Алиса Стрельцова
Шишкин корень
– Серёга Шишкин, – улыбнулся я.
– Григорий Сковорода, – с достоинством ответил он и наконец отпустил мою руку.
– Сковорода – это фамилия такая? – я чуть не расхохотался.
– Точно! – От простодушной улыбки кончик его носа, похожего на нос осетра, вздёрнулся, а глаза превратились в узкие светящиеся щели. – Имя с фамилией мне от деда достались. Ох и дед у меня был – бондарь, золотые руки! Ростом аршин с шапкой, а подковы, как калачи, гнул. Вся округа его уважала.
В моей голове заработал «Гугл», закрутилось колёсико: «Бондарь? Бонд? Джеймс Бонд – секретный агент, что ли? Не… не подходит. Бон-дарь? Может, звонарь? Нет, при чём тогда тут подковы? Кузнец, наверное… Хм, бон-вдарь! Точно кузнец!»
– Он у тебя кузнец, что ли?
– Почему кузнец? Бондарь, говорю, – повысил голос Гришка, – ты что, тугой на ухо?
– Угу, – поддакнул я.
– Хотя и в кузне тоже был мастак. Какая ж бочка да без обруча…
– А при чём здесь бочка? – снова спросил я.
Гришка прищурился и заорал во весь голос:
– Как это при чём? Говорю же, дед бочки делал!
– Чего орёшь-то? – я пожал плечами. – Так бы сразу и сказал, что бондарь…
Гришка небрежно кивнул:
– А ещё он у меня лодку мог смастерить или мачту, дом своими руками поставить. Меня научил дерево любить и со струментом обращаться. – Когда Гришка говорил про деда, глаза его озарялись тёплым светом.
– Мой дед тоже деревья любил. Он лесничим был. Жалко, что я его почти не помню. А что у тебя в ящике? Столярные инструменты? – выпалил я вдруг, в моей любопытной голове уже давно вертелся этот вопрос.
– Да нет. Щётки, вакса, ветошь – всё, что нужно для работы. Я обувных дел мастер, обувь чищу, – неохотно ответил мой новый знакомый.
Я посмотрел на грубые, начищенные до блеска Гришкины ботинки, а потом на его грязные руки:
– Так вот почему у тебя руки такие чёрные!
– Вакса аглицкая, не отмывается… Я аглицкой только самым дорогим клиентам чищу, а для кого попроще сам делаю из гуталина, печной сажи, яйца и пива. Слыхал про кузнецовскую чудо-ваксу?
Я помотал головой.
– Этот тип на неё в кажном прошпекте рекламы даёт, – удивился моей неосведомлённости Гришка и добавил, усмехнувшись: – Так вот, эта его чудо-вакса моей и в подмётки не годится…
Гришка шагал размеренно и чётко, с каким-то неподвижным величием, поворачиваясь ко мне всем корпусом. Я маршировал рядом, невольно выпрямляя спину.
Из Гришкиного рассказа я понял, что он единственный на Покровке чистильщик обуви и служит при сапожной мастерской, которую держит его дядька, в паре кварталов отсюда. Половину выручки плюс стоимость ваксы он отдаёт хозяину, что останется – его.
Меня осенило: скульптура чистильщика обуви есть в конце современной Покровки. Я её гуглил. Правда, так и не понял, кого хотел изобразить автор: мальчика или женщину, – на этот счёт единого мнения в интернете не было.
Сначала городовой, теперь чистильщик – эпично… Хотя Гришка не очень похож на бронзовую копию. Разве что такой же худой и остроносый. Ростом чуть повыше меня. Но с женщиной его точно не спутаешь. Голубые глаза, мысль в них так и снуёт. Брови мохнатые, выгоревшие, близко расположенные друг к дружке. Он как будто хмурится, размышляя. Высокие азиатские скулы, соломенные волосы, а подбородок волевой, с ямочкой, прямо как у Наполеона. Одет в ситцевую, подпоясанную ремнём рубаху и бесформенные, заправленные в башмаки штаны. Сложенный пополам картуз аккуратно заткнут за пояс. Вот и весь Гришка.
Мы остановились у непримечательного двухэтажного здания с тремя арочными окнами посередине фасада и прямоугольным эркером[2] справа, под которым размещался вход. Вокруг витал головокружительный аромат колбасы.
Это же дом Костроминых, самое старое здание на Покровке, а в моём времени – Учебный театр! Я его без колонн и кафешек не сразу узнал.
На карнизе под окнами туда-сюда сновала пара голубей. В полуметре притаился лохматый серый кот – он нетерпеливо перебирал лапами, готовясь к прыжку.
– А что это ты руками размахивал, когда я с городовым разговаривал, знаки какие-то странные подавал? – спросил я.
– Эх ты, тульский пряник! Ободрал тебя будочник, четвертак заломил. Я тебе знаки подавал, чтобы ты торговался: с него и пятака довольно. А ты тоже хорош – хвалиться начал, что за день можешь двадцать пять целковых заработать! – Гришка раздосадованно махнул рукой.
– Да не хвалился я, просто уточнить хотел, так, на всякий случай… – Слова Гришки меня задели. – А ты городовому тоже платишь?
– Не, я у него глаза и уши, он с меня денег не берёт. – Гришкин голос дрогнул.
– Информатор, что ли? – внутри у меня что-то щёлкнуло.
Кот стремительно выпрыгнул вперёд, но не удержался и повис на карнизе. Голуби синхронно вспорхнули.
– Ты чего нахохлился? Не бои´сь, я своих не сдаю. У меня всё по справедливости. Если человек надёжный – не подведу.
– А откуда ты знаешь, надёжный человек или нет? – Я постарался дружелюбно улыбнуться.
– А мы сейчас покалякаем, ты сам расскажешь, кто ты такой и стоит ли тебе доверять. – Гришка посмотрел на меня с прищуром. – Только без фантазий про цирковых – я тебе не Петрович, враньё нутром чую.
Кот мягко приземлился четырьмя лапами на мостовую, ругательно мяукнул и скрылся за углом.
Моё голодное брюхо как-то сразу встрепенулось и начало издавать стенающие звуки. В голову, как назло, ничего не приходило. Может, сказать всё как есть? Терять всё равно нечего.
Гришка смотрел мне прямо в лицо. Вцепился, как репей, и сканировал меня спокойным взглядом.
– Расскажу, только пообещай, что никому не проболтаешься. – Я протянул ему руку.
– Вот те крест! – Гришка перекрестился, и мы скрепили наш уговор крепким рукопожатием.
Глава 3
Важен не обед, а привет
Гришка опёрся спиной на кирпичную стену и внимательно слушал мою историю. Когда я закончил, он вытащил картуз из-за пояса и натянул на голову.
– Чем докажешь? – наконец спросил он, выглянув из-под мятого козырька.
Я посмотрел на кроссовки и джинсы. Гришка тоже посмотрел на них и пожал плечами. Я пошарил по карманам. Эх, не забыл бы телефон, убедил бы Гришку на раз. А так придётся попотеть. Посмотрел на свой старенький фитнес-браслет – папа на день рождения подарил. Не эпл-вотч, конечно, но часы электронные – циферки сами перескакивают, пульс, опять-таки, посмотреть можно и шаги посчитать. Я продемонстрировал возможности браслета Гришке.
Он хмыкнул, спросил сквозь ухмылку:
– Аглицкие?
– Не, китайские.
– Чего кажут? – Гришка взглянул на циферблат.
– Три с четвертью…
– Врут! – уверенно заявил Гришка. – Ещё и двух пополудни нет.
Я спорить не стал, вытащил из рюкзака учебники литературы и биологии, показал дату издания, картинки. Да и написано-то совсем по-другому, без лишних букв. Посеял сомнение, но не убедил. По глазам вижу.
– А какой сейчас год? – спохватился я.
– Одна тысяча восемьсот девяносто шестой. Тридцать первое августа, суббота.
– Ух ты, девяносто шестой! Год Всероссийской выставки!
Вытянул из рюкзака наушники – штука занятная, но без телефона ни о чём. Достал пенал. О, шариковая ручка! Автоматическая. Таких в то время в России ещё точно не было. Вынул тетрадь, почиркал.
– Авторучка шариковая. Хочешь, подарю?
Гришка заинтересовался. Тоже почиркал в тетради. Положил ручку в карман. Улыбнулся.
– Вона как… А я тебя сразу заприметил. Сначала подумал: цыганёнок. Волосы тёмные, кучерявые, зубы белые – аж глаза слепит, одёжа какая-то несуразная, башмаки затейливые – нигде таких не видывал. – Гришка расхаживал туда-сюда, засунув руки в карманы. – Присмотрелся получше: взгляд у тебя бесхитростный, простой совсем, хоть глаз и карий, пушок на щеках и конопушки вокруг носа, как у девчонки, а сам какой-то потерянный, да ещё со скрипочкой. Точно не цыгáн! По повадкам барчук вроде. Думаю: кто таков? А ты, значит, Серёга, и у тебя ни денег, ни дома, и податься некуда? А как в своё время вернуться, знаешь?
– Понятия не имею. – Я пожал плечами.
– Сам-то откудова, из каких мест?
– Из Сибири я, из Томска. Но сейчас… в смысле, до того, как здесь очутился, мы к бабушке в Нижний переехали…
– Ого, так ты сибиряк, что ли?
– Ага!
– Поди ж ты. Жутко там у вас? Каторжники кандалами гремят, медведи по дворам шастают?
– Какие ещё медведи?
– Как какие, бурые.
– Враки всё, нет у нас никаких каторжников. А медведи… в лесу если только, а в город они не суются, лично я ни разу не видел!
– Хм, медведи даже у нас есть, давеча одного прямо в городе отловили, с ярманки сбежал. А тебе не свезло просто. У моего дядьки приятель есть, из ваших краёв, таёжник, кажный год к нам на ярманку приезжает, шкуры медвежьи везёт. Уходят на раз, по двадцать пять рублёв за штуку, он домой возвращается с полной мошной денег. Так-то…
Запах колбасы становился всё нестерпимее. Я посмотрел на часы. Пятнадцать тридцать три. Ого, как время летит! А у меня с утра маковой росинки не было, я бы сейчас крокодила съел!
Перехватив мой тоскливый взгляд, Гришка как будто прочитал мои мысли и вдруг заботливо спросил:
– Есть хочешь?
– Хочу.
За домом Костроминых мы нырнули во внутренний мощённый булыжником двор и оказались на Мытном рынке, или, как выразился Гришка, на Мытном дворе.
В моём времени никакого рынка здесь не было. Так… заброшенная площадка в подворотне и несколько открытых лотков с фруктами и овощами. Если бы не обшарпанная вывеска «Мытный рынок», я бы и эту арку на Покровке не заметил.
Но название мне сразу показалось странным. Поначалу я пропустил в первом слове букву «н» и прочитал как «Мытый». Долго мучался вопросом, почему рынок назвали именно так. То ли он когда-то был очень чистым, то ли торговали там мылом и всякими такими товарами. Стал рыться в интернете и понял, что ошибся. А произошло слово «мытный» от «мыт» или «мыто», что означало «торговая пошлина». Раньше она взималась с проезжих купцов, провозивших товары, а сборщики мыта назывались мытниками. Я вычитал, что в семнадцатом веке рядом с этим местом располагался Верхний базар, а по соседству с ним – таможенная изба, или Мытный двор.
В девятнадцатом веке здесь по всему периметру расположенных прямоугольником зданий кипела торговля. Справа от входа, в первых этажах кирпичных построек, разместилось несколько торговых лавок, объединённых общим навесом. Слева раскинулся основательный двухэтажный корпус с просторным крыльцом, предназначенный для мясной и рыбной торговли. Поперёк двора тянулась деревянная постройка с двускатной крышей, разбитая на небольшие ларьки, двери которых выходили в сторону Покровки, а прилавки с овощами и фруктами – в сторону Алексеевской. Самые опрятные, отделённые друг от друга треугольными козырьками лавочки находились по центру, в первом этаже трёхэтажного свежевыбеленного дома.
Посреди залитого лужами двора стояла «колодезная» беседка, под которой ютилась запертая на замок полосатая будка. Возле будки кто-то сложил промасленные законопаченные бочки.
Торговали в основном провизией. Под одним из навесов я заметил столы с крынками и горшками. У самого входа хлопотал мужик в лаптях, потёртом пиджачке и шапке-колпаке, поправлял разложенные на земле плетёные короба и корзины.
Оглянувшись, я увидел дверь той самой колбасной, которая терзала меня запахами. С прилавков повсюду свисали душистые луковые и чесночные связки. Аромат копчёной колбасы смешивался со сладковатым запахом сырого мяса, шибающим в нос духом квашеной капусты и пряными нотками селёдки.
Двор гудел. Продавцы расхваливали товар или просто судачили. В сторонке бедно одетые бабы в тёмных платках разбирали порченый товар, куры кудахтали и резво клевали брошенные ими ошмётки. Около мясной лавки визгливо, словно бормашина, жужжал точильный станок. Напротив двери с вывеской «Живая рыба» я увидел деревянный навес с грубыми лавками, под которым стояли и сидели понурые, иногда босоногие люди.
– Зачем они здесь? – спросил я Гришку, он как раз остановился у водяной колонки.
– Мытная биржа. – Гришка закатал рукава, нажав на рычаг, по очереди сполоснул обе руки, подставил лицо ближе к струе, умылся, хлебнул ледяной воды. – Грузчики, плотники, столяры, кухарки, приказчики, прислуга… на работу нанимаются…
Напившись, Гришка прошёлся вдоль лавок, здороваясь и болтая с торговцами. У некоторых прилавков он останавливался и бойко торговался. Если цена устраивала – сияя, как медный пятак, распихивал купленный товар по карманам.
Я старался особо не отсвечивать, и без того все косились в мою сторону, молчал и внимательно считал Гришкины затраты. У худого седого старичка он купил две луковицы и две молодые морковки, отдал за всё две копейки и был очень доволен. У бойкого парня-лоточника с кучерявым чубом, задорно выглядывающим из-под битой фуражки, – три варёных яйца за пятак. В рыбной лавке Гришка долго приценивался к жирной блестящей селёдке, но отошёл без «улова», негромко обозвав «жи´лой» круглую краснощёкую тётку.
Мы вышли со стороны Алексеевской и заглянули в источающую душистый аромат булочную, где Гришка купил буханку чёрного хлеба за три копейки. От булочной повернули направо. Прошли мимо полицейского участка. Гришка сказал, что там можно найти Петровича, если он не в будке на Мытном.
На пересечении Алексеевской и Осыпной, известной мне в нашем веке как улица Пискунова, мы перешли дорогу и оказались у деревянной ограды сада, в центре которого блестел на солнце небольшой слегка запущенный пруд. Перескочив через заборчик, устроились прямо на траве в тени деревьев рядом с прилично обветшавшей беседкой в восточном стиле.
Пока я разглядывал ещё не исчезнувший Чёрный пруд и сад, на месте которых трудно представить современные строения, Гришка готовил, как он выразился, «трапезу». Достал из своего ящика флягу с водой, соль в бумажном кулёчке и перочинный нож, расстелил на траве большой замасленный лист бумаги, выложил на него яйца, покромсал хлеб. Потом ловко очистил луковицы и обстругал морковку.
– Давай подкрепляйся, я угощаю, – довольно пробубнил он, смачно откусывая от целой луковицы.
– Как ты это ешь? – сморщился я.
– Эх ты, барчук, от лука нос воротишь! Важен не обед, а привет! В хорошей компании и лук сладкий!
– Я сладкое не очень люблю, всё больше бигмак с латте из «Макдональдса» или тёмный бургер из KFC. Мать, конечно, ругается: говорит, фастфуд – это зло. Но я от него как-то сразу добрею. – Я проглотил кусок хлеба и звонко хрустнул морковкой.
Гришка смотрел на меня непонимающе.
– А, ну да, забыл. Есть у нас такие… как там у вас?.. трактиры с готовой едой и непонятными названиями. В них очень вкусные бургеры. Это когда большую булку режут пополам и укладывают между половинками огромную котлету из говядины или курицы, добавляют сыр, соус, солёный огурец или помидор. Язык проглотишь!
– Я котлеты люблю, а ещё уху из стерляди аль осетра. Раньше отец рыбачил – бывало, и нас с братом брал побаловаться. Притащим рыбы всякой – где мелочь, а где покрупнее. Мамка ухи посадской наварит с толчённиками – одним духом можно пообедать, ложка стоит. – Гришка задумчиво постучал яйцом по ящику и принялся счищать скорлупу.
– С толчённиками? – переспросил я.
– Это кусочки теста с рыбной начинкою… ммм… за уши не оттащишь!
– У тебя брат есть? Старший? Здóрово! – Я сглотнул слюну и тоже принялся за яйцо.
– Старшой, Федька. Он у меня знаешь какой умный! Ремесленное училище закончил. Помощник механика.
– А у меня сестрёнка, маленькая совсем, Дашка, шесть лет. Смешная, Гоженькой меня зовёт. Заговорила она рано, в годик, и вслед за мамой «Серёженька» не выговаривала, так и привыкла.
При мыслях о Дашке мне стало совсем тревожно: представилось, как она сидит в саду одна-одинёшенька. «Я её больше никогда не увижу», – мелькнула в голове странная мысль. Я отмахнулся от неё, как от назойливой мухи, и сосредоточился на разговоре с Гришкой.
– …Федька у меня брат что надо! Он в люди выбился. Отец, как выпьет, всегда им похваляется. Он у нас гартмановские элеваторы запускал. – Гришка от важности надулся, как голубь.
– Какие-какие элеваторы? – От неожиданности я даже горбушкой поперхнулся.
– Эх ты, ничего не знаешь! Вагончики такие, которые на гору поднимают. – Он протянул мне флягу.
– Фуникулёры? Ого! Знаю про такие: Кремлёвский и Похвалинский, в «Википедии» читал. Принцип действия у них улётный, без электричества, основан на силе тяжести. В вагоны помещают ёмкости с водой. Когда на верхней станции баки наполняются, на нижней находятся вагончики с пустыми баками. Верхние вагоны под действием силы тяжести спускаются по рельсам, а нижние, наоборот, поднимаются.
– Точно. Я на них разок даже проехался, первым классом!
– Здорово! До нашего времени они не сохранились, но Кремлёвский фуникулёр планируют восстановить. А мне можно прокатиться?
– Скатаемся как-нибудь! – небрежно бросил Гришка и громко, словно яблоком, хрустнул второй луковицей.
О, как я мог забыть! Я достал из кармана яблоко.
– Хочешь? Угощаю, – и потянулся за Гришкиным ножом.
– Стой! – Гришка встрепенулся. – Это то яблоко, которое ты нашёл, когда очнулся?
– Ага.
– Слушай, а может, это не простое яблоко, а волшебное? – Он немного сконфузился на последнем слове. – Я вот подумал: может, его тебе бабуся подбросила, чтобы ты мог в своё время воротиться?
– А это мысль! Стоит только откусить, и я вернусь в то же время на то же место… – Я представил себе подворотню, ведущую к Покровке, трёх преследующих меня широкоплечих «цепных псов» и резюмировал: – Нет, сейчас я его есть не буду.
– Правильно, – поддержал меня Гришка, – сначала надо понять, как оно работает, чтобы не перевести продукт зазря. Я ещё вот что думаю: есть яблоко нужно в том же самом месте и в то же самое время. Завтра попробуем…
Не успел Гришка договорить, как рядом с нами нарисовался парень лет четырнадцати в длинном холщовом фартуке и высоченных сапогах. Из-под низко натянутого, развёрнутого козырьком назад картуза выбивался золотисто-рыжий вихор. Парень поглядывал на меня хмурыми, цвета болотной ряски глазами. Одной рукой он придерживал подвешенный на широкий ремень деревянный лоток, другой – почёсывал покрытую абрикосовым пушком розовую шею. Руки у парня были хваткие и крепкие, но при этом совершенно чистые, с аккуратно остриженными ногтями.
Где-то я его уже видел… Точно, это же мальчик-булочник с Рождественской улицы, только уж очень суров по сравнению со своей бронзовой копией.
От лотка пахло сливочным ароматом домашней выпечки. Я сглотнул слюну и отвёл глаза от белоснежного куска ткани, прикрывающего пахучую сдобу.
– Здорóво, офеня! – Гришка лениво приподнялся и протянул парню руку.
– И вам не хворать, – забавно окая, ответил тот и сжал Гришкину ладонь.
– Серёга! – я встал и представился новому знакомому.
– Архипка! – звонко отозвался тот и совсем сбил меня с толку.
– Так ты Архип или Офеня? – решил уточнить я, чем рассмешил обоих собеседников.
– Чудной-от у тебя приятель, Гришаня! – заметил Офеня-Архипка и приподнял картуз. Вместе с картузом взлетели вверх рыжеватые брови, и глаза как-то сразу просветлели.
– Чудной, – согласился Гришка, – внучатый племянник матери, из Томской губернии, погостить приехал.
– Неужто у вас все такие тёмные и юморов не понимают? – засмеялся Архипка.
Пока я придумывал, что бы такое ответить, снова вмешался Гришка и, подмигнув мне, бросил небрежно:
– Не-е, этот учёный, только сурьёзный больно, любит, чтобы всё по культуре. Если уж калачник, значит – калачник, и никаких тебе офеней…
Наконец до меня дошло, что я прилично затупил и офеня – это не имя, а скорее, профессия. Что-то типа коробейника, и не булочник вовсе… Вернусь в своё время, погуглю, кто такие…
– Значитца, приехавший? – Архипка протянул мне ладонь и улыбнулся. – То-то ж я гляжу, пинжак смешной и лапти заковыристые.
Архипка смешно проякал слово «гляжу», и улыбка у него получилась славная, совсем как у Дашки. Так что я просиял в ответ и крепко сжал его мягкую на ощупь ладонь.
– Трапезничаете? – Архипка снова почесал шею.
– Ага, – кивнул Гришка и присел на траву, – давай к нам.
– Погодь-ка… – Архипка перекинул через голову ремень и аккуратно поставил лоток под куст. Нырнул рукой под ткань, достал румяный, по форме напоминающий небольшую гирю хлебец, разломил его пополам и, разложив на промасленной бумаге, присел на корточки.
– Хм, московский, фунтовый! Пятак за штуку! Семёныч распёк не устроит? – заботливо поинтересовался Гришка. – За калач-то?
– Ну ж! – возмутился Архипка. – То ж моё, законное. Ежели я за неделю нужную выручку не сделаю, он мне позавчерашними калачами плотит. Глаза б мои на них не глядели…
Гришка подал приятелю яйцо, а сам отломил четверть душистого калача и сунул в рот. Меня тоже не пришлось уговаривать, я смачно откусил кусок от согретого солнцем калача и мысленно замурчал от удовольствия… Глянцевая корочка хрустела. Слоистая, белая, на удивление пружинистая мякоть таяла во рту. Калач был совсем не похож на позавчерашний, по крайней мере, я никогда не ел такой вкусной несвежей выпечки!
Заметив, как я уплетаю лакомство, Архипка довольно хмыкнул:
– Слыхали? Нынче на ярманке саратовские своим калачом хвастали. У ихнего калача ни дужки, ни козырька. Каравай высотой с сажень и в тридцать пудов весом! Сказывают, будто усаживали на него честной народ, как на перину, а калачу всё нипочём. Он в кажный раз сызнова подымался.
– Да враки всё это! – усмехнулся Гришка. – Где ж этакую печь раздобыть, чтобы в неё калач в тридцать пудов уместился?
– То-то и оно… – задумчиво поддакнул Архипка.
Дальше разговором рулил Гришка. Степенно расспрашивал Архипку про торговлю и хозяйские выволочки, иногда отпускал задорные шуточки, которые я не всегда понимал, но смеялся, так сказать, за компанию.
Из разговора я выяснил, что офеня – это мелочный торговец, разносчик. Курьер, типа… Я в Томске их не замечал как-то, а вот в Нижнем таких немерено… жёлтых, зелёных, розовых, с огромными коробами за спиной…
Как только у нас закончилась еда, зазвонил колокол – низко, раскатисто. Гришка перекрестился, собрал пожитки в ящик и взглянул на меня:
– Пора на работу. Сидючи в тенёчке, на харчи не заработаешь.
– Звонют и звонют, – сморщился Архипка, – работа не волк, стало быть, никуды не денется. Может, в орлянку срежемся на пятачок?
Гришка решительно встал, стряхнул траву со штанов, покачал головой.
– Тогда в кóзны, мне тятя вчера такой налиток сделал…
Гришка сдвинул картуз на затылок и задумался. Архипка ухватился взглядом за меня и выпалил:
– Серёга, а ты в козны играешь?
– В козлы? – я зачем-то кивнул. – Играю.
Гришка с Архипкой снова расхохотались.
– Не в козлы, а в козны! – сквозь смех объяснил Гришка.
– А я что сказал? – я попробовал изобразить недоумение.
– Ну ж, коли сказал, доставай бабки, – подхватил Архипка и полез в карман штанов.
– На деньги, что ли? – я тоже порылся в кармане ветровки, нащупал помятую пятисотку.
– Так ну-то, можно и на деньги, – обрадовался Архипка и вынул из кармана какой-то мешочек. – Гриш, раскидаем?
– В козны так в козны! – Гришка стянул картуз и, аккуратно сложив, заткнул его за ремень.
Парни отошли в сторонку, к утоптанной глинистой площадке у скамьи. Архипка высыпал что-то из мешочка на землю, прочертил веткой две параллельные полосы.
– Чего истуканом стоишь? – подмигнул мне Гришка. – Показывай свои бабки.
Я подал ему пятисотку. Гришка покрутил её в руках, глянул на просвет. Шепнул мне на ухо:
– Это чё?
– Бабки… – прошептал я.
– А козны-то где? – Гришка ошарашенно моргнул.
– Нету.
– Хм, а зачем сказал, что есть?
– Думал, бабки – это деньги.
Гришка улыбнулся и, засунув обратно в мой карман пятисотку, достал из ящика засаленный мешочек. Он выложил на ладонь несколько сглаженных четырёхгранных костяшек и показал мне. Потом высыпал их на землю рядом с чертой, поднял самую крупную Архипкину костяшку, прицелился и сбил ею валяющийся неподалёку камушек:
– Знатный налиток! Таким пару выбить – в один щелчок.
– А то ж! – поддакнул Архипка.
Я поднял отлетевшую к моим ногам кость, заметил посередине круглое, заполненное расплавленным металлом отверстие и наконец сообразил, что бабки, они же козны, – это кости, которые сбиваются битой – налитком.
– Для разгону по копейке на кон? – потёр руки Архипка и положил на край скамейки блестящую монетку.
Гришка погремел мелочью в кармане и тоже выложил копеечку.
Я замялся. Денег у меня не было, пятисотка в кармане, понятное дело, не в счёт. Порылся в рюкзаке. Вспомнил про найденный в тайнике брелок с фонариком. Достал трофей. Продемонстрировал фонарик в действии. Эпично, но мои новые приятели про свои костяшки напрочь забыли, с таким интересом разглядывали безделушку.
– Электрический? – поинтересовался Гришка.
– Почти! – улыбнулся я.
Заценив фонарик, Гришка посоветовал оставить «эту нужную штуку» при себе и сделал за меня ставку. Архипка нервно облизнулся, но спорить не стал.
Приятели отыскали для меня ещё один, как выразился Архипка, плохонькой, но шибко удачливый налиток.
Сначала была жеребьёвка. Мы отошли подальше от кона, так называлась первая линия, и по очереди кинули свои биты. Гришка забросил дальше всех, его костяшка уверенно перелетела вторую линию, парни её называли «сало». Архипкин налиток остановился на ней же. А вот мой не долетел и застрял между салом и коном.
– Куды ж ты гораздишься? – хлопнул себя по бокам Архипка. – Таперича последнему бить да с закрытыми глазами.
Гришка подмигнул:
– Дак мы же не условились, как считать… А у сибирских, может, по-другому? И к тому же у него вона жок выпал.
Я уже ничего не соображал, но Гришке на всякий случай поддакнул.
– Лады, – неожиданно согласился Архипка, – пусть перебьёт.
Прищурив один глаз, я снова метнул налиток. От волнения рука дрогнула, и бита соскочила в сторону. Я зажмурился, чтобы не видеть своего позора. Но, как ни странно, мой налиток оказался ближе к Архипкиному, и я обошёл Гришку.
– От оно как, я первым бью! – воскликнул Архипка.
Пошла игра. Мы кидали налитки по очереди. Гришка с Архипкой шустро подсчитывали очки и делали новые ставки.
После нескольких конов мой баланс по-прежнему оставался равным копейке. Фортуна то отбирала, то возвращала мне заветную монетку. Я так увлёкся игрой, что не заметил, как к нам подошёл какой-то парень. С виду неприметный, неопределённого возраста, серенький и сухощавый, с прозрачными, почти бесцветными глазками, противным сладковатым баритенором и по-дурацки кошачьим именем Васька.
Как только Васька присоединился к игре, движ начался совсем не детский. Игра шла на выбывание, ставки от кона к кону не снимались, и банк рос с бешеной скоростью. Спустя несколько заходов моя копеечка оказалась на самом дне общей кучи вместе с любимым горчичным шарфом, фонариком и блокнотом с изображением ретроавтомобиля ГАЗ, раздобытыми во время геокешинга.
Гришка и Архипка вылетели из игры, сидели на лавочке бледные, как поганки, и следили за ходом событий.
Мы с Васькой остались один на один. Его бросок против моего…
Гришка сжал кулак и показал его мне в знак солидарности. Я покрутил удачливый налиток пальцами, прикрыл глаза, коснувшись костяшки губами, бросил. Налиток крутанулся в воздухе и сбил одиноко стоящую бабку. Васька кинул следом и тоже попал.
– Ничья? – вырвалось у меня.
– Удвоим ставки? – задорно подмигнул Василий.
– А давай, – согласился я, – только у меня больше ничего нет.
Васька обошёл меня кругом, согнулся в поясе и присмотрелся к моим кроссовкам.
– Штиблеты у тебя знатные… – Васька даже причмокнул. – Поставишь?
Я глянул на Гришку. Тот изо всех сил строил мне непонятные гримасы и зачем-то душил себя собственными руками. Я перевёл взгляд на увесистую кучку монет, поблёскивающих на солнышке.
– Поставлю!
Гришка звонко хлопнул себя по бокам и нервно сплюнул на землю.
– Ну вот и сговорились. – Васька прищурил глазки и азартно потёр ладони.
– Нет, не сговорились, – я подбоченился и для убедительности прищурил один глаз, – а что поставишь ты?
Васька ухмыльнулся и достал крупную новенькую монету:
– А с меня – рупь, коль такое дело.
– Вот теперь сговорились… – кивнул я.
Васька зачем-то плюнул на ладонь и протянул её мне.
– Чего ещё? – я отступил на шаг назад.
– Как чего? Договор скрепляй!
– А без этого никак?.. – попробовал выкрутиться я.
– Не мужик ты, что ли? – рыкнул Васька.
Я сдался. С трудом насобирал в пересохшем рту слюны и плюнул на ладошку. Протянул сопернику. Состоялось самое мерзкое в моей жизни рукопожатие. Пока Васька тянул жребий, я незаметно вытер руки влажной салфеткой. Вроде полегчало…
Ваське досталась обломанная палочка, он бил первым. Его налиток взлетел, выписал дугу и, достигнув кона, крутанулся вокруг своей оси, снеся сразу две пары костяшек.
– Фирменный, кручёный! – выдохнул Гришка за моей спиной.
На кону осталось всего четыре несбитых бабки. Две одиночных плюс одна парная. Вероятность снести сразу все равнялась нулю. Я вздохнул, поцеловал налиток, прицелился… и бросил.
– Скидавай штиблеты! – хмыкнул Васька, сгрёб со скамейки банк и направился ко мне.
Я тоскливо глянул на валяющийся в стороне налиток:
– Промазал.
– Шулды, булды, закоулды… – пробубнил себе под нос Архипка.
– Может, я за него отыграюсь? – Гришка встал между мной и Васькой. – Давай по последней!
– Недосуг мне, – Васька пронзил Гришку ледяным взглядом, – уговор был, вертайте долг, и разбегаемся.
Гришкины трапециевидные мышцы вздыбились, как у кота, напоровшегося в подворотне на бездомного пса.
– Гриш, не надо! – вмешался я. – Уговор был. Пусть забирает.
– И то верно… – Архипка придержал Гришку за руку. – Всё по закону, на руки плевали.
Васька оскалился. Я только сейчас заметил, какие у него редкие и кривые зубы, сел на скамейку и стянул кроссовки:
– Держи.
– Портянки справные! – Васька прихватил кроссовки и загляделся на мои ярко-оранжевые носки с надписью «ешь – спи – ешь».
– Носки не отдам! – отрезал я и грустно пошевелил большими пальцами на ногах.
Гришка присел рядом.
– Эх, тово-ентово, хвонарик-то знатный был, – вздохнул Архипка и приземлился по другую сторону от меня.
– М-да, нам бы за него вместе с твоими башмаками такую деньгу на Ветошном рынке отвалили, – Гришка пнул стоящий в ногах деревянный ящик, – целый пуд ваксы аглицкой купить можно! А теперь даже на корку хлеба не осталось…
– Слышь, Гришаня? – вдруг оживился Архипка. – Нонче на ипподроме бега, говорят, хорошую деньгу зашибить можно.
– А нам-то что толку, поставить-то всё равно нечего!
– Так то ж не ставить, а бежать придётся, – Архипка вскочил. – Там скороход аглицкий побежит пятнадцать вёрст, а кто его обгонит – тому, на-ка вона, сто рублёв из собственного карману обещал выложить.
– Так уж и сто рублёв? – прищурил правый глаз Гришка.
– Вот те крест! – Архипка спешно перекрестился.
