Алена Фаверо
Моя миссия любовь
Глава 12. 3 декабря. Знакомство
Утро наступает слишком рано, я оказываюсь не готова. Ни кофе, ни душ, ни музыка не помогают. Так бывает перед новым шагом. Мелкая дрожь в теле означает изменение вибраций, я действительно перехожу на другую линию реальности. Улыбаюсь и укутываюсь в пушистый кардиган. Переход невозможно ускорить, перепрыгнуть или проигнорировать, только прожить насквозь. Чем выше уровень осознанности – прости, Господи, за такое затасканное слово – тем проще. Множественные интеллекты, навык рефлексии, чувствование тела и умение общаться с бессознательным.
– Кто снова пустил Профессора Душнилу? «Откройте окна!» – кричит Жириновский, остальные с ним согласны.
Рабочий день проходит как в тумане, стараюсь не думать о предстоящем вечере, но назойливые мысли мешают анализировать снимки МРТ мозга. Как в тесте Роршаха, вижу не височную долю, а выражение лица мамы, когда мы с двухметровым красавцем заявимся на чай.
Вечер неизбежно наступает, мое напряжение становится гуще сметаны. К моменту, когда я доезжаю до отеля, сметана превращается в бетон. На заднем сидении – букет белых роз. Этой женщине невозможно угодить, поэтому я взяла самое простое. Сибирские минус двадцать девять «за бортом», в салоне включены все возможные подогревы, но меня трясет. Знаю, что это попытка симпатической системы освободиться от стресса. Успокаивать ее сейчас не нужно, наоборот – больше двигаться. Паркуюсь на соседней улице, чтобы пройтись. Холод отлично прочищает мозг. Накидываю дубленку, поскальзываюсь, чертыхаюсь, бреду по сугробам. Дышу.
Замерзшими пальцами набираю «выходи». Светофоры, уставшие люди, прожекторы фар, словно в театре. Большое представление под названием «жизнь на Земле». Дышу.
Облака темным пятном цепляются за крыши, как потолок натянутого циркового шатра. И у каждого из нас своя роль. Дышу.
– Не замерзла? – касается меня теплый баритон. Хочу по привычке сказать «нет», но говорю «немного». Серые глаза теплеют.
– Хочешь кофе? – взглядом Ник указывает в сторону кафе.
Преодолеваем расстояние за минуту. Ник дает мне руку, чтобы спуститься по лестнице в подвальный этаж. Моя холодная ладонь тонет в его, как в теплом облаке. Ощущение растворяется, когда он медленно забирает руку, открывая двери в кафе. Ник заказывает капучино с карамельным сиропом, я прошу то же самое.
– Волнуешься? – замечая мое состояние, спрашивает он, пока мы ждем заказ. Утвердительно киваю, продолжая рассматривать носки своих сапог.
– Как будто собираюсь прыгать с парашютом. Еще не знаю, как это будет, но, на всякий случай, боюсь.
– С тобой опытный инструктор.
Его улыбка не может не свести с ума: в ней есть что-то непосредственное и одновременно соблазнительное.
– Надо предупредить, что мы едем, – достаю из сумки телефон. Слушаю гудки, разглядывая меню на стене. Отвечаю на холодное «алло»:
– Мам, привет. Могу заехать на чай? Ненадолго. Минут через пятнадцать. Не предупреждала. Понимаю, что невежливо. Я с мужчиной. Мам?
Молчание этой женщины случается, только когда она бросает трубку или манипулирует игнором. Обычно ей всегда есть, что сказать.
«Приезжайте» и гудки на том конце. Вот и поговорили. Не было ни одного раза, когда бы я почувствовала, что она ждет меня.
– Все будет хорошо. Обещаю, – большая рука мягко касается моего плеча и, кажется, время останавливается. – Давай я поведу? – спрашивает Ник, когда мы подходим к машине.
Молча даю ему ключи. Это не самая плохая идея, учитывая мое растерянное состояние. «Эмоции – это нормально», – успокаивает меня внутренний мудрец. Он похож на Дамблдора, только одежда попроще. Мысленно соглашаюсь со стариком. Даже у самых проработанных и осознанных бывают переживания, как у самых спортивных и здоровых – понос. Чувства – это опыт, который душа может получить только в физическом теле. Холод, боль, тепло, наслаждение… чем выше чувствительность, тем больше оттенков. Гнев, разочарование, признательность, воодушевление – продукты психики, ее функции. Если человек ничего не чувствует – это не сила, а «замороженность», разрыв между сознанием и бессознательным, неумение определять эмоции и говорить о них. Алекситимия – (от др.-греч. ἀ – приставка с отрицательным значением, λέξις – слово, θυμός – чувство, буквально – «без слов для чувств») – затруднения в понимании, передаче, словесном описании своего состояния. Жириновский дает по лбу Профессору и недовольно садится в машину, – этой части меня не нравится идея передачи управления какому-то «проходимцу».
– Что слушаешь? – Ник отодвигает кресло, настраивает зеркала и нажимает «play». Мягкими рифами салон заполняет Sabrina Claudio «Stand Still». Он утвердительно кивает в такт, и выезжает на Красный проспект.
«Time stands still, while we stand here, I don’t wanna fight you, I need the same as you»1. Самая длинная улица становится еще длиннее, фонари размазывают желтый свет по грязному снегу. «Я тоже хочу доверия, я тоже хочу быть вместе». Слишком синхронично, слишком откровенно, слишком правдиво. Внутренняя Богиня уже разделась, Жириновский требует переключить эту срамоту, и я почти поддаюсь на его уговоры. Но из темного угла моей личности выползает грязное нечто. Это субличность, отвечающая за романтические отношения с мужчиной; она была отправлена в ссылку еще в старших классах, потому что только мешала своими нереалистичным ожиданиями. Нечто дрожит, шипит, как зверь, и передвигается на четвереньках. Богиня вызывается позаботиться о ней… А навигатор сообщает, что мы прибыли на место назначения.
Лифт прижимает нас ближе друг к другу. Древесный парфюм вызывает легкую дрожь. Ник надел черное худи, пальто, джинсы и кеды. Он выглядит, как дорогой автомобиль – лоск, даже под слоем пыли. Медовая кожа, длинные ресницы, глаза цвета новосибирского неба. Он мулат, но черты скорее арабские. Упрямый подбородок, ровный нос, щетина – красивый по всем стандартам Земли. Хоть меня это не особо интересует, а дрожь от его близости – следствие выработки гормонов, будь они неладны.
Шестой этаж налево, звонок. Дверь открывается и выплескивает на нас свет и запах хлорки. Эта женщина моет полы каждый день, в квартире – идеальная чистота, ее помешательство на уборке почти достигло критериев обсессивно-компульсивного расстройства.
В коридоре стоит женщина среднего роста, ее каштановые волосы зачесаны назад, между бровями глубокая рытвина от постоянного недовольства, губы застыли в перевернутой улыбке. Она кивает в ответ на наше приветствие и скрывается на кухне. Плетусь следом.
– Это тебе, – протягиваю я букет роз, не ожидая реакции. Она молча достает вазу.
– В следующий раз не трать деньги на веники, – ледяным тоном чеканит женщина с кухонными ножницами в руках.
Идеальный Ник чужеродно выглядит в квартире, где я выросла. Он как будто из другого мира, но не как я, из IC1101, а из другой реальности Земли. Параллельные пересеклись. Маловероятно, непостижимо, неожиданно.
– Мам, это Ник.
– А нормальное имя есть? – холодно спрашивает женщина.
– Николай, Коля. Просто со школы приклеилось Ник. Прозвище такое, – широко улыбается он.
– Ты что, собака, чтобы иметь прозвище? – спрашивают губы-ниточки. Каким бы он ни был обаятельным, Доктор токсичных наук в деле.
– К чаю только вафли, – под аккомпанемент бурлящего чайника бубнит мама. – Что стоите? Вам особое приглашение нужно? – раздраженно бросает женщина и начинает разливать чай. Мы послушно садимся. – Руки идите, вымойте! Микробами трясут! – вдруг гавкает недовольный рот, и мы, как нашкодившие дети, выскакиваем из кухни.
Ник следует за мной в ванную, где аромат хлорки усиливается. Приходится задерживать дыхание. Обмениваемся многозначительными взглядами, серые глаза как бы говорят «мне жаль», а я отвечаю зелеными «мне тоже». Ему жаль, что гениальный план «понравится родителям» рассыпается на части, мне – что втянула его.
Мы возвращаемся на кухню и молча пьем чай. Ник понял тактику: чем меньше скажешь, тем меньше получишь.
– Она хорошо зарабатывает, – вдруг, прерывая хруст вафли, выдает эта женщина. Ник поднимает голову и перестает жевать. – У нее денег куры не клюют, – продолжает она странный монолог.
Красивая мужская голова растерянно кивает и выдавливает подобие улыбки. Я решаю просто молчать. Потому что нет ничего, на что она не найдет замечания.
– Не знаю, зачем тебе такая, – жест головой в мою сторону, с выражением лица, которое даже помойная крыса не заслуживает. – Но если у вас серьезно, то не тяните. Амалия уже старородящая.
Я почти выплевываю чай, Ник делает вид, что внимательно слушает. Эта женщина деловито берет чашку, оттопыривая мизинец, и одаривает меня неодобрительным взглядом.
Если бы я не помнила своей природы, родного мира и прошлых воплощений, заработала бы длинный список психических расстройств. Прикрываясь заботой, эта женщина запирала меня в комнате и не разрешала выйти даже в туалет. За проступки, конечно. Например, за четверку или за то, что недостаточно хорошо постирала свое постельное белье. В десять лет. Чувствую, как триггер ее взгляда цепляет болезненные воспоминания, и глаза становятся мокрыми. Как же это непросто, как же это по-человечески, как несправедливо. Я просто хочу домой.
Ник замечает мое состояние. Одним глотком он допивает чай и нежно касается середины моей спины.
– Людмила Сергеевна, благодарим за гостеприимство. Извините, что поздно. Спасибо за чай. Надеюсь, еще увидимся, – кажется, он даже немного кланяется, не отпуская меня.
– Мне ваши шашни неинтересны, можете больше не приезжать. Свадьбу, конечно, не надо: не хватало еще дармоедов кормить. Просто распишитесь.
Она дожидается, пока мы оденемся, и закрывает дверь. Нас проглатывает темнота. Ник на ощупь находит кнопку лифта, она загорается как светлячок. Мы стоим в тишине и это молчание о многом. Вытираю ползущую вниз слезу. Большие руки притягивают меня ближе. Прижимаюсь носом в теплую кофту с древесным ароматом. И выдыхаю. Слезы просто льются и я позволяю им быть.
– Ты была права, она невероятная, – мягко доносится сверху, и это так двусмысленно и мило, что мы оба заливаемся смехом. Двери лифта разъезжаются, освещая нас.
– Поехали.
Снова сажусь на пассажирское. Субличности сбились в кучку и молчат, они всегда тихие после общения с этой женщиной.
– Поехали ко мне, – неожиданно для себя предлагаю я.
Ник молча находит в навигаторе «дом» и сворачивает с самой длинной в мире улицы.
Глава 13. 4 декабря. Изменения
Останавливаю дребезжащий на тумбе телефон. Утро. Пора на работу. Голова – гиря, тело – вата, обрывками в сознании прыгают картинки вечера. Вот мы едем ко мне, заходим в квартиру. Ник говорит, что у меня уютно. Я знаю. Сразу иду к винному холодильнику, достаю самую дорогую бутылку бароло. Знаю, что потом пожалею, и не зря. Достаю бокалы, делаю глоток, не дав вину подышать. Зря. Ник находит в пустом холодильнике сыр и заказывает пиццу. Включаю биокамин и «Never Enough» в исполнении Black Atlass. Мы усаживаемся на пол с бокалами. Много говорим: о родителях, школе, сожалениях и надеждах. Ник перестает быть идеальной картинкой, обретая глубину. За уверенностью скрывается маленький Коля, который никогда и нигде не чувствовал себя частью общества. В России на него показывали пальцем из-за цвета кожи, в Америке – из-за воспитания, менталитета и ценностей: «Чужой», как в песне Стинга. Мы съели пиццу, открыли вторую бутылку бароло. Очень зря. Еще говорили о музыке, фильмах и культуре. Потом открыли третью – пино гриджо. Очень, очень зря. А что было потом?
Плетусь в ванную, пытаюсь разбудить тело, включаю холодную воду. Глубоко дышу от обжигающих потоков не лице и теле. Выхожу на кухню уже бодрее, ставлю на плиту кофе. Старая гейзерная кофеварка начинает призывно булькать. Я послушно снимаю ее и наливаю в любимую чашку. Настроение налаживается и хочется музыки.
«Мы поцеловались», – вспыхивает в сознании флешбеком. Замираю на полпути в спальню, пытаясь точно вспомнить, было это на самом деле или мне приснилось. Память троит, сбой в программе. Нет, я бы не забыла такое. Не могла же я это забыть? Ну, пожалуйста, бессознательное, помоги вспомнить! «Срамота», – кричит Жириновский, и тут я с ним соглашусь. Шикарный мужчина, идеальный вечер, возможно, первый поцелуй – и забыла? Ну в целом, это не смертельно. Выключаем лимбическую систему, активизируем префронтальную кору – не паникуем, а рассуждаем логически.
Уже спокойнее пью кофе, листаю телефон в поисках подсказок. В итоге решаю, что даже если мы целовались, это ничего не меняет. Оба выпили, поддались атмосфере – ничего особенного. Может написать ему сообщение? Какое? «Привет, мы вчера целовались?». Если да – он может расстроиться, что я не помню, если нет – подумает, что я навязываюсь. Оба варианта… «Срамота», – подсказывает Жириновский. Именно так, спасибо.
Просто пойду на работу, может, что-то вспомню или пойму по поведению Ника. Как с котом Шредингера в суперпозиции. Поцелуя одновременно был, и его не было. От этих мыслей чугунная голова становится тяжелее. Субличности прогоняют Профессора, и я им благодарна.
Экран высвечивает «мама», и я задерживаю дыхание. Успеваю сказать короткое «але» и на меня обрушивается поток: «Он тебя бросит, ты – наивная и глупая». Она добавляет, что Ник заберет мои деньги и умотает с какой-нибудь «шалавой», потому что у него на роже написано «жиголо». А в конце: «Попомни мои слова и не прибегай плакаться». Так много хочется ей сказать, но получается только холодное «да, мама».
План на сегодня: выжить.
«Проснулась?» – звякает на телефоне.
«Уже на работе», – набираю, почти не глядя, и сразу отправляю. На столе стопка бумаг. Я врач или директор? Откуда столько документов?
«Пообедаем?» – приходит в ответ. Отправляю только смайлик, потому что в дверях показывается клиент. Перевожу телефон на беззвучный режим и убираю в стол. Ник хочет встретиться, потому что между нами что-то было, потому что хочет, чтобы между нами что-то было? Или просто из вежливости?
Дописываю заключение по патопсихологической диагностике и обнаруживаю, что на часах уже почти два. Голода нет, видимо, из-за абстинентного синдрома. «Похмелье», – подсказывает внутренний Жириновский, протягивая Богине бутылку пива, та недовольно морщится и требует смузи. Решаю поехать в свой любимый ресторан, где есть и смузи, и пиво (если вдруг понадобится).
Сумка, пальто, телефон. На экране несколько сообщений и один пропущенный от Ника. «Я приехал». Останавливаюсь в коридоре, пытаясь понять смысл. Перечитываю чат: «Во сколько заехать?», «Заеду около двух», «Я приехал». Последнее из непрочитанных: «Черный джип на парковке».
Захожу в лифт с уверенностью, что мы все-таки целовались.
Сибирский декабрь обжигает ветром, я поднимаю воротник пальто, надеваю перчатки. Взглядом, все еще растерянно, ищу машину. К входу подъезжает огромное тонированное нечто, с обратной стороны хлопает дверь и Ник почти бежит в мою сторону. Бордовый свитер облегает широкие плечи, на ногах кеды и я переживаю, что он замерзнет. Мужчина протягивает широкую ладонь. Даже через перчатку чувствую тепло. Он открывает мне дверь, и я почти расплываюсь от удовольствия, чувствуя себя настоящей женщиной. Богиня выводит отмытое чудовище, которое теперь выглядит милой пятнадцатилетней девочкой, с румянцем от стеснения и косичками. Моя романтическая жизнь закончилась, не начавшись, поэтому в свои двадцать девять я ничего не знаю о флирте и мужчинах… точнее знаю, но только как психиатр.
В ресторане с видом на Оку, Ник заказывает много мяса, объясняя похмельем, я заказываю салат и смузи, по той же причине. Говорим, смеемся, а потом он отвозит меня обратно. Я неловко машу на прощание. Моя восьмиклассница улыбается и смущенно ковыряет ножкой.
Вечер проходит в компании документов и бумаг. В шесть я собираюсь домой. На ресепшн стоят трое девушек-администраторов. Разговор затихает, оставив в воздухе «это точно была наша Дылда, да, в черный джип». Подхожу ближе, девочки картинно улыбаются.
– До свидания, Амалия Александровна! – слащаво тянут они в три голоса.
– Да, это я садилась в черный джип. Да, это был мужчина. Нет, мы не в отношениях, – серьезно говорю я. – Пока не в отношениях. Хорошего вечера!
Как приятно сказать, что была с мужчиной, и это не абы кто, а моя первая и единственная любовь. Продолжаю улыбаться, заметив это только благодаря отражению в зеркальных стенах лифта. Пусть будет так. Эта женщина смотрит на меня глазами, наполненными смыслом. «Это гормоны», – пищит Профессор, задавленный Жириновским. «Дай девочке жить, можно сказать, она и не жила никогда. Без любви – это выживание, не иначе», – в свойственной ему манере почти кричит мой внутренний политик. Богиня говорит, что сегодня будет вечер наслаждения собой и никто этому не противится.
Включаю «Summer Walker» Deep, набираю ванну с пеной и солью, зажигаю свечи. Достаточно «богически»? Внутренняя Афродита одобрительно кивает. Как же непросто с этим нелепым телом, со всеми его выделениями, старением, эмоциями и тяжестью. Сложнейший биомеханизм, который обеспечивает душе уникальный опыт. Даже в моем мире IC1101 те, кто проходит здесь практику, возвращаются почти героями. Но если научиться получать удовольствие, разрешить его себе, присвоить, признать – жизнь может стать чуточку приятнее. Несмотря на рост, социально неподходящую внешность и тяжелый характер, у меня есть я. Я есть и я здесь. Время, отведенное на этот опыт, может быть расширяющим, а может стать Адом.
Рецепт преисподней отлично знает женщина, которую я называю мамой.
Сравнивай себя с другими, особенно более успешными, но чтобы не чувствовать зависть и злость, принижай их достоинства и обесценивай достижения. Они – тупые, ты – молодец.
Не развивайся, потому что это страшно и больно. Практики не работают, психологи – шарлатаны, жизнь не изменится.
Делай больно другим, чтобы страдать не в одиночку.
Не подпускай к себе людей и никому не доверяй. Мир опасный и грязный.
Смысла нет ни в чем. Поэтому не ищи ответы, просто следуй обстоятельствам. Ты ничего не решаешь, мы все – жертвы несправедливой жизни.
Хорошо живут только бандиты, воры и лживые политики. Они все «дурят нашего брата». Бедность – прерогатива святых мучеников.
Отрицай существование депрессии, психологических травм, СДВГ и аутизма. Тебе лучше знать – это все глупости от скуки, мода, раньше как-то жили без таких глупостей.
Прогони всех из своей жизни и оставайся одна, потому что так проще, спокойнее и чище.
Жалуйся всем и на всё. Критикуй всех и всё. Ненавидь, не благодари, надежно закрой сердце.
Если не построишь высоких стен – люди сделают больно, как родители, которые, скорее всего, даже не хотели тебя.
Людей нельзя любить, все они – монстры, и чтобы выжить, тебе придется стать одной из них.
Выбор. Выбор. Выбор. Выбор. Выбор. Выбор. Так выглядит жизнь. Каждое утро – выбор, с каких мыслей начать день, потом – что надеть, чем позавтракать, как ответить на звонок курьера. Послать или поблагодарить? Книга или сериал? Улыбка или надменный взгляд? Нет правильного и неправильного, хорошего или плохого. Мы защищаемся, боремся, обижаемся на мир не просто так. Во всем есть СМЫСЛ, во всем есть позитивное намерение.
Как бы тяжело мне ни было от общения с мамой, я никогда не отвернусь от нее. Потому что знаю, где-то глубоко внутри, за стенами из металла и бетона, за сотнями острых копий и минными полями – она живая, любящая, настоящая. И ей очень больно. Части ее личности кричат и плачут в темницах, пытаясь вырваться наружу, но их охраняет суровый надзиратель. Его задача – уберечь. Девочке, которой она была когда-то, так часто причиняли боль, что психика не справилась. Она спряталась за куполом из токсичности, чтобы выжить. Сколько бы я ни стучалась, двери закрыты. Я тоже делаю выбор – продолжать, потому что верю, что однажды меня впустят.
Глава 14. 14 декабря. Всемогущая любовь
Витрины украшены гирляндами, на площади возвышается ель. Декабрь сыпет на улицы все больше снега. Видимо, «по акции». Я вглядываюсь в сумеречный город через окно кабинета и думаю о завтрашнем дне. Мы поедем на ужин к родителям Ника, и это серьезнее, чем моя мама. Она не звонила уже неделю, что странно. Звонки от меня игнорирует, я немного беспокоюсь, поэтому собираюсь к ней сразу после работы. На часах как раз половина шестого.
А что если бы все было иначе? Мама могла бы прийти ко мне на работу под конец дня, и я бы показала ей кабинет, а потом мы бы поехали ужинать и долго говорили. Можно было бы сходить за покупками, я бы заметила, что ей понравилось, и потом купила эту вещь в подарок. В Новый Год мы бы резали салаты и выпили по бокалу шампанского. Мы могли бы чувствовать, что есть друг у друга и что мир за окном – просто декорации.
Без десяти шесть, собираю вещи и выхожу. Доезжаю быстро, поднимаюсь на шестой этаж, лифт напоминает о древесном аромате парфюма, моих слезах и его теплых руках. Звоню в дверь, в ответ тишина. Нажимаю «вызов» на телефоне – ничего. Сердце ускоряет ритм. Пишу сообщение: «Ты дома? Я приехала». Через минуту на экране появляется «мама».
– Ало, мам. Ты где?
– Чего звонишь?
– Ты уже неделю трубку не берешь, я переживаю. Ты где?
– Не беру – значит, не хочу говорить. Хватит трезвонить, – она холодно игнорирует вопрос.
– Мам, ты в порядке?
– А что со мной будет-то?
Слышу на фоне голоса.
«Девушка, в больнице она», – доносится из трубки. Лицо заливает жаром.
– Что случилось? – сжимаю телефон в ожидании ответа.
– Не твое дело. Не звони, раз не беру. Давай, пока.
Гудки. Я стою в темноте, совершенно растерянная. Знаю, что звонить повторно бесполезно. Выдыхаю. Убираю телефон в карман, складываю руки крест накрест, поочередно хлопаю по плечам. Продолжаю несколько минут, дышу с длинным выдохом, чувствую, что становится спокойнее. Она ответила сама, настроение типичное, значит, все нормально. В больнице, значит – под присмотром врачей. Еще длинный выдох. Здесь стоять бессмысленно, спускаюсь в машину и уже знаю следующий шаг.
– Владимир Сергеевич, добрый вечер. У меня к вам просьба, можете узнать, в какой больнице пациентка? Да, конечно, как всегда, сейчас пришлю данные.
Отправляю сообщение с именем, датой рождения, номером страхового. Что бы ни говорила мама, я – врач, и связи в медицинских учреждения у меня есть. Были разные случаи с клиентами, когда приходилось искать их по больницам и моргам, поэтому такой вопрос от меня даже не выглядит странно.
«Областная, в кардиологии», – приходит через несколько минут. Выезжаю. Звоню знакомому психиатру в областной, спрашиваю, к кому можно обратиться, чтобы пропустили. Объясняю, что там моя мама. «Скажи – от меня, я сейчас предупрежу дежурного», – понимающе отвечает коллега. Выдыхаю.
– Мам, привет!
Она сидит на дальней кровати у окна, серый халат немного помят, очки сползли на нос, в руках – книга. Женщина выглядит маленькой и слабой, я готова заплакать, потому что никогда не видела ее такой. Приходится окликнуть еще раз: может чтение интересное, может, не слышала, скорее всего – не ждала. Наконец глаза поднимаются и замирают от удивления, она молча наблюдает, как я подхожу ближе.
– Амаля, – только и может произнести рот с морщинками в уголках губ.
– Мам, ты как? – присаживаюсь рядом, но не решаюсь обнять или взять за руку.
– Чего приехала?
– Переживала. Расскажешь, что случилось? – стараюсь говорить как можно мягче.
– Ничего не случилось, – бубнит она и отводит взгляд.
– Спрошу у врача. Тебе что-то нужно?
– Нет, – сухо и холодно.
Как же тяжело раз за разом пытаться прорвать оборону и ничего не получать взамен! Стараюсь не скатываться в обиду.
– А я ей говорила, чтобы позвонила родным, – вклинивается прокуренный голос. – Сидит без воды, без сменной одежды, халат вон ей выдали хотя бы, – голос доносится с кровати у входной двери и принадлежит тучной барышне лет шестидесяти. От этих слов у меня внутри сжимается.
– Лишнего то не болтай, – строго рычит мама, распрямившись, словно готова накинуться.
– Что ей нужно? – обращаюсь к соседке.
– Не надо мне ничего. Езжай домой уже, меня скоро выписывают, – в привычной манере перебивает мама.
Но через пять минут у меня уже есть список необходимого, а еще через пятнадцать – информация о состоянии ее здоровья от дежурного врача. Привезли на скорой с высоким давлением, решили оставить понаблюдать. Много напряжения, годы не прожитой злости, заблокированные эмоции – классические психосоматические причины гипертонии.
Через час я снова в палате номер восемь, с двумя пакетами и недовольным взглядом, которым одаривает меня самый родной человек. Я просто не могу поступать иначе, не могу бросить ее, не могу причинить еще больше боли.
– Спасибо за заботу.
Протягиваю коробку конфет барышне у двери, широкое лицо расплывается в улыбке, от чего становится милым.
– Езжай домой, поздно уже, – нейтрально повторяет мама.
– Если что-то нужно будет – звони. Я приеду завтра.
– Да не надо мне ничего, ты и так столько притащила, половину в помойку можно.
Стараюсь сохранять состояние, эти слова – просто ее попытка защититься.
– Хочешь – выброси, я еще привезу, – каждое слово произношу не от головы, а от сердца. – Мам, прошу тебя, бери трубку.
– Ладно, – тихо отвечает она и поднимает глаза. Боль, боль, боль, боль, боль. Мои жалобы на эту планету сейчас кажутся капризами избалованного ребенка. То, что прошла эта женщина, я даже не могу представить.
Вспышка. Воспоминание о договоре на уровне души. Мы заранее договариваемся с родителями, к которым приходим, о необходимом для всех сторон опыте. И сейчас спонтанно распаковалась память о том, как ее душа сказала – вернее, передала вибрационно: «Тебе будет нелегко, но если сердце сможет увидеть скрытое, все откроется». В человеческих словах звучит странно, но суть в том, что мой опыт – не бороться, не исправлять, а принять и увидеть больше. Видимо, сейчас мой поступок, слова и состояние, то есть частота вибрационной волны, соответствует тому, о чем мы договаривались.
Значит, лед тронулся, двери приоткрылись, процесс запущен. Скорее всего, дело не только во мне, но и в том, что на этой линии реальности, мама позволила себе снять какой-то процент защиты. В моем сердце, раскрываясь лепесток за лепестком, расцветает лотос. Любовь – основная энергия вселенной, но проживать ее в человеческом теле – как услышать любимую мелодию под водой в скафандре. Хочется пуститься в пляс, но тело слишком тяжелое. Чертова гравитация. Сажусь в машину и почти растекаюсь по креслу. Мама в порядке и впервые за наши тридцать лет вместе, я чувствую, что есть надежда. Ответ, как всегда, очевиден – любовь.
