезд, удалялась по улице академика Садыка Азимова с огромной скоростью. Преследовать мне её пешком было бессмысленно, да и не мне этим заниматься – номер наверняка люди запомнили, сообщат милиции. Две женщины и один мужчина крутились вокруг Нигарахон, но, судя по их жестам, все попытки оказать ей первую медицинскую помощь были тщетными.
– Она мертва! – крикнул мужчина, его лицо искажалось от ужаса. Это был средних лет мужчина с короткой стрижкой, в темной футболке и потертых джинсах, которые подчеркивали его широкие плечи. Он держал телефон в одной руке, а другой потирал лоб, словно в его голове не укладывалось то, что только что произошло. Его голос звучал хрипло и тревожно, и на мгновение я увидел в его глазах полное отчаяние.
Я же хотел было подойти к ним, как почувствовал, как кто-то сжал мою руку. Обернувшись, увидел перед собой взволнованную Индиру.
Она была бледной, глаза её блестели от слёз, а руки дрожали. Волнение и страх отражались на её лице, словно это были тени от смертельного происшествия. Её волосы развивались на ветру, а губы сжались в тонкую линию, когда она взглянула на меня, полные тревоги.
– Не ходи туда, – прошептала она, тоже напряженно смотря на дорогу.
– Но я…
– Ты ей ничем не поможешь – она мертва. Но привлечёшь ненужное внимание свидетелей. Милиция может решить, что это ты организовал наезд…
– Но я…
– Милиции это не объяснишь, им нужен тот, кто возьмет на себя всю вину, а ты, после смерти профессора, самый подходящий объект, на которого следует навешать убийства. Думаешь, следователи поверят тебе, что ты ни при чём?
Супруга была права. К тому же, ответы хранились в почтовом ящике. Но я не мог сдвинуться с места и смотрел на мёртвую домработницу. От жары плавился не только асфальт – быстро высыхала кровь. Она медленно впитывалась в поверхность дороги, как будто сама асфальт стремился поглотить этот ужас. На солнце она сверкала, как алая краска, и, казалось, оставляла на асфальте свой след, который уже никогда не исчезнет. Я знал, что убрать это потом будет не просто, и в голове звучали только одно – как же это всё нелепо и ужасно.
Люди на остановке и на тротуарах обсуждали происшедшее, и до нас долетали их возгласы:
– Какой-то мужчина в светлом костюме… да-да, он!.. Он схватил эту женщину, а та отбивалась!.. Потом эта машина выскочила из переулка и сбила!.. Я сама видела, что водитель сделал это специально!.. Этот мужчина в костюме вспрыгнул в машину – и они уехали!.. Номер?.. Нет, не запомнила… А ты?.. А я успела записать – это «Волга» – ГАЗ-24!.. «Скорая»… Где «скорая помощь»?.. Врача вызвали?… Милиция где?
Из опорного пункта милиции квартала уже бежали три сотрудника правоохранительных органов. Один из них – младший лейтенант, высокий и подтянутый, с короткой стрижкой и аккуратно уложенными волосами. Его глаза были внимательными, а на губах играла напряженная улыбка, словно он уже знал, что предстоит. Он говорил по рации, его голос звучал четко и уверенно, придавая надежду окружающим.
Второй – сержант, немного полноватый с добрым, но уставшим лицом, приказывал зевакам не подходить к месту происшествия. Его жесты были решительными, он явно пытался сохранять порядок и не дать панике овладеть людьми. Лицо его было подернуто легким слоем пота, а форма сидела чуть свободно, словно он не привык к быстрому бегу.
Третий же – рядовой, молодой парень с едва заметной щетиной и настороженным выражением лица, начал регулировать транспортный поток на дороге. Он стоял с вытянутой рукой, заставляя машины, троллейбусы и автобусы объезжать мёртвое тело. Его сосредоточенный взгляд выдавал волнение – он явно впервые сталкивался с подобным, и его движения казались немного неуверенными.
Моя супруга была права – появляться сейчас перед людьми значит втянуть себя в новый виток странной истории и невольно засвидетельствовать свое участие в происшествии. Следователи Абдуллаев и Васильев наверняка ещё один труп повесят на меня, если узнают, что Нигарахон встречалась со мной за несколько минут до своей гибели.
Я повернулся и побрел к дому. Тяжесть давила на сердце, несмотря на яркий солнечный день перед глазами стояла сероватая пелена, даже весёлое чириканье воробьев казалось нечто зловещим. Воскресенье явно становилось зловещим и тягостным днём в моей судьбе. Две смерти менее чем за сутки – казалось, мир сошёл с ума. Ощущение было, как будто тень надвигающейся беды накрыла меня своей чёрной вуалью, и даже солнечные лучи уже не согревали. В голове крутились мысли о том, что к этому моменту я мог бы всего лишь задумываться о воскресном отдыхе с семьёй, а не о таинственных письмах и преступлениях.
– Ты с ней разговаривал? – спросила Индира, идя рядом. – С Нигарахон?
– Да, она сказала, что Бекзод Хисамиевич передал мне письмо.
– Что за письмо?
– Не знаю. Но он написал до своей смерти.
– Значит, он хотел тебя предупредить, видимо, знал, что всё может закончиться так плачевно, – ход мысли супруги оказался идентичным моему. Мы пришли к одинаковому мнению, но это меня нисколько не удивило: я знал свою жену и её интеллектуальные способности. – Надо прочитать, что за письмо.
– И я об этом…
Мы подошли к подъезду. Я достал из кармана связку ключей, отыскал почтовый и открыл свой ящик. На руку выпал белый конверт и субботняя газета «Даракчи»36.
– Вскрывай, – взволнованно произнесла супруга.
Я порвал конверт и извлек оттуда небольшой листок. Там было написано: «Тимур, раз ты читаешь это письмо, значит, меня нет уже в живых. Ты должен встретиться с профессором Махмудом Каюмовым. Он тебе всё пояснит. Вот его адрес… Запомни и уничтожь бумагу. Нельзя подставлять профессора. Твой друг и брат Бекзод». И внизу приписка: «Прости».
– За что он просит прощения?
– Без понятия… Мы с ним никогда не сорились.
– А кто это за профессор Каюмов? – спросила меня Индира, взяв в руки бумагу.
– Не знаю, – пожал я плечами. – Хотя я где-то слышал эту фамилию… – Я пытался извлечь из памяти какие-либо сведения, однако не смог. – Гм, не помню… Но этот Каюмов что-то знает… То, чего не известно мне.
– Почему Бекзод Хисамиевич не хотел тебе лично рассказать, а просит другого человека?
– Индира, откуда мне знать? – огрызнулся я. – Ты задаешь вопросы, словно играешь в викторину «Что? Где? Когда?»… Но что делать с письмом? Ведь это единственное доказательство того, что я невиновен. А Бекзод Хисамиевич просит, чтобы я его уничтожил и этим самым лишил себя защиты!
– Тебе нельзя уничтожать это письмо, – согласилась супруга. – Потому что Ибрагимов не предполагал, что ты станешь подозреваемым в его убийстве. Так что для следствия всё равно сохраним документ. Но и профессора Каюмова подставлять нельзя… Поэтому я пока спрячу бумагу и предъявлю, как факт твоей невиновности, когда придёт время.
Я засуетился:
– А мне нужно встретиться с этим Каюмовым.
– Адрес запомнил?
– Да, это по улице Германа Лопатина, возле бывшего театрального училища.
– Поедешь на машине?
– Нет, лучше на метро. Станция «Проспект космонавтов» – это рядом с домом Каюмова.
В этот момент затормозила у угла дома милицейская машина – малолитражка «Тико», и у меня ёкнуло в сердце. Вышедшие оттуда два милиционера в зеленой форме, один из которых был высоким, с крепким телосложением и короткой стрижкой, явно настраивались на серьезный лад. У него были строгие черты лица и холодные глаза, словно он находился в постоянном напряжении. Второй – коренастый, с округлой головой и усами, выглядел более расслабленным, хотя напряжение в его взгляде выдавало его недовольство текущей ситуацией. Они не направились к нам, зевнули и стали рассматривать по сторонам, но один из них достал бумагу, посмотрел на схему дома и ткнул пальцем на мой этаж. Так, так, следователи приставили мне охрану, но не для защиты моей персоны, а для того, чтобы не сбежал. Там, видимо, было и мое фото, так как второй кивнул и, увидев меня, пальцем указал на квартиру, мол, подымайся и не вздумай никуда уходить.
Итак, я под домашним арестом без какого-либо судебного решения; в Узбекистане законом играют как хотят, правда, только в пользу власти. Милиционерами оказались рядовые, не офицеры, и им было скучно – это я видел по их потным и красным лицам, в которых так и отражалось нежелание в этот жаркий день торчать у какого-то дома, когда где-то готовился плов, шашлык, была водка и веселые разговоры о том, о сём. Обычно сотрудники МВД предпочитали проводить время в неформальной обстановке, наслаждаясь лёгкими разговорами и отдыхом, а не стоять на улице под палящим солнцем в ожидании непонятно чего.
– Теперь тебе никуда не уйти, – прошептала Индира, посмотрев на милиционеров. – Подымайся наверх. Встречу с Каюмовым отложим на неопределённое время.
Я нехотя согласился с ней. Действительно, не вести же за собой «хвост». Бекзод Хисамиевич просил не подставлять профессора Каюмова, значит, он имел в виду и милицию. Хотя, кто его знает, может этот человек знает, кто убил Ибрагимова… и Нигарахон! Тогда он – важный свидетель, и его тем более нужно охранять!
Сверху раздалось какое-то уханье. Я поднял голову. На чинаре, скрывшись в кроне листвы от яркого солнца, сидела сова. «Странно, что здесь делает эта птица?» – подумал я. – «Ведь сова – ночное существо». Мне казалось, что она внимательно следит за мной, не мигая и не двигаясь. Большие глаза словно горели красным огнём, а её пухлое тело и острые перья создавали зловещую атмосферу. Какое-то жуткое зрелище.