Алиса Атарова
Комариные рассказы

Вокзал

Однажды Васька был на вокзале и страстно полюбил их. Там поезда привозили родных к родным, все обнимались, улыбались, даже плакали, дарили цветы или принимали их. На вокзале было столько эмоций.

Сначала вокзалы ему совсем не понравились. Потому что он и мама провожали бабушку. Люди вокруг были угрюмые, вокзал – темным, ночным, поезд – огромным и громким чудищем. Были и слезы, и улыбки, но все горькие, как невкусные таблетки, объятья бабушки теплые, но скороспешные, суетливые, совсем не такие, как обычно. Ваське почему-то казалось, что если бабушка сядет на поезд, и вагон проглотит ее, то потом вернется уже не совсем та же бабушка, которая уезжала. Потому что Васька читал, что приключения меняют людей. Он бы не хотел, чтобы она менялась – а она уже начала меняться.

Может, поэтому, подумал Васька, люди на перроне такие грустные. Васька видел, что за их улыбками скрывается что-то печальное, что-то нехорошее, даже страшное. Он все дергал маму за джинсы, чтобы они поскорее ушли и забрали бабушку с собой.

А потом бабушка все-таки уехала: махала из окна, счастливо улыбалась, вытирая одну слезинку – всего одну. Бабушка уезжала на юг, она обещала, что будет слать фотографии, что там тепло, море и вообще замечательно, и грустить не стоит. Васька очень переживал и сказал ей ни в коем случае не поддаваться силе приключений и не меняться. Бабушка рассмеялась и сказала, что это не так страшно, а Васька может прийти ее встретить. Поезд тронулся, вагоны замелькали.

– Посчитай, – сказала мама, – сколько вагонов между тобой и бабушкой, а потом, когда она приедет, сможешь посчитать обратно.

Один, два, три, четыре, пять – потом десять, одиннадцать, и поезд кончился, и между Васькой и бабушкой стало уже гораздо больше, чем просто поезд. Васька подумал, что подсчет в вагонах не так удобен – ведь он не сможет высчитать, сколько вагонов между ними будет, когда бабушка окажется в соседнем городе. Он перешел на города. Всего между ними будет семнадцать городов.

Две недели спустя мама снова взяла Ваську с собой на вокзал. Между ними и бабушкой было уже меньше одного города. Мама купила цветы – потому что мама сказала, что без цветов не встречают, что цветы – это как бы показатель того, что ты человека очень ждал и очень рад его видеть. Васька снова оказался на перроне. И заметил, что люди вокруг теперь были как будто другие – встречающие резко отличались от провожающих. Васька разглядывал их: они тоже улыбались, тоже переговаривались и выглядели совсем не печально. Неужели им было не страшно, что вернется совсем другой человек?

Поезд забрезжил вдалеке огнями, медленно приблизился, таща свое массивное тело. Васька начал отсчитывать вагоны. Ему казалось, что их надо считать в обратном порядке. Одиннадцать, десять, девять… Мама ткнула в проезжающий мимо вагон и сказала:

– Вот это бабушкин.

Они пошли за ним, будто преследуя поезд. До бабушки осталось ноль вагонов. Поезд дернулся и застыл, шипя и гремя. Потом все стихло, и двери открылись.

Бабушка сразу их заметила, сразу обняла маму и Ваську, улыбалась, и от нее пахло прежним теплом и чуть-чуть морем. В бабушке совсем ничего не изменилось, только кожа загорела, и в голосе было больше громкости. Она говорила, как рада вернуться, а Васька недоумевал: зачем же тогда она уезжала? Но он был рад, что его теория не подтвердилась, и бабушка все та же.

Когда они выходили, он уже смотрел на вокзал другими глазами. Словно и не было страха вокруг, не было угрюмости, люди спешили мимо с улыбами, сновали радостно и суетливо, солнце ярко заливалось через окна, подмигивая Ваське из-за рам.

Он сделал вывод, что вокзал меняется в зависимости от того, встречаешь ты кого-то или провожаешь. Выходя за двери, Васька решил, что всегда-всегда будет только встречать.

Времена года

Васька не любил и любил зиму, очень любил лето, чуть-чуть не любил осень и любил весну. Причин на это он мог найти множество: во-первых, зимой холодно, но в то же время Новый год, а еще можно покататься на санках и построить снежный замок. Но на этом все равно плюсы зимы кончались, потому что надо было надевать на себя столько одежды, а еще варежки и шапку. А Васька шапку не любил.

Летом не было школы, а потому Васька наделял его чуть ли не священной силой, изначально полагая, что летом просто никто ничего не делает, только отдыхает. Поэтому он так удивлялся, когда после первого класса мама с папой все равно ушли на работу, а он остался играть с бабушкой. Оказалось, что если вырастает, то летом все равно приходится работать. Тогда Васька решил, что не вырастет – или сразу состарится, как бабушка, потому что ей работать не надо было круглый год.

Весна нравилась Ваське потому, что весной сходил снег и вылезала трава, а еще можно было снять шапку и весело бегать по лужам. За это мама ругалась, но папа только посмеивался. Опытным путем Васька выяснил, что Никиту родители тоже за лужи ругали. Оказалось, что это всемирный родительский заговор против луж – возможно, однажды какая-то большая лужа насолила всем родителям, и теперь они повсеместно запрещали детям шлепать по ним. Наверное, решил тогда Васька, это потому, что родители сами по лужам не пробовали шлепать – или забыли, как это делается.

Осень Ваське сначала нравилась, но когда начался второй класс школы, разонравилась. Он тогда снова позавидовал бабушке, которой ни в школу, ни на работу ходить не надо было. Но в осени было много красивого, например, яркие кленовые листья и колючие каштаны. Однажды они с папой набрали полные карманы их и принесли домой, чтобы съесть (Васька прочитал в какой-то книжке, что они съедобные). Мама над ними посмеялась и все каштаны выбросила – сказала, что эти едят только лошади, а раз Васька с папой не лошади, они их не раскусят. Зря Васька с папой игогокали, мама каштаны варить отказалась. Но в остальном в осени было мало приятного – начинались дожди, а потому гулять на улице было совершенно неприятно, мокро и даже шлепанье по лужам не помогало.

В одно из таких осенних воскресений, на которое они с мамой и папой запланировали поехать в парк погулять, пошел такой сильный ливень, что Васька проснулся от стука капель по стеклу и сразу же расстроился. Папа с мамой тоже расстроились, Васька это видел, но все равно бодрился. Они сидели перед телевизором, и папа все вздыхал, и тогда Васька придумал:

– А давайте оденемся, окна откроем и тогда мы будем как будто гулять?

Мама рассмеялась, а папа очень серьезно отнесся к его затее.

– Свежий воздух важен молодому организму, – сказал он. – Тем более, мы все равно собирались на улицу.

Мама согласилась. Васька побежал в комнату и оделся «как положено»: колготки, штаны, свитер. Мама с папой тоже оделись, и все они пошли в коридор взять верхнюю одежду. Мама смеялась, застегивая на Ваське курточку и, нацепив на него шапку, сказала:

– Сейчас все спаримся.

Васька застегнулся покрепче и ответил:

– Тогда надо скорее «выходить».

Папа многозначительно кивнул. Мама вздохнула.

Они открыли нараспашку балкон и окно в гостиной и уселись в куртках на диван. Из распахнутого окна шумел дождь, и капли били по подоконнику, а прохлада тянула по пяткам Васьки. Он поджал ноги, забираясь с ними на диван.

– Раз гуляем, надо хоть кружочек пройти, – сказал папа, потому что по телевизору не было ничего интересного. Васька согласно закивал.

– Вы идите, а я вас тут подожду, воздухом подышу, – сказала мама.

Васька с папой встали и в самом деле медленно зашагали по гостиной – мимо мамы на диване до балконного окна, потом разворот и обратно до двери.

– Ну и как тебе прогулка? – спросил папа, держа Ваську за руку.

– Неплохо, – со всей серьезностью ответил Васька. – Шапку можно было не надевать.

– Нет, братец, раз гуляем, надо все по правилам. Хотя… – папа хитро глянул на маму на диване, когда они подходили к двери. – Мы уже далеко от нее ушли, можешь пока снять шапку.

Васька радостно стянул ее с головы, но тут же услышал гневный выкрик мамы:

– В такую погоду – и без шапки? А ну надень обратно, уши простудишь! – Кажется, мама совершенно не упускала их из виду.

Сделав несколько кругов по гостиной, папа с Васькой уселись на диван «отдыхать».

– Ох и вымотала меня эта прогулка, – вздохнул папа. Васька знал, что он притворяется – ведь сам он совсем не вымотался! Однако он не стал спорить – в комнате холодало, а потому он забрался с ногами на диван и засунул их папе сзади под куртку. Папа был теплый, и они сидели втроем бок о бок, дыша, как это называла мама, свежим воздухом, и отдыхая после «прогулки».

Капли стучали по подоконнику, за окном шумел ливень, а Васькины ноги были в тепле. Намного лучше резиновых сапог.

Лужа

За домом, где жил Васька, в небольшом парке каждую весну вырастала лужа. Разливалась на половину сквера, раскидывала длинные руки и радостно золотилась на солнце, будто тоже приветствуя весну.

Чтобы обойти лужу, надо было либо огибать парк стороной вовсе – будто это только ее владения и ничьи больше, – либо по мокрому краю исчезающей дорожки шагать по грязи, потому что берега у лужи были, как у настоящего болотца: землистые, влажные топи. Васька однажды провалился резиновым сапогом по самое колено, неправильно оценив коварство лужи, и с тех пор научился уму-разуму.

Лужу пытались изгонять: каждую весну, стоило жителям района завидеть это вездесущее чудище, как начиналась кампания по ее выселению. В ход шли самые разные средства: и закрытие лужи на карантин «на просушку», и закрытие всего сквера, и искусственное уничтожение (осушение) руками работников, и даже волонтерское закапывание песком. Лужа корчилась, сжималась в размерах, подгибала под себя длинные руки, мельчала и на время сбегала. Однако стоило жителям района обрадоваться успеху, как лужа победоносно возвращалась с первым ливнем и отбивала все захваченные у нее территории.

Но Васька считал, что лужа не так уж плоха – и если ей так нравится жить в этом сквере, то, пожалуй, стоит оставить ее в покое и просто по-доброму соседствовать. К тому же, лужа привлекала в свое царство бесчисленное количество уток: те плавали по ее ровной блестящей глади, как по пруду, наверняка задевая желтыми лапками «дно», крякали, а поздней весной на ней можно было даже увидеть выводок серых утят.

Васька весной часто гулял мимо берега, не решаясь заходить в ее неизведанные глубины, будто там еще несколько метров вниз, ил, водоросли и целый подземный мир. Васька наблюдал, как в ее зеркале отражаются ровные грани подстриженных тополей, которые росли здесь еще до его рождения, да и лужа, пожалуй, была здесь тоже до него. И все же он смотрел на нее и вспоминал, как ходил по ее дну зимой, как летом она иссушалась от жажды; и как каждую весну и каждую осень он снова приветствовал ее, словно старого друга, и лужа подмигивала ему в ответ бликами от солнца, будто говоря: «А вот и я, вот мы снова и встретились».

Страх

Сначала Васька думал, что ничего и никого не боится. Но потом в какой-то момент страх будто вылупился, оформился и начал расти вместе с Васькой: ел вместе с ним, пил вместе с ним, спал вместе с ним. Васька впервые заметил его под кроватью: черно-черное пятно, которое подглядывало за ним из-под матраса и как бы говорило: я теперь тут тоже живу. И Васька впервые испугался.

Тогда страх выгнала мама – сказала, чтобы тот уходил и не пугал больше Ваську, а еще оставила ночник, и Васька понял, что страх боится света.

Но совсем он не ушел. Страх рос, крепчал, становился будто старше по мере того, как Васька становился старше. Однажды он выглянул из прихожей по дороге в туалет, так напугав Ваську, что тот еще неделю не выходил ночью из комнаты. Тогда его снова изгнали светом.

Страх будто обиделся и стал усиленно поглощать все вокруг. В какой-то момент он стал даже больше Васьки: подсматривал за ним из темных углов, ухмылялся из разбитых окон по телевизору, таращился из полумрака приоткрытого шкафа в прихожей. Потом страх перебрался жить на улицу: Васька узнавал его кривую мину в прохожих, в учительнице, а однажды страх проскользнул даже на мамино лицо, но быстро испугался нахмуренного Васькиного личика и сбежал.

Тогда Васька понял, что страх не всесилен. Что его можно победить, одолеть, скомкать и изгнать из всех темных углов, как весной собирают паутину под потолком и моют окна. Васька составил список того, чего боится страх: света ночника, яркой лампочки в подъезде, маминой теплой руки, доброй улыбки бабушки, папиного подмигивания, а особенно лая Арчи. Со списком дело пошло значительно лучше – Васька храбро показывал страху язык, корчил рожицы и бесстрашно включал свет. Однажды он даже запер страх в шкафу, да так, что он еще несколько дней не решался выйти. Страх скукожился, побледнел, стал прозрачным и немощным. Он больше не мог бегать за Васькой и не поспевал за ним на улице. Потом он и вовсе забрался под кровать и притих, будто затаился. Но Васька сохранял бдительность.

Однажды Васька пришел из школы, а его там не было. Страх исчез, а под кроватью была только пыль и коробка с его ненужными вещами. Васька достал ее, перерыл, но и там не обнаружил страха. Васька даже пожалел, что не успел с ним попрощаться, ведь они так долго существовали вместе, а тот просто взял и сбежал. Но потом он понял, что ожидать благородства от страха и не стоило. Он убрал коробку обратно и забыл про страх.

Весенний снег

Васька понимал, что пришла весна, когда солнце начинало будить его по утрам. Лучи резвились на его лице, проникая сквозь толстые занавески, будто ничто не могло остановить весну. Снег начинал таять, подбирать бока в отдельные грязные кучи, прятаться по дворам, куда не проникал свет, но эти закопченные сугробы казались Ваське искусственными, ненастоящими. Потому что весной снега не должно быть.

Однажды в конце марта он все-таки выпал. Васька неверяще смотрел на небо, с которого сыпались белые хлопья, и не понимал, правда ли это или ему снится. Снег падал на зеленую траву и свежие почки, искрился и казался совершенно не к месту – как сугробы в весенних дворах. Мама сказала, что так бывает – снег иногда выпадал и в мае-июне, будто у погоды случался сбой, или кто-то там сверху перепутал чаны и забыл убрать бочку со снегом в погреб до следующей зимы. Васька подумал, что снег в июне он бы воспринял гораздо более благосклонно: как эдакое чудо, внезапный летний сюрприз, и он бы как дети в Африке собирал его в снежки и радовался.

Снег в марте казался Ваське каким-то предательством весны. Только-только он снимал зимние шуршащие штаны, только-только мама разрешала не надевать шарф, а он сам украдкой на улице стягивал шапку, – и вот тебе на. Получай, Васька, снег. Что-то ты расслабился, почувствовал тепло, к хорошенькому, конечно, быстро привыкаешь. Васька смотрел угрюмо в окно и ему было жаль свежие ростки, которые пережили зиму и наконец распустили листья, а их сверху приморозило. Ему было жаль почки, набухшие, красно-зеленые, к этому цвету совсем не шел белый. Ему было жаль себя: мама снова заставит надеть шапку и шарф и может даже достанет противные штаны.

Он смотрел из окна на снег и все мечтал, чтобы он растаял, не долетев до земли, не успев забелить ее, а потом… ему стало жалко снег: вот он старается, падает, пусть и не вовремя, а он ему желает погибели.

– У природы нет плохой погоды, – сказала ему мама.

Васька тогда осторожно пожелал, чтобы снег полежал чуточку, успел насладиться своим бытием, а потом растаял, и они бы встретились снова только в ноябре. Так и снегу не обидно, и ему тоже. Но, все-таки, лучше бы весной была только весна.

Двойка

Однажды Васька к своему ужасу получил двойку. Это была его первая двойка – по математике – большая, размашистая «2» в тетради. Двойка была настолько огромной, что заняла четыре клеточки, хотя учительница всегда говорила им вписываться в две. Наверное, для двоек это правило не действовало – или для учителей. При этом правила почему-то распространялись на Ваську и его одноклассников, и все они единогласно посчитали это несправедливым. Правда, сейчас это не так волновало Ваську. Больше волновала двойка. Когда он открыл тетрадь и увидел ее, то тот же закрыл. Но двойка, казалось, прожигала листы, и даже сквозь несколько страниц Васька видел, как она медленно проявляется на обложке с машинками: подлезает под колесо своим массивным телом в четыре клеточки, выглядывает из-за мультяшных глаз.

Пришлось открыть тетрадь и снова взглянуть в глаза страху. Оказалось, что двойку ему поставили за то, что он совершенно забыл сделать домашнее задание и сдал пустую тетрадь. От его ДЗ была только шапка: «Домашнее задание», «Четырнадцатое марта», – и все. Дальше только двойка. Васька понятия не имел, как так вышло.

Он огляделся по сторонам, но никто не заметил, что у него двойка. Поэтому он принялся вспоминать, буравя ее взглядом. Если он не сделал домашнее задание по веской причине, то это можно будет использовать на суде в свое оправдание, а если же случайно просто забыл… Тогда никакой адвокат его не оправдает.

Васька нахмурился, прищурился, двойка раздвоилась, и стало еще хуже. Целых две-три-четыре двойки. Васька вспомнил: он открыл тетрадь, а потом ему позвонил Никита, и они обсуждали, что будут делать на весенних каникулах – Никита предлагал запустить бумажных корабликов по растаявшей реке, а еще сходить в парк, а Васька сказал, что пора начинать весенний сезон во дворе: достать мяч и попинать его, если будет сухо. «Если, – сказал Никита, – баб Нина сказала, что сухо не будет. Баб Нина точно знает». Васька был несогласен – его бабушка говорила, что сухо может быть. У Васьки с Никитой разгорелся нешуточный спор, в который затем были втянуты обе бабушки, и уже они спорили, какая погода установится на весенних каникулах, а Васька побежал к Никите домой, чтобы наблюдать за спором со стороны баб Нины и оказывать своей бабушке моральную поддержку и подтачивать уверенность «врага» – а еще у Никиты были сухарики, так что Никита был временно исключен из «врагов». Потом бабушки до чего-то договорились, как-то быстро и мирно придя к решению, что во всем виноваты мальчишки, а потом и вовсе по телевизору начались мультики, и Васька с чистой совестью остался их смотреть. Домой он вернулся, когда позвонила мама, и с такой же чистейшей, кристальной совестью захлопнул тетрадь и сложил ее в портфель.

Васька расширил глаза, и двойка снова стала одной. Катастрофа. Это была настоящая катастрофа. Ни единой надежды на оправдательный приговор – разве что можно привлечь к ответственности Никиту, но он, в общем-то, ни в чем и не виноват.

– Что у тебя за домашку? – тихо спросил Васька Никиту, который сидел сбоку.

Никита показал четыре пальца. «Вот же предатель», – подумал Васька и обиделся на Никиту. Настоящее предательство лучшего друга. Теперь он даже не мог сослаться на него и сказать, что они оба забыли про ДЗ. Играли вместе, мультики смотрели вместе, а влетит только ему! Несправедливо.

Остаток урока Васька хмуро поглядывал на Никиту, но тот оказался совершенно невосприимчив, даже показал ему большой палец. Кажется, он не чувствовал, как Васька насылает на него проклятье.

Домой Васька брел в унынии. Проходя по мосту, он даже задумался «случайно» выронить тетрадь, чтобы она утонула среди уток, что копошились на пятачке, отмерзшем от зимы. Утки съедят его двойку, и никто не узнает. Мама не узнает, папа не узнает, даже бабушка не узнает.

Васька отпирал дверь так медленно, будто всходил на эшафот. Однако когда он открыл квартиру и заглянул внутрь, на него уставился только Арчи. Васька тут же воспарил на облаке удачи – бабушка, кажется, вышла! У Васьки еще было время сделать домашку по математике на другой странице так, чтобы скрыть эту двойку, и никто бы ничего не заметил. Это показалось ему отличным планом.

Он даже не стал обедать, торопясь до прихода бабушки, чтобы сделать домашнее задание. Он смело перевернул страницу, скрывая эту ужасную двойку, хотя там оставалась еще половина свободных клеточек, а затем написал: «Шестнадцатое марта». Им было снова задано несколько примеров, и Васька разделался с ними так быстро, как никогда в жизни. Но поворот ключа заставил его подпрыгнуть на месте. Бабушка вернулась. Васька поспешно дописал: «Ответ: 4» и захлопнул тетрадь. Двойка жгла через обложку, но он принял безмятежный вид.

– Уже делаешь уроки? – удивилась бабушка. – Какой старательный ученик! Отличник! – похвалила она его.

Васька кивнул с умным видом, хотя где-то в глубине его живота закопошилось что-то неприятное, что-то предательски заставляющее щипать глаза.

– Уже закончил? Молодец! Пойдем кушать, – сказала бабушка, проходя на кухню.

Васька оставил тетрадь, но нить вины будто прилипла к нему и потянулась от тетради до кухни. Аппетит совершенно пропал, и Васька ковырялся в супе, вылавливая морковку и пытаясь приклеить ее к ободку, чтобы она там осталась, и ее не пришлось есть.

– И морковку кушай, – сказала бабушка, заметив его действия. – Полезно для мозгов. Будешь еще лучше решать примеры.

Васька насупился и шмыгнул носом. Стыд в животе свернулся узлом, мешая ему есть морковку. В конце концов бабушка пожалела его за унылый вид и забрала тарелку.

Васька быстро вскочил из-за стола, радуясь, что свободен. Он поспешил к гостиной, но в дверях его догнал бабушкин голос:

– Давай проверю твое домашнее задание, раз все сделал.

Васька содрогнулся, будто его обухом ударили по голове. Проверить! Ваське обычно доверяли, никогда домашку не проверяли, потому что он все сдавал в срок и двоек не приносил. Лишь изредка бабушка, если он все делал пораньше, могла взглянуть, не наделал ли он ошибок. Васька тут же шлепнул себя по лбу: как же он забыл про это! Так ошибиться…

Но делать нечего: Васька взял тяжеленную тетрадь со стола и будто с крестом за спиной потащил ее к бабушке. Та села за обеденный стол и достала очки. Тетрадь с двойкой была помещена перед ней, и Васька как преступник, боящийся разоблачения, сказал:

– Щас тебе открою сразу страницу, – он быстро пролистал до сегодняшнего домашнего задания и на ту, за которой пряталась двойка, положил учебник по математике.

– Спасибо, милый, – сказала бабушка.

Васька не уходил, проверяя, не перелистнет ли бабушка случайно страницу, не просвечивает ли двойка, не слишком ли подозрительны его действия? Он даже подумал, что стоило завести новую тетрадь для ДЗ, чтобы скрыть все следы преступления. Бабушка, казалось, ничего не замечала. Нацепив очки на нос, она шевелила губами, читая условия задач, а затем методично проверяла решение.

– Васька, – сказала бабушка, когда нервы его уже были напряжены до предела. – Все хорошо, молодец, – она потрепала его по голове, но Васька не смел расслабляться.

– Тогда я это заберу, – он потянул тетрадь на себя, и тут страница предательски выскочила из-под учебника.

– Стой-ка, – сказала бабушка, и Васька в ужасе замер. Все пропало! Она все видела! Что же теперь будет? – Это что такое? – Бабушка быстро перевернула страницу, открывая страшную двойку на четыре клеточки.

– Двойка… – пролепетал Васька, признавая вину.

– За что? – Бабушкины брови взметнулись вверх.

– Забыл сделать домашку… – еще тише прошептал Васька, опуская голову. Теперь уже некуда было убегать. Теперь его накажут. Васька слышал от Никиты, как его наказывали за двойки: никаких мультиков, никакого компьютера, даже гулять не разрешалось, пока не сделаешь ДЗ! Васька покрылся холодным потом, представив себе этот кошмар. Какой же будет его жизнь дальше – как у настоящего заключенного! В тюрьме квартиры… Без развлечений, только с одной бесконечной математикой…

– Ты главное так сильно не расстраивайся, – сказала бабушка и потрепала его по голове. – А то стоишь, как в воду опущенный. Двойка – это не такое большое дело. Главное, не нахватай их много. Думаю, ты уже выучил этот урок?

Васька неверяще поднял глаза, глядя на улыбающуюся бабушку. У нее в уголках глаз собрались морщинки, весело ему подмигивающие.

– И ты меня не накажешь? – не смея в это верить, спросил Васька.

– Так тебя уже наказали, – бабушка показала на двойку. – Будет у тебя много двоек – останешься на второй год и сам себя накажешь. С Никитой больше не будешь учиться.

Эти слова привели Ваську в ужас.

– Не будет никаких двоек! – горячо пообещал он. Как он мог допустить, чтобы Никита пошел в следующий класс, а он остался в этом? Придется же заводить новых друзей! И все смеяться над ним будут, что он такой один остался. Эта перспектива была еще ужаснее, чем нагоняй за двойку!

– Вот и хорошо.

Васька ушел в комнату окрыленный. Кажется, наказывать его не собирались, но когда позвонил Никита и предложил зайти к нему, Васька сообщил, что сначала сделает свою домашку – а то обманывать доверие бабушки ему совсем-совсем не хотелось.