Альфред де Мюссе
Марго
Тогда ее охватило уныние. Опираясь на палку, добрая старушка стала одна ходить в церковь. Она решила дожить остаток дней без посторонней помощи, говорила она. И вот она попыталась скрыть от людей свое горе и свою старость. Однако, когда она поднималась по лестнице, ноги у нее дрожали, – ей было семьдесят пять лет! По вечерам она сидела у камина, опустив голову, праздно сложив руки. Одиночество было для нее невыносимо. Вскоре ее здоровье, и без того слабое, пошатнулось, и мало-помалу она стала впадать в меланхолию.
У нее был единственный сын, по имени Гастон, рано избравший военное поприще и сейчас стоявший в гарнизоне. Она написала ему и, рассказав о своих горестях, попросила приехать, чтобы помочь в ее затруднениях. Гастон нежно любил свою мать. Он попросил отпуск и получил его. Но, к несчастью, гарнизон его находился в Страсбурге – городе, который, как известно, изобилует самыми хорошенькими гризетками Франции. Только здесь можно встретить этих черноволосых немок, сочетающих в себе германскую томность и французскую живость. Гастон пользовался расположением двух миленьких табачных торговок, которым вовсе не хотелось его отпускать. Тщетно пытался он уговорить их, даже пошел на то, чтобы показать письмо, полученное от матери. Они придумали столько всяческих доводов, что в конце концов убедили его, и он со дня на день откладывал свой отъезд.
А за это время госпожа Дорадур уже серьезно занемогла. Она была от рождения такой веселой и уныние было ей так не свойственно, что оно могло стать для нее только болезнью. Доктора не знали, что с нею делать.
– Оставьте меня, – говорила она, – я хочу умереть одна. Раз все, кого я любила, меня покинули, к чему мне дорожить остатком жизни, которая никому больше не нужна?
В доме царили глубочайшая печаль и вместе с тем ужаснейший беспорядок. Слуги, видя, что госпожа их умирает, и зная, что ее завещание уже сделано, перестали заботиться о ней. Комнаты и мебель, некогда содержавшиеся в такой чистоте, теперь были запущены и покрыты пылью.
– О моя дорогая Урсула! – восклицала госпожа Дорадур. – О моя милочка! Где ты? Ты бы разогнала всех этих бездельников!
Однажды днем, когда ей было особенно плохо, окружающие с удивлением увидели, что она вдруг приподнялась в постели, раздвинула полог и надела очки. В руке она держала письмо, которое ей только что подали и которое она распечатала с большой осторожностью. В верхней части почтового листка была красивая виньетка, изображавшая храм Дружбы с алтарем посередине и с двумя пылающими сердцами на алтаре. Все слова были написаны крупным косым почерком, выведены очень ровно, а на концах больших букв красовались длинные завитушки. Это было поздравление к Новому году, и в нем значилось приблизительно следующее:
«Милостивая государыня и дорогая крестная маменька!
Я беру в руки перо, чтобы пожелать вам счастья и благополучия в новом году, и пишу от имени всего нашего семейства, потому что никто у нас не знает грамоты, кроме меня. Батюшка, матушка и братья желают вам того же. До нас дошло, что вы заболели, и мы молимся Богу, чтобы он послал вам доброго здоровья, в надежде, что так оно и будет. Вместе с этим письмом я осмеливаюсь послать вам немного жареной свинины и остаюсь с любовью и уважением
Ваша крестница и покорная слуга
Маргарита Пьеделе».
Прочитав это письмо, госпожа Дорадур положила его под подушку, велела немедленно послать за господином Депре и продиктовала ему ответ. Никто в доме не знал содержания этого ответного письма, но, как только оно было отослано, больная сделалась спокойнее, а через несколько дней она стала так же весела и здорова, как прежде.
II
Дядюшка Пьеделе был босиец, иначе говоря, уроженец Босии, где он провел всю свою жизнь и где рассчитывал также и умереть. Это был старый и честный фермер, трудившийся на земле поместья Онвиль, близ Шартра, принадлежавшей госпоже Дорадур. Он отроду не видывал ни леса, ни горы, так как никогда не уезжал со своей фермы дальше города или окрестностей, а Босия, как известно, – равнина. Реку он, правда, видел – это была Эра, протекавшая рядом с его домом. Что же касается моря, то он верил в его существование так, как верят в рай, то есть подумывал порой, что придется когда-нибудь увидеть его. Вот почему он и считал, что только три вещи достойны восхищения на этом свете: шартрская колокольня, красивая девушка и хорошее ржаное поле. Ученость его была невелика: он знал, что летом бывает жарко, зимой – холодно, и знал, почем продавали зерно на прошлом базаре. Но если в знойный полдень, в час, когда пахари отдыхают, старик выходил с заднего двора поздороваться со своей нивой, нельзя было не залюбоваться его высокой широкоплечей фигурой, четко выделявшейся на фоне неба. Казалось, что колосья стоят при нем более прямо и более величаво, что сошники плугов ярче блестят на солнце. Завидев хозяина, работники с его фермы, расположившиеся в тени и уплетавшие толстые ломти хлеба с сыром, почтительно снимали шапки. Волы спокойно пережевывали жвачку, лошади встряхивали головами, когда хозяйская рука ласково похлопывала их по крутым бокам.
– Наша сторона – житница Франции, – говаривал порою старик; и, наклонив голову, шел дальше, глядя на ровные борозды своей пашни, весь поглощенный этим созерцанием.
Тетушка Пьеделе, его жена, родила ему девять человек детей, из них восемь мальчиков, и, пожалуй, все восемь были теперь без малого шести футов ростом. Правда, что таков был и рост самого старика, а мать тоже не намного ему уступала – в ней было пять футов пять дюймов, и она считалась первой красавицей во всей округе. Восемь сыновей, сильные, как быки, гроза и гордость своего села, беспрекословно повиновались отцу. Это были, так сказать, лучшие и усерднейшие его работники, становившиеся попеременно то возчиками, то пахарями, то молотильщиками. Любо было посмотреть на эту восьмерку молодцов, когда, засучив рукава и вооружившись вилами, они громоздили стог сена; любо было взглянуть на них в воскресенье, когда все восемь, рука об руку, шли к обедне, а отец выступал впереди; и, наконец, любо было посмотреть на них, когда вечером, после рабочего дня, они усаживались за длинный кухонный стол и вели дружескую беседу, уписывая похлебку и чокаясь большими оловянными кружками.
И вот в этой семье великанов появилось на свет маленькое создание, пышущее здоровьем, но совсем крохотное. То был девятый ребенок тетушки Пьеделе – девочка, Маргарита, которую все называли Марго. Она не доставала головой и до локтя своих братьев, а отец, когда хотел ее поцеловать, всегда поднимал ее и ставил на стол. Маленькой Марго еще не исполнилось шестнадцати лет. Ее вздернутый носик, правильный, вечно смеющийся рот с белыми зубами, позолоченные солнцем щеки, руки в ямочках и полненькая фигурка делали ее олицетворением радости и веселья. Она была отрадой всего семейства. Сидя в кругу своих братьев, она сияла и тешила глаз, словно василек в пучке колосьев.
– Уж я, право, не знаю, – говаривал дядюшка Пьеделе, – как это моя жена умудрилась родить мне такую дочку. Настоящий подарок божий, да и только! Так или иначе, а эта пичужка будет веселить меня всю мою жизнь.
