Alex K
Let’s Stay Dreamers

Мой первый бюстгальтер был безумно дорогим, потому что Madre, отчаявшись в надежде найти что-то из уже готовых моделей, прибегла к помощи кутюрье. Заказ шился неделю с чем-то. И честно говоря – это был самый удобный лифчик за всю мою жизнь. Нет… Это был самый удобный лифчик за всю историю человечества. Он был бесподобен. Легкий, приятный, расшитый бахромой. Бледно-розового цвета с пушапом в основании. Лямками из чистого шелка. Я носила его с большим удовольствием, даже не замечая упреков Madre: «Я потратила все деньги, которые копила для твоей липосакции, на это! Молодец, что похудела и поменяла шило на другое шило».

И на самом деле, шило было весьма болезненным для моей, и без того заниженной, самооценки. Пришлось целых полгода мириться с силиконовой вставкой в правом кармане лифчика. Как же я радовалась и кричала, когда мой второй молочный пакет налился упругостью, которой так кичатся все женщины.

Только после этого я вновь почувствовала себя красивой. Только приведя все части тела к общепризнанным стандартам, я смогла притягивать к себе взгляды парней. И это было здорово. Наконец-то я могла жить хоть наполовину. Пусть у меня были проблемы с внутренним миром, но снаружи! Снаружи-то я была красавицей!

Оставалось главное – заполучить Jerry.

Un paso hacia Jerry (Шаг в сторону Jerry)

Jerry был родом из Manchester. Его родители, в отличие от моего Papa, не работали на перспективных и высокооплачиваемых должностях. А роскошный дом достался им по наследству от той самой треморной бабули. При этом семья их была весьма зажиточной, и все они были хороших кровей. Отец Jerry являлся племянником какого-то графа по третьей линии, а мать и того выше – Melissa Bourchier, так что сам Jerry уже по крови унаследовал все эти высокие манеры и этикет озабоченных и напомаженных мужей в париках.

После шестнадцати он получил свои первые права. Родители в знак гордости подарили ему красный Wade Probe, который он нарек My Kitty. От такой радости – два шикарных момента за один день – Jerry решил немного отбиться от родительского крыла, постепенно принимая лексикон уличных шаек и банд.

Он легко вошел в авторитет как парень, без проблем довозящий свою шайку до места стычек и при этом не просто довозящий, но и вывозящий. Вывозил Jerry очень умело все по той же причине – голубая кровь, текущая у него в венах, предоставила мальчишке хорошего тренера по боксу и нехилое телосложение под два метра ростом. Словом – он был красивым, сильным и хорошеньким мальчиком.

И, как бывает всегда, то ли каким-то немыслимым переплетением судеб, то ли из-за одного из дебильных правил жизни – человек, которого ты любишь всем сердцем, никогда и ни за что не обратит на тебя внимание. Я долгое время страдала от чувств, которые к нему испытывала, но никак не могла признаться в этом.

Любовь – это сугубо личное переживание, никогда не перерастающее во взаимность. Любовь – это бремя из двадцатипятитонного кома проблем, ложащихся на плечи, словно небесный свод, который ушлые боги скинули на плечи недалекому титану. И если вы настолько глупы, чтобы попросить объект воздыхания помочь нести бремя вдвоем, то можно смело слать все рвение к чертям и, стиснув зубы, продолжать жить в собственных воздушных замках, не мешая другим людям. Atlas один раз уже попытался, и в ответ Heracles смачно поводил ему хуем по губам. Или Hercules. Кому как больше нравится.

Так сделала и я – засунула свои чувства в маленький такой ящик, закрыла его на еще более маленький ключик. Положила все на стеклянный столик и съела пирожок с надписью «eat me!⁸», чтобы больше никогда не получилось достать его оттуда. А в то время, как я занималась тщательным вуалированием своих чувств и тихо рыдала в подушку, Jerry кутил целыми днями с другими шалавами, меняя их как перчатки. Что было более невыносимо – так это то, что некоторые из его подружек-давалок были любезно предоставлены мной. «Ну, помоги мне закадрить ту темненькую, с которой ты в столовой сидишь. Мы же друзья и должны помогать друг другу. Я вот тебе могу подогнать одного из своих», – как-то проныл он после расставания с очередной фифой. Я, конечно же, помогла ему, рассказав, что она слушает, смотрит, читает и так далее. Да. Я помнила всех его девушек. Всех до единой. Каждую маленькую мразь, ошивающуюся и трущуюся об его ногу, как тойтерьер во время течки. Я их всех ненавидела. Всех в частности и каждую по отдельности я хотела засунуть в большую печь для кремации и с наслаждением смотреть, как плавятся их размалеванные тональником личики. Да я бы и сейчас не отказалась напоследок увидеть, как их игрушечные пластмассовые тела с вонью и лопанием сгорают в пекле крематория. И его туда же засунула, если бы не куда большая ненависть к собственному бездействию.

Но он всегда был рядом. Настолько близко, что я могла влиться в него. И он всегда относился ко мне так бережно и нежно, что я готова была растаять в его объятьях. Но нет же! «Мы ведь друзья?» – проносилось у меня в голове каждый раз, когда я хотела рассказать ему все, «друзья помогают друг другу».

Но я обожала его. Обожала за все его хорошие дела. Он всегда помогал мне. Помог, когда я поссорилась с матерью, и неделю разрешал жить у себя в комнате. Заступался за меня на улице, если приставали какие-нибудь уроды. Он ухаживал за мной, когда я была в больнице, – приходил каждый раз с цветами и шариками «Поправляйся». Он был тем самым – сильным и мужественным. Всегда излучал спокойствие и уверенность. В его ауре я чувствовала себя как за каменной стеной. А его запах. Он манил и пьянил. Его духи можно было почувствовать, только когда я обнимала его, – такие легкие и призрачные. И дело не в духах, а именно в нем. Потому что именно из-за феромонов его запах был для меня так сладок. Я до сих пор могу его ощутить.

И в день, когда он впервые дал мне попробовать клевер, я поняла, что ждать больше нельзя.

Mi primera y única (Мой первый и единственный)

Он предложил пойти еще «куда-нибудь», и я с удовольствием согласилась, так как хотела в тот день как можно дольше находиться рядом с ним. Я давно об этом думала. О нем, о подобном дне, и… мы вернулись, сели в его машину и поехали в гипермаркет веселиться. Огромные этажи, полностью утыканные фирменными магазинами одежды с разноцветными и кричащими вывесками, которые были битком заполнены оригинальными вещами знаменитых брэндов. Мы примеряли вещи и скидывали их на пол, затем вальяжно перетекали в другой отдел и повторяли процедуру снова. Катались на лифте вниз и, как по дороге в рай, ехали на эскалаторе обратно вверх. Мы смеялись так, что еле хватало дыхания, а над нашими головами висели миллиарды звезд из пластика, подвешенных на невидимых нитях.

– Загадай желание, Alis. И я гарантирую, что оно исполнится, – сказал он, всматриваясь в переливы этих сверкающих серебром кристаллов. Я было хотела открыть рот, но он перебил меня, сказав: «Погодь пару секунд, я в канцтовары. А ты стой здесь и продумывай свое желание».

«Ну какой же он иногда ребенок», – фыркнула я, всматриваясь в свое искаженное отражение, умноженное многократно. Просто хотелось отвлечь себя от мысли, что так давно терзала меня. Мысли о Jerry. А он несся как угорелый вприпрыжку и размахивал ножницами в руке.

– Короче, ты сейчас загадываешь желание, а я займусь падением звезды с неба, – пробормотал он, запыхаясь. Я давно говорила, что ему нужно было бросить курить. Но при этом вскоре сама начала покупать ежедневную пачку смерти и, укоряя себя в лицемерии, выкуривала ее с большим удовольствием.

Немного отдышавшись, Jerry огляделся по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии интереса со стороны охранников, и вскарабкался на перила. Взяв в руку ближайшую звездочку, он торжественно произнес: «Однажды, давным-давно, в далекой галактике, на меридиане пустоты вселенной, существовало правило – если взглядом уловить падение звезды и успеть загадать желание, пока мгновенная вспышка не погасла, то оно обязательно сбудется. Но если проследовать вдоль радуги, то на конце ты найдешь эту звезду, горшок золота и еще кучу разного барахла. Ну, или как-то так. Поэтому сейчас ты загадаешь желание, а я сделаю все, чтобы оно сбылось». Затем он поднес ножницы к нити и передал слово мне.

В голове гудело, мысли взрывом эмоций вырывали сердце из груди. Я даже не стала возражать его безумной идее.

– Jerry, – сказала я, немного потупившись и взглянув в его глаза. – Ты мне безумно дорог, ведь только рядом с тобой я понимаю, что хочу жить, – проговорила я с молниеносной быстротой, словно слова были отрепетированы и проговаривались уже ни раз. Затем тишина. Лицо Jerry сменилось из улыбчивого в какое-то смазливо-проникновенное и с каплей жалости. «Что же теперь? Ну, раз сказала A – говори B!» – пронеслось у меня в голове и разорвало оковы.

– Я люблю тебя, Jerry. Люблю и любила, – сказала я, уже не в силах смотреть на него. И мое тело прошибло холодным потом. Сердце, трепеща канарейкой, билось в тесной клетке, безнадежно мечтая упорхнуть на волю. Эти пару секунд я хотела убить себя за слова, что только что произнесла, и после забиться в угол. За пару секунд до звука, пронзившего мое сознание и заглушившего гам и фоновую музыку магазина.

Jerry, словно лезвием бритвы о гитарную струну, прошелся по нити, удерживающей звезду, и, спрыгнув с перил, чуть не поцеловался с манекеном, стоящим напротив отдела Sin Cose.

– Это, конечно, не совсем желание, – ухмыльнулся он, взяв мою правую руку. – Но я тоже тебя люблю.

Эти слова показались мне сном. Я думала, что до сих пор нахожусь под клевером и это лишь сон. Я не могла поверить в услышанное. Я была на третьем небе. Нет! Я была на седьмом небе от этого! Тело охватил тремор. На глаза накатили слезы радости! «Да-а-а, детка! Я сделала это! Я пошла против принципов, навязываемых этим жалким миром, и получила свою награду! Я! Я! Я!» Я должна была еще много рассказать ему обо всем, что накопилось за эти годы.

И пока тайфун мыслей сметал остатки моего чистого разума, Jerry вложил мне в ладонь звезду и обнял так крепко, как никогда не обнимал до этого. Я даже оторвалась от пола, а позвоночник невольно хрустнул.

– От черт! Я не хотел тебя сломать. Все хорошо?! – испуганно начал он меня расспрашивать, при этом даже не думая отпускать, а лишь ослабив хватку. – Это от переизбытка чувств.

Боже. Даже сейчас в моих воспоминаниях это выглядит жалкой драматической комедией для подростков-неудачников. А что? Хорошая бы получилась концовка для средненького мыльного кинца. Массовка разгуливается по залу в поисках разных безделушек. Насыщенные краски, выведенные на максимум цветокоррекцией и хорошая музыка какой-нибудь поп-группы, а не та трансовая ахинея.

Главные герои стоят в переливах солнечного света, который искаженно отражается от зеркальных поверхностей, мерцающих блестяшек. Он смотрит на нее, она на него. Их руки соединяются в самый романтичный и чистый узел переплетения двух судеб, и под заканчивающийся аккорд закадровой мелодии их губы приближаются друг к другу. Камера наезжает, беря мега-крупный план, что аж видна каждая пора и ворсинка на коже актеров, а после все скрывается черной дымкой.

Великий момент, снятый для людей, которые не в состоянии сами испытать подобные ощущения, сменяется черным экраном и бегущими снизу-вверх белыми титрами. И так как это всего лишь средняя комедия для разового просмотра, справа от текста вклинивают неудачные дубли, чтобы еще хоть немного продержать пышущих феромонами парочек у экрана и засветить в их бессознательном имена и благодарности людей, которые над ним так долго работали.

Всегда считала такие фильмы чем-то чересчур банальным. Недостойным внимания. Смотреть на сопли и слезы, сопереживать актерской игре или персонажам в то время, как в твоей жизни проворачивались такие кульбиты, которым сценаристы и режиссеры могут только позавидовать, – вот этого я не понимала. Зачем бессмысленная трата времени, нервов и средств на просмотр таких простейших жизненных ситуаций, ведь все сюжеты уже давно написаны еще чуть ли не в псалмах и в конце окажется, что он всегда хотел быть с ней, а она ждет от него ребенка. Никаких выкрутасов. Все ровно и так, как хотят эмоциональные пожиратели. Почему никто не снимет фильм, в котором он пришел к ней с триппером, но она уже давно заразилась от его лучшего друга, так что все жили долго и счастливо? Или он встретил ее, но она оказалась трансом с огромным внешним миром?

Наверное, это были бы уже не такие пробивающие на слезы комедии, от которых люди, сидящие в креслах, а в частности домохозяйки, получали бы столько же удовольствия. Но почему, если они хотят эмоций, то не посмотрят, к примеру, ужасы или триллеры, в которых все не столь наигранно и сюжет не похож на цирк с элементами мюзикла?

Но я была героиней одного из таких фильмов. Одного из сюжетов Remarque, но с насыщенными динамикой событиями. Жалко, что не получилось обойтись без бокала дорогого вина и фунта испорченных устриц. Я сама себя вписала в этот неуклюжий мир прострации и воздушного пафоса двух влюбленных. Und verdammt, ich liebte es!⁹

Нравилось, потому что именно я, а не какая-то там Linsay, стояла в тот момент с Jerry и целовала его в губы. Это был поцелуй, которого я так долго ждала. Которого я жаждала, как спасительной влаги. Который оказался еще более нежным и чувственным, чем представлялся мне все эти годы. Я с радостью надела розовые очки, и единственное, что могло теперь их снять, – это моя смерть… Хотя сейчас это звучит иронично… Тогда перефразирую так – смерть Jerry.

– Что теперь? – спросил он, глядя на меня, словно маленький котик, разбивший вазу династии Míng и надеющийся, что не дойдет до кастрации.

– Теперь? Не знаю. Ты же мужик, вот и решай! – сказала я, слегка пихнув его в бок.

– Можно пойти ко мне и…

– Да! Можно пойти к тебе! – перебила его я, пропищав это, и наверняка выглядя в тот момент хитрее лисицы.

В машине мы на полную врубили музыку, которая словно специально была подобрана так, чтобы поставить ее одну галочку по «идеальному первому разу». Выкрикивая слова в унисон своими ломающимися голосами и смеясь, мы подъехали к дому Jerry. Оставили машину у гаража. Вбежали в его комнату и прыгнули на кровать.

– А можно мне еще чуток развеяться? – начала я разговор первой, тяжело дыша после такого забега.

– Ты меня удивляешь девочка, – усмехнулся он, – для тебя хоть два чутка, а то и все три! Только нужно сначала найти эти самые «чутки».

Он встал и начал выписывать жестами невероятные фигуры в воздухе, что походило то ли на колдовство неумехи-шарлатана, то ли на вызов дьявола прямиком в комнату.

– Что ты делаешь? – спросила я, ошарашено уставившись на него.

– Не обращай внимания, это, так скажем, дань уважения всем богам Jahnkie. Чтоб кураж был ярче, а сны слаще. Короче, я так делаю, чтобы вся наша затея понравилась Jah, и он впустил нас в Zion, – буркнул Jerry. Затем вытащил могущественный клевер и раздул для меня волынку.

– Сегодня ты станешь другой. Более открытой и духовно наполненной. Ты переродишься…

Jerry подошел ко мне и посмотрел прямо в душу. Я понимаю, как это глупо звучит, но в тот момент его взгляд был пронзительнее, чем у кота, что живет в пентхаусе. Погрузившись в мой разум, он запустил в сердце маленький реактор, от которого по всему телу шли колебания и взрывы. Секунды, которые я бы хотела описывать вечно, но передать эмоции все равно не удастся… Да и ни к чему.

Ataque de pánico (Паническая атака)

Он сел на напротив меня. Вытащил зажигалку. И, улыбаясь, начал прожигать меня своим взглядом, разжигая четырехлистник удачи.

Глубокий вдох. Все мое тело почувствовало власть над миром. Над временем. Я больше не была песчинкой на берегу Вселенной. Я больше не была жалкой «звездной пылью, танцующей в вихре бесконечности», как говорил один лысый старикашка.

Выдох. Я стала чем-то большим. Одно неловкое движение могло легко переполнить чашу равновесия. Я стала абсолютом, вышедшим за рамки физики. Пространство больше не было моим ореолом обитания. Я сама была пространством. Вместилищем всего сущего. Я расплывалась по всем сторонам света, уходя в бесконечность и интерферируя, уничтожала все на своем пути.

– Parece que el universo ha aceptado tu oferta¹⁰.Не знала, что она курит. – вдруг сказала я, сама не понимая из какой плоскости вырвались звуковые волны, несущие столь дурацкую формулировку.

– Что? – спросил кто-то, чье тело было немыслимо далеко, но голос при этом звучал запредельно близко и сотрясал мое тело.

– Говорю, что сама вселенная теперь работает на тебя. Странно. – Я немного помедлила, посмотрев на аморфную фигуру своего собеседника – Стоило просто попросить ее, и та дала согласие, – продолжила и поняла, что фигура словно уменьшается с каждой секундой. – Что-то не так? Кажется, что ты сейчас исчезнешь, – сказала я в угловатое проявление призрачного существа.

Вдруг счастье переменилось резким страхом. Неописуемым, и все быстрее и быстрее растущим. Фигура словно покадрово, начала расслаиваться. Звук какого-то барабана. Нет. Звуки барабанов, скрипки и трубного голоса. Я никогда не слышала столь прекрасной песни. Столь прекрасной и разрушительно пугающей. Сердце начало бешено вырываться из груди.

– Неслабо тебя унесло. Как увидишь Бога – передай от меня привет, – сказало существо, и в его угловатых глазах вспыхнуло пламя, ослепительное и живое.

«Какой Бог? – подумала я. – Мое сердце не справляется с такой густой кровью. Я умираю? Неужели я умираю?» – проносилось вновь и вновь в моей голове, которая уже перестала быть моей. Точнее, я уже перестала быть материальное единицей и теперь вместо того, чтобы смотреть из своего тела, смотрела на свое тело.

«Ты отвратительна! Ты похожа на анатомический макет в классе по биологии. Ты уже мертва!» – думала я, смотря на себя с пятисот миль от своего собственного мешка, наполненного мясом и дерьмом.

– Дыши глубже. Скоро отпустит. Паническая атака убивает сильно, но ненадолго. Всего минут пять, и ты уже как огурчик, – сказало существо с насмешкой внутри своего огненного взгляда.

– Пяти минут недостаточно, чтобы поговорить с Богом! Но пяти минут хватило, чтобы понять – БОГА НЕТ. – И я уставилась на существо, которое замедляло свою ужасающую метаморфозу, переходя из одного зеленого треугольника в зелено-черную пирамиду; в тетраэдр зелено-сине-красного перелива; в куб, в два куба, в многогранник, в параллелепипед с руками-кубами и головой-овалом. Слои энергии вновь и вновь пытались образовать хоть какое-то подобие антропоморфного существа, очертания которого настойчиво ускользали из моей памяти. Слой за слоем, угол за углом, все больше и больше деталей, все медленнее и медленнее. И страх пропал. И птичка перестала трепыхаться в моей клетке. И дыхание становилось все более размеренным и глубоким.

– Ты иногда бываешь таким милым, упоминая о своем любимом Боге, словно это твоя последняя надежда на хороший институт и работу. Я приблизилась к краю вселенной, и на это ушло не больше пяти минут, – шепотом проговорила я, вторгаясь в личное пространство моего «существа». – Тысячи световых лет только на то, чтобы оказаться в пустоте и понять, что кроме тебя, Jerry, мне никто не нужен. На краю вселенной не так уж интересно. То ли дело солнце. Солнце стирает все физические законы и превращает непонимание черных дыр в самое простое, что может быть, – оно становится энергией, как мы с тобой, – продолжала я, все ближе и ближе двигаясь к уже совсем остановившемуся в своем превращении любимому человеку.

Что-то подобное уже описывал Alex K. Обо всем, что происходило со мной. Лишь тогда я и поняла, насколько его мысли пересекались с моим естеством. Словно он описал странный сон, в котором я была не одна. Быть может, так и есть. Ведь, по его словам, «Каждый человек – есть сгусток чистой энергии. Электрический разряд, способный высечь в ткани вселенной себя, а значит, стать самой вселенной и переродиться в бесконечности». Как же он был прав. Жалко, что он также стал частью бесконечности.

– Я верю не потому, что хочу верить, – возразил Jerry, и на его глазах появились слезы. – Я верю в Бога, потому что боюсь бесследно пропасть во тьме. – И, убрав уже катившуюся по его щеке слезу, он рассказал теорию, которая до сих пор сидит в моей голове. – Я и ты… Мои и твои родители. Бабушки, дедушки, сестры, братья… Все незнакомцы, которых мы встречаем на улице каждый день… Копошащиеся муравьи мегаполисов. Все гребаное население этой планетки – это ебучие ИН-ДИ-ВИ-ДЫ! Существа, которые считают себя отдельной и автономной единицей мира. Одни умеют бегать, другие – говорить, третьи – рисовать, четвертые – петь, пятые – писать стихи, шестые – все сразу… Но кого это волнует? Вообще никого. Убери свое эго, мнимые умения и таланты и получишь обычного ЧЕЛОВЕКА.

Понимаешь? Всего-навсего человека. Жалкое, барахтающееся в собственных экскрементах существо, состоящее на шестьдесят пять процентов из кислорода, которым он дышит, на восемнадцать из пепла, десять водорода, три процента на азот, полтора кальция, два фосфора, десятая доля калия, столько же серы, хлора и капелька натрия для вкуса. Тесть после того, как тебя кремируют, ты перестанешь быть отдельным существом, способным доказать всему миру, что не такой, как все. Ты станешь частью мировой компостной ямы. И что произойдет, когда ты умрешь? Насколько весело осознать, что ты перестала БЫТЬ? Только представь себе!.. Страшно?

– Нет.

– А ты бойся, моя дорогая Alis. Ведь ты забудешь о своем «Я», как только клетки мозга внезапно поймут, что шестьдесят пять процентов кислорода не так уж и много, чтобы питать «жизнью» твою черепушку! Всего за пять минут умрут твои мысли, вкусы, мечты и желания. По одному пропадут воспоминания и даже то, что априори должно преследовать тебя всегда, тоже исчезнет! Понимаешь?! Страх! Даже ебучий и неописуемый страх исчезнет! И что тогда? Ведь мы живем-то только потому, что нам страшно умирать! И другие страхи тоже берут свое начало из этой первобытной фобии.

А ты возьмешь и тупо пропадаешь, словно тебя вовсе не существовало. Именно поэтому люди так стараются стать индивидами. Настоящими индивидами, а не жалкой пародией. Все эти песни, стихи, картины, книги, фильмы; научные открытия, теоремы, уравнения; геноцид, убийства, завоевания – все ради нескольких строчек в истории. Ради нескольких людей, что их не забыли. Ради того, чтоб любым способом жить дальше.

Боже… «Он» хотя бы дает надежду, что ты не пропадешь в пустоте. Так что, пожалуйста, будь добра, никогда больше не говори, что его нет. Он есть, и все. Просто есть. Нет, к примеру, «недостающего звена» или точных доказательств появления вселенной. А Бог – он есть. И Рай, и Ад, и все-все-все. – И вдруг его глаза налились уже огромными солеными каплями. Это были отчаянные попытки Jerry доказать самому себе, что «Он» есть.

В тот момент я также почувствовала бурю эмоций. Смотря на свой идеальный вымысел, я и подумать не могла, что у него тоже могут быть чувства. Он всегда ходил с улыбкой на лице, какие бы хуевые вещи ни творились вокруг. И вот в идеальном монолите появилась трещина, из которой вырывался ослепительный свет – такой яркий, что мог сжечь роговицу глаза; такой теплый и живой, что мог наполнить жизнью даже такое безжизненное тело, как мое.

Я присела к нему на пол. Руки тряслись, а по коже, пробегая волнами, все сильнее и сильнее проявлялись мурашки. Они исчезали, и на замену им, до боли, словно кислый лимон, полностью сводивший скулы, пульсировал вкус сострадания. Нет! Сопричастности.

Теперь уже на моих глазах проявились слезы. В носу также защипало кислым вкусом. Едким и ужасно неприятным. Я нерешительно прикоснулась к нему. Внезапно вся боль, кислота и изнуряющая неопределенность словно испарились. Словно их не было – этих странных чувств. Словно их вытеснила теплота. Теплота и спокойствие. Те самые неотъемлемые качества моего мужа.

Наши взгляды встретились, и он сказал с отчаянной усмешкой:

– Больше никогда не буду играть так громко. Я ведь и вправду чуть не поверил, что Бога нет. Вот был бы пиздец. А ты тоже хороша. – И он приблизился ко мне.

Запредельно близко. Его рука пронеслась легким жаром по моей щеке. Он провел ей так нежно и едва ощутимо, что из меня невольно вырвался стон, и прерывистый вдох влил в мою кровь смесь, не похожую ни на один известный гормон. И вот – первый и единственный ОН! И его неповторимый поцелуй. Он вдыхал в меня жизнь и будоражил в моей черной душеньке такие потаенные углы, о существовании которых я даже не подозревала. Нежный, чувственный и одновременно смелый и настойчивый – он, как удар в солнечное сплетение, спирающий дыхание на несколько секунд; как лед, который вызывает нервную дрожь по всему телу; какой же он теплый и сладкий. Я думаю… Нет! Я знаю, что только поцелуй любимого человека способен вызывать подобную бурю эмоций. Когда каждая клеточка твоего тела кричит от удовольствия и счастья, дышит и бурлит. Все мысли переплетаются в огромный сгусток чистейшего бреда, который не снился даже Dalí.

Y cayó el último castillo (И пал последний замок)

«Te quiero», – пронеслось у меня в голове, но из уст вырвался еще один протяжный стон. – Я хочу тебя, – сказала я и лишь через мгновение осознала, что огласила эту мысль. Реальность размазалась. Я была опьянена. Страх лишь подталкивал меня к неумолимому моменту. Искушение. Никогда не понимала эпикурейцев, но в их логике есть доля истины – истины порочного забвения.

– Ты уверена? – спросил он, немного отпрянув от меня и вновь пронзив своим взглядом (Боже, если ты существуешь, то спасибо за то, что сделал Jerry Green именно таким).

– Уверена, – ответила я, смещая свое внимание, то ли от стыда, то ли от невозможности выдержать его яркий огонь глаз. – Хочу тебя и хочу прямо сейчас. Только тебя и никого другого, – простонала я.

Мои трусики мгновенно пропитались, и от этого я еще сильнее смутилась. (Есть тупое мнение, что мужика можно завести с полтычка. У него сразу встает от вида женских сисек. Знали бы вы, какие фантазии возбуждал у меня Jerry, просто держа в своих объятиях. Я готова была сожрать его со всеми потрохами, лишь бы он был во мне. Был еще чуть ближе.)

Он снял свою футболку, оголив бронзовый загар и пресс, которым мог похвастаться только Apollo. И теперь он был моим. Только моим! Затем он аккуратно опустил меня на свой белоснежный ковер, придерживая одной рукой и лаская меня другой. Его тело словно было создано для принесения удовольствия. И не только физического, но и духовного; вообще всех доступных человеку видов удовольствия.

– Не бойся. Я буду осторожен, – томно произнес он, и его баритон возбудил меня еще сильнее.

Теперь я извивалась в его тесных, но невообразимо нежных объятиях. Уже не зная, куда себя деть, я просто желала, чтобы этот дурак наконец-то трахнул меня. Я так и сказала: «Заткнись и просто сделай это!»

Я даже не успела понять, как он снял свои джинсы и стянул мои. Страх осознания того, что случится, наконец добрался до меня и пронзил, сковав в недвижимое мраморное изваяние – бледное и холодное. «Он тот самый, дурочка. Все будет хорошо. Не важно, что не по плану, зато с ним, а не с каким-нибудь прыщавым сосунком. Лежи и расслабляйся, получая удовольствие. Новые ощущения – это хорошо, не так ли? Успокойся. Все будет хорошо», – повторяла я себе, наблюдая за его манипуляциями.

Он уже начал снимать с меня трусики – аккуратно спускаясь все ниже и ниже, осыпая меня нежными прикосновениями жарких губ. Я могла лишь молча стонать. «Отпусти ты эти треклятые трусы!», – орала я про себя, не давая сделать задуманного Jerry грандиозного маневра. Но он проскользнул по моему телу снизу вверх, вызвав приятные мурашки, и вцепился мне в мочку уха («его коронная и безотказная методика затаскивания девушки в постель», как вскоре он сам признался). И, наконец подобрав ключ от «пояса верности» из громоздкой кипы, он сорвал с меня последние сомнения.

Это было больно. Бля, я все никак не могла понять, почему было так больно. Никаких восхитительных чувств испытать не получилось. Страх, усиленный этой болью, сковал мое тело настолько сильно, что я чуть не оторвала ему член. Неподвижно мы, как два спаривающихся жука, повисли над небом и землей. «Как же так? Говорили, что это приятно, а оказывается, это ужасно страшно! – думала я в тот момент. – Но я вижу, что он счастлив. А значит, счастлива и я».

Кольцо мышц начало постепенно ослаблять свою хватку. «Теперь уже боли нет. А я так боялась. Дурочка». И его тело начало двигаться в унисон моему дыханию. Медленно он входил и выходил из меня. Я чувствовала каждую клеточку своего тела. Каждый волосок превратился в иголку, проводящую короткие импульсы. Акупунктура сосет перед этим охренительным во всех отношениях ощущением! Словно поглотила целый альбом винила из бессмертной классики.

О, это незабываемый момент. Такую гамму впечатлений и эмоций можно испытать только в первый раз и только с любимым человеком. Особенно если он, в отличие от тебя, знает свое дело. А он знал.

– Надо будет прибраться, – сказал Jerry, проведя по моему животу ногтями и возбудив еще одну волну электрических разрядов. – Ты сейчас иди в душ, а я тут все устрою, – закончил он. Протянул руку. Помог встать. Состроил возбуждающую моську и подал мне свой домашний халат.

«ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? ЭТО Я?! О, БОЖЕ! БОЖЕ! БОЖЕ! БОЖЕ!» – взвыла я в собственной голове, когда решила захватить и трусики с бюстгальтером. Любимый ковер Jerry – белоснежный, ворсистый и еще куча-куча прилагательных о его бесконечной мягкости и эстетичности, был окроплен… Нет, не так – изуродован кровавым следом, пропитавшимся «в самую глубину коврового волокна». В тот момент я думала, что Jerry меня в душе и порешает. Но он даже не обратил внимания на этот «пустячок».

Хотя знаете, это уже слишком – зачем оно вам?

В общем, я приняла душ, став вновь чистой и вкусно пахнущей (правда, мужским запахом) леди. Вернулась на второй этаж в комнату разврата и содома. Остановилась у двери и с интересом начала наблюдать за собственным счастьем.

– Сексуальная ты в этом халате. Особенно с мокрыми волосами и почти голая, – улыбнулся Jerry. – Встань к косяку и вот так сделай. – Он показал позу со съемок модного журнала, где модель, прислонившись к стене, обхватывает одно плечо противоположной рукой и, приоткрыв рот (ненавижу, когда рот открыт или приоткрыт. Особенно если это мужчина. Словно общаешься с олигофреном), смотрит прямо в камеру.