Анатолий Алексин
В Стране Вечных Каникул
Поистине необычное событие происходит в жизни юного героя: он попадает в страну, которой не найдешь ни на одной карте, ни на одном глобусе, – Страну Вечных Каникул. Наверное, некоторые из вас, ребята, тоже не прочь попасть в эту сказочную страну. Ну что ж, надеемся, что, прочитав повесть-сказку, вы поймете… Впрочем, не хочется забегать вперед! Напомним лишь вам всем пушкинские строки: Сказка – ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок.
Эту дорогу я знаю наизусть, как любимое стихотворение, которое никогда не заучивал, но которое само запомнилось на всю жизнь. Я мог бы идти по ней зажмурившись, если бы по тротуарам не спешили пешеходы, а по мостовой не мчались автомашины и троллейбусы…
Иногда по утрам я выхожу из дому вместе с ребятами, которые в ранние часы бегут той самой дорогой. Мне кажется, что вот-вот сейчас из окна высунется мама и крикнет мне вдогонку с четвертого этажа: «Ты забыл на столе свой завтрак!» Но теперь я уже редко что-нибудь забываю, а если бы и забыл, не очень-то прилично было бы догонять меня криком с четвертого этажа: ведь я уже давно не школьник.
Помню, однажды мы с моим лучшим другом Валериком сосчитали зачем-то количество шагов от дома до школы. Теперь я делаю меньше шагов: ноги у меня стали длиннее. Но путь продолжается дольше, потому что я уже не могу, как раньше, мчаться сломя голову. С возрастом люди вообще чуть-чуть замедляют шаги, и чем человек старше, тем меньше ему хочется торопиться.
Я уже сказал, что часто по утрам иду вместе с ребятами дорогой моего детства. Я заглядываю в лица мальчишкам и девчонкам. Они удивляются: «Вы кого-нибудь потеряли?» А я и в самом деле потерял то, что уже невозможно найти, отыскать, но и забыть тоже невозможно: свои школьные годы.
Впрочем, нет… Они не стали только воспоминанием – они живут во мне. Хотите, они заговорят? И расскажут вам много разных историй?.. Или лучше одну историю, но такую, какая, я уверен, не случалась ни с кем из вас никогда!
Самый необычайный приз
В ту далекую пору, о которой пойдет речь, я очень любил… отдыхать. И хотя к двенадцати годам я вряд ли успел от чего-нибудь слишком уж сильно устать, но я мечтал, чтобы в календаре все поменялось: пусть в дни, которые сверкают красной краской (этих дней в календаре так немного!), все ходят в школу, а в дни, которые отмечены обыкновенной черной краской, развлекаются и отдыхают. И тогда можно будет с полным основанием сказать, мечтал я, что посещение школьных занятий – это для нас настоящий праздник!
На уроках я до того часто надоедал Мишке-будильнику (отец подарил ему огромные старые часы, которые тяжело было носить на руке), что Мишка сказал однажды:
– Не спрашивай меня больше, сколько осталось до звонка: каждые пятнадцать минут я буду понарошку чихать.
Так он и делал.
Все в классе решили, что у Мишки «хроническая простуда», а учительница даже принесла ему какой-то рецепт. Тогда он перестал чихать и перешел на кашель: от кашля ребята все же не так сильно вздрагивали, как от оглушительного Мишкиного «апчхи!».
За долгие месяцы летних каникул многие ребята просто уставали отдыхать, но я не уставал. С первого сентября я уже начинал подсчитывать, сколько дней осталось до зимних каникул. Эти каникулы нравились мне больше других: они, хоть и были короче летних, но зато приносили с собой елочные праздники с Дедами-Морозами, Снегурочками и нарядными подарочными пакетами. А в пакетах были столь любимые мною в ту пору пастила, шоколад и пряники. Если б мне разрешили есть их три раза в день, вместо завтрака, обеда и ужина, я согласился бы сразу, не задумываясь ни на одну минуту!
Задолго до праздника я составлял точный список всех наших родственников и знакомых, которые могли достать билеты на Елку. Дней за десять до первого января я начинал звонить.
– С Новым годом! С новым счастьем! – говорил я двадцатого декабря.
– Уж очень ты рано поздравляешь, – удивлялись взрослые.
Но я-то знал, когда надо поздравлять: ведь билеты на Елку везде распределялись заранее.
– Ну, а как ты заканчиваешь вторую четверть? – неизменно интересовались родные и знакомые.
– Неудобно как-то говорить о самом себе… – повторял я фразу, услышанную однажды от папы.
Из этой фразы взрослые почему-то немедленно делали вывод, что я – круглый отличник, и завершали нашу беседу словами:
– Надо бы тебе достать билет на Елку! Как говорится, кончил дело – гуляй смело!
Это было как раз то, что нужно: гулять я очень любил!
Но вообще-то мне хотелось немного изменить эту известную русскую поговорку – отбросить два первых слова и оставить только два последних: «Гуляй смело!»
Ребята в нашем классе мечтали о разном: строить самолеты (которые тогда еще называли аэропланами), водить по морям корабли, быть шоферами, пожарниками и вагоновожатыми… И только я один мечтал стать массовиком. Мне казалось, что нет ничего приятней этой профессии: с утра до вечера веселиться самому и веселить других! Правда, все ребята открыто говорили о своих мечтах и даже писали о них в сочинениях по литературе, а я о своем заветном желании почему-то умалчивал. Когда же меня в упор спрашивали: «Кем ты хочешь стать в будущем?» – я каждый раз отвечал по-разному: то летчиком, то геологом, то врачом. Но на самом деле я все-таки мечтал стать массовиком!
Мама и папа очень много размышляли о том, как меня правильно воспитывать. Я любил слушать их споры на эту тему. Мама считала, что «главное – это книги и школа», а папа неизменно напоминал, что именно физический труд сделал из обезьяны человека и что поэтому я прежде всего должен помогать взрослым дома, во дворе, на улице, на бульваре и вообще всюду и везде. Я с ужасом думал, что, если когда-нибудь мои родители наконец договорятся между собой, я пропал: тогда мне придется учиться только на пятерки, с утра до вечера читать книги, мыть посуду, натирать полы, бегать по магазинам и помогать всем, кто старше меня, таскать по улицам сумки. А в то время почти все в мире были старше меня…
Итак, мама и папа спорили, а я не подчинялся кому-нибудь одному, чтобы не обидеть другого, и делал все так, как хотел сам.
Накануне зимних каникул беседы о моем воспитании разгорались особенно жарко. Мама утверждала, что размеры моего веселья должны находиться в «прямой пропорциональной зависимости от отметок в дневнике», а папа говорил, что веселье должно быть в такой же точно зависимости от моих «трудовых успехов». Поспорив между собой, оба они приносили мне по билету на елочные представления.
Вот с одного такого представления все и началось…
Я хорошо запомнил тот день – последний день зимних каникул. Мои друзья уже просто рвались в школу, а я не рвался… И хотя из Елок, на которых я побывал, вполне можно было бы образовать небольшой хвойный лесок, я пошел на очередной утренник – в Дом культуры медицинских работников. Медицинским работником была сестра мужа маминой сестры; и хотя ни раньше, ни сейчас я бы не мог точно сказать, кем она мне приходится, билет на медицинскую Елку я получил.
Войдя в вестибюль, я поднял голову и увидел плакат: ПРИВЕТ УЧАСТНИКАМ КОНФЕРЕНЦИИ ПО ПРОБЛЕМАМ БОРЬБЫ ЗА ДОЛГОЛЕТИЕ!
А в фойе висели диаграммы, показывающие, как было написано, «рост снижения смертности в нашей стране». Диаграммы были весело обрамлены разноцветными лампочками, флажками и мохнатыми хвойными гирляндами.
Меня тогда, помнится, очень удивило, что кого-то серьезно занимают «проблемы борьбы за долголетие»: я не представлял себе, что моя жизнь может когда-нибудь кончиться. А мой возраст приносил мне огорчения только тем, что был слишком мал. Если незнакомые люди интересовались, сколько мне лет, я говорил, что тринадцать, потихоньку накидывая годик. Сейчас я уже ничего не прибавляю и не убавляю. А «проблемы борьбы за долголетие» не кажутся мне уж столь непонятными и ненужными, как тогда, много лет назад, на детском утреннике…
Среди диаграмм, на фанерных щитах, были написаны разные советы, необходимые людям, которые хотят подольше прожить. Я запомнил лишь совет о том, что надо, оказывается, поменьше седеть на одном месте и побольше двигаться. Я запомнил его для того, чтобы пересказать своим родителям, которые то и дело повторяли: «Хватит тебе носиться по двору! Хоть бы посидел немножко на одном месте!» А сидеть-то, оказывается, как раз и не нужно! Потом я прочитал большой лозунг: «Жизнь есть движение!» – и помчался в большой зал, чтобы принять участие в велосипедных гонках. В тот миг я, конечно, не мог предположить, что это спортивное соревнование сыграет совершенно неожиданную роль в моей жизни.
Нужно было сделать три стремительных круга на двухколесном велосипеде по краю зрительного зала, из которого были убраны все стулья. И хотя старики редко бывают спортивными судьями, но тут судьей был Дед-Мороз. Он стоял, словно на стадионе, с секундомером в руке и засекал время каждого гонщика. Точней сказать, он держал секундомер в нарядных серебристо-белых рукавицах. И весь был нарядный, торжественный: в тяжелой красной шубе, прошитой золотыми и серебряными нитками, в высокой красной шапке с белоснежным верхом и с бородой, как полагается, до самого пояса.
Обычно везде, и даже на праздничных утренниках, у каждого из моих друзей было какое-то свое особое увлечение: один любил скатываться вниз с деревянной горки – и делал это столько раз подряд, что за несколько часов успевал протереть штаны; другой не вылезал из кинозала, а третий стрелял в тире до тех пор, пока ему не напоминали, что и другие тоже хотят пострелять. Я успевал испытать все удовольствия, на которые давал право пригласительный билет: и съехать с горки, и промахнуться в тире, и выловить металлическую рыбку из аквариума, и покружиться на карусели, и разучить песню, которую все уже давно знали наизусть.
Поэтому на велосипедные гонки я явился немного утомленным – не в лучшей форме, как говорят спортсмены. Но когда я услышал, как Дед-Мороз громко провозгласил: «Победитель получит самый необычайный приз за всю историю новогодних елок!» – силы ко мне вернулись и я почувствовал себя абсолютно готовым к борьбе.
До меня по залу пронеслись девять юных гонщиков, и время каждого было громогласно, на весь зал, объявлено Дедом-Морозом.
– Десятый – и последний! – объявил Дед-Мороз.
Его помощник – массовик дядя Гоша подкатил ко мне облезлый двухколесный велосипед. До сих пор я помню все: и что верхняя крышечка звонка была оторвана, и что на раме облупилась зеленая краска, и что в переднем колесе не хватало спиц.
– Старый, но боевой конь! – сказал дядя Гоша.
Дед-Мороз выстрелил из самого настоящего стартового пистолета – и я нажал на педали…
Катался я на велосипеде не очень хорошо, но в моих ушах все время звучали слова Деда-Мороза: «Самый необычайный приз за всю историю новогодних елок!»
Эти слова подгоняли меня: ведь, пожалуй, никто из участников этого соревнования не любил получать подарки и призы так сильно, как любил я! И к «самому необычайному призу» я примчался быстрее всех остальных. Дед-Мороз взял мою руку, которая утонула в его рукавице, и высоко поднял ее, как поднимают руки победителей боксерских соревнований.
– Объявляю победителя! – произнес он так громко, что услышали все дети медицинских работников во всех залах Дома Культуры.
Сразу же рядом появился массовик дядя Гоша и своим вечно радостным голосом воскликнул:
– Давайте поприветствуем, ребята! Давайте поприветствуем нашего рекордсмена!
Он захлопал, как всегда, так настоятельно, что сразу же потянул за собой аплодисменты со всех концов зала. Дед-Мороз взмахнул рукой и установил тишину:
– Я не только объявляю победителя, но и награждаю его!
– Чем?.. – нетерпеливо поинтересовался я.
– О, ты даже представить себе не можешь!
В голосе Деда-Мороза мне почудилось что-то странное: он говорил как волшебник, уверенный, что может сделать необычайное, сотворить чудо – и поразить всех! И я не ошибся…
– В сказках чародеи и волшебники просят обычно задумать три заветных желания, – продолжал Дед-Мороз. – Но мне кажется, что это слишком много. Ты же установил велосипедный рекорд только один раз, и я выполню одно твое желание! Но зато – любое!.. Подумай хорошенько, не торопись.
Я понял, что такой случай представляется мне первый и последний раз в жизни. Я мог попросить, чтобы мой лучший друг Валерик остался моим лучшим другом навсегда, на всю мою жизнь! Я мог попросить, чтобы контрольные работы и домашние задания учителей выполнялись сами собой, без всякого моего участия. Я мог попросить, чтобы папа не заставлял меня бегать за хлебом и мыть посуду! Я мог попросить, чтобы вообще эта посуда мылась сама собой или никогда не пачкалась. Я мог попросить…
