Алена Занковец
Сердце Охотника
Алекс
Рефлекторно вздрагиваю от громкого хлопка двери. Не открывая глаз, улыбаюсь уголком губ. Моя Лесс… Как же я буду скучать по тебе – когда-нибудь!
Потягиваюсь, машинально скольжу взглядом по стене – не забыл ли заткнуть щель – и только потом оборачиваюсь. К этому моменту моя улыбка расцветает.
– Как спалось, дорогая? – ласково интересуюсь я, будто мы пара пожилых французов, которые только что проснулись на широкой постели в своем родовом замке. Жизнь в карцере превосходно развивает воображение.
Вместо ответа Лесс подходит ко мне… Точнее, одним рывком преодолевает разъединяющие нас метры – и открывает дверь клетки.
Допустим, ты перешутила меня, Лесс.
Поднимаюсь на ноги, но и шага к выходу не делаю. Чувствую себя дико ошеломленным. Чуть сгибаю колени, сжимаю кулаки – лучше выглядеть смешным, чем мертвым. Несмотря на наши совместные ночи и увлекательную игру под названием «Кто докажет сопернику, что тот большее животное», я не сомневаюсь в решимости моей немой подружки.
Она отступает, освобождая мне путь, и кивает в сторону выхода.
Иду. Не сказать, что очень уверенно.
Я не раз бывал за пределами моей темницы во время прогулок или «черных пятниц» – походов в самопальную баню. Но эти вылазки всегда проходили ночью, и мое горло всегда сжимал ошейник. Все семь чертовых месяцев! Двести четырнадцать зарубок на бревне! Хотелось бы верить, что Волки решили подарить мне свободу. Только для такого умопомешательства им стоило подержать меня в клетке подольше.
Иду к двери, поглядывая на Лесс через плечо.
Щурюсь от яркого, до рези в глазах, света, хотя небо затянуто тучами. Делаю шаг на крыльцо – и падаю на колени, получив под дых чьим-то невидимым кулаком.
Первые секунды ощущение такое, будто легкие перестали расширяться. Пытаюсь вдохнуть – не выходит. В солнечном сплетении дерет так, словно кулак вошел в живот, да там и остался.
Сила удара не сбивает меня с толку – я знаю, это Волчица. Если удар повторится, я даже угадаю, кто именно: здесь таких смелых можно по пальцам пересчитать. А самцов в этой деревне я не видел ни разу.
Как же велико оказывается мое удивление, когда, разлепив веки, сквозь мутные пятна я различаю силуэт мужчины – того, перед кем меня ударом поставили на колени.
Медленно, ожидая второго удара, выпрямлюсь, крепко жмурюсь, открываю глаза… И застываю. Чувство такое, словно я снова получил кулаком в живот, потому что меня накрывает подзабытое, отвратительное – до вкуса железа на языке – ощущение Провала. Но я крепко держусь за реальность – только на ногах стою неуверенно. Вот он, я, на крыльце своей темницы. Ветер холодит покрытый испариной лоб. Все также зудит под ребрами.
Просто. Он. Не должен. Быть. Здесь.
Прямо передо мной.
Вот так, глаза в глаза.
Надо признать, этот Самец вовсе не похож на убожество, которое я видел в лесу рядом с Дикаркой. Сейчас он выглядит… мощно. Как ледокол. В нем появилось что-то от Санитара. Словно наконец превратился в стальной прут тот внутренний стержень, который отличает зверодухов от обычных людей.
Самец коротко пострижен, тщательно выбрит, что рождает мысли о деловом костюме. Но только до тех пор, пока не посмотришь Самцу в глаза. В его взгляде появилась тяжесть. Он словно усиливает земное притяжение.
Самец – в одной майке и джинсах, но пышет жаром, в то время как мой голый торс, кажется, покрывается коркой льда. Удивительные метаморфозы даже для зверодуха.
Кроме Самца, вокруг меня одни Волчицы. Большинство из них выглядят так воинственно, что для полноты образа им не хватает лишь головного убора из орлиных перьев. Но есть и нежные сознания, вроде моей Доррит. Стоят поодаль, за спинами. Если моя немая подружка – акула, то такие, как Доррит, – планктон в этом море леса.
Площадка перед крыльцом небольшая, круглая, как монета. Ее частоколом окружает лес. Ощущение такое, будто, кроме моей избушки, рядом и нет других построек. Но это не так. Вокруг моей тюрьмы – целая сеть землянок, больше похожих на норы. Их черные дыры-входы сейчас наблюдают за мной.
Улавливаю движение вдалеке. Волчиц много, но к ним я привык. А к присутствию этого Самца в своей жизни, наверное, не привыкну никогда.
Где моя Дикарка, животное?..
– Он плохо выглядит, – говорит Самец через мое плечо. Смотрит в глаза мне, а разговаривает с Лесс, будто я голограмма.
«Не так плохо, как выглядел ты прошлой осенью», – мысленно отвечаю я.
Не знаю, что за жест показывает моя благоверная, но Самец в ответ качает головой.
– Приведи его в порядок. Тогда виднее будет, – добавляет он.
– Слыш, Лесс! – прикрикиваю я, отвечая Самцу таким же взглядом в упор. – Койку мне, вискаря и тайку-массажистку.
В моей голове шутка прозвучала куда веселее. Я заметил, как улыбнулась Крошка Доррит, мельком, глядя в землю. И на том спасибо.
Осознаю: веду себя как клоун. Стоило появиться Самцу, и я рухнул на дно пищевой цепи. Он пришел, и мой устойчивый, привычный тюремный мирок взболтался, словно банка с грязной водой. Может, ну его, это притворство? Может, вцепиться в него прямо сейчас, когда он повернется ко мне спиной? Хребет не переломаю, но руку мою он от горла не сразу отведет. Мне вторая жизнь легко далась, потому и на прочность ее проверять не страшно.
Стискиваю зубы, но не двигаюсь с места. Нет, вторая жизнь еще пригодится. Слишком много осталось незаконченных дел. А притворство иногда более сильное оружие, чем скорость и сила.
Разворачиваюсь и возвращаюсь в клетку.
Ночью меня перевели в тюрьму попросторнее.
Добирались мы долго. Думаю, для Лесс это стало еще одним развлечением: смотреть, как по мне, идущему почти вслепую, с завязанными за спиной руками, лупят влажные ветки. Я отпустил шутку насчет того, что Лесс может лично меня отхлестать, раз ей так нравится это зрелище. За что мгновенно получил в ответ крепкую и вряд ли случайную оплеуху от еловой лапы и решил помалкивать до места назначения.
Как же хотелось узнать, куда меня привели! Большое ли поселение? Есть ли самцы? Видно ли что-то, кроме бескрайнего леса? Меня от любопытства аж до дрожи пробирало. Но пока в темноте, лишь изредка пропускающей лунный свет, я чувствовал себя слепым.
Меня попарили в баньке, дали чистую одежду, постригли – спа-отель, а не тюрьма – и отвели в белокаменные палаты. То есть мое новое жилище и в самом деле было из камня. Небольшое строение, опутанное малинником.
Одна из самочек вталкивает меня вовнутрь и запирает за мной дверь.
Под моим весом чуть проседает, поскрипывая, деревянный пол. От стен веет холодом. Пахнет пылью, соломой и железом.
Шарю руками в темноте. Пустота. Делаю шаг вперед – и спотыкаюсь обо что-то твердое. Цепи… Какой знакомый звук… На несколько секунд выползает луна, в моем новом жилище светлеет – и я замираю, чтобы переварить объем информации, полученной за это время.
Во-первых, здесь есть окно, пусть и забранное решеткой. Понять мой щенячий восторг по этому поводу способен лишь тот, кто больше полугода провел в темноте, глотая лишь лунный свет из крохотной щели.
Во-вторых, к стенам прикреплены цепи – одна пара, если меня не обмануло зрение. На концах цепей – кожаные ремни. То есть это не совсем тюрьма – иначе браслеты наверняка были бы из металла. Скорее… Возможно… Нет, не знаю. Удерживать – но мягко, не причиняя боли. Как полезного питомца? А может, у зверодухов металлические браслеты закончились? Или это человеческое строение?.. Сдаюсь. Пока что.
В-третьих, браслетами меня не приковали. Что наводит на мысль, а не с воспитательной ли целью Лесс держала меня в клетке?.. То есть Волки совсем не ожидают моего побега. Даже не знаю, хорошо это или плохо. С одной стороны, так проще сбежать. С другой – похоже, бежать мне особо некуда. Глухая глушь. Вероятно, болото, судя по хлюпанью под ногами во время ночного перехода.
Зато теперь у меня есть тюфяк, набитый соломой, и я могу представить настоящую кровать, застланную свежим бельем, пахнущим порошком, если вот так растянусь и положу руки под голову…
От непривычного скрипа двери вскакиваю быстро, как в армии. Волчица – не разберу которая, но не из моих любимиц – несет здоровенную миску каши и ломоть хлеба толщиной в три пальца. Я чую запахи свежей еды, и от этого мой желудок урчит, будто котел с кипящим маслом. Как же давно я не жрал! Думаю, еда Волков куда больше напоминала человеческую, чем те помои, которые приносили мне. Так что я откусываю кусок горбушки и вяло жую его только до того момента, пока дверь не скрипит снова. А потом набрасываюсь на еду, как голодный пес. Запихиваю хлеб в рот, заедаю кашей, запиваю ягодным квасом, не сильно беспокоясь о том, что он стекает по подбородку.
По привычке кусочек корки пячу в карман. Отваливаюсь на тюфяк.
Ну и правильно: смысл меня приковывать? Сегодня точно не сбегу – с таким-то пузом.
Впервые за долгое время я чувствую сытость.
Накормили, как на убой.
Лежу, пьяно улыбаясь, хотя какой там алкоголь в квасе. Просто я счастлив. Весь мир у моих ног, и плевать, что мое положение для таких мыслей неподходящее. Сейчас, весной, растет трава. Пусть ее еще и не видно, но она движется к свету. Так же из темноты, незаметно, к свету двигаюсь я…
Легкие, стремительные шаги Лесс я узнаю из тысячи. Она поднимается на крыльцо, чуть медлит, прежде чем потянуть за ручку двери, и входит в мое новое жилище.
Поворачиваю голову в ее сторону, хотя с тем же успехом мог закрыть глаза – вижу лишь кромешную темень. Зато Лесс видит меня. Понимает по моему взгляду, что я ее ждал.
На языке крутится что-то насчет тайки-массажистки – ведь подобие койки и вискаря я сегодня уже получил – но даже рта не раскрываю. Эту особую связь, которая по ночам тоненькой ниткой соединяет меня с Волчицей, я не порву.
Судя по звукам, Лесс садится напротив меня, поджимает к себе колени.
– Спокойной ночи, Лесс, – говорю я, удивляясь иррациональному чувству: словно сейчас все на своих местах.
«Спокойной ночи, Охотник», – беззвучно отвечает мне Лесс.
Глава 3. Не прощаясь
Вера
«Сегодня мне снилось, что я тебя ждала. Это было так волнительно, приятно, необыкновенно, волшебно! Темно, свет фонарей. Зябко. В ушах – наушники. Людей очень мало. Это почти одиночество. Я бреду по тротуару, медленно, в такт музыке. Жду тебя. А потом ты появляешься, такой счастливый, взбудораженный, обнимаешь меня, словно ветер налетел. И все остальное время, пока мы вместе, я переживаю эту встречу внутри и улыбаюсь.
Знаешь, это похоже на дерево. Сначала его просто сажают в землю. Потом оно прорастает. Маленькие корешки становятся большими, оплетают почву. Что-то подобное происходит и с моим чувством к тебе. Сначала оно просто возникло. Потом – пустило корни. И теперь прорастает – даже когда тебя нет рядом.
Я знаю, что очень скоро тебя увижу. Мое сердце колотится от этой мысли. Я безумно тебя люблю».
Выдыхаю. Отправляю письмо и выключаю компьютер.
Странно, что после вчерашнего я вообще смогла заснуть.
Из магазина я помчалась в свой старый дом. Улица Центральная, дом 18. Проскользнула в подъезд за одним из жильцов. У почтовых ящиков остановилась. Вскрывать их не так давно было моим любимым развлечением. Если тот, кто портит ценники в магазинах, знал об этом, он вполне мог оставить послание там.
Я осторожно просунула палец в круглое отверстие в дверце, нащупала то ли конверт, то ли газету и невольно коснулась волос там, где раньше завязывала их в узел. Теперь у меня не было шпилек. Но я знала, где их можно достать.
Следующие полчаса прошли как в бреду. Смутно помню, как бежала в ближайший магазин, как металась из угла в угол, ожидая окончания «технического перерыва», как бросилась обратно к дому, оставив продавщице солидную сдачу. В себя я пришла, только когда ощутила забытое и такое привычное мягкое давление металлического стержня в подушечку пальца.
Щелчок – и дверца поддалась. Я открывала ее медленно, с замиранием сердца, как книгу, обещающую долгое увлекательное путешествие.
Белый прямоугольный конверт с незаполненными полями адресата и отправителя. Не пустой. Я осторожно взвесила его на ладони. Очень легкий.
Крякнул и потянулся наверх лифт. Я заперла почтовый ящик и выскользнула из подъезда, спрятав конверт во внутренний карман куртки. Не сомневалась, что послание предназначалось мне. В каком же оно будет виде?..
Письмо? Пусть даже сухое, пусть в несколько строчек – я отлично умею читать между ними. Влюбленные разговаривают на своем, особом, языке. Для посторонних он точно шифр.
А может, в конверте фото Никиты? Изменился ли он за эти месяцы? Разгладилась ли морщинка возле губ, которая появилась за время наших скитаний? Отрастил ли он волосы или постригся коротко, и теперь мне будет щекотно проводить ладонью по его затылку?
Расскажет ли взгляд Никиты о его чувствах ко мне?..
Теперь послание лежало у меня за пазухой. Казалось, я чувствовала его тепло у сердца, и не от этого ли мой лоб горел?
Я поднялась на верхний этаж соседнего дома и вскрыла шпилькой замок на решетке, закрывающей выход на крышу. Со времен моей последней вылазки замок заржавел.
И вот я снова испытала это чувство: застыла, зажмурилась, забыла выдохнуть – на меня с разбега, со всей его ледяной страстью набросился ветер. Я не сразу уступила ему: стояла, прикрыв глаза, ощущая, как волосы секут щеки, как трепещет капюшон. А потом нашла свое любимое место у вентиляционной шахты, села и прислонилась к кирпичной кладке.
Конверт я распечатала уже без трепета, уверенная, что ждет меня только хорошее. Выложила содержимое на ладонь. Фантик от конфеты был мне знаком – такой, только скрученный в жгутик, лежал у меня в кармане. А затем я поднесла ближе к глазам билет на автобус. В один конец. Дата отправления – послезавтра. Десять утра.
Если это и было послание от Никиты, то он ничем не дал о себе знать.
Но солнце от этого не померкло. Я не сомневалась: кто бы ни был отправителем, этот билет так или иначе приведет меня к Никите. Послезавтра. В десять.
И вот теперь до отправления автобуса остается меньше суток.
Удаляю письмо из папки «Отправленные». Включаю на мобильном Alan Walker. Надеваю наушники. Перепрыгиваю через яму на перекрестке, салютую ржавому остову автомобиля, пересекаю дорогу… Не добежав до зеленых ворот, разворачиваюсь – и направляюсь к лесу через замерзшее поле.
Останавливаюсь поодаль, чтобы не цепляться за мелочи, видеть картину целиком. Впервые за семь месяцев мы с лесом снова оказались так близко. Снова молча вглядываемся друг в друга. Ветер пробирает насквозь.
Смотрю долго и пристально, пока не начинает казаться, что лес незаметно приближается ко мне. Тогда я разворачиваюсь и возвращаюсь домой.
Алекс
Слишком тяжелые шаги для Волчицы.
Вскакиваю с матраса. Теперь меня врасплох не застать.
Пригибаясь в дверном проеме, входит Самец. Не спуская с него глаз, я поднимаю с пола цепи и сам застегиваю на своем запястье кожаный браслет. Я не уверен в себе так, как в них.
Вечер. Воздух серый, плотный. И мы в этой прохладной жиже – друг напротив друга. Один на один.
Волк смотрит в упор с таким вниманием, словно я что-то ему рассказываю. Я взгляда не отвожу. Невольно сжимаю кулаки. Цепи звякают. Но я тотчас беру себя в руки, теперь я сам из металла.
– Зачем здесь это? – я снова звякаю цепью, теперь уже нарочно. Твоя сестрица это придумала? Хочу дотянуть до следующего дня, лишь бы узнать, что она еще мне приготовила.
О, это фамильное вскидывание брови!
– Как я узнал, что она твоя сестра? Не в лесу же живу. Хотя, конечно, в лесу. Просто выражение такое, – мой голос звучит омерзительно. Сам бы себе уже вмазал.
– Что с тобой не так? – впервые заговаривает со мной Самец.
Голос твердый, с легкой хрипотцой – самочки наверняка тащатся.
– Ответ за ответ. Передашь Вере мое запоздалое поздравление с днем рождения? А то уже два дня прошло.
У него мимика один в один как у сестры. А мордашку Лесс я за семь месяцев очень хорошо изучил.
– Ты не поздравил Веру с днем рождения?! Ну ты и животное! – говорю без злобы, а внутри все клокочет.
Дикарка променяла меня на него. На это. Какого черта?!
Нутром ощущаю, как Провал протягивает ко мне черные слизкие щупальца. Смотрю Самцу в глаза, а вижу себя, стоящего на четвереньках в крохотной темной ванной. Меня мутит, тело ломит, гул в ушах. И снова, как тогда, переживаю образы: шум падающей воды, силуэт обнаженной Веры за туманным стеклом душевой кабины. Самец открывает дверь, раздевается, заходит внутрь… Я снова «вижу», как он пропускает Верины волосы сквозь свои пальцы… Как же я тогда хотел убить этого Волка… И не сказать, что это желание с тех пор сильно ослабло.
Сжимаю кулаки и медленно разжимаю.
– С тобой что-то не так, – уже утвердительно продолжает Самец. – Условия, в которых тебя держали…
– Бесчеловечны? – усмехаюсь я.
– …нечеловеческие. Холод, голод, отсутствие света. А ты цел и с виду вполне здоров.
Самец говорит спокойно, но его взгляд не врет. Это влажное тревожное мерцание я редко видел в последние месяцы, но ни с чем не спутаю. Тревожится Самец, конечно, не обо мне. О последствиях. Его напрягает то, чего он не может понять, а следовательно, контролировать. Я же не контролирую вообще ничего и в этом плане чувствую себя свободным. Ну и кто из нас в клетке?
– Ты человек, – продолжает Самец. – В тебе нет гена зверя. Но в тебе есть что-то другое. Что?
«Провал», – мысленно отвечаю я.
Мне и самому не по себе от мысли, как эта штука на меня влияет. Я чувствую ее клокотание в себе, ее зов, притяжение. Словно через меня проходит тоннель в какой-то другой долбаный мир!
Семь месяцев Провал не давал о себе знать, он откликнулся на Самца. И я понятия не имею, что это значит. Провал питается моей ненавистью к Самцу? Влечением к Дикарке? Жаждой мести? В любом случае он питается мной.
Я для Провала – вроде инкубатора. Или скорлупы, обеспечивающей защиту зародышу. Провал дает мне силы вынашивать его, будто я самка. А сам растет во мне, набирает силу. Как долго я смогу управлять им?..
Правда, существует и другое объяснение происходящему: от долгого заточения у меня поехала крыша.
– Повернись ко мне спиной, – командует Самец.
– Ага, – я не двигаюсь с места.
Вот теперь я жалею, что приковал себя.
– Нужно тебя осмотреть, – все тем же ровным тоном продолжает Самец.
В этом он напоминает мне Вериного отца. Как, однако, похожи могут быть Волк и Охотник.
– Мне в какую позу лучше стать? Для осмотра, – сплевываю на пол.
Плевать на пол, где спишь, последнее дело. Но я должен избавиться от мерзости, что стала сочиться из меня с появлением Самца.
Секунда – и я уже лежу, мордой аккурат в плевок. Волк коленом прижимает мои ноги – не рыпнуться. Его ладонь впечатывает мою голову в пол. В щеку впивается сучок половой доски, а я и шелохнуться не могу. Лежу, словно придавленный бетонными плитами. Руку выворачивает натянутая до предела цепь.
От Самца пышет жаром куда сильнее, чем от Волчиц. Даже сильнее, чем от Лесс. Он кладет свободную ладонь мне на спину, на область бронхов. Ладонь эта горячая, как утюг.
…Я семь месяцев жил спокойной, почти счастливой жизнью, пока не объявился ты, Самец. И теперь я снова в аду!
Я дергаюсь, из меня вырывается рык. Ладонь Самца перемещается на область печени.
…Ты украл у меня женщину, за которой я шел столько лет!
Каждая моя мышца напряжена, а Самец уже копается в моих кишках – по крайней мере, ощущение такое, хотя вроде как он просто смещает ладонь к центру спины.
…Но ты сделал меня сильнее!
Ладонь тяжело скользит по спине, я чувствую под его пальцами каждый свой позвонок.
…Я почти простил тебе Дикарку. Но, возможно, дело не в ней. Возможно, это только между мной и тобой.
Стиснув зубы, дожидаюсь, пока он уберет свою руку с моего затылка.
Самец поднимается с колен. Молчит. Не думаю, что он узнал ответ на свой вопрос. Скорее получил еще несколько.
Он щурит глаза. Удивлен. Насторожен. Уверен, дело в моем Провале, только черта с два Самец понимает, что это такое, даже если Лесс ему рассказала. А я уж точно не собираюсь упрощать ему жизнь.
Время заключения закончилось. Время размышлений тоже!
Удача улыбается мне всеми своими клыками. Я получил нормальную еду, чтобы набраться физических сил. И Самца – чтобы набраться сил духовных. Уверен, будет и что-то третье. У судьбы появился на меня план.
Теперь я готов. Я чую свой скорый побег так, словно у будущего есть запах.
– А что с тобой не так, а, Самец? – спрашиваю я, поднимаясь с пола. – С тобой ведь тоже что-то происходит. Ты меняешься. Я бы даже сказал, твое тело к чему-то готовится. А я знаю только одну метаморфозу, которая может происходить с Волками. Интересно, как ты объяснишь это Вере, урод.
На урода он не обижается. Разворачивается – и уходит.
И еще не успевает закрыться за ним дверь, как в моей сумрачной тюрьме появляется Крошка Доррит. Останавливается на пороге так резко, что из миски, которую она несет, едва не выплескивается бульон. Неужели моя подружка не ожидала увидеть меня вне клетки и всего-то с одном браслетом? Приятно, когда перед тобой трепещет Волчица, пусть и такая мелкая.
Я словно невзначай повожу рукой, звякаю цепью – пусть видит, что мой «браслет» сидит крепко. Волчице и в самом деле становится спокойнее. Она собирается оставить миску у порога, но я движением головы прошу поднести еду поближе. Вот так, в самый раз… Рывок – и я оказываюсь перед ней быстрее, чем Крошка Доррит успевает выпрямиться. Она застывает – впервые находится так близко ко мне без преграды из металлических прутьев. Дыхание частое, взгляд испуганный, настороженный. Но она не уходит, даже не отступает, и это решает все.
Цепь натянута, я и на сантиметр вперед не продвинусь. Поэтому отступаю на шаг – здесь ничто не сковывает мои движения – и говорю:
– Подойти.
Она медлит.
Сглатываю ком в горле. Мне очень нужно, чтобы она подошла.
Молчу. Не двигаюсь. Пусть привыкнет, пусть убедится, что я не хочу от нее большего, чем то, о чем она уже догадалась. Наверное, сейчас жар от меня исходит сильнее, чем от нее.
Она чуть подается вперед – легкое, едва заметное движение. Еще не «да», но уже «может быть».
– Ближе, – мой голос охрип от физического желания и осознания того, что дверь осталась незапертой.
И Волчица делает этот шаг. Высшая степень доверия – мне, Охотнику, семь месяцев просидевшему в клетке, мечтающему сбежать. Ведь теперь, чтобы получить долгожданную свободу, мне стоит лишь обхватить голову Волчицы ладонями и резким движением повернуть в сторону, до хруста шейных позвонков.
Я поддаюсь фантазии. Медленно пропускаю волосы Доррит сквозь пальцы и чувствую под своими ладонями ее прохладные ушки. Легонько, совсем немного, наклоняю ее голову в одну сторону, затем в другую. Я почти слышу этот хруст… Теперь справиться со своим видением куда сложнее. Я взведенный курок. Едва не взрываюсь от переполняющих меня эмоций, от осознания этой тонкой, физически ощутимой грани между чужой жизнью и смертью, которую так легко могу переступить. Даже имею на это право.
Но вместо этой фантазии я начинаю воплощать другую. Перемещаю большой палец правой руки на ее губы, тонкие, сухие. Мну их, пока не упираюсь подушечкой в зубы. Очень медленно провожу по десне от одного клыка до другого. Чувствую, как они выпирают из-под тонкой кожицы. Вот оно – главное отличие Волков. И главное их оружие.
Крошка Доррит застыла. Кажется, даже дышать перестала. Возможно, испытывает то же, что и я несколько минут назад, когда обхватил руками ее голову – сдерживает себя, чтобы не пустить клыки в дело, и это требует огромных усилий. Настолько, что сопротивление рождает желание, противоположное жажде убийства.
Я скольжу руками ниже: по ее шее, ключицам… Ныряю под майку. Несмотря на долгие месяцы отсутствия практики, руки сразу вспоминают это сногсшибательное ощущение: когда маленькая упругая грудь ложиться в ладонь, как в колыбель. Волчица резко выдыхает, прикусывает губу – сильно, возможно, до крови – и отступает, не дотянуться. Но не уходит.
Тихо звякают цепи, когда я опускаю руки.
Некоторое время, шумно дыша, мы стоим друг напротив друга. Уже слишком темно, чтобы я мог рассмотреть ее взгляд. Вижу только, как быстро поднимаются и опускаются острые плечи.
Едва не пропускаю ее рывок ко мне. Она метнулась тенью – и вот я чувствую ее тельце, льнущее ко мне, и вкус крови на жестких губах, в которых вдруг проявляется мягкость.
Сгребаю ее в охапку. Прижимаю к себе так сильно, что из нее вырывается стон. Шарю руками по ее телу – мне его мало, мало, мало!
Толкаю ее к стене возле топчана. Теперь Крошке Доррит от меня не сбежать.
Чувствую языком кровь на ее губах, и это ощущение сжигает во мне все человеческое. Хочу обладать! Подчинять! Крошить! Мять!
Вжимаю Волчицу в стену, пусть почувствует мою мощь. Губами запоминаю ее тело, помечаю его укусами, от которых по Волчице словно ток пробегает: подбородок, скулы, шея, ключицы. В ответ она полосует мою спину ногтями. Даже сквозь туман желания понимаю, что такие царапины не заживут еще долго.
Наша близость похожа на сражение. Мы катаемся по полу, рычим, кусаемся и царапаемся. Теперь мы оба – дикие. Желание, так долго тлеющее в нас, полыхает.
Резко переворачиваю ее на живот. Расстегиваю свой «браслет» и защелкиваю на ее руке. Кажется, она пытается сопротивляться – скорее инстинктивно, чем сознательно. Сейчас во всем мире нет более уязвимого существа, чем моя Крошка Доррит. От этой ее попытки вырваться у меня совсем отказывают тормоза. Я не остановлюсь, даже если обрушится крыша.
Наваливаюсь на Волчицу всем телом, прижимаю ладонью ее голову к полу. На мгновение вспыхивает воспоминание, как недавно вот так же прижимал мою голову Самец, но я тотчас же забываю эту картинку. Перед глазами – звезды. Я словно эфира надышался. Крошка Доррит так поскуливает, что я, кажется, мог бы разрядиться от одних только этих звуков.
…Потом я отваливаюсь, словно от стола, за которым обожрался. Чувствую, как быстро остывает мокрое от пота тело. Разорванная в клочья майка липнет к спине – возможно, от крови – теперь я куда сильнее ощущаю жжение царапин.
Луна мутно светит сквозь пленку облаков. Я поворачиваю голову так, чтобы видеть дверь – не запертую ни на щеколду, ни на замок.
Крошка Доррит лежит неподвижно, словно заснула. Но вряд ли это так.
Вслушиваюсь в звуки за стенами: только шум ветра. Это кажется идиотизмом, но сейчас мне не хочется уходить. Последние семь месяцев не были самыми паршивыми в моей жизни.
И тут я вспоминаю о Лесс.
Она должна была уже прийти. Она всегда приходила в такое время. Но не сегодня. Оставила меня с Крошкой Доррит наедине. Подарила меня своей прислужнице, вместо того чтобы прийти самой.
Приподнимаюсь на локтях. Меня охватывает злость. Привыкаешь спать без меня, Лесс?
Поднимаюсь. Крошка Доррит даже не вздрагивает. Иду к двери. Пол скрипит так, что и человек бы проснулся, но Волчица не останавливает меня. Тогда я возвращаюсь к ней и снимаю с нее «браслет», хотя она и сама бы отлично справилась.
– Прощай, Крошка Доррит, – шепчу ей на ухо. Затем, уже не медля, подхожу к двери и распахиваю ее.
