Алишер Арсланович Таксанов
Тайна Самаэля
В прихожей перед дверью стояли три милиционера. Впереди, выделяясь своими усами, стоял сержант лет сорока с суровым и напряженным лицом. У него были густые темные усы, что делали его похожим на персонажа из старых фильмов. Сжатые кулаки говорили о внутреннем напряжении или даже готовности к агрессии – взгляд был прямой, пронзительный, будто он пытался просканировать меня насквозь. За его спиной стояли двое рядовых, оба с автоматами наперевес, со строгими, чуть каменными лицами, явно не настроенные на разговоры. Эти ребята выглядели моложе, лет по двадцать пять, подтянутые и с короткими стрижками, как положено людям их профессии. Их серьезный вид был типичен для милиции, и весь их облик словно говорил, что они здесь не ради шуток.
Увидев их у своей двери, я невольно напрягся – это была неожиданная встреча, мягко говоря.
– Чем обязан? – спросил я, искоса глядя на их оружие. Автоматы говорили о том, что визит был явно не формальным.
– Тимур Ходжаев? – спросил усатый сержант, и я заметил, как его руки судорожно сжались в кулаки, словно он собирался врезать. Только я не боялся его – в свое время прошел достаточно серьезную школу, чтобы суметь за себя постоять. Но откуда такая враждебность? Мы с ним раньше нигде не пересекались и не имели поводов для ссоры. У него в глазах была смесь подозрительности и напряженности, словно он привык иметь дело с уголовниками, а не с интеллигентами. Видимо, профессиональная деформация – раз он милиционер, то видит угрозу в любом человеке.
– Он самый, – спокойно ответил я.
– Ваш паспорт! – рявкнул сержант и с подозрительным блеском в глазах вытянул руку. Казалось, для него моя спокойная реакция была почти вызовом, словно он ожидал от меня что-то иное.
«Паспортный контроль? – подумал я с недоумением. – Проверка прописки? Но почему с автоматами и почему начали с меня, а не с соседей снизу?»
В это время на пороге спальни появилась моя супруга Индира. Ей было около сорока, с тонкими, благородными чертами лица, нежными глазами и добрым, но в этот момент встревоженным взглядом. На ней был легкий домашний халат, а голову она быстро прикрыла платком. Она всегда была спокойной и приветливой, но сейчас вид у нее был испуганный – непрошеные гости у нашей двери, да еще и вооруженные, выглядели грозно.
– Принеси мой паспорт, – попросил я ее. Индира кивнула и, через минуту, вернулась с документом. На всякий случай захватила и свой – кто знает, вдруг милиционеры проверяют всех.
Сержант взял мой паспорт, зеленую книжицу с данными о моей личности, и долго всматривался в фотографию, потом вновь переводил взгляд на меня. Он держал паспорт, словно это был какой-то тайный документ, и изучал его с такой глубиной, как будто листал страницы Уголовного кодекса, а не мои сухие данные.
Наконец, он решительно закрыл паспорт и, как выразился бы Маяковский, «дубликатом бесценного груза» засунул его в нагрудный карман. Его лицо стало ещё серьезнее, если это было возможно.
– Вам следует пройти с нами, – произнес он твердо, но не спеша объяснять причину.
– Куда? – встревоженно спросила Индира, вставая за моей спиной. Ее голос звучал тихо, но в нем явно звучали страх и непонимание.
– Куда следует, – коротко ответил сержант, сжимая кулаки, как будто собирался меня ударить. В это время стоящие рядом милиционеры щелкнули пальцами по автоматам, что было явным намеком: спорить бессмысленно. Я понимал, что такой подход только подливает масла в огонь, и лучше не провоцировать их еще больше, поэтому спокойно сказал:
– Хорошо, только переоденусь…
– Это не обязательно, – прервал меня сержант. – Вы не в ресторан едите, не на свидание…
– Свои свидания я уже отсвиданил, – сердито произнес я. – Но раз я должен следовать за вами, то, извините, я переоденусь. Вы мне не отец и не начальник – я сам знаю, в каком виде могу выйти на улицу…
Несмотря на гневные возгласы милиционеров, я уверенно пошел в свою комнату. Необходимо было привести себя в порядок, поэтому я неспеша надел джинсы, легкую рубашку, а затем вернулся в прихожую и напялил кроссовки.
Супруга наблюдала за мной молча – в ее глазах читалась тревога, но она не знала, что и как делать. Я понимал, что и сама она сейчас находится в полном неведении, и это только усиливало напряжение в комнате. После событий в Андижане в 2005 году я знал, что милиция стала куда более агрессивной и настороженной. Каждое их действие могло обернуться неожиданностью, и явка в органы правопорядка определенно не сулит ничего хорошего. Я видел, как менялись лица людей вокруг, как менялись их реакции на информацию о милицейских проверках и задержаниях. Мы стали на шаг ближе к непониманию, к страху, и это давило на меня.
– Индира, не беспокойся, – обратился я к ней, выходя на лестничную площадку. В это время из коридора появилась Севара, которая, выглянув из-за двери, сонно спросила:
– Папа, вы куда?
– Скоро вернусь, занимайтесь своими делами, – успокоил я ее, спускаясь по лестнице к выходу.
Милиционеры молча следовали за мной, и я чувствовал их напряжение, даже ненависть, но не мог понять, в чем причина их неприязни. Я не совершал никаких правонарушений, но в то же время понимал, что их работа заключается в том, чтобы контролировать и запугивать.
На улице у подъезда стояла милицейская «Нексия». Сержант сел за руль, один из рядовых расположился рядом с ним, впереди, а другой устроился позади, прямо за сержантом. Мне же приказали занять место справа. Мотор легко заурчал, и мы тронулись. Я успел заметить лица ошарашенных соседей, которые, привлеченные шумом, выглядывали из окон. В их взглядах читались удивление и беспокойство – кому-то явно было о чем посудачить. Соседки, со скучным и изощренным воображением, уже начали строить гипотезы о причинах моего задержания. С четвертого этажа, вероятно, смотрели вниз и члены моей семьи, ломая головы, зачем я понадобился органам правопорядка. Я представлял, как они переглядываются, задавая друг другу вопросы и надеясь на быстрое разрешение этой неразберихи.
Солнце уже висело высоко над головой, раскаляя пространство, и улицы будто бы плавились от жары. Лишь под кронами деревьев и в тени зданий люди находили спасение от зноя: кто-то сидел на скамейках в парке, кто-то укрывался в дверных проемах, наслаждаясь редким ветерком, который колыхал листья. У стен зданий тени казались прохладными островками, где можно было передохнуть, пока окружающий мир накалялся в знойном воздухе. Чувствовалось, как город замирает в этой духоте, и лишь редкие прохожие спешили по делам, прячась в тень.
Мы выехали на трассу, и меня охватило предчувствие чего-то плохого, трагического. Мы двигались в сторону Мирабадского района по знакомому маршруту, но мысли, что роились в голове, не давали покоя. Каждая новая идея о том, что могло произойти, казалась нелепой, даже абсурдной. И когда машина въехала в махаллю, стало ясно, почему мы здесь. Скорее всего, за несколько часов после моего отъезда от дома профессора Ибрагимова здесь произошел случай, который привлек внимание органов правопорядка.
Так оно и было. У железных ворот частного дома стояли четыре машины – две «Матиз» с милицейской символикой, одна «Нексия» с обычной окраской и «Дамас», прозванная «буханкой» за свою форму, это была карета «Скорой помощи». Милиционеры и несколько человек в гражданском вели беседы с соседями, которые, судя по их выражениям, сообщали какие-то подробности. Когда я вышел из салона, все взгляды сразу обратились ко мне. Женщины смотрели с испугом, одна толстая старушка даже отшатнулась, как будто я был опасен. Председатель махалли, старик с обветренным лицом и седыми волосами, кивнул в мою сторону, указывая на меня:
– Да, это он…
Что именно он подразумевал под этим жестом, я не успел понять, так как сержант грубовато толкнул меня в калитку. Я не стал протестовать, просто пожал плечами и вошел во дворик дома, который знал как свои пять пальцев. Яблоки свисали с веток, и сквозь листву пробивался солнечный свет, создавая легкие бликовые пятна на земле. На дувале16, отделявшем двор от соседей, удобно расположились подростки и с любопытством рассматривали всех находившихся здесь, не обращая внимания на команды милиционеров исчезнуть. Последним было не до пацанов; они были заняты своим делом.
Один из милиционеров, в форме капитана, подошел ко мне. Ему было лет тридцать два, среднего роста, крепкого телосложения – он явно занимался спортом. Усатый, с короткой стрижкой, с немного злыми глазами и тонкими губами, он создавал впечатление человека, которому не стоит мешать. Я ощущал, что за этой суровостью скрывается решимость и желание разобраться в происходящем. Он представился несколько сухим голосом:
– Я капитан Джамшид Абдуллаев, следователь Мирабадского районного управления внутренних дел. Здесь также следователь городской прокуратуры Геннадий Васильев, – и капитан мотнул головой в сторону белобрысого мужчины, который разговаривал с медицинским работником. – Мы проводим расследование по факту убийства профессора Бекзода Ибрагимова…
В этот момент у меня перехватило дыхание:
– Что-что? Что вы сказали?
На моем лице отразилось искреннее изумление, сменившееся болью: я был ошарашен этой вестью. В голове все запуталось и загудело. Я не мог понять, кто мог это сделать и за что убили старика, который, казалось, и мухи не обидел за свою жизнь. Но у следователей, видимо, были совсем иные мысли на сей счет, и ко мне обращались с подозрением. Я был здесь постоянно, и, как они могли предполагать, имел мотивы к совершению такого чудовищного преступления. В этот момент я почувствовал, как спина взмокла не от жары, а от страха. Подобное чувство давно не заглядывало в мое сердце, однако сейчас руки вспотели, а пальцы задрожали. Я ощущал, как холодок пробегает по спине, как напряжение нарастает, и в голове мелькали образы того, как меня могли заподозрить в чем-то ужасном, как меня могут выставить виновным без всяких на то оснований. Внутри меня всё сжалось, и я не знал, как реагировать на всю эту ситуацию, и куда она может меня завести.
– Вы вчера были здесь? – спросил меня Абдуллаев, внимательно смотря на меня. Его взгляд был острым, почти как у хищной птицы, которая внимает своей добыче. В глазах читалось напряжение и уверенность, словно он готов был раскрыть любую тайну с помощью своего проницательного взгляда. Он как будто сверлил меня своими глазами, пробираясь в самые глубины моих мыслей, и я чувствовал, как под его пристальным взглядом внутренне сжимаюсь.
– Да, был…
– Что вы здесь делали?
– Мы проводили эксперименты с профессором Ибрагимовым… – я старался держаться спокойно, хотя мне это, если честно, не удавалось. Моя нервозность явно подмечалась этим милиционером, который, казалось, делал какие-то выводы, явно не в мою пользу.
За окном шумели жители, переговариваясь друг с другом о том, что произошло в этом доме. Такова уж специфика махаллинского общежития – информировать людей любой новостью, даже если она фантастическая по сути… хотя какое там фантастика – убийство?
– Что за эксперименты? – нахмурился капитан.
– Физические… По твердым телам…
– По твердым телам, – повторил тот, словно пробовал на вкус каждое слово. Он явно пытался понять суть сказанного, но его знания в физике были ограниченными. Не желая морочить себе мозги, он продолжил допрос: – И сколько времени длился эксперимент?
– Вообще-то мы начали его утром, но результата добились только ночью…
– Что это за результат?
– Мы сумели разрезать брусок железа, не подняв ни на градус его температуру… А почему вы спрашиваете? Какое это имеет отношение к… убийству?
– Здесь вопросы задаем мы, – вмешался в допрос Васильев, который подошел к нам и внимательно слушал мои ответы. Его белоснежные волосы контрастировали с темной формой, и он выглядел не только как следователь, но и как человек, привыкший к роскоши, с налетом интеллекта. – У вас есть разрешение на проведение такого рода экспериментов?
– У профессора были все документы на оборудование и лабораторные работы, посмотрите в папках, что в стеллажах – там все задокументировано, с визами и печатями.
– Проверим, не беспокойтесь… Хотя странно, что опыты такого рода вы проводите не в специальных учреждениях – институте или университете, а дома…
У милиционеров всегда все подозрительно; для них, наверное, поэты должны сочинять стихи лишь в кабинетах Союза писателей – и нигде в другом месте! Но я беспокоился:
– Где профессор?
– Вы имеете в виду труп?
– Да, – высохшими губами произнес я.
Васильев нахмурился и потрепал свой белобрысый чуб, словно пытаясь привести в порядок свои мысли.
– Там, где его и убили – в комнате… Медэксперты снимают улики, нам пока туда нельзя. Мы позже подойдем туда… Во сколько вы ушли из дома?
– Было за полночь… Точнее, половина второго. Это могут подтвердить ребята, что сидели в переулке и обсуждали футбольные новости.
– Вы не ругались с Ибрагимовым? – следователь прокуратуры весь излучал подозрительность.
– Что вы – он милейшей души человек, никогда с ним не ругался. Мы достигли результата – этому следовало только радоваться!..
– Но он не радовался, так?
– Почему вы так решили?
– Вы сами произнесли так, что радости этот результат ему не принес, – отчеканил Абдуллаев. Я вспомнил его ледяной взгляд, в котором читалась настойчивость и непоколебимость. Блин, действительно, профессионалы, по интонации уже определяют события и ситуацию; им врать нет смысла. Хотя я и не собирался никому говорить неправду.
– Почему? – снова спросил капитан, уже с явной настороженностью в голосе.
Я пожал плечами:
– Я и сам не пойму. Это открытие, которое могло сулить Нобелевскую премию, а Бекзод Хисамиевич пришел в полное расстройство. Мне казалось, он не хотел получить тот результат, который мы имели.
– Не кажется вам странным, что профессор работал над проектом, обещавшим большие перспективы, но при этом желавшим иметь негативный итог?
– Я не могу вам это объяснить, потому что сам ничего не понимаю. Профессор в ту ночь начал говорить на религиозные темы…
– Религиозные? – всполошился Геннадий Васильев. Блин, эта тема особая, и ее затрагивать не стоило бы, но язык сам ляпнул это, и теперь придется давать пояснения. Следователь прокуратуры продолжал сыпать вопросы: – Он говорил об идеях исламского халифата в Узбекистане? О создании религиозной партии? О поддержке Исламского Движения Узбекистана17? Может, вы готовили типа атомной бомбы для террористов?
Вопросы однобокого характера сыпались, как горох из ведра. В последние годы работники правоохранительных органов буквально входили в экстаз, услышав нечто о религии – им везде мерещилась исламская угроза. Аресты верующих стали обыденным явлением; в районах начали проходить операции против мечетей, закрывали курсы для изучения ислама, а тех, кто хотя бы упоминал о религиозной практике, сразу же записывали в радикалы. Это создавало атмосферу страха, и мне было страшно даже думать о том, чтобы вступить в диспут на эту тему. Пришлось отговариваться:
– Нет, нет, что вы! Он никогда не занимался политикой и не тяготел к подобным религиозным течениям, ему были противны подобные разговоры. Он считал, что государство должно быть светским и церковь отделена от власти. Никакую бомбу мы не создавали!
– Так о чем он говорил?
– Говорил… – тут я запнулся, потому что тот ночной разговор всплыл в моем сознании полностью, без купюр. Действительно, Бекзод Хисамиевич говорил о Люцифере-Сатане, что мы для него создаем оружие… Но ведь это как смотреть?! В реальности мы делали инструмент для космоса, нас поэтому и финансировала американская научно-технологическая компания «СС», которая нуждалась в такой разработке. Но ведь и инструмент можно переделать в оружие, если захотеть, это как палка о двух концах. Тут у меня по спине побежали мурашки, стало холодно. Я посмотрел на следователей, осознавая, в какое сложное положение попал, и теперь любое неосторожное слово повернется против меня. Они могут решить, что тот резак, чем мы спилили брусок, может быть неким оружием для исламских радикалов. Неужели профессор на самом деле создавал его для ИДУ?
«Нет, это бред, – мотнул я головой и гулко проглотил слюну. – Ибрагимов никогда бы такое не сделал».
– Так что он говорил? – слышался настойчивый вопрос. На меня давило ощущение надвигающейся беды, как будто все вокруг сжималось, и в воздухе витала предчувствие угрозы. Я понимал, что каждое слово, которое я произнесу, может стать для них уликой, способной развернуть дело в совершенно неожиданную сторону. Тревога заполнила меня, отдавала холодом по всему телу, а в груди забилось сердце, словно напоминая, что последствия могут быть очень серьезными.
– Он говорил о том, что миру угрожают демоны, и мы обязаны противостоять этому.
– О демонах говорит физик – не странно ли это? Или под демоном подразумевался некто из высших государственных лиц, может, самого Ислама Абдуганиевича? – продолжал гнуть свою линию Васильев. Нет, серьезно, эти следователи явно с одной извилиной, которая начинает шевелиться в случае соприкосновения с явлением, имеющим отношение к антигосударственной деятельности, – в других случаях она просто разделительная черта между интеллектом и тупостью. Я и так был невысокого мнения о сотрудниках прокуратуры и милиции, а сейчас их профессия в моих глазах вообще спустилась ниже плинтуса.
В этот момент, если честно, искренне разозлился:
– Слушайте, хватит растягивать свою странную линию факта до глупости. Я говорю вам то, что было, а вам самим дознавать, где истина, и не надо на меня вешать всех собак! Ничего с политикой и религией мы не имели дело – чистая наука!
– Мы дознаемся, не беспокойтесь, – несколько зловеще произнес следователь прокуратуры, переглянувшись с капитаном милиции. Их взгляды пересеклись в молчаливом соглашении, и я ощутил, как в воздухе витают напряжение и настороженность. Капитан, с усами и короткой стрижкой, с хитрой улыбкой на лице, будто наслаждался этим процессом. Они явно чувствовали себя уверенно, как будто мы были лишь фигурами в их игре, и, скорее всего, уже делали выводы о моей роли в произошедшем.
– Мы вправе рассматривать все версии, в том числе и участие в антиконституционном заговоре, в подпольном движении, в создании оружия для террористических групп и так далее.
– Для кого вы проводили эксперименты? – последовал новый вопрос.
– Мы выиграли грант у американской компании на проект для космической отрасли, – ответил я осторожно, подбирая слова. – Все в рамках узбекско-американского научного сотрудничества, протоколы есть в Академии наук, можете там спросить, – последнее я сказал, чтобы отвести какие-либо подозрения с наших дел, придать нашим исследованиям законный и официальный характер. Что-что, а именно открытость и задокументированность сейчас было моей защитой.
– Это компания снабжала вас всем оборудованием?
– Да…
– Тогда почему профессор сломал все?
У меня перехватило дыхание:
– Чего-чего?
Мое изумление было искренним, и Абдуллаев несколько смягчился:
– Все лабораторное оборудование уничтожено. Наши специалисты пытаются все собрать, в том числе восстановить жесткие диски на компьютерах, но шансов мало… Хотите взглянуть?
Это предложение повисло в воздухе, как громкое эхо в пустой комнате. Я понимал, что у меня нет выбора: мне придется следовать за ними и лицом к лицу столкнуться с результатами этой катастрофы. Неприятное предчувствие скользнуло по спине. Что, если я найду там следы, которые могут указывать на меня?
– Конечно, ведь это оборудование стоит сотню тысяч долларов, если не больше, – взволнованно произнес я. Капитан кивнул, и мы зашли в дом. Вначале оказались в гостиной. Там действительно было все разворочено: сломанные стулья и стол, разбитый телевизор, шкафы с треснутыми зеркалами и еле висевшими на петлях дверцами, из полок выброшены одежда, посуда и прочая бытовая утварь. Такое впечатление, что здесь была драка или кто-то в ярости ломал все подряд. Осколки стекла и дерева лежали повсюду, как доказательства неконтролируемой ярости. Диван был перевернут, а под ним валялись потерянные вещи – старые книги, обрывки бумаги с заметками и порванные фотографии, словно каждый уголок этого пространства хранил историю того, что когда-то было домом.
Здесь же находился фотограф-судмедэксперт, который делал подетальные снимки на цифровую камеру. Он махнул нам, мол, можете продвигаться дальше, он уже там все снял, и мы с Абдуллаевым проследовали в лабораторию.
То, что я увидел, меня потрясло. Оборудования как такового уже не было. Все машины, агрегаты, а также компьютеры, которые все эти пять лет мы соединяли в одну интегрированную систему, аккуратно разрезаны на части. Я уже догадался, чем это можно было сделать. Кто-то нашим изобретением превратил все в куски металла, пластика, стекла, резины и проводов, без какого-либо шанса собрать все воедино. Все происходило беззвучно, без испарений и плавления, поэтому в комнате не ощущались какие-либо химические запахи, отсутствовали пятна на полу и стенах. Кажется, даже воздух стал тяжелым, пропитанным ощущением утраты и отчаяния.
У меня сердце учащенно билось, когда я прикоснулся к заветному агрегату – оно было безвозвратно потеряно. Потому что восстановлению не подлежало ничего. Даже носители информации стали просто бесполезными железяками. Наш титанический труд пущен на ветер. Я прикусил язык, не желая говорить следователям прокуратуры и милиции, пока не обдумал, что именно сказать. В любом случае, тот, кто это сделал, не хотел, чтобы я или кто-то другой смог воссоздать агрегат по холодной резке металлов.
В лаборатории находились также два человека. Один из них – молодой инженер с растрепанными волосами и усталым лицом, был погружен в собственные мысли, пытаясь осознать масштаб произошедшего. Его коллега, старший, с проседью в волосах и строгим выражением лица, покачал головой, словно искал ответ на вопрос, который не имел смысла. Они обменялись печальными взглядами, мол, их навыки, знания и прочее не позволяют все это вернуть в прежний облик.
Абдуллаев махнул им рукой, мол, можете идти, и те вышли во двор, бурно переговариваясь друг с другом. Их голоса звучали глухо, как будто они обсуждали нечто трагичное, что невозможно изменить. В этот момент я почувствовал, как холодок проникает в мою душу, словно кто-то уже поставил точку в нашей работе, которую так старательно строили.
– Вы уверены, что это сделал профессор? – спросил я, оборачиваясь к капитану милиции. Но за него ответил следователь прокуратуры Васильев:
– На приборах только отпечатки пальцев Ибрагимова и еще кого-то – может, ваши. Поэтому с вами тоже сейчас проведут процедуру дактилоскопии.
– Они, естественно, здесь повсюду, поскольку я работал со всеми устройствами, – резонно ответил я. – Я «наследил»…
– Допустим, – кивнул Васильев. – Когда вы были здесь до отъезда, кто-нибудь приходил в дом Ибрагимова?
– Только соседка Нигарахон Умарова – она домработница… – расстерянно пробормотал я. – Больше никто сюда не приходит. Только соседка была днем. Она живет по ту сторону дувала.
– Именно Нигарахон Атахановна и сообщила сегодня утром участковому о смерти профессора, когда услышала его крики и прибежала сюда. Это было в четыре часа утра, с ее слов.
– Профессор кричал? Почему?
– Его убивали, – вставил свое слово Абдуллаев, который тоже внимательно смотрел на разрушения. – Наверное, это сделала женщина…
– Женщина? Почему?
– Потому что Умарова и ее сыновья слышали женский голос. Разговаривали на узбекском и на русском языках, но саму посетительницу они не видели. Они же слышали шум разбиваемой мебели, видимо, была драка, хотя не слышали, что странно, как ломается оборудование… Но, возможно, женщина была не одна…
Ничего странного в этом нет. Я мог бы пояснить, что профессор – или кто-то другой – использовал наше изобретение, чтобы превратить в хлам все оборудование, и тогда все делалось бы без какого-либо шума, однако говорить это не стал. А тем временем Васильев продолжал:
– Но, видимо, она была мастером своего дела, профессиональная киллерша.
– Киллерша?!
– Потому что только профессионал так может аккуратно вонзить шпагу в сердце человека, чтобы тот успел только выкрикнуть от боли и умереть…
У меня в голове все закружилось, я не мог сосредоточиться, а тем временем Абдуллаев подтолкнул меня в спальню, где все это время работали с различными инструментами другие эксперты. В комнате окна оказались зашторенными, но горели бра и люстра, поэтому было светло. Достаточно светло, чтобы я увидел мертвого Бекзода Хисамиевича, лежащего на полу рядом с кроватью. Он оставался в том же белом узбекском костюме, видимо, не успел переодеться в пижаму, только красное пятно ярко выделялось на груди – прямо в сердце был вонзен клинок шпаги.
Шпагу окружало алое пятно, которое выглядело, как будто само пространство вокруг него сжалось от боли. Металлическая рукоять клинка блестела, несмотря на обилие крови, как будто продолжала сохранять свою эстетическую красоту, несмотря на жестокость происходящего. Я сразу понял, что это сделал действительно профессионал, ибо выплеснувшейся из раны крови оказалось немного. Глаза у профессора были открытыми, и я в застывших зрачках узрел некую смесь страха, ненависти и презрения. Само же лицо было без какой-либо гримасы, видимо, после смерти мускулы расслабились и убрали все эмоции, как смывает ластик все цвета с бумаги. Оно казалось одновременно спокойным и трагическим, будто в последние секунды жизни он осознал, что все его достижения, мечты и надежды растворились в одной страшной вспышке.
Я смотрел на своего друга, партнера, человека, который дал мне многое – как в душевном аспекте, так и как ученый, – и все никак не мог поверить, что вижу его мертвым, что никогда не смогу с ним поговорить, выпить чайку и помечтать о нечто важном, великом и далеком… И тут меня привлекло кое-что на теле профессора.
Судмедэксперты тем временем закончили работу и сказали:
– Труп можно забирать.
Абдуллаев вышел из помещения, чтобы вызвать сотрудников «Скорой помощи» и передать труп для вскрытия в лабораторию патологоанатомического анализа. Я же стоял, не дыша, и смотрел на оружие убийства. Я его узнал – это была шпага моей супруги Индиры, она являлась мастером спорта по фехтованию. Шпага имела изысканную, изогнутую форму, с блестящим клинком, который играла в свете люстры, и рукоятью, обмотанной черной кожей для надежного хвата. На её лезвии, едва заметные, были выгравированы узоры, которые придавали ей особую красоту и грацию, и в то же время указывали на боевое предназначение. Эту шпага Индиры привезла из Испании десять лет назад, когда она участвовала в соревнованиях. Её наградили за победу раритетом XVII века, созданным мастером, который был известен своими изысканными работами. Это был человек, который в своей мастерской в Толедо придавал каждому клинку не только форму, но и душу, втирая в металл вековую историю своего народа и традиции фехтования. Он использовал методы, уходящие корнями в далекое прошлое, сочетая старинные техники с современными материалами, чтобы создавать настоящие произведения искусства.
Но как это оружие попало сюда? Неужели моя жена проникла в этот дом и… «Нет, – мотнул я головой, – Индира никак не могла это сделать. Она все время была дома, я же спал с ней и почувствовал бы, если она покинула квартиру. Да и зачем ей убивать старика, которого очень уважала и любила? Он был нам практически отцом».
В этот момент из кухни, переговариваясь, вышли два пузатых милиционера. Один из них был высоким с лысиной, а другой чуть ниже, с бородкой и постоянно жующим что-то, что неуместно в текущей обстановке. Они держали в руках тарелки с едой, наполняя свою форму тем, что осталось от обеда, судя по всему, бесцеремонно открыв холодильник. Сотрудники МВД, не стесняясь нас и не задумываясь о том, что это не только не этично, но вообще-то запрещено, уплетали в обе щеки приготовленные Нигарахон блюда. Скорее всего, сработала ментовская наглость: в этом мире все принадлежит им; к тому же все равно хозяин дома мертв, не пропадать же еде…
В иных обстоятельствах меня бы это шокировало, только такое ощущение я испытывал от другого факта.
– Вас что-то привлекло? – тут представитель прокуратуры заметил мой напряженный взгляд.
– Нет, ничего, – я поспешно отвел взгляд от шпаги. Нужно проверить наличие этого оружия у нас дома, может, это совпадение, и подарок Индире до сих пор висит в гостиной среди других наград. Или кто-то похитил его у нас. Только как? То мог проникнуть в нашу квартиру на четвертом этаже?
– Интересное орудие убийства, – заметил Васильев. – Дома много столовых ножей, есть топор, а убийца выбрала только шпагу. Причем в самом доме, как сказала нам Атаханова, подобного холодного оружия никогда не было – профессор не обладал ни рапирой, ни саблей, ни шпагой…
– Да, Бекзод Хисамиевич не увлекался фехтованием и не коллекционировал холодное оружие, – рассеянно кивнул я. – Он вообще считался пацифистом.
– Значит, убийца пришла с оружием. Она уже знала наверняка, что будет убивать. Ведь вначале она вела разговор с Ибрагимовым, а когда не получила от него, чего хотела, то быстро и эффективно расправилась с ним.
– Вы думаете, что профессора все-таки убила женщина?
– А у вас есть другие мысли?
Тут я задумался. Сразу вспомнил неизвестного человека в эту ночь, что стоял рядом с домом профессора.
– Когда я уезжал, то видел какого-то мужчину, он сразу отвернулся, едва я включил фары автомашины, – сказал я.
– Как он выглядел? – Васильев взялся за блокнот.
– Лысый, нос горбинкой, одет в темный костюм, мне показалось, что ему более пятидесяти лет… Больше ничего разглядеть не успел. Может, его видели ребята, что сидели на скамейке – мы с ними болтали о футбольном матче с Украиной – они смогут что-то добавить, описать его. Вдруг это он и есть убийца?
– Хорошо, спасибо, я поговорю с ними, – произнес следователь прокуратуры. – Можете ли вы сказать что-нибудь ценное пропало в этой квартире? Были ли у профессора Ибрагимова золотые изделия, валюта, узбекские сумы?
Я растерянно развел руками:
– Не знаю. Золота никогда у него не видел, только золотое кольцо, что носил в память о супруге, а что-либо другое… не знаю, мне Бекзод Хисамиевич никогда не показывал свои ювелирные украшения… Да, были какие-то дорогие часы «Ролекс», что ему преподнесли на Международном симпозиуме по ядерной физике пять лет назад в США, куда его пригласили… Там, кстати, он и познакомился с фирмой «СС», они предложили проект по его тематике…