Алесь Минкевич
Backstage реальности. Книга 1
ГЛАВА 6
«Поезд межрегиональных линий эконом класса номер шестьсот двадцать четыре «Гродно-Витебск» прибыл на третий путь ко второй платформе. Нумерация вагонов начинается с хвоста поезда.» Когда женский механический голос начал перечислять номера (с тринадцатого по двадцать первый) прицепных вагонов «Гродно-Коммунары», я уже спускался на эскалаторе с зала ожидания. После звукового сигнала этот же лишенный жизни голос продублировал ту же информацию на китайском, выговаривая нараспев каждый слог в одной тональности. Озвученный текст на пиньине51 с неправильным произношением транскрипций давно стал в нашем цивилизованном обществе поводом для шуток, неудивительно, что для наводнивших Минск китайцев он воспринимался такой же тарабарщиной, как и для столичных жителей. Фигня, что неправильно, главное – дань уважения господствующей державе. Ну вы и так это без меня хорошо знаете. Подумать только, насколько пророческой оказалась книга52 Вити Мартиновича, название которой сейчас не то, что произносить нельзя, а даже вспоминать о ней опасно, если, конечно, не хочешь получить реальный срок.
Змейка состава расползлась практически по всей платформе, благо мой двадцать первый вагон находился в самом начале поезда, что избавило меня от лишней беготни в поисках заветного номера. (И на том спасибо, набегался за весь день.) Пока этим занимался пришедший в волнение народ, я – с тревогой, заглушавшей мысли о скором блаженном отдыхе на верхней полке, – стоял перед девушкой, которая показывала свой QR-код проводнице. Посадочный билет, зажатый во вспотевшей ладони, успел напитаться влагой. Сердце билось в сумасшедшем ритме. Я – следующий.
Странно было ощущать себя героем из сказки братьев Гримм. Мой опрометчивый поцелуй, ставший следствием телячьей нежности, вывел Спящую красавицу Анну Павловну из столетнего сомнамбулического состояния… А всё-таки, какого черта я так упрямо продолжаю лгать себе, заглушая откровенным цинизмом самые сокровенные чувства?! Пора признаться: я сделал то, о чем боялся даже помыслить, настолько фантастическим ещё недавно казалось подобное событие. И дело было вовсе не в ее замужестве, нет. Осознавая свое положение, я прекрасно понимал, что не ровня Анне. Она, бесспорно, была хороша собой, только слепой мог не заметить ее красоты. А при моей внешней посредственности, шанс быть замеченным Анной стабильно колебался в районе нуля. Поэтому я подсознательно ожидал самой неприятной реакции, как мальчишка отвернулся от нее, стесняясь смотреть в глаза, и направился к своему столу, но Анна никаким видимым образом не отреагировала на сантименты. Окончательно успокоилась, постояла с минуту, взвешивая свое решение, собрала вещи, и, со словами «я ушла в лабораторию», вышла из кабинета. «Ушла в лабораторию» – это был такой универсальный, а главное, официальный повод Анны Павловны буквально избежать ответственности в принятии решений по сложным вопросам, в которых ей не хватало компетентности. Таким образом нерешаемые проблемы она перекладывала на меня. И вот снова – лаборатория. Я даже как-то спросил у своего босса, где она находится, но Павловна неопределенно назвала местоположение, что-то наподобие «недалеко от» какого-то неизвестного мне объекта с непонятной аббревиатурой, больше напоминавшую бормотание пьяного человека, нежели название государственного учреждения. После чего я сделал вывод, что лабораторию она посещала так же, как я «Немецкий язык» в одиннадцатом классе. Так что вторая половина рабочей пятницы тяжким бременем легла на мои плечи, ноги и больную спину. Пришлось, что называется, работать за себя и за того парня своего руководителя. Зато с каким упоением в шестнадцать пятьдесят пять я покидал свой опостылевший кабинет. Наконец долгожданные выходные!
Все же как быстро может измениться обыденность! Как быстро она под воздействием катализаторов может наполниться смыслом, упорядочиться, разложиться на полупериоды, расщепиться на атомы и молекулы времени. Ещё несколько дней назад я, опустив свой ветразь устремлений, спокойно дрейфовал по течению бытия, а сегодня разделяю день на минуты, километры и скорости, словно моя повседневность успешно была интегрирована в учебники по физике. Если бы только моя жизнь зависела от знаний этой технической дисциплины, каким бы счастливым я мог быть…
Сменились акценты, изменилась постановка вопросов. Даже деньги при зарплате сто баксов не были для меня главными. Главным было время. С тех пор, как я дал согласие, только оно имело ценность. В пятницу вечером у меня не было ни того, ни другого, а только дикое желание как можно быстрее добраться до железнодорожного вокзала. Так я узнал, что, при должной физической подготовке и успешном стечении обстоятельств, от двери рабочего кабинета до вокзального туннеля, ведущего к ДээС «Дружная» можно добраться за сорок одну минуту, затратив на это одну поездку на автобус и одну – на метро.
Та часть пятницы, существовавшей в стенах вокзала, которую в новой действительности не лишённые чувства юмора люди прозвали чёрной, начиналась в шестнадцать ноль-ноль. В этом аспекте страна была стабильна как никогда. Стабильно километровые очереди. Стабильно озлобленные люди в них. Стабильно высокая такса у краеров. И хорошо, если быстро (вопреки названию промысла) удастся кого-то из них найти. Все, кто пользовался услугами краеров, знали, что в чёрную пятницу проще было отыскать четвертый путь на вокзале53, нежели барыгу, торговавшим quick response54.
Никогда прежде не пересекался с краерами, но из рассказов своих знакомых, которые хоть раз были с ними в товарно-денежных отношениях, знал о их месте дислокации и отличительных признаках. Оставалось лишь верифицировать имевшуюся информацию, поэтому, выйдя из метро, я прошел мимо торговых стекляшек «ДорОрса» и оказался в начале анфилады с выходами на платформы, которая вела к «Дружной». Влево к сердцу вокзала уходил туннель; справа от него находилась лестница, выходившая на первый путь. Я поднялся по ней.
Черное око камеры наружного наблюдения, висевшее на углу здания вокзала, бросало косой взгляд на металлический каркас, обшитый плексигласом, который больше походил на огромную собачью конуру, чем на «место для курения». Эта будка была результатом неудачной попытки заменить старые «специально оборудованные места», где «в рамках эксперимента, проводимого БЖД» разрешалось дымить. Они представляли собой островки с урной, ограниченные прямоугольными или квадратными пунктирными контурами, нанесенными на тротуарную плитку белой краской. Их и сейчас можно увидеть возле главного входа и на платформах вокзала. Мой скудный ум так и не узнал в чем заключалась специальнооборудованность тех старых «мест для курения». Неужто в урнах? Возможно, в том, что штриховые линии курилок специальным мелом рисовал сам Хома Брут55, наделяя их сверхъестественной силой удерживать табачный дым в обозначенных границах.
Я стоял за стеклянной конурой, прячась от камеры, – нельзя было исключать того, что в нее легко мог заглянуть товарищ майор – и ожидал появления краера. Пока курившие, набивая свои лёгкие никотином, сменяли друг друга, мне не оставалось ничего другого, как присматриваться к ним и надеяться, что кто-то из них окажется нужным человеком. Такая картина продолжалась полчаса, показавшиеся вечностью. Я уже было потерял терпение, а затем и надежду, как в поле моего зрения оказался с виду ничем не примечательный мужичок, одетый в кроссовки, джинсы и черную байку, лет сорока пяти. Он неспешно направлялся в мою сторону, успевая бросать по сторонам беглые взгляды. Только одна вещь, которую мужик держал в левой руке, позволяла идентифицировать в нем краера: смартфон с черной накладкой, на которой было написано название промысла: «КВИК РЕСПАНС». Он то и дело на какую секунду умело обнажал поверхность задней крышки смартфона, что я успел понять: несведущий человек никогда бы не обратил внимания на эти два слова, которые могли означать что угодно, но никак не рекламу нелегальной услуги, а только тот, кто сознательно хотел увидеть их. Краер остановился возле будки, в метре от меня. Через несколько секунд он уже затягивался вейпом. Возможно, курение было частью их профессии, подумал я, в противном случае они бы привлекали к себе внимание, праздно шатаясь возле стеклянной конуры. Как например, я. Но у меня абсолютно не было времени думать об этом, поэтому я без прелюдии в два шага подошёл к нему сзади, поравнялся с ним и, не глядя на него, словно невзначай, произнёс: «Шестьсот двадцать четвертый. Один плацкартный до Могилёва. Двадцать три ноль две». Расписание движения поездов являлось ещё одной неотъемлемой частью жизнедеятельности вокзала, отличавшееся стабильностью на протяжении многих лет. (Железная дорога была одна из самых консервативных организаций в стране.) Так что я мог бы довольствоваться только номером поезда и не называть времени отправления, мужик по долгу службы знал его лучше меня.
Краеры появились в краіне мроі кропка бай56 в то время, когда власти приняли закон «об обязательном наличии QR-кода вакцинации от COVID-19 для покупки железнодорожных билетов», мотивируя его «мерами по предотвращению распространения коронавирусной инфекции». Доверие народа к власть имущим последние годы была в районе трёх процентов, поэтому подавляющее большинство не поверило в «заботу о здоровье населения». На деле же люди считали, что единственной причиной введения QR-кода было желание государственной системы контролировать каждого человека. Уверенности в этом добавлял тот факт, что вакцинация стала принудительной в то время, когда «корона» стала обыденным заболеванием, занявший свое место в ряду обычных возбудителей ОэРЗэ. Стремление человека к свободе всегда было естественной потребностью, оно вместе с желанием делать все наперекор стране сгенерировало в обществе запрос на решение проблемы, удовлетворить который со временем смогли торговцы QR-кодами. За излишнюю жадность и неприязнь в народе их прозвали QRаерами, уничижительно сравнив с другой категорией людей, существовавшей в мире криминальных русских сериалов – с фраерами. Краеры грамотно построили свой бизнес, который в создавшихся условиях не терял своей актуальности: они не продавали коды, а только предоставляли услугу по покупке билета. Быстрый отклик57 напрямую зависел от спроса и имел три ценовые категории: 1) понедельник-четверг – 20%; 2) суббота, воскресенье – 30%; 3) пятница – 40%. Процент брался от стоимости проездного билета.
Ходила легенда, что весь рынок кодов в Минске, подмял под себя некто, имевший прямое отношение к силовым структурам. Вполне возможно, что это было правдой, ведь как ещё можно было объяснить доступ краеров к базам данных QR-кодов вакцинированных от коронавируса, не говоря уже про то, что их промысел продолжал процветать в условиях тоталитаризма.
Мужик, не взглянув на меня, еле кивнул и, отойдя на несколько метров, достал из кармана байки свой смартфон-рекламный щит. Пока он кому-то звонил, я вынул из кошелька деньги и отсчитал нужную сумму, – стоимость билета с сорокапроцентной комиссией, – которая была эквивалентна четырем долларам, что и говорить, наши пассажирские железнодорожные перевозки всегда были одни из самых дешёвых в Европе.
Смартфон с накладкой «КВИК РЕСПАНС» все ещё закачивал информацию, касавшуюся моего заказа, в ухо краера, когда тот вернулся ко мне и, незаметно для других характерно помассировав большим пальцем подушечки указательного и безымянного пальцев свободной руки, назвал точную «цену вопроса», которая и близко не совпадала с той суммой, что, сложенная вчетверо, нервно покоилась в моей правой руке, сжатой в кулак. И тут же сразу добавил: «Деньги вперёд». Я не стал ему перечить и, когда он закончил телефонный разговор, отдал ему три банкноты. Мужику для пересчёта кэша достаточно было секунды – не хватало сорока процентов.
– А где комиссия? – изобразив удивление на лице, спросил краер.
– После того, как увижу билет, – ответил я.
Он хмыкнул, смекнул, что мне была известна одна из схем развода, которые краеры не гнушались использовать, в надежде одурачить какого-нибудь простофилю. Отдай им всю сумму с комиссией – и потом ищи ветра в поле.
– Резонно, – сказал мужик. – Ладно, жди здесь, минут через пятнадцать принесу.
Он уложился в тринадцать. Принес квиток, после чего получил вожделенную комиссию. И надо сказать, сделал свою работу краер на совесть, по крайней мере, номер места, который значился в билете, не свидетельствовал о том, что мне придется трястись ночь в поезде на верхней полке у самого туалета. Да, богатый опыт железнодорожных приключений научил меня ориентироваться в нумерации, и самые жуткие места в вагоне я знал, как отче наш: с тридцать третьего по тридцать восьмой.
Последовавший затем час вместил в себя тридцатипятиминутную поездку на сто втором до Чижовки, посещение «Острова Чистоты» с целью покупки полулитра самой дешёвой водки «Аквадив», а также посещение моего соседа Борисыча с куда более благородной целью испытать радость дарения все той же бутылки «Аквадив». Игорь Борисович, известный в районе пьяница, проживал в квартире напротив моей. Жизнь его, как и многих в стране, круто изменилась в начале двадцатых. Дотоле он был вполне обеспеченным человеком, занимавшим серьёзную должность на автозаводе. Я знал какие причины спровоцировали падение Борисыча на социальное дно, поэтому по-доброму, за глаза называл его дауншифтером. Да и пьянство его, признаться, было каким-то интеллигентным. Не в том смысле, что когда он пил дорогой коньяк из серебряной рюмки с инкрустацией, элегантно оттопыривал мизинец. Вовсе нет. Такое жеманство было чуждо Борисычу. Он был простым мужиком, из народа. Мог и прямо с горла хлестать, причем хлестать любую спиртосодержащую жидкость, разве что, за исключением стеклоочистителя. Интеллигентность его пьянства была в другой плоскости, за что его ценили все соседи, не говоря уже обо мне – в алкогольный эскапизм Борисыч уходил красиво: не дебоширил, не шумел, сторонился компаний сомнительных собутыльников. Что греха таить, и сам я, борясь с приступами одиночества, неоднократно сиживал в обществе моего соседа. Мне импонировал Игорь Борисыч. Даже в нетрезвом состоянии он не терял здравомыслия и потчевал меня не только водкой (которую я ему приносил), но и интересными беседами, обогащавшими мой пытливый ум. Основной темой его разговоров была заводская жизнь, точнее, ее темная сторона, завесу с которой Борисыч срывал с крайним бесстыдством: в этом отношении он был увлекательнейшим рассказчиком. После посиделок с соседом я зачастую пребывал в состоянии эмпатии, ощущая себя бывалым человеком, вдоволь хлебнувшего пролетарской жизни. Как в девяностые и нулевые налево вывозились раздаточные коробки из ПээСКаТэ58 (почему-то так он называл «колесные тягачи»59), как проносился спирт через проходную, в какой пропорции он бодяжился с водой, и в каких цехах продавался – все это было мне хорошо известно.
Не собутыльничеством единым мы были связаны с Борисычем. Сосед мой, помимо интеллигентного пьянства, обладал ещё одной сильной стороной своей личности: умением присматривать за квартирой в мое отсутствие. С тех пор, как страна сильно обеднела, 205-я статья60 стала символом новой реальности, как когда-то – административная 23.34. Чижовка, не обделённая криминогенностью, в этом отношении статистики не портила: хаты обносились регулярно. Я хоть и не имел большого имущества, но стать жертвой квартирной кражи крайне не желал. По этой причине ценность соседства с Борисычем, который покидал свою берлогу только в случае похода в магазин, была необычайной: мой маргинальный друг осуществлял надзор за квартирой просто превосходно. Причем, в любом состоянии. Если мне хотя бы на сутки нужно было оставить жильё, я, предварительно отблагодарив поллитровкой, ставил Игоря в известность. Не знаю, как это у него получалось, но всегда по возвращению стоило мне подняться на этаж – сосед (с докладом) уже ожидал у двери.
Поездка в Краснополье была первой за долгие месяцы, даже Борисыч заметил мой продолжительный простой. А вот «Аквадиву» был сдержанно рад.
Как же всё-таки долго была импотента моя душа…
Как только зашёл в квартиру первым делом включил смартфон – в полете я находился с момента окончания рабочей недели – и от усталости повалился на диван. Блаженную, непродолжительную тишину нарушила короткая неживая трель. Сколько же порой волнительной радости может принести один звуковой сигнал, – уведомление о входящем сообщении, – если его отправителем является человек, который… Который – что? Тогда я ещё не мог точно определить зарождавшегося в сердце чувства. Точными были только сплетённые воедино ожидание и страх, самым невероятным образом воплотившиеся в эСэМэСке от Анны. Она ведь раньше никогда мне не писала. Борясь с искушением прочесть ее сразу, я отложил смартфон, поднялся с дивана и принялся собирать рюкзак. Но не продержался и минуты – сообщение, где смысла было больше, чем слов, дарило мне призрачную надежду: «Извини…».
– Добрый вечер! – обратился я к проводнице заискивающе и как можно мягче, отдавая ей влажный посадочный билет.
– Здравствуйте! – ответила та безразличным тоном, который был таким же неотъемлемым атрибутом ее профессии, как и форменный костюм тёмно-синего цвета. Но тогда я не обратил внимания на такую мелочь, вся моя сущность была подчинена цели, на пути к которой стала девушка, изучавшая мой билет. Страшила неизвестность, страшила непредсказуемость проводницы, в стандартной ситуации предвидеть я мог только просьбу предъявить…
– Ваш QR-код, пожалуйста! – тем же тоном спокойно потребовала девушка, возвращая мне билет.
Как правило, предъявление кода являлось формальностью: у проводников были считыватели QR-кодов, но зачастую они игнорировали процедуру сканирования, не видя в ней смысла, и довольствовались лишь фактом наличия персонального кода. В их поведении был резон: для чего сканировать? Лишь для того, чтобы убедиться, что человек вакцинировался от заразы, которая давно перестала всех волновать? Меньше всего это заботило проводников. Но даже знание этого нисколько меня не успокаивало, сердце по-прежнему продолжало танцевать босса-нову – неизвестно чего можно было ожидать от девушки. Дерганными, быстрыми движениями я достал из внутреннего кармана куртки QR-визитку и показал проводнице. Она взяла ее, повертела в руках и, произнеся «проходите», вернула обратно.
Если бы девушка отсканировала визитку, то узнала бы все о вакцинации моей мамы.
Впереди меня ожидала поездатая ночь в плацкартном вагоне. А если честно, без иронии, то проводить ночи в поездах я очень любил. Была в них какая-то магия, какая удивительная атмосфера. Закажешь чаек в граненом стакане с подстаканником, – не нарушать же своей давнишней традиции – выпьешь темно-янтарный байховый напой и запрыгнешь на верхнюю полку (без постельного белья). Если повезёт с соседями по плацкарте, сможешь быстро уснуть. Ну а даже если решишь, что не повезло, – мало ли соседи попадутся трезвыми, но разговорчивыми – в тщетных попытках уснуть станешь прислушиваться к их разговорам, удивляться и даже тихо радоваться, что оказался в час двадцать три ночи в такой обстановке, на втором месте второго вагона. (Окультуриваться можно при любых обстоятельствах) Какие же всё-таки бывают в пути интересные разговоры! «Интересно, звучит немного по́шло, но мы с вами проведём эту ночь вместе. В этой плацкарте… А как правильно называется место, где мы сейчас находимся: плацкарта или плацкарт? – Ну, наверное, плацкарт. – Неправильно, ни то ни другое. Нет такого слова в русском словаре. Плацкарта – это немецкое слово, образованное от слов «плац», что означает «место» и «карта», что означает «билет». Буквально переводится как «билет с местом». А так – «посадочный билет». – Ну как же? Но есть же такое слово «плацкартный». Мы же с вами едем в плацкартном вагоне… – Интересный вопрос. Вы помните, как я сказала? Нет такого слова в русском словаре. Все верно, нет в словаре, зато есть в языке. А это, согласитесь не одно и то же. Русский язык – вещь удивительная…» И потащит тебя выпитый чаек в уборную, и заречешься ты в сотый раз не пить его перед сном, а после подумаешь: а как же традиция? не нарушать же ее – и все равно будешь терпеть, чтобы не попасть в ситуацию цугцванга: чтобы не спуститься с верхней полки и не нарушить их задушевного, интеллигентского разговора… Сколько у меня набралось таких ночей за время путешествий? Столько воспоминаний. Сейчас-то по-настоящему начинаешь ценить то время. Свобода передвижения, онлайн покупка билетов, никаких QR-кодов… А кстати, упомянутый случай из какого трипа?.. ну конечно, поездка в Калинковичи. Вернее, в Мозырь через Калинковичи. Чудесная поездка с краеведением и футболом.
Мы ехали в первом купе плацкартного вагона. Я всегда старался брать билет в первое купе, чтобы воспользоваться его преимуществами и сделать ночную поездку более комфортной: купе ближе всего находился к проводнику и к туалету, а также его вместимость всегда была меньше, чем у других: вместо стандартных шести мест было четыре, а порой и вовсе два. Боковушки отводились под мешки с постельным бельем и под пледы. Так что такой лайфхак позволял ограничить количество моих попутчиков как минимум до трёх человек. Также увеличивалась вероятность, что эти самые попутчики не окажутся любителями бухнуть ночью в дороге – соседство с проводником сводило возможность такого времяпровождения к минимуму. Единственное, от чего я не мог быть застрахован – от храпа и от ночных разговоров.
Нас ехало трое: я, мужчина и женщина – вторая верхняя полка так и осталась свободной до Калинковичей. Сначала они присматривались друг к другу, от того их разговор на первых порах носил вялотекущий характер. Ближе к часу ночи их знакомство перешло на новый этап, мужчина с женщиной раскрепостились, беседа стала более оживленной, голоса стали звучать твёрже. Я старался не реагировать на их шум, но женщина из соседнего купе не выдержала и сделала им замечание: «Молодые люди, можно потише, люди спят!». «Молодые люди», коим было в районе полтинника, перешли на шёпот, только и всего.
Я периодически впадал в дрёму и не мог полностью погрузиться в содержание их общения, но по отдельным отрывкам, в которые я бросал свое ухо, вроде «плацкарты», было очевидно, что «молодые люди» банально хотели понравиться друг другу, поэтому пускали в ход всю свою эрудированность. Ох уж этот избитый штамп: любви все возрасты…
Резкий толчок состава, отходившего от станции «Жлобин», быстро вернул меня в реальность, которую я уже было покинул, когда мы только подъезжали к городу. Меня объяла небольшая досада. Только-только стал явственно проступать сюжет сна, только-только появились герои, говорившие голосами громкоговорителей, только-только пошла раскручиваться драматургия, как пришлось проснуться.
Мои попутчики и мысли не допускали, чтобы угомониться и немного поспать. Напротив, покинув Жлобин, они как-то оживились, словно им передалась вся энергетика города, вся сила металлургов. И если на станции, в тишине они выкроили для моего сна пять минут тишины, то, как только застучали железные колеса, их голоса зазвучали громче. За ночь нашего путешествия мои соседи настолько слились с атмосферой вагона, что я с нервной улыбкой подумал: ещё немного и они станут неотъемлемой частью поезда, и стоит только выкрутить регулятор громкости в нашем купе в ноль – все сразу же стихнет, умолкнет.
Судя по словам «ковид», «изоляция», «вакцина», долетавшим до моего сознания, «молодые люди» говорили об «осточертелой» пандемии. Видимо, все нормальные темы у них уже закончились, раз затянули эту заезженную пластинку, думал я. Ещё немного – и они успокоятся, а мне удастся поспать. Только я так решил, как женщина вымолвила фразу, которую я отчётливо услышал, и которая спасла их ночную затянувшуюся беседу от логичного завершения:
– Так надоела эта пандемия, честное слово! Хоть ты из комнаты не выходи. Ни к детям, ни к внукам не съездить. Они на Украине живут…
Ее слова удивительным образом подействовали на мужичка. Нет, он не стал ее утешать своими авторитетными прогнозами о скором окончании пандемии, не стал уверять ее о скорой встрече с отпрысками, вовсе нет. Он лишь услышал то, что подсознательно хотел услышать, услышал то, что родило в его памяти определенную ассоциацию и он решил воспользоваться внезапно подвернувшимся случаем, чтобы впечатлить ее…да, что там говорить, чтобы покорить ее.
– О, не выходи из комнаты… – проговорил он, смакуя каждое слово, каждую буковку.
«Не выходи из комнаты» – ключевые слова их ночного бдения, повлекшие за собой действия, которые заставили меня не только порадоваться за мужичка, но и гордиться всеми мужиками.
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
Мужчина с чувством, с уместными паузами выговаривал каждую строку. Я не любил творчество Бродского, но знал этот стих. Только этот стих и знал. В эпоху COVID о нем не слышал только глухой. «Не выходи…» так хорошо подходил к пандемии, как радуга к ЛГБТ-сообществу, что кое-где даже появлялись предположения о том, что Бродский нет-нет да и мог быть пророком.
За дверью бессмысленно всё, особенно – возглас счастья.
Только в уборную – и сразу же возвращайся.
Я не мог видеть лица женщины, но хорошо мог предположить какие чувства та испытывала во время его декламации, мужичок так старался, что даже я слушал его с удовольствием.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; ещё одна будет лишней.
Нет, мужичок, блогером за пару сезонов я написал много букв, но обещаю тебе, не пожалею ещё большего количества букв, и они не будут лишними, и напишу про тебя, про твой героический поступок в какой-нибудь книге – такие игривые мысли посещали меня в то время, когда он каждой строчкой Бродского бомбардировал свою жертву.
В последствии, когда доводилось припоминать ту ночь, неоднократно ловил себя на мысли, а почему, собственно, женщина сказала: «хоть ты из комнаты не выходи»? Не верилось мне, что она, как и автор стиха, жила в коммунальной квартире, или что в ее собственности находилась лишь комната. Почему из комнаты, а не из квартиры? Неужели она сама тогда подала ему знак, а он сумел уловить ее смысл?..
Он заканчивал. Оставалась последние две строчки, которые я ожидал с особым интересом…
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Последняя строка. Последняя – браво, мужик! – строка, расставившая все точки. Как он ее продекламировал… С паузами, длиною в вечность… А с каким придыханием он произнес слово «эроса», словно оно вышло из него с последним выдохом, со всей бессмысленной жизнью, которой он жил до роковой ночи, сблизившей их. В этом эросе были спрессованы все желания, все чувства, которые наверняка испытывал мужичок последние несколько часов, что не понять его посыла было категорически невозможно. Оставалось лишь дождаться ее ответа.
Я тихонечко лежал на спине и смотрел вверх. Была такая тишина, которая только могла быть в ночном поезде, несущемся по железной дороге на скорости сто километров в час. Никто не осмеливался ее нарушить, даже мой мочевой пузырь, который ещё до подхода поезда к Жлобину апеллировал ко мне и безудержно желал скинуть балласт. В такой атмосфере мы находились меньше минуты.
– Бродский…мой любимый поэт…ммм… – таким был ее ответ. Она хотела что-то добавить, но, видимо, чтобы не наделать глупостей, замялась.
Минуту с небольшим погодя она привстала и наклонилась к мужчине, который по-прежнему сидел, облокотившись на стол… Честное слово, я перестал дышать.
– Я в уборную. Через три минуты трижды постучите в дверь. Понятно? – женщина прошептала своему собеседнику на ухо, но даже в ее шёпоте легко читались повелительные нотки, благо полка мужичка находилась под моей и я сумел всё расслышать.
Мужчина не ответил. Возможно, просто кивнул, но этого я не мог видеть, так как продолжал лежать на спине и смотреть вверх.
Как и было велено Бродскому, через три минуты он встал и направился в сторону купе проводника. Ну что ж, терпи, мой пузырь, после Светлогорска, наверное, получится, подумал я, зато у них все получилось. Наверное…
В пять ноль пять я вышел в Калинковичах, а молодые люди в горизонтальном положении продолжили свой путь.
Через три часа, проинспектировав город, я сидел с ноутбуком в зале ожидания, ждал собаку на Мозырь, и с нескрываемой улыбкой записывал свои наблюдения для будущего поста. Про ночное приключение я не написал ни слова …
«Калинковичи!» — разбудил меня проводник, лишь слегка коснувшись моей ноги. А много и не нужно было — сон был прерывистым и тревожным. Да и вообще, было ли это сном? На часах — 4:25. «Какие же Калинковичи? До них ещё сорок минут!» — в шутку подумал я. За окнами 8-го вагона уже было светло и Гомельщина обнадеживала меня ясностью своего голубоватого неба — дождя не предвидится. Лучшего знакомства с этим юго-восточным регионом страны ещё вчера вечером нельзя было и представить. Ну здравствуйте, Калинковичи!
И Калинковичи не остаются в долгу и отвечают на мое приветствие — минуточку внимания — первыми в этом году укусами комаров! :)
Утренний, умиротворённый, безлюдный, в антураже летних луж после ночного проливного дождя — наверное, таким мне запомнится этот привлекательный город Калинковичи. Может быть, именно в таких обстоятельствах и кроется все очарование всех небольших городов Беларуси. Когда ты с городом тет-а-тет, когда никто и ничто не может повлиять на твое мнение о городе, когда слышны лишь пения птиц, когда все так мертвецки безопасно и спокойно, что даже черный котик может, не боясь никого (да и некого!), спокойно лежать возле здания милиции, зная, что его покой охраняют не только блюстители правопорядка, но и сама аура города; когда ещё первые люди начинают только появляться с голыми торсами на балконах своих домов…