Алесь Кожедуб
Черный аист

– А что это мы стоим? – пришла ей на помощь Ульяна. – Каравай чекае!

Она взяла в руки большой нож и воткнула его в каравай, как охотник вонзает нож в затравленную им дичь. Студентки с воплями рванулись к столу, и теперь подобраться к нему можно было только с боем. Но и здесь выручила Ульяна. Она принесла по большому куску каравая Татьяне Николаевне, Валере и мне.

– Хлопцы за девками никогда не угонятся, – улыбнулась она мне. – Вон какие они у вас ладные да высокие.

– Берёзки, – хмыкнул Валера.

– Или осинки, – поддакнул я.

Татьяна Николаевна с видимым облегчением опустилась на широкую скамью, стоявшую у стены.

– Жарко, – сказала она.

– Сейчас я холодного молочка… – метнулась в сени Ульяна.

Подошла Людмила и отвела нас в сторону.

– Тебя ещё не вызывали в комитет комсомола? – спросила она меня.

– Нет, – сказал я. – А что?

– Ничего, – усмехнулась она. – Разговоры про Белорусскую народную республику добром не кончатся.

– Мы про Гуцулию, – сказал Валера. – Про неё ведь можно?

– Как дети малые, – вздохнула аспирантка. – Не слышали, что из Брестского пединститута нескольких филологов выгнали?

– За что? – насторожился Валера.

– За то самое, – строго сказала Людмила. – Вам, наверное, в армии послужить хочется. Вне очереди.

– В армию я не хочу, – помотал головой Валера. – Я и так в воинском городке вырос.

Я с любопытством посмотрел на него. В Новогрудке, где я кончал школу, половина моих одноклассников были как раз из воинского городка. В основном это были девочки, и все симпатичные. Ни одну из них, правда, в белорусском национализме обвинить было нельзя. А вот Валера в своём Рахове, похоже, воспитывался под западенским уклоном. Или перегибом.

– Никак нет, – сказал Валера. – Перегибов у меня нет. Между прочим, у нас в Киеве родился знаменитый лингвист Иллич-Свитыч. Не слышала?

– Слышала, – сказала Людмила. – Кажется, он умер совсем молодым.

– Погиб в тридцать с небольшим лет, – полушёпотом сказал Валера и оглянулся по сторонам. – Занимался праязыком. А сам знал больше ста.

– Чего больше ста? – спросил я.

– Языков. Гений! Карпатский диалектологический атлас составлял. Но главное – восстанавливал праязык. Слыхал о таком?

– Никак нет, – отчеканил я, вслед за Валерой превращаясь в воспитанника воинского городка.

– Человеку такое не под силу, – сказала Людмила. – Потому и погиб.

– Кожедуб, идите сюда! – позвала Татьяна Николаевна, смахивая с подбородка крошки. – Каравайным обрядом не хотите заняться?

– Нет, – сказал я. – Дед Ефим мне одну солдатскую песню спел.

– Одной она в этой экспедиции так и останется, – усмехнулась Татьяна Николаевна. – А каравайный обряд дошёл до нас из глубокой древности.

– Соглашайся, – толкнул меня своим мощным плечом Валера. – Это хорошая тема для диплома.

– И для диссертации, – поддержала его Людмила.

Я обречённо вздохнул. Как позже выяснилось, конформизм вместе с неспособностью к английскому языку были главными моими недостатками.

12

Перед отъездом я заскочил к деду Ефиму.

– Выпивать будемо? – спросил он.

– Нет! – решительно отказался я.

– Дак за отъезд! – удивился он.

– Тем более. Ещё развезёт по дороге.

– Ну, як хочешь. Но при твоей работе без горилки не обойдёшься.

– Почему?

– А кто же просто так спевае? Дитя, к примеру, покрестили, привезли из церквы в хату, сели за стол, выпили – и заспевали. Закон жизни.

Дед сидел за столом и крутил цигарку. У него была стопочка аккуратно разорванных на четвертушки листов ученической тетради, кисет с табаком, кресало. Но сейчас он зажёг цигарку спичкой.

– Табак сами выращиваете? – спросил я.

– А як же… – закашлялся дед. – Вон грядка тытуня под окном.

– Курить тытунь ещё вреднее, чем пить самогон, – нравоучительно сказал я. – Тем более в вашем возрасте.

– Мне уже всё вредно, – махнул рукой дед. – Дак ты, значить, в Петрограде не был?

– В Ленинграде я ещё не был.

– И Зимний не бачив?

Я не стал отвечать. Если человек не был в бывшей столице царской империи, как он мог видеть Зимний дворец? Теперь он, между прочим, называется Эрмитажем.

– Обязательно съезди. Пройдись там по Невскому и Морской, подивись на колонны с русалками, до Кронштадта доедь. Может, ещё и мой линкор стоит там на якоре. Передай ему привет с Полесья. Я от всё собирался, а уже и ноги не ходят. Съездишь?

– Хорошо, – сказал я. – Если не этим летом, то следующим.

Я никак не мог привыкнуть к выговору деда Ефима: «обьязательно», «Полыссе», «подывысь».

– И Полесье не забывай. Красивая наша земля…

Передо мной словно туман рассеялся. Я увидел играющую под солнцем рябь на тёмной воде Горыни. Гнездо аистов на старом вязе у хаты деда Ефима. Ровные шнурки цветущей бульбы на огородах. Розовые граммофончики высоких мальв под окнами каждой хаты. И услышал песню жаворонка в сквозящем глубоком небе. Почувствовал горький запах лозняков, наплывающий с реки. И разобрал слова песни, которую пела вчера Ульяна: «Караваю, мой раю, я тебя в печь сажаю, ручками да беленькими, перстнями золотенькими…»

– В следующий раз научите меня гляки делать, – сказал я, с трудом проглотив комок в горле. – Горан ещё можно разжечь?

– Можно, – закивал дед. – Главное, чтоб глина добрая була. Ты аистов бачив?

– Видел, – сказал я.

– Белых?

– Белых.

– А бывают чёрные. От коли убачишь чёрного, тогда всё и получишь.

– Что всё? – спросил я.

Дед не ответил.

Я пожал твёрдую, как подошва, ладонь деда Ефима и отправился за своими вещами к Ульяне.

Валера уже сидел с сумками на лавочке. Из хаты, вытирая руки передником, вышла Ульяна.

– Ну, со всеми попрощался? – спросила она.

– Только с дедом Ефимом, – сказал я.

– Самогонки налил?

– Я не захотел.

– У него крепкая, – с видом знатока кивнула Ульяна.

– Откуда вы знаете?

– Да уж знаю.

– А вы вправду ведьма? – шёпотом спросил я.

Этот вопрос занимал меня с первого дня, и мне не хотелось уезжать из Теребежова, не получив на него ответа.

– Ходи сюда.

Ульяна твёрдо взяла меня за руку и увела в глубь двора. «Как бы не совратила паренька», – подумал я, остро желая этого.

– Цел будешь, – сказала Ульяна. – Ты ещё ни о чём не догадался?

– Нет, – помотал я головой.

– И про своего деда Александра не знаешь?

Про деда Александра я знал. Отец мне рассказал, что в годы Гражданской войны дед пришёл на Гомельщину откуда-то из-под Чернигова. С напарником они ходили по деревням и распиливали брёвна на доски. В деревне Велин на Днепре Александр углядел черноглазку на выданье, которую звали Анной, и остался здесь навсегда. Расписались, поставили хату, родили трёх сыновей – Макара, Диму и Костю. Но самое главное – дед Александр был знахарем, слава о котором разнеслась далеко по Днепру.

– Зачем искать ведьму, коли сам ведьмак? – пристально глядя мне в глаза, сказала Ульяна. – Ещё не пробовал?

– Нет.

Я обнял её правой рукой за талию.

– Эх ты, дитё горькое… – отвела она мою руку. – Не о том думаешь. Но если захочешь перейти к нам, дорогу найдёшь.

– Буду фольклористом, – сказал я.

– Ну-ну… Ночевалось добре у нас?

– На сене спать хорошо.

– А на кладбище?

Мне стало не по себе. Неужели она с первого дня следила за нами? Точнее, с первой ночи?

Ульяна вдруг притянула меня к себе и крепко поцеловала. Её губы были влажные и мягкие. Мои твёрдые и сухие.

– Иди… – оттолкнула она меня от себя.

На прощанье она сунула в руки Валере небольшой узелок.

– Что там? – покосился на него Валера.

– Каравай.

Мы пошли по улице к сельсовету, где нас уже дожидался автобус. Мягкая пыль проминалась под ногами. Я вдруг подумал, что по этой пыли лучше всего идти босиком или хотя бы в лаптях, но никак не в городских туфлях.

Часть вторая
Самшитовый лес

1

Следующая наша практика была после второго курса университета, и называлась она «пионерская».

Валера, как и обещал, женился на Наташе, и теперь его практика проходила в другом месте.

– Поедешь в Закарпатье? – спросил я.

– Какое Закарпатье… – тяжело вздохнул Валера. – Здесь остаюсь.

– А я в Сочи, – легко сказал я.

– Куда? – удивился Валера.

– На черноморское побережье Кавказа. Родители переехали из Новогрудка в Хадыженск.

– Хадыженск – это что?

– Город. По-адыгски хадыжка – яма. Сто километров от Туапсе. Рядом Белореченск, Апшеронск, Горячий Ключ. На зимние каникулы я уже туда ездил. Как раз в Хадыженске начинаются горы.

– Похоже на Карпаты? – заинтересовался Валера.

– Наверное, – пожал я плечами. – Отец договорился с нефтяниками, что я буду проходить практику в их пионерлагере под Сочи.

– Кто здесь упомянул мой родной город? – подошёл к нам Саня Лисин из четвёртой группы.

«Надо же, человек умудрился родиться в Сочи!» – подумал я.

– Надо говорить – в Сочах, – сказал Лисин. – Нормальный город.

Он посмотрел на меня большими чёрными глазами навыкате и пожал плечами.

– Мой пионерлагерь в Дагомысе, – сказал я.

– Этого не может быть! – фыркнул Саня. – В Дагомысе мой лагерь. Как и родительская квартира, и пляж, на котором меня дожидаются Пират с дружками. Ты ничего не перепутал?

– Нет, – помотал я головой. – Моя практика в пионерском лагере нефтяников в Дагомысе.

– Ладно! – махнул рукой Саня. – Мне тоже дадут справку о прохождении практики из этого лагеря. Но работать воспитателем я там не буду.

– Почему? – одновременно спросили я и Валера.

– Потому что мой отец главврач местной больницы. И на лето они с мамой уезжают в Красную Поляну, там не так жарко. В нашей квартире я тебе могу выделить застеклённую лоджию. Ты согласен спать на раскладушке на лоджии?

– Конечно, – сказал я. – Но только после прохождения практики. В отличие от тебя, мне просто так справку о прохождении никто не выдаст.

– Проходи, – великодушно разрешил Саня. – Но после отбоя мы тебя из лагеря будем выкрадывать.

– Это как? – спросил Валера.

– Как Печорин Бэлу, – объяснил ему Саня. – Это же Кавказ.

Я понял, что с этого момента у меня появился новый напарник по практике. Одновременно он стал и наставником вроде деда Ефима.

– Так ты пока мольфаром становиться не хочешь? – подмигнул мне Валера.

– Нет, – сказал я. – Пока что я учусь в университете.

– Одно другому не мешает.

Валера вздохнул. После женитьбы он стал гораздо чаще вздыхать, чем до неё. Я догадывался, что это связано с грузом ответственности, который возлёг на его плечи. С другой стороны, он не мог не знать об этом грузе, добиваясь взаимности от Наташки. А домогался он её истово. И начал с того, что собственноручно связал ей шерстяное платье. Пусть оно не было свадебным, зато связано не спицами, а крючком. Валера невозмутимо сидел на лекциях по истории КПСС или языкознанию и вязал. Девушки из нашей группы, прикрывающие его своими спинами, сначала хихикали, потом привыкли. А когда увидели на Наташке платье, остро позавидовали ей. Даже староста Светка, собирающаяся в декретный отпуск, прищёлкнула языком:

– Классное платье! Шурик, ты ещё не научился вязать?

– Нет, – покраснел я.

– А зря. Без такого платья Наташки тебе не видать, как своих ушей.

Она имела в виду, конечно, не Наташку Валеры, а Калмыкову. Все знали, что та мне нравится. Сама Калмыкова об этом не догадывалась. Она была девушка серьёзная и об амурных отношениях задумалась бы не раньше четвёртого курса.

Итак, Валера женился и остался проходить пионерскую практику в Минске, а я сел в поезд и покатил в Сочи.

2

Дагомыс встретил меня ливнем, и это был какой-то особенный ливень. В Белоруссии дождь шёл преимущественно мелкий и нудный, а здесь он грохотал водопадом. Вода обрушивалась с небес, превращая улицы в сточные канавы. За окном подходящего к станции поезда не было видно даже пальм.

Я стоял под хлипким навесом станции, растерянно озираясь по сторонам. Не таким мне представлялось прибытие на благословенный берег Чёрного моря.

Но вот ливень кончился, выглянуло солнце, и я увидел, что это настоящее черноморское побережье. Мелькали загорелые ножки курортниц, зычно перекрикивались хозяйки, зазывающие на ночлег отдыхающих, обмытые дождём пальмы распрямляли свои веера, стряхивая на головы людей крупные капли.

Я подхватил сумку и бодро побежал к лагерю, время от времени сверяясь с адресом, который мне дали в управлении нефтяников в Хадыженске.

– Практикант? – озадаченно взяла в руки направление директриса. – У меня вакансия пионервожатого только в первом отряде.

– Пусть будет первый, – сказал я.

Директриса с сомнением оглядела меня, вздохнула и что-то написала на направлении.

– Идите заселяйтесь, – сказала она.

В принципе я понимал её сомнения. По виду я не сильно отличался от воспитанников первого отряда.

После обеда я пришёл знакомиться с пионерами. В основном это были старшеклассницы, многие из которых уже вышли из пионерского возраста.

– Как они попали в пионерлагерь? – спросил я воспитательницу Людмилу Петровну.

– По блату, – не стала она юлить. – Здесь дети нефтяников из Москвы, Тюмени, Краснодара. Всем ведь хочется отправить ребёнка на море.

– Понятно, – сказал я. – А что мы с ними будем делать?

– Отдыхать! – засмеялась воспитательница. – Это же Сочи!

– Александр Константинович, вы вправду из Минска? – спросила на собрании отряда одна из отроковиц.

– Из Минска, – кивнул я.

– Никогда не была в Минске! – томно сказала вторая. – Если бы меня кто-нибудь пригласил туда…

Девицы дружно захохотали.

Я понял, что с ними надо ухо держать востро. Но я уже имел дело со Светками, Ленками, Наташками и прочими одногруппницами. Не пропадём.

Вечером в лагерь явился Саня Лисин. В руках у него был пакет с банкой, в которой что-то подозрительно побулькивало.

– Вино? – спросил я.

– А что же ещё, – ответил Саня. – Вас здесь с территории выпускают или надо уходить в самоволку?

– После отбоя делай что хочешь, – сказал матрос-спасатель Николай, с которым меня поселили в одном домике. – По соседству поварёшки живут.

– Какие поварёшки? – заинтересовался Саня.

– Посуду на кухне моют, Валька и Танька. Одна очень даже ничего.

– Уже познакомился? – посмотрел на меня Саня.

– Нет, – сказал я.

Знакомиться с посудомойками я считал ниже своего достоинства. А зря. Позже я разглядел, что Танька была намного симпатичнее не только многих моих воспитанниц, но и однокурсниц.

А Саня в этом вопросе оказался профессионалом. Симпатичных девиц он вычислял с первого взгляда. Вернее, они находили его сами.

– Так я же сочинский, – объяснил он мне. – Сегодня я тебя познакомлю со своим одноклассником Пиратом. Вот кто ас! – Он уважительно покачал головой.

Вместе с матросом мы выпили по стаканчику вина и отправились на ближайшую турбазу на танцы.

– Потанцуем? – схватила Саню за руку одна из девушек.

– В другой раз, – отмахнулся он.

– Ты её знаешь? – спросил я.

– Нет, – сказал он. – А вон та тебя точно знает.

Он показал на девицу, которая неотрывно пялилась на меня.

– Я здесь вообще никого не знаю, – пожал я плечами.

Саня подозвал к себе одного из местных парней и что-то шепнул ему.

– Это Пират, – сказал он мне.

Пират улыбнулся и пожал мне руку.

Я во все глаза смотрел на толпящихся на танцплощадке курортников. В основном это были тридцатилетние старики. Молодёжь вроде нас с Саней укрывалась в тени кустов.

К нам подошёл Пират.

– Чувиха из соседнего пионерлагеря, – сказал он Сане. – Вожатого боится.

– Какого вожатого? – спросил я.

Саня с Пиратом заржали.

– Позовём? – подмигнул мне Саня.

– Не надо, – вздохнул я. – Ещё директрисе настучит.

– Не настучит, – сказал Саня. – Она как раз боится, чтобы ты не стукнул. Вы все здесь на птичьих правах.

Они с Пиратом снова заржали. А мне захотелось в домик к матросу-спасателю Николаю. Отплясывать на сочинских турбазах мне ещё было рано.

3

Как я узнал, Дагомыс был одним из посёлков, входящих в Большой Сочи.

– Лазаревское, Лоо, Чемитоквадже, Адлер – это всё Сочи, – сказал, присвистывая, Саня. – Но мы к центру города ближе других.

– А Хоста с Мацестой? – спросил я.

– Это совсем Сочи, – перестал свистеть Саня. – Там санатории, а здесь пионерлагерь. Нормальное место.

Место вообще-то было чудесное. Домики лагеря прятались в зарослях фундука, вокруг слоновые и какие-то другие пальмы, вдали переливается на солнце расплавленная масса моря.

– Ты здесь родился?

– Ну да. Хотя мои родители из Белоруссии. После войны познакомились.

– А как в Сочи попали?

– Приехали, – хмыкнул Саня. – Кто-то на целину, а мои сюда. Сочи все знают.

Это было правдой, Сочи в нашей стране знали все. В отличие, между прочим, от Ганцевичей, где я родился.

– Знаешь такую песню: «Друзья, купите папиросы, подходи, солдаты и матросы, подходите, пожалейте, сироту, меня согрейте, посмотрите, ноги мои босы…»? Сочинская.

– Иди ты?! – удивился я. – Про тебя, что ли?

– Немножко, – засмеялся Саня. – Мы её с детства поём.

– Сироты?

– Конечно, особенно мы с Пиратом. У него отец директор школы.

Постепенно я приноровился к работе пионервожатого. Самое большое неудобство заключалось в том, что из тридцати воспитанников двадцать были голенастыми девицами с уже сформировавшимися взглядами на жизнь.

– Сразу после школы я выйду замуж! – заявила мне Катя.

– Ты в каком классе? – спросил я.

– В девятый перешла.

– А где живёшь?

– В Москве! – подбоченилась Катя.

С москвичками я ещё не сталкивался, но откуда-то знал, что это народ особенный. И знал, что Катя обладает твёрдой валютой в виде тяжёлых ядрышек груди. В торговой сделке, которая уже не за горами, она не продешевит.

– В институт, значит, не пойдёшь? – по инерции продолжил я расспрашивать Катю.

– Может, и пойду, – пожала она плечами, – но не это главное.

– А что главное?

– Жить в квартире с видом на Кремль.

Я понял, что далеко отстал от девчушки, которая намного младше меня.

– Будете плохо себя вести – утопим, – предупредила меня вторая Катя, сочинская.

– Что значит – плохо себя вести? – уточнил я.

– Ну… – повела она круглым плечом. – Директрисе на нас стучать.

«Вот кого я видел на турбазе, – сообразил я. – Похоже, университеты здешних девиц – это как раз танцы. И плавают они хорошо».

– Лучше вас, – усмехнулась Катя. – В Минске ведь нет моря?

– Нет, – сказал я.

– Переезжайте сюда – научим, – в упор уставилась на меня чёрными глазищами Катя. – Откуда вы Пирата знаете?

– Оттуда, – сказал я. – Любопытной Варваре нос оторвали.

– У меня маленький носик, не то что у москвички.

«Всё-то они замечают, – подумал я. – Ведьма, не хуже теребежовской Ульяны».

– Мы не ведьмы, мы русалки, – показала мне язык Катька. – Таких вы ещё не видели.

С этим я был полностью согласен. Пионерки из моего отряда сильно отличались от русалок, которых я знал до сих пор. А я их знал.

4

После седьмого класса на Троицу я приехал к родственникам в деревню Липняки. Там у меня были две троюродные сестры, Валя и Люда, и брат Валик.

– Пойдём русалку провожать, – на следующий день после приезда предложили мне сёстры.

– Кого? – удивился я.

– Русалку, сегодня Иван-да-Марья.

У нас в Речице, где я жил с родителями, иван-да-марьей назывались жёлто-синие цветки.

– Первый понедельник после Сёмухи называется Иван-да-Марьей, – объяснила Люда, которая была на два года старше меня. – В этот день провожают в лес русалку.

– Зачем?

– Чтоб не вредила. Они до смерти защекотать могут.

Мы собрались возле хаты, сразу за которой начинался лес. Больше всего было девушек и молодых женщин, ребята вроде меня куда-то исчезли.

– Где Валик? – спросил я Люду.

– Скоро придёт, – отмахнулась она. – Ну, кого назначим русалкой?

– Тебя! – хором закричали подруги.

– Не хочу! – стала отбиваться Люда. – Я уже в прошлом году была…

Но её не слушали, схватили за руки и потащили в лес. Заправляла всем Люба, почти старуха, как я позже узнал, местная знахарка. Она показывала, куда вести русалку, во что её наряжать, сама же и пела: «Сидела русалка на белой берёзе, ой, рано-рано, на белой берёзе…»

Я близко к девушкам не подходил, наблюдал издали. Люду украсили зелёными ветками, на голову надели венок из луговых цветов, который, наверное, сплели загодя, распустили ей волосы. Она, хоть и неохотно, подчинялась, шла туда, куда ей велели, подставляла голову под венок.

– Ведём русалку в деревню! – велела Люба.

Шествие направилось к тому же месту, откуда начиналось. Там все встали в хоровод, в центре которого находилась непривычно тихая Люда, и запели:

 
Проведу русалку да й осинкой заломлю,
Проведу русалку да й осинкой заломлю,
Проведу русалку в щирый бор,
Сама вернусь в таткин двор…
 

– Теперь выбирай жениха! – распорядилась Люба.

– Вон стоит, – махнула в мою сторону Люда.

Девчата со смехом бросились ко мне, и только теперь я понял, почему ни одного парня вблизи хоровода не было. Но было поздно. Меня затащили в середину круга, и солнце в небе померкло. Одно дело – смотреть за проводами русалки издали, совсем другое – стоять истуканом в центре живого кольца. Неизвестно откуда появились парни, их в Липняках было не меньше, чем девчат. Я разглядел рыжую физиономию Валика, и мне сильно захотелось по ней врезать. Но вырваться из плотного девичьего окружения не представлялось возможным. Кстати, все мои липняковские родственники были рыжие, особенно Люда.

– Не бойся, – толкнула она меня локтем. – Ночью отпустят.

– Ночью?! – ужаснулся я.

– Это же граная неделя, – хмыкнула Люда. – Теперь до вечера будем ходить под ручку.

До вечера было ещё далеко, а я уже захотел есть.

– Сейчас Валик хлеба с салом принесёт, – сказала сестра. – Он всегда приносит.

«Сидел бы сейчас на Днепре и ловил рыбу, – с грустью подумал я. – Зачем я сюда припёрся?»

– Не журись, хлопче! – как бы в шутку прижалась ко мне Люда. – Пойдём, поле покажу.

– Какое поле?

– Житнёвое! – удивилась Люда. – Ты что, жито никогда не видел?

– Видел…

– Нас с тобой здесь вечером найдут и отведут в лес. Нельзя, чтоб русалка оставалась в жите.

– Почему?

– Урожая не будет, – пожала плечами Люда.

Плечи у неё были крутые, впрочем, как и бёдра. В отличие от меня, она уже была зрелая девушка.

Поле ржи простиралось до горизонта.

– Красует жито, – сказала Люда.

– Что?

– Цветёт. Колосья ещё до пояса не достают, не спрячешься.

Она вздохнула.

«А зачем во ржи прятаться? – подумал я. – Лес рядом».

– В лесу так не спрячешься, как в колосьях. Собака и та не унюхает. В жите хорошо лежать.

Она снова вздохнула.

Мы сели под кустом на краю поля, и тут же на велосипеде прикатил Валик.

– Возьми, – протянул он узелок Люде.

В нём действительно было нарезанное толстыми кусками сало, хлеб и зелёные перья лука. Люда разделила еду на троих, и мы все принялись жевать.

– Что в деревне? – спросила Люда, быстро разделавшись со своей порцией.

– Скоро за вами придут, – промычал Валик. – Уже солнце низко.

– Надоело всё, – сказала Люда. – Надо было в город уехать.

– В техникум? – спросил я.

Я знал, что она собиралась поступать в торгово-экономический техникум.

– В техникум осенью, – хмыкнула Люда. – Надоела деревня.

– Идут!

Валик подскочил, прыгнул на велик и умчался.

Люда взяла меня за руку и завела на несколько шагов в поле.

– Русалка, выходи! – послышался зычный голос Любы.

Мы вышли из жита.

Девчата взяли нас в круг и затянули песню:

 
На граной неделе русалки сидели,
Ой, рано-рано, русалки сидели,
Русалки сидели, на бога глядели,
Ой, рано-рано, на бога глядели.
А бог сына женит, Илья дочку отдаёт,
Ой, рано-рано, Илья дочку отдаёт…
 

Песня была длинная. Люда подпевала тонким голосом, как пшеница стояла, колоском махала, а её надо сжать, в снопы повязать, цепами обить, жерновами смолоть, проскурки испечь, в храм отнести и людей накормить.

На подходе к лесу девичье окружение рассыпалось, и я наконец очутился на свободе. Подкатил на велосипеде Валик.

– Садись! – крикнул он.

– А Люда? – спросил я, устраиваясь на багажнике.

– Сама дойдёт.

– Вы каждый год провожаете русалку?

– Уже почти никто из хлопцев не приходит. В этот раз ты попался…

Да, в Липняках я попался в русалочьи сети. И то же самое произошло в пионерском лагере в Дагомысе.

5

Сегодня первый и второй отряды отправились в поход с ночёвкой.

– Ты тоже с нами? – спросил я матроса-спасателя Николая.

– А кто ж вас спасать будет? – удивился тот.

– Но мы же с палатками в лес отправляемся. Твоё рабочее место – шлюпка.

– Не имеет значения, – махнул тот рукой. – Танька с Валькой тоже идут.

– Поварёшки?

– Ну да, кормить детей. Некоторых грудью.

Николай заржал.

– Я забыл, тебе которая нравится?

– Валька. У неё грудь больше.

Он опять заржал.

На мой взгляд, грудь Таньки была отнюдь не меньше, но я не стал развивать эту тему.

– Я первый раз иду с рюкзаком в лес! – призналась мне московская Катя.

– Лес никогда не видела?! – поразился я.

– Видела на даче в Фирсановке. Но там меня няня за ручку водила.

– Мы тебе дадим самый лёгкий рюкзак, – утешил я её. – Замуж надо выходить налегке.

– Замуж я пойду после школы, – поправила меня Катя. – В нашем лагере нет достойного кандидата, ну, кроме вас.

– Ишь ты!

Я осмотрел девушку с головы до ног. Она была хороша. Тонкая, стройная, с лукавым взглядом серых глаз. Пожалуй, в девках она не засидится. Но что мне до московской жизни, в своей минской разобраться бы. А там не всё было хорошо.

Наташка по-прежнему в упор не видела меня. Староста Светка родила ребёнка. Валера неустанно фотографировал Ленку.

– Ты почему свою Наташку не снимаешь? – спросил я.

– Ленка фотогеничнее, – ответил Валера. – Я с ней не один конкурс выиграю.

– В стиле ню?

– Ленка для портрета, – строго посмотрел на меня Валера. – Для ню у меня другие.

– Кто? – не отставал я.

– Кто надо. Ню только в Прибалтике можно выставлять. Я знаю в Литве несколько классных ребят.

– В Минске, значит, нет подходящих натурщиц?

– Они всюду есть, – махнул рукой Валера. – Ради хорошего снимка любая разденется. Но у нас другая традиция.

– Какая?

– Сельская, – ухмыльнулся Валера. – У меня после Теребежова отличная серия старух получилась.

– Ульяну тоже снимал?

– Ульяна, во-первых, не старуха, а во-вторых, она на тебя глаз положила. О чём вы с ней в хлеву шептались?

– Не в хлеву, – покраснел я. – Сам говорил, что она мольфарка.

– Вот именно, – подмигнул мне Валера. – Но я ухожу из фольклористов. Лингвистика гораздо перспективнее.

– А я?

– А ты оставайся. Диссертацию по каравайному обряду напишешь.

Этот разговор с Валерой состоялся перед моим отъездом в Сочи.

Здесь, в окружении целого табуна длинноногих пионерок, его предательство мне уже не представлялось роковым. Хочет в лингвисты – пусть идёт. В конце концов, не всем докапываться до праязыка. И не всем вязать платья жёнам.

– Куда отправляемся? – спросил я в автобусе Володю, воспитателя второго отряда.

– В самшитовый лес, – ответил тот.

Самшита я никогда не видел. Но мало ли чего я не видел в свои неполные восемнадцать.

Я сел рядом с сочинской Катей.

– Занято, – сказала она.

– Кем? – удивился я.

– Анжеликой.

– Нет здесь никакой Анжелики.

– Она забыла купальник. Сейчас придёт.

– А зачем купальник в лесу?

Катя вздохнула и стала подчёркнуто смотреть в окно.

– Пристроится где-нибудь, – утешил я её. – Зато с тобой целый воспитатель сидит.

– Полвоспитателя.

– Почему пол?

– Практикант.

Всё-то они знают. И всё видят.

– Ну-ка, взгляни на меня, – приказал я.

Катя взглянула.

– Так я и знал, – кивнул я.

– Что знали?

Я видел, что Катя заинтригована до крайности, и держал паузу насколько это возможно.

– Что, что знали? – прижалась она ко мне горячим плечом.

– Так и обжечься можно, – отодвинулся я. – Глаза у тебя русалочьи.

– Ну-у… – разочарованно протянула Катя. – У Анжелки они совсем чёрные.

– У русалок прозрачные, я это на проводах русалки видел.

– Где?

– Так у нас обряд называется. Про фольклор слышала?

– Нет.

– Ну да, откуда в Сочи обряды, здесь одни курортники.

– Мне бабушка всё время говорит, что я русалка. Такого, как вы, запросто утоплю.

Катя пренебрежительно махнула рукой.

К счастью, автобус тронулся, и наш диспут закончился. Начался поход.

6

Мотор автобуса надсадно выл на серпантине, забирающемся в горы.

«Хорошо, что мы едем на автобусе, а не идём пешком», – размышлял я, глядя в окно.

– Пешком я бы вообще умерла, – сказала Катя.

«Она что, мысли читать умеет?» – подумал я.

– Конечно, – фыркнула Катя. – Все русалки умеют.

– А ещё что?

– Скоро узнаете.

Она снова фыркнула.

Я сделал вид, что мне это не интересно.

– Познакомите меня с Пиратом? – искоса посмотрела на меня Катя.

– Ещё чего! – теперь фыркнул я. – У него таких, как ты, целый пляж.

– Я знаю, – Катя вздохнула. – А с Саней?

– И с Саней нельзя. Испортишь мне парня.

Катя хихикнула. Похоже, моя мысль ей понравилась.

– Я вам взамен Анжелку отдам, – сказала она. – Она хорошая. К тому же армянка.

– Армянка? – теперь я искоса посмотрел на неё.

– В Сочи полно армян, – пожала плечами Катя. – И у вас в Хадыженске.

«Откуда она знает про Хадыженск? – подумал я. – Я вроде никому не говорил о нём».

– Спасателю говорили, – усмехнулась Катя. – Анжелка в сто раз лучше этой поварёшки.

«И про Таньку знает! – в очередной раз поразился. – Ну и девица…»

– Приехали, – толкнула меня коленом Катя. – Или вы в автобусе остаётесь?

Пионеры с визгом высыпали из автобуса и принялись разбирать рюкзаки, которые приехали на грузовике. Их выдавали Николай и Володя. Мне, конечно, достался один из самых тяжёлых.

– С консервами, – сказал Володя. – Поровну на троих разделили. Пацаны спальники потащат. Мы и так проехали, сколько смогли, теперь ногами.

– Далеко? – спросил я, взваливая на плечи рюкзак.

– Километра три по тропе между скал, – сказал Николай. – Тут надо смотреть в оба, они любят сверзиться с обрыва.

– Кто?

– Пионеры, кто ж ещё. В прошлом году двоих в больницу возили. А ты что, во вьетнамках в горы отправился?

Да, у меня на ногах были шлёпанцы. Николай и Володя были обуты в кеды.

«Могли в лагере предупредить», – подумал я.

– А тебя на собрании перед походом не было, – сказал Володя.

Во время собрания я встречался с Саней. Перенести нашу встречу на какое-то другое время, конечно, было нельзя.

– Как-нибудь перебьюсь, – сказал я.

Николай хмыкнул. Володя пожал плечами.

Мы выстроили пионеров в длинную цепочку и пошли по узкой тропинке, петляющей между скал. Я и Володя замыкали процессию.

– Ты здесь уже бывал? – спросил я Володю.

– Конечно, – ответил он. – Уже третье лето ишачу в лагере.

– Зачем?

– Во-первых, зарплата, а во-вторых, работа не бей лежачего. Главное, в первый отряд не попасть. Директрисе, между прочим, не нравится, что ты вокруг девиц скачешь.

– Это они скачут! – оскорбился я.

– А какая разница?

Действительно, с точки зрения директрисы разница была невелика. Да и воспитатель из меня ещё тот.

Разговаривать, таща тяжеленный рюкзак, нелегко, но я не унимался.

– Учишься?

– Перешёл на четвёртый курс пединститута, – пропыхтел Володя. – Ты под ноги смотри.

Я в очередной раз споткнулся о камень. Быстрее бы привал…

– Уже рядом, – сказал Володя. – Ущелье видишь? В нём наш самшитовый лес.

– И что мы в нём будем делать?