Алина Аркади
Принцип бумеранга
… а время оно не лечит, даже если дашь ему взятку,
время – такой же хреновый лекарь, как на смертельном ранении бинт.
по-настоящему лечит тот, кто знает все твои недостатки,
но вопреки всему продолжает тебя любить.
Аня Захарова1
Глава 1
Герман
После нахождения в доме Ярого, обстановка походит на последствия ядерного взрыва. И если с окнами и воротами проще, то итальянская мебель, сделанная на заказ, не подлежит восстановлению. Мой личный рай вдали от города и людей был варварски разрушен тем, кого я принимать не планировал.
Всё дело в дочери Константина Сергеевича. Ей я отказать не посмел: ни сейчас, ни впредь. Долг, повисший тяжёлым ярмом десять лет назад, не позволяет проигнорировать просьбы детей Островского. И я бы рад послать к чертям собачьим любые поползновения на мою территорию, но действительность выглядит иначе и в ней я – должник.
Напоминаю себе, что пальто и машина, которые Ярый приватизировал без моего согласия, – меньшее из зол. Всё же надеюсь, что транспортное средство будет мне возвращено, пусть и не в идеальном состоянии. Не успеваю уложить мысль, в которой я снова и снова мысленно посылаю Грише всевозможные ругательства, как раздаётся сигнал селектора, свидетельствующий о визитёрах. Рву с места, готовый разразиться бранью и послать любого, кто посмел заявиться в мой дом. Плевать, кого прибило к моему порогу.
– Слушаю, – рычу в динамик, едва сдерживаясь.
– Открывай, – голос Ярого, как чёткий сигнал новых проблем.
– Пошёл на хер, Ярый! Я только отремонтировал дом. Нечего тебе здесь делать.
– Гера, не выёбывайся. У меня раненый.
Нажимаю кнопку, чтобы позволить воротам отъехать, а сам тороплюсь на улицу. И сейчас Ярый узнает о себе много нового и интересного. Открываю рот, но не успев поделиться мыслями, шокировано наблюдаю, как из машины показывается Островский, опираясь на плечо дочери.
– Добрый вечер, Константин Сергеевич, – яростный пыл растворяется в тот самый момент, когда Парето вскидывает взгляд, напоминая о способности подчинять без слов. И о моём долге.
– Он станет добрым, если ты его подлатаешь.
Ярый перехватывает инициативу у Таси, я же становлюсь опорой с другой стороны, помогая Островскому дотащиться до операционной, в которой недавно имел счастье побывать его помощник. Константин Сергеевич скидывает пальто, самостоятельно устроившись на столе и позволяя мне осмотреть повреждения. Показываю Ярому, чтобы валил, оставив меня наедине с пациентом.
– На лице царапины: ушиб на переносице, перелома нет, но пару недель придётся ходить в очках. Пуля вошла неглубоко, но под углом, что увеличило раневой канал, – констатирую, впервые рассматривая уродливые шрамы на его теле. Я слышал о них от отца, но видеть воочию не приходилось. – Обколю место проникновения, чтобы извлечь её и наложить швы. Трёх будет достаточно.
– Не стоит, – перехватывает мою руку, в которой зажат шприц. – В этом месте нарушена чувствительность. Потерплю. – И либо Островский желает казаться в моих глазах непробиваемым, либо не доверяет вводимым препаратам. – Постарайся шить так, чтобы новый шрам скрылся среди старых.
И это несложно, учитывая факт волнообразных дорожек с неровными краями, пересекающих грудь Константина Сергеевича.
– Часть неповреждённой кожи придётся прихватить. – Орудую щипцами в раневом канале, зажав кусок металла, а затем выкладываю на столик и осматриваю повреждение. – Вот здесь. – Чуть надавив, замечаю реакцию раненого. – Могу обезболить.
– Не стоит, Герман. От нескольких стежков не умру.
– Как хотите. – Вздыхаю, не желая более навязывать помощь.
Прокол, ещё один, второй стежок – никакой реакции Островского, словно не через живую ткань сейчас проходит игла, соединяя последствия ранения. Выдержка, которой можно лишь позавидовать. Или посочувствовать.
– Тебя не беспокоят?
– Нет. Ярый не в счёт.
– Спасибо, – произносит с надломом. – За него. Таисия не справилась бы с потерей.
– Вы его примете? Я имею в виду в качестве… – подбираю нужную формулировку, потому как не в курсе, что именно известно Константину Сергеевичу об отношениях дочери.
– Зятя, – констатация факта. – Свидетельство о браке у него на руках.
На секунду замираю, потому что ещё пару дней назад был уверен, что Ярый останется не у дел, а принцесса вернётся в свой замок под надзор строгого отца. Он не ровня Тасе, как и Островскому.
– И вы позволите? – решаюсь спросить. – Пятнадцать лет Ярый контролировал вашу собственность и территорию, являясь, по сути, обыкновенным подчинённым. Пешка, не влияющая на ход игры.
– Этих пятнадцати лет оказалось достаточно, чтобы прощупать его. Знаешь, как определить степень верности?
– Как?
– Способность человека довольствоваться тем, что ты ему даёшь. Ярый никогда не брал больше, чем было дозволено. Хотя мог. И я бы не узнал. Но несмотря на безграничные возможности, всегда оставался тем, кто болел за моё, как за собственное. Потому что выбрал сторону. А теперь выбрал женщину. И она выбрала.
– Факта выбора для вас достаточно? – Последний стежок, вписывающий новый шрам в коллекцию старых.
– Герман, я не прощаю ошибок. Мои дети не исключение.
– Жёстко.
– Справедливо. Каждый из них знает, что выбрать дозволено единожды.
Для меня Островский всегда был загадкой, и даже рассказы отца о редких вечерах с бутылкой виски в компании сильных мира сего, не сделали его для меня человеком с присущими всем слабостями. Словно он не из этого мира, где каждый имеет право на ошибки и сомнения, слабость и сострадание.
– Сделал всё, чтобы новые повреждения скрылись между давними.
– Лена всё равно заметит, – бросает будто в пустоту.
– Боитесь получить от супруги нагоняй? – Позволяю себе улыбнуться, тут же нарвавшись на осуждающий взгляд Островского.
– Не желаю огорчить. Для меня любовь заключается не в громких словах и частых признаниях, а в способности оградить близкого человека от боли. Даже если причиной боли являешься ты сам.
– Рана за сутки не затянется. По крайней мере, у меня нет средства, способного устранить ваши повреждения за такой короткий период.
– Завтра Григорий и Таисия отправятся домой, а я задержусь в Будапеште на несколько дней. И пока Лена будет наслаждаться дочерью и зятем, у меня будет время зализать раны. Остаточные явления я объясню. Тася получит инструкции, что можно говорить маме.
Тон, не терпящий возражений. Человек, которого невозможно ослушаться. Семья, где существуют определённые правила.
– Я закончил. – Удаляю остатки того, что было рубашкой, и очищаю кожу от следов крови. – Могу помочь дойти в дом.
– Не стоит. Здесь я чувствую себя вполне комфортно. Хотел бы, чтобы меня не беспокоили, оставив в компании старых часов, но у Таисии не хватит терпения до утра. Как только ты выйдешь, она примчится, чтобы посмотреть на моё истерзанное тело.
– Её это вряд ли впечатлит. – Вспоминаю, как она выстояла несколько часов рядом, пока я ковырялся в теле Ярого. – Выдержке вашей дочери можно позавидовать. – Губы Островского трогает едва заметная улыбка.
Собираюсь оставить пациента в одиночестве, подхватываю куртку и подношу руку к выключателю, когда за спиной раздаётся:
– Твой отец мечтал, что когда-нибудь у тебя будет семья. Тебе тридцать семь. Осталось не так много времени. – Дыхание перехватывает, и я так и стою спиной к Островскому. – Неужели не нашлось той, кого бы ты боялся огорчить?
– Нет.
– Или дело в другом? Точнее, в другой. – Он бьёт точно в цель, словно читает меня как открытую книгу. – Алиса?
С силой зажмуриваюсь, много лет не позволяя вслух произносить её имя. Но из уст Константина Сергеевича оно звучит мягко, почти нежно, будто он знает, что любое поползновение в её сторону вызовет мой гнев.
– Я не видел её десять лет. Точнее… видел три года назад. Поехал в город, где она живёт. – По какой-то причине признание вырывается независимо от моего желания.
– Что увидел?
– Приехал в её район. Она гуляла с сыном на детской площадке. Через несколько минут появился её муж. Кажется, его зовут Иван.
– Не подошёл?
– Не решился. Да и зачем? Она казалась такой счастливой и умиротворённой, а я как нежеланное прошлое, которое вдруг решило ворваться в её личный рай. Просто стоял и смотрел.
Два часа, стоившие мне полжизни. Алиса была прекрасна. Рыжие волосы спадали по спине. Я и сейчас помню, какие они мягкие. От неё всегда исходил тонкий аромат жасмина, в котором я тонул, забывая себя и теряя контроль. Мне нравилось засыпать, зарывшись носом в густой водопад, а затем чувствовать на шее робкое прикосновение её губ, свидетельствующих о том, что она засыпает. Удивительно, но именно этого момента мне не хватало больше всего, когда моя Алиса перестала быть моей.
– Ни одна женщина, встретившаяся на твоём пути, не смогла затмить Алису?
– Нет.
Только сейчас понимаю, что так и стою к нему спиной, с занесённой над выключателем рукой.
– Герман, идти по жизни в одиночку возможно, но неинтересно. И пусть даже путь тебе видится осмысленным, но спроси себя: что в конце?
– Мне уже давно кажется, что я еду в автобусе, который мчится без остановок хрен знает куда. В моём случае этого самого конца, возможно, не будет вовсе.
– Тогда у тебя только один вариант – выскочить на ходу. И пусть тебе переломает ноги, но появится шанс сменить маршрут. И автобус.
– Спасибо за совет.
Щёлкаю выключатель и спешу оказаться на улице, чтобы вдохнуть морозный воздух, покалывающий лёгкие и позволяющий прийти в себя. Аллегория, брошенная Островским, имеет больше смысла, чем разговор о моём одиночестве и автобусе. Всё глубже. Всё завязано на Алисе. Спустя десять лет я так и не понял, в какую сторону идти, и пошёл прямо. По накатанной. С головой ушёл в дела клиники и обустройство дома, в котором мне суждено жить одному. В какой-то момент даже задумался о продаже, но Чугунов меня отговорил, надавив на память об отце.
Даже маленькая операционная осталась на своём месте, хотя за ней имеется просторное помещение, в котором отец планировал разместить ещё несколько столов. Меня всегда удивляло, как он горел своим делом, принимая незнакомых людей, выезжая в сомнительные места, и сочувствую тем, кого видит в первый и последний раз. Словно в том, что он делал, был скрытый смысл, понятный лишь ему.
Но его наследие разрушило мою жизнь, отобрав Алису. Я помню её: избитую, раздавленную, не понимающую, по какой причине она стала разменной монетой в играх серьёзных людей. Я рассказал, чему отец посвятил несколько десятилетий и увидел в её глазах презрение, приправленное страхом. Она уехала, а я так и не смог заполнить пустоту, оставленную ею.
Островский всколыхнул давно похороненное под толстым слоем пыли и отчаяния, напомнив, что и у меня был шанс топать по дороге жизни не в одиночку. Отец всегда повторял, что Константин Сергеевич не произносит пустого. Каждое слов несёт некий посыл, который человек осознаёт не сразу. Но последний раз мы контактировали после смерти отца, когда я просил избавить меня от «наследства». Не думаю, что за прошедшие десять лет он хотя бы раз вспоминал о Германе Чайковском.
Вдоволь насытившись прохладой ночи, захожу в дом, чтобы отправиться в свою спальню. За дверью комнаты, где расположились Тася и Ярый тихо, что даёт надежду на спокойную ночь.
Не включая свет, устраиваюсь у окна, чтобы окинуть взглядом высокие хвойные деревья, расположившиеся в округе и всегда приносящие спокойствие. Но не сегодня, когда внутрянку взболтали, подняв на поверхность давно осевший осадок.
Уловив движение, замечаю Тасю, которая крадётся к двери операционной. Прав был Островский – утра не дождётся. Неосознанно улыбаюсь, позволяя себе проникнуться теплом к людям, оказавшимся в моём доме. Проходит минут двадцать, когда девушка идёт обратно, задержавшись ненадолго с Самсоном, радостно принимающим её ласку.
Ещё немного, и дом растворяется в тишине, а я, устроившись на кровати, лежу с открытыми глазами, думая об Алисе.
***
Островский на переднем сиденье лишь закатывает глаза, вслушиваясь в шёпот Таси и Ярого, и шипит, когда последний прикасается к его дочери. Реакция обусловлена тем, чего Константин Сергеевич избежать не смог, точнее, не планировал Григория в качестве зятя. Я лишь искоса посматриваю на того, чьё лицо в данный момент далеко от идеала. Вряд ли будет достаточно недели, чтобы появиться перед женой, но, видимо, этот момент был им продуман.
– Спасибо, Гера. – Ярый тянет руку, которую я, не задумываясь, пожимаю. – И прости за машину.
– Пару царапин я переживу. – Тяжело вздыхаю. – А вот пальто действительно жалко. – Окидываю взглядом свою вещь, которая, нужно признать, сидит на нём идеально. – Уезжаешь налегке? – Перед отъездом отметил, что багаж у Ярого отсутствует, тогда как у Таси большой чемодан.
– Всё, что мне нужно, сейчас в моих руках.
Обнимает Тасю, которая льнёт к нему, прикрыв глаза, тем самым вызвав недовольство Островского.
– Спасибо, Герман. – Блондинка оставляет на моей щеке едва ощутимый поцелуй. – За Гришу и папу.
Парочка покидает машину, оставляя меня в компании Константина Сергеевича, который, убедившись, что нас не слышат, ныряет рукой в карман.
– В случае возникновения проблем свяжись с этим человеком. Просто назови своё имя. Он предупреждён.
Беру визитку, на которой выведено «Фриман Б. Р. Адвокат», а затем перевожу на мужчину вопросительный взгляд.
– А они возникнут?
– Мы немного пошумели, – смотрит через стекло на дочь, которая воркует с Ярым. – Ты подлатал Григория, затем меня. Возможно, к тебе возникнут вопросы касательно моего внезапного, но кратковременного возвращения.
И они возникнут, потому как предупреждение Островского меньше всего походит на предостережение, скорее, на констатацию факта.
– А если масштаб проблем выйдет за рамки возможностей этого человека?
– Тогда позвони мне. – Сканирует оценивающим взглядом, который через пару секунд становится отстранённым. – Спасибо, – протягивает ладонь, которую я не сразу пожимаю. – В расчёте. Но мне кажется, ненадолго.
Осмысливаю последние слова, когда Островский оказывается за пределами машины и, рыкнув на Ярого, торопится в здание аэропорта. И только когда троица исчезает из вида, рассматриваю визитку. Лишь имя и телефон, но, перевернув, вижу координаты точки геолокации, написанные от руки. И если это адрес адвоката, то довольно странный. Кто это написал? Вероятно, тот, кто вручил мне карточку.
Перевожу взгляд на стеклянные двери, словно надеюсь пересечься с Константином Сергеевичем, который всё объяснит. Может быть, визитка у него давно, а надпись была предназначена кому-то иному. Кладу её в подлокотник, где, как правило, хранится необходимое, и покидаю территорию аэропорта.
Меня отвлекает входящий звонок, а когда на экране высвечивается «Тётка», мысленно шлю её к херам, не планируя возобновлять общение с человеком, голос которого не слышал пару лет. Я в курсе, по какой причине она звонит, но вестись на провокации, как когда-то отец, не намерен. Экран темнеет, и я выдыхаю, но она звонит снова. Абонент настойчиво насилует мой телефон, и после шестого звонка нехотя принимаю вызов, чтобы услышать то, к чему в данный момент не готов.
Глава 2
– Если ты хочешь…
– Нина с мужем вчера разбились. Похороны двух человек я не потяну. Надеюсь, ты поможешь с деньгами. У тебя всё-таки своя клиника, а у меня только пенсия и небольшое дело. Нужно оплатить ритуальные услуги, кафе, отпевание и что там ещё… Работу сотрудников морга, потому как вид у них, как ты понимаешь, не очень. Я подумала, может, хоронить в закрытых гробах? Но тогда будет дороже. А ещё можно…
И дальше не слушаю, потому как, съехав на обочину, осмысливаю полученную информацию, вываленную на меня равнодушным металлическим голосом той, кто является мне родственницей. Даже смерть дочери не внесла коррективы, и тётка начала разговор с привычной темы – деньги.
А у меня перед глазами стоит лицо Нины – светлой, улыбчивой, кроткой, – так разительно отличающейся от матери, с которой сократила общение, отодвинув от своей семьи. И решение было верным, не позволившим потерять любимого человека и свой кусочек счастья.
И сейчас её мать, продолжающая что-то говорить, сухо оповещает меня о смерти единственного ребёнка, заботясь исключительно о тратах, которые придётся понести. Деньги, как смысл жизни и конечная цель, к которой она стремится: сейчас, завтра, всегда.
– А Рома? – перебиваю тётку, не упомянувшую внука.
– Он был в саду.
– А сейчас?
– У меня. Я сказала, что тебе нужно оплатить похороны. Ты слышал? – Три минуты назад она просила помощи, а сейчас я тот, на кого ложатся все расходы.
– Когда похороны? – спрашиваю, прикрыв глаза и не веря в услышанное.
– Завтра, но оплатить всё нужно сегодня. Сейчас.
– Говори адрес.
Чеканит каждое слово, добавляя к расходам новое платье для себя, а я едва сдерживаюсь, чтобы не рыкнуть. Её чувства задеть не боюсь, потому как, всегда сомневался, что эта женщина способна любить кого-то, кроме себя.
Заканчиваю разговор и невольно захожу в галерею, где открываю фото с Ниной. День рождения Вадима два месяца назад. Небольшая компания в кафе, неторопливые разговоры, негромкий смех и племянник, не слезавший с моих колен. Единственного родного человека больше нет. Именно Нине я позволял себе приоткрыться, поговорить об упущенном, несделанном, о мечтах, стремлениях, боли. Об Алисе. Нечасто, лишь несколько предложений, но она понимала, что внутри меня пропасть, в которую я сам готов спрыгнуть. А теперь у меня не будет и этого.
Один. Окончательно и бесповоротно.
Не знаю, сколько сижу, откинувшись на спинку сиденья и провалившись в воспоминания, но, встряхнувшись, выезжаю на трассу и направляюсь по указанному тёткой адресу. Отбросив предупреждение Островского, сейчас поглощён мыслями о Нине, до конца не веря, что её больше нет.
Могла ли тётка сыграть на моих эмоциях, тем самым выпросив деньги? Но по адресу, который она назвала, находится офис ритуальных услуг, а значит, всё сказанное правда. Мысли нехотя ворочаются, приводя меня к Роме и вопросу: с кем останется ребёнок? Есть сомнения, что бабушка изъявит желание взять опеку над ним в силу невозможности заботится о ком-то, кроме себя любимой. Что тогда?
– Почему так долго? – Тётка возникает из ниоткуда, рявкая над ухом, пока я выползаю из машины. – Час жду. Я всё выбрала и оформила, необходимо только оплатить. Такое горе… такое горе, Герочка… – Показательно шмыгает носом, прикладывая платочек к лицу, хотя сожалений ноль, как и чувств по причине утраты дочери.
Не обращая на неё внимания, спешу внутрь, чтобы оценить «выбор» женщины. Нине и Вадиму уже всё равно, но в память о двоюродной сестре хочу сделать хоть что-то. Отменяю указанные позиции, заменяя другими – спокойными, лаконичными, на мой взгляд, больше подходящими для данного случая. Тётка закатывает глаза и недовольно цокает, но мне уже давно плевать на эмоции женщины.
– И ещё, Гера… нужно на опознание съездить.
– В смысле? – Резко обернувшись, едва не перехожу на крик. – Ты организуешь похороны, не убедившись, что твоя дочь действительно погибла?
– А зачем? Мне позвонили, сказали, что Нина с мужем разбились. Водитель грузовика уснул за рулём и выехал на встречку, или… Там как-то по-другому было… Или они выехали… – Задумчиво прикрывает глаза, а я хочу разорвать «сострадательную» мамашу. – Их машина, документы в бардачке, что ещё выяснять?
– Нет слов, – шиплю и направляюсь к машине, чтобы отправиться в морг.
– Рома теперь будет жить со мной. Ты поможешь материально?.. – кричит мне вслед, но я делаю вид, что не вопрос не достиг и жму на газ.
– Да пошла ты… – произношу в пустоту.
Пока мама была жива, отец терпел Антонину Андреевну. Именно терпел, и никак иначе. Но когда мы остались вдвоём, обрубил контакты, потому что каждый разговор и визит родной сестры матери начинался со слов «ты обязан помогать нуждающимся». А нуждалась тётка всегда в вещах дорогих и эксклюзивных, что в категорию «нуждающаяся» никак не вписывалось.
Добравшись до морга, минут пятнадцать сижу в машине, и лишь потом вхожу в здание, чтобы встретить знакомого. Учились на одном потоке, но затем он выбрал специализацию, и наши пути разошлись. Он приглашает меня в помещение, подведя к камерам для хранения тел. Через минуту выезжает полка, а затем я вижу Нину, точнее, то, что ещё вчера было моей сестрой. Я не раз стоял в операционной, но когда смотришь на тело близкого тебе человека, всё воспринимается иначе.
Наступает очередь Вадима и, окинув взглядом тело, кивком подтверждаю – опознаны. Оказывается, тётка даже не удосужилась уладить документальные моменты, позаботившись лишь об оплате расходов мною.
Оставшееся время занимаюсь улаживанием вопросов, лишь получая от неё сообщения «Ты всё оплатил?». Не отвечаю, успев побывать в полиции и выяснить нюансы аварии. В действительности, у грузового автомобиля отказали тормоза, и он вылетел на встречку, вследствие чего зацепил три машины. Остальные пострадавшие в больнице, а Нине и Вадиму не повезло…
Приползаю домой под вечер, кормлю Самсона, посматривающего на меня исподлобья с укором, и разбираю оповещения из клиники. Я уже пару лет исключительно управляющий, редко появляющийся в операционной. Отсутствие практики влечёт за собой неблагоприятные последствия, но появление Ярого и Константина Сергеевича, напомнили мне о способности применить полученные навыки даже в условиях нежелания оказывать помощь.
Что со мной было бы, согласись я продолжить дело отца? Звонки, ночные гости, вызовы неизвестно куда, отсутствие свободы и жизни как таковой. Бесконечное колесо обязательств перед людьми, которых ты не знаешь. Возможно, всё это продолжилось, но через Алису мне дали ясно понять – это не мой путь. Вот только отказ и помощь Парето не сделали меня счастливее, забрав ту, что являлась смыслом жизни…
Нина видела Алису дважды, но и эти короткие моменты давали ей чёткое понимание – она для меня. О том, чем занимается отец, я не распространялся, а когда Алиса узнала нюансы и плюсом стала рычагом, с помощью которого пытались воздействовать на меня, всё сломалось. Любовь сменилась презрением, а желание держаться от меня как можно дальше перевесило чувство, возникшее между нами.
Щелчок пальцев – и я потерял всё, что мне было дорого. А важность этой потери я осознал много позже, когда даже спустя несколько лет, закрывая глаза, видел Алису. И сейчас, думая о ней, медленно перехожу к мыслям о Нине, а затем и Ромке.
Тётка к внуку глубокой симпатии не испытывала, как и к дочери, которую называла исключительно «донором». Конечно же, финансовым. Вот только Вадим сумел переломить Нину, заставив выстроить приличную дистанцию с матерью, которая способна разрушить чужую жизнь в угоду своим интересам. Я даже интересовался у тётки, присутствуют ли в ней хоть какие-то чувства по отношению к дочери, зятю, внуку. Ответа не получил, потому что, скорее всего, знал, каким он будет.
Мама была другой. Похожей внешне, но совсем другой. Умерла, когда мне пятнадцать, и в моих воспоминаниях она осталась светлой и всегда улыбающейся. От неё исходило столько тепла, что им она могла укрыть весь мир. Нина была такой же. Была… Как больно говорить о близких в прошедшем времени. Ещё больнее осознавать, что с этого момента тебе придётся топать по свету в одиночестве.
***
– Ты зачем его привела? – Рявкаю на тётку, которая притащила Рому на кладбище.
– Он просился к маме. Ныл и ныл, и ныл… – кривится, дёргая племянника за руку, чтобы он не отходил.
– Он ныл, как ты выразилась, потому что не понимает, что мама больше не придёт. И ты, как взрослый человек, должна осознавать, что вот так, – указываю на два стоящих гроба, – ребёнку о таких вещах не говорят.
– Так забрал бы его и сам рассказал. Я в няньки не нанималась.
– Это твой внук. – Подхожу к ней вплотную, оценив яркий макияж и салонную укладку, словно женщина, у которой погибла дочь, явилась не на похороны. – Просто напоминаю.
– Этот факт не делает меня обязанной его воспитывать.
– У него больше никого нет. – Едва сдерживаюсь, чтобы не прервать церемонию прощания криками.
– У Вадика есть тётка в Казахстане.
– Ей девяносто лет. Пожилой человек не в состоянии взять на себя ответственность в воспитании ребёнка. Тем более такого маленького.
– Я тоже пожилой человек.
– Серьёзно? – Наступаю на неё, заставляя увеличить дистанцию с людьми, которые пришли попрощаться с Ниной и Вадимом. – Сколько лет мужику, который ждёт тебя в машине? – Киваю в сторону дороги, где в припаркованном автомобиле сидит парень лет тридцати. – Он хотя бы совершеннолетний?
– Моя личная жизнь тебя не касается, – шипит, проявив истинное лицо.
– Касается, потому что теперь с тобой проживает Рома. Или ты сдашь его в детский дом? Нет, – качаю головой, наиграно улыбаясь, – ты оформишь опеку, потому что в этом случае сможешь получать выплаты. Так? Ещё один способ заработать не работая.
– Там не так много…
– Немного для чего? – Понимаю, что наша эмоциональная беседа привлекает внимание, и понижаю голос, заглушая злость.
– Я всё ещё рассчитываю на твою помощь.
– Я помогу. Роме. То есть, деньги ты не получишь. – Показываю, чтобы она закрыла рот, готовая вывалить на меня недовольство. – Я оплачу расходы, но лично. В тебе, как в посреднике не нуждаюсь.
Она желает сказать что-то ещё, но я разворачиваюсь и направляюсь к мелкому, который всё же вырвался и застыл в стороне, теряясь в происходящем. И пока идёт прощание, да и после, когда церемония окончена и присутствующие отправляются в кафе, держу Ромку на руках. Он молчит, уткнувшись в мою шею и пряча глаза под шапкой, а я признаюсь в своём бессилье, потому что не могу вернуть ему маму и папу.
Я лишился матери в подростковом возрасте, уже понимая и принимая случившееся, Рома же растерян, оставшись без поддержки. Он не плачет, не жалуется и ничего не просит, только прижимается ко мне и беззвучно шевелит губами, словно общается с невидимым собеседником.
И всё же мне приходится отрывать ребёнка, вцепившегося ладошками в воротник пальто. Рома по-прежнему не издаёт ни звука, лишь смотрит так, что самому хочется разрыдаться.
– Пойдём, – тётка озвучивает приказ, утягивая за собой внука.
Не знаю, понимает ли он, что произошло, но теперь его жизнь изменится. А вот в худшую или в лучшую сторону… И пока размышляю о судьбе племянника, упускаю момент, что давно не один, а рядом застыла женщина средних лет, едва дотягивающая макушкой до моего плеча. Она в унисон со мной провожает взглядом тётку и Рому.
– Я могу помочь? – Решаю нарушить странное молчание.
– Меня зовут Татьяна Михайловна. Я представитель службы опеки. – Протягивает визитку, отпечатанную на обычной бумаге. – Кем вы приходитесь мальчику?
– Двоюродный дядя. Моя мать и Антонина Андреевна – родные сёстры.
– Я могу поговорить с вашей мамой?
– Она умерла больше двадцати лет назад. Отец – десять.
– Ваше полное имя?
– Чайковский Герман Аркадьевич.
– Вы женаты?
– Нет.
– Дети?
– Нет.
– Ваше финансовой положение?
– Владею медицинской клиникой.
– Какой средний доход? Годовой.
Она не поднимает голову, делая пометки на листе бумаги, которая чудесным образом появилась из папки.
– Простите, а для чего вам данная информация?
Чуть наклонив голову, придирчиво осматривает меня с головы до ног, возвращая свой взгляд к лицу.
– Герман Аркадьевич, ваш племянник потерял родителей. Как правило, в таких ситуациях опеку оформляют бабушка и дедушка, или же родные тёти и дяди. В случае Романа есть только бабушка по линии матери, родственники по линии отца отсутствуют. Точнее, имеется тётя, но довольно пожилая и являющаяся гражданином другой страны. Я обязана отработать все варианты.
– Для чего? – И пока не совсем понимаю, к чему клонит женщина.
– Я беседовала с ребёнком, а также с воспитателями, которые уточнили, что бабушку в саду ни разу не видели, а мама мальчика ни разу о ней не упоминала. Сам Рома сказал, что с бабушкой общался редко, в гостях не бывал. Исходя из моих наблюдений, – обводит ручкой пространство, и я понимаю, с какой целью Татьяна Михайловна появилась на похоронах, – у неё нет контакта с внуком. Плюсом к стрессу идёт почти чужой человек, хотя и родной по крови. А вот к вам ребёнок тянется.
– И? – Почти понимаю, к чему она ведёт, но такой вариант принять не готов.
– Бабушка начала оформление документов, но… Если она откажется от опеки, вы сможете взять племянника?
– Нет, – отвечаю очень быстро, даже не рассматривая подобный вариант. – Я живу один. Не знаю, как обращаться с детьми и стать родителем не готов.
– В таком случае Рому отправят в детский дом.
– Почему вы вообще предположили, что Антонина Андреевна откажется?
– Потому что ей сообщили размер выплат и, видимо, она рассчитывала на бо́льшую сумму. Энтузиазм угасал по мере озвучивания цифр, по её словам, «неудовлетворительных».
Даже здесь тётка показала себя, не сумев сдержаться. В который раз убеждаюсь, что алчность появилась на свет раньше, чем она сама.
– Повторю: я не знаю, как обращаться с детьми. Да, я неоднократно бывал в гостях у сестры, уделяя внимание племяннику, но заботу о нём взять на себя не готов. Уверен, бабушка свои обязательства исполнит. Всего доброго.
– Подумайте, Герман…
Оставляю без внимания её слова, брошенные в спину, и спешу к машине, чтобы отправиться в кафе, где заказан поминальный обед. И какой бы отвратительной ни была тётка в моих глазах, я отчего-то уверен, что от внука она не откажется. Рома – единственное, что осталось от Нины.
В кафе Рома вновь у меня на руках, вцепившись в свитер, тихонько сидит, а затем засыпает. Я же, не смея пошевелиться, обдумываю слова представителя опеки. Смог бы я взять на себя ответственность за ребёнка? Отец, оставшись со мной один на один, справился. Но мне было пятнадцать, и наши отношения всегда были тесными. Мама угасала два года, и за это время, как мне показалось, мы ещё больше сблизились.
Я осознавал, что в какой-то момент её не станет, но не чувствовал себя брошенным или же одиноким. Папа всегда готов был прийти на помощь, не отмахиваясь от меня и не выказывая равнодушие. Роме же волею судьбы придётся жить с человеком, который никогда не испытывал к нему тёплых чувств. Но и это лучше, чем взрослый мужик, непонимающий, как воспитывать детей. Где гарантия, что я не сделаю ещё хуже, усугубив его эмоциональное состояние?
Глажу его по голове, подстраиваясь под маленькое тельце, согнувшееся на моих коленях. Вспоминаю, как Алиса планировала семью, мечтая о детях. Желательно троих. Три года назад у неё был один ребёнок, возможно, сейчас уже больше. В груди щемит от осознания, что отцом её детей являюсь не я, но жизнь расставила приоритеты за нас, разлучив когда-то навсегда. Думает ли она обо мне хоть иногда? Я о ней постоянно. Её образ врывается в мысли в самые неподходящие моменты, дезориентируя и отключая от реальности. Сколько ещё должно пройти времени, чтобы я перестал вздрагивать, когда рядом произносят «Алиса»?
