Алина Кононова
Третья палата от Солнца
– Эда, – шепчу ей в спину. – Может, не надо?
– Тебе что, не интересно? – отвечает она, даже не обернувшись.
Я раздумываю несколько секунд. Да, любопытно, очень. Но ещё страшно, что нас заметят.
– Посадят нас в Клетку на недельку, и что? Бывало и хуже.
И то правда…
– Ну и давай, идиотка! – шипит сестра, когда я вслед за Эдой выхожу в дверь первого этажа.
В коридоре темно и пусто, можно зайти на кухню и поискать сладкое. Если бы здесь был Кит, ему бы понравилась идея. Но Кита нет, и я даже не хочу идти за джемом, мёдом, или чем-то ещё.
С другого конца коридора слышен звон ключей. Оттуда, где Клетки. Где сидит Ник, а рядом с ним кто-то ещё, кто-то открывающий дверь.
– Это Птичник пришёл к нему, – шепчет Эда, толкая меня в плечо. – Точно! Пошли посмотрим.
Раз мы уже здесь, я позволяю потащить себя к Клеткам. Глаза постепенно привыкают к ночи. Мы подбираемся ближе, можно различить приоткрытую дверь одной из Клеток.
Я уже думаю, что всё закончится нормально, когда сначала мы слышим звериный рык, отзвуки быстрых шагов и ударов о стену, а потом кто-то вылетает назад в коридор.
Она хлопает дверью и прижимается спиной к створке. Та дрожит, приоткрывается, бьётся о косяк, но она всё старается её удержать. Марго.
Мы с Эдой замираем посреди коридора, а она кричит.
– Не стойте столбом, помогите мне!
Она так всё отделение разбудит.
– Нет! – дверь снова хлопает. Марго упирается босыми ногами в пол и стонет. – Держите дверь, а то он всех нас убьёт!
Не время уточнять, кто.
Я срываюсь с места первой. Сестра за мной, но от неё нет никакой пользы. Я упираюсь в дверь, вижу, как поворачивается ручка. За створкой Ник, кто ещё кроме него, рычит, шипит, издаёт ещё разные животные звуки. Он сильный, мы вдвоём с трудом можем сдержать его, и я не уверена, что дверь справится с напором, хотя это же Клетка, всё должно быть прочным.
– Эда! – кричу уже я. Какая разница, пусть все услышат. – Эда, помоги!
Она всё ещё стоит в нескольких шагах от Клетки, в темноте. И смотрит вверх, в потолок.
– О, чёрт, – выдыхает сестра.
Она снова не с нами.
– Что делать? – причитает Марго. – Нам нужна помощь! Помогите! Он опасен! – даже её вопли не могут вывести Эду из транса. Я бы подбежала к ней, потрясла, дала пощёчину, но если я отпущу дверь, то Ник вырвется наружу. А это худшая из идей за ночь.
– Эда! – снова кричу я. – Очнись! Вернись в реальность!
Я ничего не жду. Чего вообще можно ждать в такой ситуации?!
Но Эда медленно опускает голову и смотрит на меня вполне осмыслено.
Это настолько неожиданно, я даже не знаю, что сказать или прокричать. К счастью, Эда сама находит решение.
– Я приведу помощь! – и она убегает к лестнице. Птичник должен быть где-то там, или санитары, или кто угодно.
Ник снова бьётся о дверь.
– Что ты вообще тут делаешь? – надо же, я разговариваю с Марго. Стрессовые ситуации творят чудеса.
– Я… – она дёргает головой, и изящные, узкие очки падают на пол. – Я хотела посмотреть, что с ним. Это пригодилось бы для моего диплома! Я думала, он привязан!
– Дура!
– Идиотка! – редкое проявление близнецовой солидарности.
Ни Эды, ни помощи всё ещё нет. Марго делает попытку отстраниться.
– Давай ты подержишь дверь, а я сама кого-нибудь…– она договорить не успевает, я уже хватаю её за водолазку.
– Вот только попробуй!
За нашими спинами рычит Ник.
И, кажется, на лестнице раздаются шаги.
Сегодня полнолуние, думаю я. Самое тяжёлое полнолуние за всё время, что я была в больнице. Наверное, самое тяжёлое за всю мою жизнь.
Додумать эту мысль я не успеваю.
В другом конце коридора появляются Птичник и санитары. У Яна заспанный вид, но он держит в руке шприц и готов действовать.
Всё заканчивается без нас. Санитары в главе с Птичником бесстрашно влетают в Клетку. Мы с сестрой отходим в сторону, пусть они делают в свою работу.
Меньше чем через пять минут заспанные санитары уходят. В коридоре остаёмся только мы с Марго. И Ян.
Он закрывает дверь Клетки и тяжело выдыхает, облокачиваясь на створку. Я хочу что-то сказать, оправдаться, но он мотает головой. И переводит взгляд на Марго, которая с фонариком ищет очки на полу.
– Утром я напишу жалобу.
Она поднимает фонарик, и Птичник морщится, отворачиваясь.
– На кого?
– На вас. Вы открыли палату для буйных и полезли к опасному пациенту. Без разрешения. Без сопровождения. Ночью. Этого хватит, чтобы вас отстранить, – и я вижу, он точно улыбается.
Марго медленно поднимается на ноги. Без очков она выглядит непривычно, даже беззащитно.
– Но это я должна писать жалобу. У вас тут сплошной бедлам, заведующая наркоманит, пациенты отвратительно себя ведут!
– Тоже потому что вы сами их провоцируете? – спрашивает Ян.
Сестра довольно хихикает из тёмного угла. Марго опускает фонарик, скрываясь в темноте, используя её вместо очков.
– Вернитесь в палату, – советует ей Ян и тянет меня за плечо к лестнице.
– Ты запрёшь её, да? – спрашиваю я. Он, всё ещё улыбаясь, мотает головой.
За закрытой дверью Клетки Ник начинает выть.
Утром Марго собирает чемодан.
На ней массивные тёмные очки, закрывающие почти половину лица. Мы с сестрой сидим у поста Птичника и наблюдаем за тем, как она распахивает дверь и стаскивает чемодан вниз по лестнице. На нас она демонстративно не смотрит.
Ян открывает дверь с окошком, и я как раз успеваю спуститься, чтобы увидеть, как Марго направляется воротам. Сестра показывает ей вслед язык, я смеюсь и иду к окнам Клетки.
Ник мирно спит на кровати. Они всё-таки запихнули его в смирительную рубашку, но это не имеет значения. Он скоро должен прийти в себя и вернуться.
За Марго закрываются ворота. Сестра садится на подоконник Кабинета Хризы, а я разминаю ноги.
Время пробежки.
Плутон
Всё, что со мной сделали – несправедливо.
Я не врала, когда говорила, что я – одна из лучших на курсе. Если не лучшая. По некоторым предметам точно лучшая, я знаю, потому что сравнивала средние баллы, и мои всегда были выше.
Вы там не смеётесь? Потому что я не шучу.
Хотя смейтесь, смейтесь. Надо мной часто смеются, только я не обращаю внимания, потому что я – выше этого. Они смеются над моей коллекцией очков, а некоторые оправы приходилось из-за границы заказывать. Знаете, сколько стоят качественные немецкие или японские очки? Нет, не тот ширпотреб, что продают в оптиках, а хорошие очки, вроде моих.
Ещё смеются над тем, как я болтаю с преподавателями после пар. Думают, что я подлизываюсь, а я хочу пообщаться с профессионалами, спросить совета, а этим, которые не любят учиться, смешно. Посмотрим, что будет, когда мы пойдём работать. Ещё они смеются над тем, как я стараюсь, выполняя все задания, некоторые даже с опережением; называют меня занудой, зубрилой, ботаничкой. Но я знаю, почему они смеются на самом деле.
Они мне завидуют. Сами так не могут, поэтому ржут, оскорбляют и издеваются. Но ничего, трудности закаляют характер. Они сами не знают, что только помогают мне стать сильнее. Через несколько лет, когда я буду делать карьеру, они даже работу найти не смогут, потому что, в отличие от меня, не знают и не умеют ни-че-го.
Единственное, что меня расстраивает – я завалила практику. Мне даже отчёт не дали закончить, выгнали, ещё и сказали написать объяснительную. Хотя это они должны мне объяснительную, и не одну! Ненормальные украли мои ключи, залезли в палату, перерыли вещи. Было очень обидно, до сих пор обидно, но я терплю. Потому что трудности только сделают меня лучше. Закалят меня, вот что!
Я всё равно пройду практику, и пройду лучше всех. А все остальные снова будут умирать от зависти и смеяться, но мне будет плевать.
Меня не испугают сумасшедшие. И вообще, я найду больницу получше, большую больницу. В это отделение я приехала, потому что думала, что тут будут интересные случаи, а на деле – несколько шизофреников, тупая врач и идиот медбрат. Я пыталась ей объяснить, что смогу вылечить всех. А она, наверное, была под кайфом, или боялась без работы остаться. Или тоже завидовала.
Как и все остальные.
Обидно только, что последнее слово осталось за ними. Но так уж и быть, пускай радуются. Они не знают, что я могу и вернуться.
Да, точно, когда я получу диплом, начну работать, стану заведующей, или вообще директором психиатрической больницы. И все будут завидовать мне ещё больше. И на пике карьеры, может быть, я вернусь в отделение.
Вот тогда они поймут, как сильно ошиблись и недооценили меня.
Тогда я всем им покажу.
11
Мы с сестрой сидим у Принца, когда Птичник говорит, что пора снимать гипс.
Он заглядывает в палату со связкой ключей наперевес. Я думаю, что ему надо поставить Принцу капельницу или очередной укол, или запереть меня. А он сообщает, что меня уже ждут в другом отделении, чтобы избавить от этой грязной, залитой кровью штуки.
Самая лучшая новость за сегодня! Птичнику даже не надо меня держать, я послушно иду за ним к основному корпусу больницы. Прохожие косятся на нас, но я не обращаю внимания. Для меня все одинаковые – в белых халатах или зелёных пижамах, часто в медицинских масках. Мимо прокатывают пустое инвалидное кресло, проносят штатив с капельницами, и я замираю посередине коридора.
Я так давно не видела столько людей.
Ещё бы, мы ведь заперты в отделении, думаю я, пока гипс аккуратно раскалывают на части. Пока здесь все движутся, работают, живут, я брожу по лабиринту и выглядываю наружу через решётку. Это несправедливо, думаю я, а мою неестественно бледную левую руку обтирают тёплой водой.
– Тебя не просто так здесь держат, если забыла, – говорит сестра. Я поднимаю глаза на неё.
– Да, держат из-за тебя. Поэтому несправедливо особенно, – отвечаю вслух.
Медсестра в зелёном смотрит на меня огромными глазами.
Ей будет, что рассказать о ненормальных из нашего отделения.
Когда Птичник ведёт нас назад, я чувствую себя свободной и непривычно лёгкой. Я даже обгоняю его немного, когда замечаю неподалёку Хризу.
Её трудно не узнать – зелёный узорчатый шарфик, встрёпанные волосы. Она стоит среди группы мрачных людей в строгих костюмах и, размахивая руками, что-то им рассказывает. Те слушают её, очень внимательно, не то, что мы.
– Кто это? – спрашиваю я.
Ян морщится.
– Это и есть комиссия, – и он берёт меня за плечо, чтобы быстрее увести назад.
Закрыв за нами дверь в отделение, Птичник задумчиво смотрит на меня.
– Я в норме, – поднимаю обе руки.
Левая кажется невесомой, и странной, и ещё хрупкой. Я ощупываю небольшую неровность там, где сломалась кость, и забываю о том, что Птичник наблюдает за мной.
– Ладно, – вздыхает он, прежде чем вернуться на Насест.
Когда он уходит, я обнаруживаю, что осталась в полной тишине.
Кита увезли, Ник заперт, Эда спит – нет никого, кто бы поговорил со мной. Я тянусь к палате Принца, но там тоже пугающе тихо. Ищу дальше, дёргая ручки дверей, заглядывая во все палаты. У Ольги пусто, остаётся только общая комната, и – она там.
Она сидит на коленях у книжной полки, и, кажется, пытается рассортировать разномастные тома.
– Хочу, чтобы всё стояло по дате, – говорит она мне. – А книги с одинаковой датой издания по количеству страниц. Так будет лучше.
Звук чужого голоса успокаивает. Я делаю глубокий вдох и киваю. Ольга поворачивается, придавливает меня взглядом к подушкам дивана.
– Что?
– Не хочешь сказать, что я ненормальная? – спрашивает она. Если словами можно было ударить, мне бы снова пришлось накладывать гипс.
– Эм… – сестра смеётся за спиной. – А кто из нас нормальный?
Ольга, поджав губы ещё сильнее, отворачивается к полке.
Неужели получилось?
– Я нормальнее, чем Эда, – продолжает она, раскладывая книги в несколько стопок. – Точно нормальнее, чем Ник. Может, я и странная, но хотя бы не бросаюсь на людей, или не вырываю себе волосы, или… неважно.
– Нет, ты продолжай. Мне интересно.
Мы оборачиваемся синхронно.
Ник стоит, прислонившись к косяку. Он выглядит таким довольным, будто не проторчал неделю в Клетке. Подмигивает мне, смотрит на Ольгу и скалит зубы.
– Хочешь узнать, что я ещё могу сделать?
– Пошёл ты, – шипит Ольга.
Она порывается встать, хватает несколько книг, дёргает плечами, снова склоняется над полкой. Ник, наблюдая за ней, смеётся, и сестра даёт мне подзатыльник.
– Ты так и будешь сидеть?
Я не знаю, что могу сделать, но поднимаюсь с дивана.
– Ты как? – глупый вопрос, но Ник улыбается. – Пришёл в себя?
– Ещё бы, – фыркает он. – А ты как? Не потеряла форму?
За нашими спинами Ольга тяжело дышит, выравнивая книги на полке.
Я мотаю головой и мучительно пытаюсь придумать, что ещё сказать, когда Эда выручает положение.
– Эй! – её слышно даже с другой стороны коридора. – Ник, дорогой, не тебя ли я слышу?!
После завтрака мы с Ником тянем Эду на улицу. Она сначала лениво сопротивляется, а потом неожиданно поддаётся. Но бегать она не любит, поэтому мы втроём бродим в лабиринте.
Август почти закончился, всё зеленое начинает желтеть. Эда поднимает с земли упавший лист.
– Он похож на птичий хвост. Или на маленький кораблик.
Если поднять голову, можно увидеть Птичника, следящего за нами. А если присмотреться лучше, то в окне у двери заметишь лицо Ольги. Не удивлюсь, если Хриза и Принц тоже прячутся поблизости.
– Что там? – спрашивает Ник. Я прекращаю вытягивать шею.
– Птичник. И Ольга тоже следит за нами.
– А, эта, – он скалит зубы.
В руке у Эды целый букет листьев. Она говорит нам, что гулять, оказывается, весело, благодарит, смеётся, протягивает листья, которые уже не может удержать. Они пахнут землёй и осенью, когда я зарываюсь в них носом. Ник снисходительно усмехается.
На следующем повороте мы сворачиваем налево, а Эда направо.
Левый путь ведёт прямо к решётке.
Металлические прутья всё ещё кажутся неприступными. Но я видела, что Ник сделал с дверью в Клетке, и верю, он может. Поэтому, поворачиваюсь к нему, чтобы спросить:
– Ты помнишь…
– Да, помню, – даже не дал мне договорить. – Скоро.
В лабиринте Эда уже дошла до центра. Она стоит там, нюхает листья и, щурясь на солнце, смотрит в сторону ворот.
Кажется, она и не заметила, что нас рядом нет.
Когда мы возвращаемся к обеду, кресло Птичника перевёрнуто на полу. В общей комнате Ольга делает вид, что читает Гюго.
– Хренза пришла? – спрашивает Ник.
Я слышу, как хрустит бедная картонная обложка.
– Пришла, чтобы осмотреть палаты. А ты всегда спишь в куче грязного белья?
– Да пошла ты.
– Ты отвратителен! – кричит она нам вслед.
Хриза правда осматривает палаты. Она говорит Нику, что отправила его гнездо из простыней и одежды в прачечную, и улыбается мне. Дожидаюсь, пока она уйдёт, и спрашиваю Птичника:
– С чего бы вдруг она такая заботливая?
– От этого зависит её работа, – говорит он. – А сейчас уйди. Мне надо куда-нибудь спрятать чайник.
Утром я просыпаюсь от грохота упавшего кресла. Опять она.
Одеваться, расчёсываться и собирать волосы в хвост, заправлять кровать – всё это так удобно делать двумя руками. Я думаю о том, как здорово будет мыть голову, держать в одной руке книгу и кружку чая в другой, когда Хриза заходит в палату.
Умеет она портить настроение прямо с утра.
– Я ненадолго, – тем лучше. – Просто хотела кое-что сказать перед завтраком.
Так говори, что мешает.
– Завтра будут осматривать отделение. Ничего особенного, я проведу комиссию по палатам, ну и в общую зайдём. Если тебе будет некомфортно, скажи Яну.
Я падаю на свежезаправленную кровать. Вот, всё покрывало сбилось. А Хриза и не собирается останавливаться, я так на завтрак опоздаю.
– И ещё кое-что. Я решила, что раз вы дружите, тебе лучше узнать сейчас. Мы выпишем Эду на этой неделе.
Я поднимаю голову, неловко изгибая шею.
Сейчас она завладела моим вниманием.
Безраздельно.
– У неё ремиссия, последняя подборка препаратов отлично подошла. Я решила, ей стоит попробовать пожить самостоятельно. Конечно, она всё равно будет наблюдаться, и если что вернётся к нам… – уже не слушаю.
Я отлично поняла основную мысль.
– Всё, больше не задерживаю. Иди завтракать! – она цепляется халатом о дверь и чуть не врезается в стену.
Я не тороплюсь последовать совету. Сижу на смятом покрывале и смотрю в пол, укладывая в голове эту мысль.
Эду выпишут.
Эда скоро уедет.
Я бы поговорила об этом с самой Эдой, но сразу после завтрака её уводят санитары. На анализы – говорит мне Ян. Нельзя просто выпустить сумасшедшего в реальный мир, нужно проверить, не двинется ли он окончательно, оказавшись вне больницы.
– Почему ты мне ничего не сказал? – спрашиваю, глядя в пол.
Он берёт меня за подбородок и заставляет посмотреть себе в глаза.
– Именно поэтому.
У него холодный, безжалостный взгляд. Как и у Ольги, которая, наверное, радуется отъезду Эды. Как у Ника, которому, кажется, наплевать. Из всех только Принц не смотрит на меня так. Он вообще на меня не смотрит! Поэтому я закрываюсь в его палате и сижу, обхватив себя руками.
Сестра забивается в угол и, слава всем богам, молчит.
Пока мы с ней прячемся в третьей палате, Хриза и Птичник носятся по отделению. Проверяют все помещения, приводят команду уборщиков с полной тележек швабр, тряпок и разноцветных чистящих средств. Они стирают пыль, моют окна, заглядывают под все кровати, во все углы. С этой беготнёй, волнением, временами доходящим до истерики, мы с сестрой и Принцем кажемся самыми нормальными в отделении.
Утро, на которое назначена комиссия, такое же, как и остальные. Мы с Ником выходим на улицу, и, бегая по кругу до рези в лёгких, я хотя бы перестаю думать.
Потом я мою голову, двумя руками, пока сестра сидит в углу душевой. Она не отходила от меня со вчерашнего дня и за всё это время не сказала ни слова.
Завтрак. Таблетки. Птичник заставляет меня открыть рот. Ольга прячется в своей палате. Эда говорит, что хочет вздремнуть и тоже уходит.
Мы втроём занимаем всю общую комнату.
Я снова начинаю думать. По большей части о том, что Эда, как и сестра, даже не разговаривала со мной последние сутки.
В отделении пугающе тихо. Но ненадолго.
Всё начинается, когда падает кресло.
– Простите, – голос Хризы. – Сюда, пожалуйста. Давайте начнём с общей комнаты.
И шаги. Много шагов.
Сестра соскальзывает с подоконника и встаёт около двери. Она напряжена? Боится? Напряжена, потому что боится? Ник развалившись в кресле, смотрит на дверь.
И та открывается.
Ощущения… Новые. Непривычные. Это же люди, новые, настоящие люди в отделении! Здесь никого нового не было с тех пор, как уехала Марго. И она была одна, а тут четыре человека в строгих костюмах, тёмных, контрастирующих с халатами Хризы и Яна.
Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга.
И Хриза снова вмешивается.
– Здесь только двое, ещё двое в палатах.
– Нас трое, – бурчит сестра.
Комиссия продолжает нас разглядывать. Ник широко зевает, демонстрируя зубы. Мы с сестрой молча смотрим на них.
Птичник замер около двери. У него на лице написано, что он хотел бы запереть нас всех по палатам и провести комиссию по идеально пустому коридору. Хриза дёргает за край фиолетового шарфика, будто пытается себя придушить.
– Здесь пациенты могут общаться. Здесь же мы проводим киновечера и, при необходимости, сеансы групповой терапии, – рассказывает она.
Я глаз не могу оторвать от быстрых движений её руки, теребящей яркую полосу ткани. Яркую, как бутылка, стоящая у второго кресла.
Прозрачная бутылка фиолетового чистящего средства. Уборщики бросили её здесь и забыли, или не захотели возвращаться? Неважно.
Жидкость такого цвета точно должна быть ядовитой.
На моё плечо ложится холодная рука. Когда она успела подойти так близко?
– Эва. Даже. Не. Думай.
Я не собираюсь её слушать.
– Только не сейчас.
– Что ты понимаешь? Сейчас идеальный момент, – я говорю это вслух. И громко.
Все в комнате оборачиваются ко мне.
Птичник тянется к карману, в котором держит ключи. Ник тихо хихикает.
– Отличный день. Идеальный для самоубийства! – я поднимаюсь на ноги.
Сестра роняет вниз голову и закрывает лицо руками.
– Нет. Нет, нет, нет, почему ты никогда не слушаешь голос разума?
– Ты не разум! – тыкаю пальцем в её сторону. – Ты злобная сука!
Все подаются в двери. Кроме Хризы.
– Эвелина, – она выступает вперёд, тогда как комиссия пятится мелкими шажочками. В центре комнаты остаёмся мы четверо. Я, сестра, Хриза и Птичник у неё за плечом.
Ник, удобно устроившись на кресле, наблюдает. Будто для него это нечто вроде киновечера, только утром и в реальности.
Хриза делает ещё шаг ко мне, медленно поднимая руки.
– Эва… Психе. Спокойно. Постарайся себя контролировать.
Вообще-то я полностью себя контролирую.
– Это всё не реально.
– Что, правда? – спрашиваю, делая ещё шаг вперёд. Вот я и у кресла. Вот бутылка уже в моих руках.
Птичник бросает через зубы нечто, похожее на ругательство, и я срываю пробку.
Хриза бледнеет так, что выглядит белой на фоне своего шарфика и моей бутылки. Бутылки, из которой воняет хлоркой, но разве меня это остановит?
– Тебе не нужно этого делать.
Не ей решать, что мне делать!
– Мы все тут очень расстроимся…
А мне плевать!
– Ян, – почти шепчет она. – Пожалуйста…
Я вскидываю бутылку.
Птичник должен броситься ко мне, но он не успеет. В этот раз первой окажусь я.
Уже чувствую обжигающе-ядовитую смесь на языке, когда Хриза бьёт меня.
Бутылка падает, заливая фиолетовым пол. Больно. Щека болит, и губа, в которую врезалось пластиковое горлышко. А Хриза замирает рядом, подняв руку.
– Ну надо же, – успевает сказать сестра, прежде чем Птичник хватает меня за плечи.
– Ничего страшного, рабочий момент, – я не успеваю и слова сказать, он втыкает иглу мне в предплечье. – Напомните послать жалобу на уборщиков.
Хриза опускает руку. Я, чувствуя, как мозг заволакивает лекарство, жду её последних слов. Давай. Скажи, как я тебя разозлила. Скажи, что ненавидишь меня, что я делаю тебе, всем больно, скажи!
Она отворачивается к притихшей комиссии.
– Вероятно, это реакция на посторонних. Но как видите, мы привыкли справляться с подобными случаями.
– А она молодец, – говорит сестра.
И я проваливаюсь в сон.
Я прихожу в себя в незнакомой палате. Солнце светит прямо в глаза, кровать даже не застелена, только голый матрас и подушка.
За плечо меня держит Хриза.
– Тебе повезло, – первое, что она говорит мне. – Не успела выпить. Иначе пришлось бы промывать желудок.
Я привычно молчу.
– Ян поставил тебе слишком большую дозу, но не злись, он не специально. Зато ты спокойно проспала всю комиссию, – она улыбается, будто это такое достижение.
Я разлепляю пересохшие губы.
– Где мы?
– В восьмой палате, – спохватывается она. – Все были на нервах, поэтому Ян просто положил тебя в ту, ключ от которой нашёл первой.
Такое глупое объяснение.
Сестра подходит к изножью кровати. В свете она кажется полупрозрачной, слишком нереальной. И мне кажется, что я сейчас выгляжу так же.
– Но я не поэтому тебя разбудила, – продолжает Хриза, не обращая никакого внимания на сестру. – Эда уже уезжает.
Наверное, на меня всё ещё действуют лекарства.
Я ничего не чувствую.
– Я решила, что вам нужно попрощаться, вы же дружите.
Тупо перевожу взгляд с сестры на Хризу.
– Не попрощаться, конечно, она может и вернуться. Но я надеюсь, что нет. Если вернётся, значит, моё лечение не работает, – и она встаёт, тянет меня за собой.
Я похожа на марионетку, потому что послушно поднимаюсь.
Хриза ни разу не спотыкается, пока мы идём к двери. Достаёт ключи, пропускает меня вперёд. Лестница освещена так ярко, мне кажется, что контуры ступенек расплываются.
Тёплая ладонь Хризы лежит на моём плече.
Она ведёт меня к выходу – двойным стеклянным дверям. За ними уже не отделение. Другой мир. Реальный мир, наверное. Я уже не уверена.
Сначала я не узнаю Эду. Она сменила серую пижаму на джинсы и изумрудно-зелёный свитер. Под длинными рукавами не видно шрамов. У неё непривычно адекватный вид.
И она улыбается нам с сестрой.
– Психе, они тебя ко мне выпустили!
Хриза убирает ладонь с моего плеча, чтобы Эда могла заключить меня в объятья. Её свитер колется. И от неё почти не пахнет лекарствами.
– Прости, что сама тебе ничего не сказала. Я хотела, безумно хотела, но так боялась сглазить. Пришлось молчать. Знала бы ты, как это тяжело, просто ужас!
– Ага, – выдаю я.
– И это всё так неожиданно. Думала, я тут всю жизнь пробуду, а меня вдруг выпускают, – она смеётся, и это тоже звучит так нормально. – Даже не знаю, что буду делать!
Я смотрю на неё и не знаю, что сказать.
– Это так невежливо, – бурчит сестра из-за спины. – Ты портишь ей день выписки.
Но день Эды испортить невозможно. Она сияет.
– Не закисните тут без меня. Может, я опять сломаю себе пару пальцев или откушу что-нибудь. И вернусь, – она снова смеётся.
Хриза, я уже забыла, что она здесь, смеётся тоже.
– Надеюсь, что нет.
– Я тоже на это надеюсь.
Эда снова прижимает меня к себе ещё крепче. И, отстранившись, подхватывает свою спортивную сумку.
– Постарайтесь вылечиться и выйти ко мне. Представь, как здорово будет встретиться снаружи! И передавай сестре привет. И Нику, Принцу, Ольге, всем! – с этими словами она выходит в стеклянные двери.
Створки бесшумно закрываются, и я остаюсь одна.
Сестра и Хриза, всё ещё стоят за моей спиной, но всё равно – я одна.
– Эвелина, – зовёт меня наш врач. Та самая, которая только что, по сути, выгнала Эду наружу. – Пойдём назад.
И я иду за ней, потому что больше мне ничего не остаётся.
