Алексей Вячеславович Сидоров
Думы боярина
Годунов перед выездом имел с Шуйским беседу. Они стоили друг друга. Оба смотрели друг на друга хищными глазами, в которых у обоих иногда мелькали хитрые, насмешливые искорки; говорили при этом о серьезных вещах.
Они всегда вели закулисные игры между собой: один, будучи в приближении к государю, старался всеми способами удалить с арены ненужных ему соперников; другой, чей род постоянно испытывал то милость, то опалу правителей, делал попытки войти в доверие к царю Феодору и, если не потеснить Годунова, то хотя бы стать с ним вровень.
Годунов сказывал, что на месте будет ждать Тимурка Засецкий, голова московских стрельцов. Тот послан был в Углич сразу же по получении из удела вестей о случившемся, еще накануне. Но с какой целью? Гонец, примчавшийся из Углича, ничего о случившемся сам пояснить не мог; окромя своего имени он даже не указал имени того, кто его с грамотой обязал мчать во весь опор к царю-государю. Так, по крайней мере, поведал боярам Годунов. Содержание грамоты до бояр доведено не было, да и имени гонца, а равно и его посланника Бориска не обнародовал. Темнит он что-то, скрывает от людей случившееся. Если, конечно, сам правду знает.
Кроме Засецкого в удел должен выехать митрополит Геласий. Этот тоже лишку не скажет – из Борисовых людишек будет. Умчал ли раньше, или по запяткам его, боярина, путь будет держать, с тем, чтобы попутно узнавать вести да отписывать Годунову? Через Ростов митрополит путь держать будет, или свернет в Переяславле за Плещеевом в Никитский монастырь? В столице его сегодня не было видно. Если выехал вперед – велено ли ему дожидаться обыщиков, или нет? Сказывают, будто бы видели, как Геласий куда-то помчал сразу по приезде угличского вестника. Не спутали ли с кем?
В связи с посетившими его раздумьями Шуйский словно отключился от внешнего мира, ушел в себя. За это время не раз меняли коней, не задерживаясь ни на минуту. Иногда приходилось почти останавливать движение по причине не освободившихся еще от весенней воды низин, где конские копыта засасывались переувлажненной почвой. В таких местах стрельцы сначала пробовали, насколько тверда в этом месте почва, одновременно меряя глубину, и, если пройти было невозможно, быстро, не мешкая, направлялись в стороны для поиска обходного пути. В дальнейшем приходилось наверстывать потерянное время.
Все это словно пролетало мимо Шуйского – боярин следовал вместе с остальными, то останавливаясь, то подгоняя своего коня, а то и сходя на землю для его замены и вновь лихо вскакивая после на нового, особо не придавая значения происходящему вокруг него.
Переяславль уже был далеко позади, когда боярин «пробудился». Пробудился от весеннего холода. К тому моменту солнце касалось верхушек деревьев, стоящих к западу версты на полторы от пути их следования – в этом месте дорога вела по открытой местности. Скакавший рядом Клешнин тоже перебирал свои мысли, время от времени поглядывая вперед.
– Далеко ли уехали? – спросил Шуйский. – Что-то я вроде как задремал.
– До Ростова еще полпути от Переяславля, – словно нехотя ответил Клешнин.
До этого момента они ни словом не обменялись друг с другом. Перед каждым была поставлена своя задача. Только сейчас Шуйский решился «прощупать почву».
– Что думаешь, Андрей Петрович, об этом?
– Приедем, дознаемся – видно будет, – уклончиво ответил Клешнин, отводя глаза в сторону.
«Ага, не хочет, стало быть, окольничий толковать. Значит, имеет указание лишку не болтать при мне, а может и вовсе отправлен следить за мной. На месте будет ясно что к чему. Только если нам меж собою не велено толковать, как быть делу в Угличе? Кому сыск вести? Годунов предложил во главе меня, а Клешнин? Если в моем подчинении, значит не вправе вести дело сам, без моего ведома. Да и чин не позволяет. Что-то все-таки скрыл Бориска, не до конца мне сказал».
