Алексей Варламов
11 сентября
Часть первая
Путешествие
Глава первая
Сестры
Все события, происходившие в ее жизни, Варя делила на две части: те, что будут и не будут иметь последствия. Она легко расправлялась с мелочами, которые отравляют жизнь каждому человеку, а женщине в особенности, никогда не переживала оттого, что у нее перед носом уходил троллейбус или рвались колготки, и очень трепетно относилась к вещам серьезным, каковые могли сказаться на ее репутации. Однако именно на пути у самоуверенных и не зависящих от душевных капризов женщин встают преграды, которые ни объехать, ни обойти.
За пятнадцать лет до скончания века, когда Варя училась в хорошей московской школе и была почти круглой отличницей, правда, многие оценки получая за тихий нрав, большие серые глаза и легкое заикание, проявлявшееся в минуты волнения, с ней произошла история, о последствиях которой она поначалу не задумывалась, но которая перевернула ее жизнь.
В последний день октября она вышла из школы позднее обычного и заметила, что кто-то на нее смотрит. В ту пору на нее пялилось немало мальчишеских глаз, она к ним привыкла и воспринимала как естественную и неизбежную часть жизни, но этот взгляд был особенным. Взгляд был таким глубоким и мудрым, будто залетел не то из далекого прошлого, не то из отсроченного будущего, хотя принадлежал он самой обыкновенной девочке. Не особенно красивой, круглолицей, пухленькой, в очках и короткой юбке, в каких мало кто рисковал ходить. А уж тем более в студеную пору. Да и ноги у нее были не такие, чтобы всем открывать. Говорила девица простуженным, гундящим голосом, из носа у нее капало, она вытирала его рукавом зеленой болоньевой куртки, а довершали эту картину болтавшаяся у колена холщовая сумка и синий берет с красной звездочкой на малость большеватой голове.
– Здравствуй, – просипела незнакомка на курьих ножках. – Ты чего так долго?
– Нас задержали, – сама не зная почему, стала оправдываться Варя. Встреча была с ветераном.
– Вот тоска-то. Я бы сбежала сто раз.
– И никакая не тоска. Очень даже интересный дядечка. В Испании воевал. А потом еще в Америке и на…
– Ладно, давай знакомиться. Меня Марией зовут.
Назвавшая себя библейским именем протянула руку с обгрызанными ногтями и посмотрела на нее теперь не так бездонно, как из толпы, но пристально и дерзко.
– Целоваться не будем, а не то я тебя заражу.
«Ненормальная», – только и успела подумать Варя.
– А ты ничего. Красивее, чем я думала. Но на меня ничуть не похожа.
– А почему я должна быть на тебя похожа? – осторожно спросила Варя.
– Да так, – Мария склонила голову набок, – пройдемся, что ли?
– Пройдемся, – кивнула школьная красавица, ощутив легкое покалывание на кончиках измученных музыкальных пальцев.
Девочки свернули налево по переулку и вышли на Рождественский бульвар, где неспешно прогуливался праздный люд, обитающий в центре Москвы и свысока относящийся к приезжим из-за Садового кольца.
– Ты чего как в воду опущенная?
– Сама ты в воду опущенная! – рассердилась Варя.
– Четверку, что ль, получила?
– Ты откуда знаешь?
– Да по тебе видно, что зубрилка.
– Никакая я не зубрилка. Ты вообще кто такая? – Она остановилась и краем глаза заметила двух знакомых подростков – коротышку и верзилу, которые с независимым видом стояли у крыльца и делали вид, что одноклассница их вовсе не интересует. В случае чего защитят. Хотя что ей может эта кубышка сделать? Варя была патологически труслива и любопытна одновременно, но умела оба этих качества скрывать и производила впечатление уверенной в себе и невозмутимой барышни.
Но девица оказалась прозорливей.
– Ты меня не бойся.
– Вот еще! Я только не понимаю, почему должна за тобой тащиться, если мне в другую сторону?
– Потому что мы с тобой сестры.
– Что-о?
– Мне про тебя папа рассказывал.
– Где он? – вскинулась Варя и сразу же девочке поверила.
– Умер. А ты не знала?
– Не з-знала.
– И другого папы у тебя нет?
– Нету, – почему-то покраснела Варя.
– Значит, теперь будешь знать. Присядем, сестренка.
Ошарашенная, Варя поплелась к лавочке вслед за той, что назвала себя сестрой. Девочка была примерно ее возраста. Значит, папа одновременно… Варя едва не задохнулась от этой мысли. Она видела своего родителя только в младенчестве, не помнила ни его лица, ни голоса, но ассоциации он вызывал у нее добрые, как плюшевый мишка.
Девочка меж тем достала из холщовой сумки початую бутылку «Пшеничной» водки.
– Ну давай.
– Я не буду. Ты что? – Варя заозиралась по сторонам, но на бульваре в этот час никого не было, только обнаженные мужские и женские фигуры, поддерживавшие крышу, смотрели на девочек с фасада четырехэтажного дома напротив.
– Чуть-чуть хлебни. За знакомство.
– Вот еще.
– Тогда за помин папиной души, – строго и укоризненно сказала сестра, наливая водку в складной пластмассовый стаканчик. – Знаешь, сколько за ней люди теперь стоят и мучаются?
Запах из стаканчика шел чудовищный.
– Меня вытошнит.
– Пей, говорю!
Варя зажмурилась, разом опрокинула в себя ужасную жидкость, и та неожиданно показалась ей приятной. Единокровная сестра достала плитку шоколада и разломила надвое. После водки горечи в шоколаде не ощущалось, а дрожь прошла.
– А как он умер?
– С моста в реку бросился, – не переставая жевать, ответила сестра.
– Папа покончил с с-собой?! – вскрикнула Варя.
– Тише ты, ненормальная! Знала б я, что ты такая психованная, не стала б ничего говорить.
– Почему он так сделал?
– Он записок не оставлял. Еще будешь?
Они по очереди отхлебнули, и Мария вытащила сигарету.
– Куришь? Я так и думала. Сразу видно, что паинька. А это что за кенты? Тебя ждут?
Варины пажи застыли шагах в сорока, как две статуи. Должно быть, они так опешили, что даже не скрывали больше волнения и интереса, но оба виделись Варе не совсем четко, и весь бульвар покосился, так что если бы школьница встала, то покатилась бы вниз на Трубную площадь, как с ледяной горки.
– А, ничего чувачки. Особенно тот, что с краю.
Девочка помахала мальчикам рукой и закинула ногу на ногу.
– Наш папа был человеком странным, с судьбой, окутанной туманом, – говорила она насмешливо, выпуская колечками ароматный дым «Золотого руна», и сердце у Вари больно сжималось. – Ты не грусти о нем. Он жизнь прожил короткую, но насыщенную.
– А я даже не помню, как он выглядит, – произнесла Варя печально. – И фотографии дома ни одной нету.
– Я его тоже не помню.
– Да ведь ты же говорила, что он тебе про меня рассказывал!
– Если по правде, это только чтобы с тобой познакомиться, – шмыгнула носом сестра. – Но мне мама говорила, что папа хотел с тобой встретиться, честно. Давай еще по одной.
Где-то далеко было слышно, как несется машина «скорой помощи», кричали вороны, но видимый мир не желал возвращаться к прежнему незамутненному образу, а, напротив, становился еще туманнее, и лишь разбойная девица в берете не исчезала. Состояние это было для Вари не только ново, но и приятно. Девица снова отхлебнула из горлышка, но, когда Варя потянула руку к стаканчику, строго сказала:
– Больше не дам. – И убрала стаканчик.
– А ты вообще откуда взялась? – спросила Варя, с трудом ворочая языком.
– Из Кеника.
– Откуда-откуда?
– Калининград знаешь?
– Да, – ответила Варя неуверенно. – У нас в Калининграде Арсеньев живет. Он на электричке в школу ездит. А потом на метро две остановки.
– Чего ты мелешь, – возмутилась сестра. – До Кеника двенадцать часов на поезде!
– Как же Петька тогда? – расстроилась Варя.
Петька Арсеньев был чудовищный зануда, хиляк и маменькин сынок, его дразнили и девчонки, и мальчишки, и когда Варя представила, что ради этих мук он каждый день катит по двенадцать часов в одну сторону и потом столько же в другую, ей сделалось жалко неказистого мальчика до слез: «Надо будет сказать ребятам, чтобы его поменьше мучили».
– Не знаю, как твой Арсентьев… – отрезала Мария. – Может, он блаженный какой. Или на самолете летает. Слушай, мне пописать надо. Я себе, кажется, там застудила все, к черту, из-за твоего старикана. Пошли к тебе.
Девочки поставили на скамейку недопитую бутылку, к которой тотчас же ринулся непонятно откуда взявшийся маленький, остроносый, длиннобородый субъект в фетровой шляпе, похожий на умного гнома, и двинулись вверх по бульвару. С младенчества знакомый каждым деревцем, он показался Варе таким узким, что трудно было вписаться в дорожку. Бульвар кидало как палубу в корабельный шторм, ажурные решетки были похожи на леера, рядом, то смеясь, то сердясь, шла не по сезону одетая невесть откуда взявшаяся девица и поддерживала подпрыгивающую Варю за локоть. Ухажеры потоптались и отстали, прохожие оборачивались и смотрели вслед, уверенные, что подружки дурачатся. Знакомые и незнакомые лица мелькали перед глазами, сливаясь в одну полосу, точно спицы в колесе, к которым привязали разноцветную тряпицу. Сестры свернули на Сретенку, потом в Последний переулок и поднялись по темной лестнице старого дома на последний этаж.
Сходил на нет короткий предзимний день, Москва лежала перед ними: крыши домов, купола церквей, два высотных здания, за ними вокзалы и путепроводы, а все, что дальше, терялось в серой мгле, словно там находилось море. Обе затихли и уставились перед собой.
– Я часто туда смотрю, когда грустно. А еще, знаешь, – потянуло Варю на откровенность, – я люблю ложиться на подоконник и перегибаться на улицу. Мне кажется, сейчас полечу. Вот так. Смотри.
– Ты что, спятила, бабахнутая?!
Мария едва успела схватить сестру за подол и оттащить от окна.
– Ну ты, блин, даешь! Папина дочка.
Она перевела дух и закурила:
– А это твоя комната? Класс! У меня своей нет. Я с братьями живу. Ботанами. – Легкая гримаса исказила ее лицо. – Один стихи пишет да любит всякую дребедень слушать, а у самого рожа в прыщах. А другой вообще в кровать писается.
– Значит, у нас есть еще и братики? – всхлипнула Варя, которую сама идея, что ее родственный круг за несколько часов невообразимо расширился, привела в восторг, и сквозь слезы на лице заиграла блаженная улыбка.
– Стасик и Вася от других пап, – уклончиво ответила Мария, и острый, как у мышки, взгляд маленьких, круглых, черных глаз стал перемещаться по комнате, пока не наткнулся на фотографию военного летчика.
– Это кто такой?
– Сент-Экзюпери.
– А… А это?
– Джон Леннон.
– А этого я, кажется, и сама знаю. Актер какой-то.
– Нет. Поэт. Лорка.
– Ты в них влюбилась, что ль, во всех, целый иконостас повесила?
Варя вспыхнула:
– И ни в кого я не влюбилась.
– Никогда не понимала, как можно сходить с ума по знаменитостям, – отрезала сестра. – У нас в классе тоже все перевлюблялись. А по мне, лучше обычного парня завести.
– Да кто на тебя посмотрит!
– Посмотрят. У-я! Кассетник какой классный. Откуда?
– Мама из Швеции привезла, – с холодным торжеством молвила Варя.
– Везет! А мне хоть бы «Электронику» купили. Дождешься, как же! Я раньше вообще в интернате жила.
– Ужас какой!
– Ничего не ужас, у нас там клевая была компания. А потом меня забрали домой, и через неделю я сбежала обратно. Но меня уже не взяли.
Она вздохнула и так мастерски, одним щелчком выбила из пачки новую сигарету, что Варе тоже захотелось попробовать курить, как вдруг она почувствовала страшную слабость и вцепилась пальцами в косяк.
– Я вообще часто сбегаю, – голос Марии доносился точно из радио на коротких волнах, пробиваясь сквозь помехи не тронутых сережками Вариных ушей. – Достанут все, сяду в автобус или на попутке. А ты чего такая зеленая?
– Мне что-то нехорошо… – прошептала Варя, сползая по стене на пол. Я, наверное, заболеваю гриппом.
– Ерунда, это от водки, с непривычки. Пойди в туалет и блевани. Сразу полегчает.
Варе и половины этих слов хватило, чтобы густо покраснеть, вспотеть и провалиться сквозь землю, но сестра уже тащила ее по закоулкам большой квартиры, путаясь в дверях и отпихивая кусавшего за ноги большого, похожего на окуня полосатого кота.
– Ну и хоромы у вас. Да брысь ты, чертова кукла! Терпеть не могу кошаков. Ну, сестренка, давай! И не стесняйся меня, мы ж не чужие. А теперь водой холодной умойся, и все. Я давно тебе написать хотела, – продолжала неприятно трандычать девочка, когда Варя, пошатываясь, вышла в коридор. – Знаешь, несколько раз пыталась. А только начну, спотыкаюсь. Ну правда. Здравствуй, дорогая Варя! А может, ты и не дорогая, а мымра? Пишет тебе твоя сестра, но ты меня не знаешь. Ерунда какая-то! Да ну, взяла и приехала. Проводнице наврала, что от класса отстала. Думала, не понравишься – уеду. На фиг мне такая сестра. А оказалось ничего. Я даже не ожидала, если честно. Приезжай летом ко мне. У нас там море, коса. Ты была когда-нибудь на косе? Ой, Варька, там такие волны. И янтарь можно собирать. Я бы дружить с тобой по-настоящему не могла – мы обе красивые, – такие пацанки не дружат. Но мальчишкам такие нравятся. У тебя с кем-нибудь было? У меня пока тоже. Целовалась, конечно, ну там кофточку расстегнуть. А по-настоящему нет. Ты когда собираешься? Я тоже не решила. Слушай, а подари мне что-нибудь. Вот это можно? – Мария выхватила из шкафа любимый Варин батник кремового цвета, который та всего два раза успела надеть.
Безо всякого стеснения сестра стянула с головы свитер и футболку, под которой ничего не оказалось, и надела батник, обтянувший ее бочкообразное туловище.
– Маловат, – деликатно произнесла Варя, и в желудке у нее заурчало.
– Растянется, не наше барахло. Эх, мне бы еще шубку как у тебя.
– Шуба у меня только одна, – испугалась Варя.
– Ладно, ладно, я пошутила… Слушай, а у тебя деньги есть?
– Так, немного.
– Дай, а? А то неохота опять с этими проводницами… Я потом вышлю, честно. А теперь быстренько похаваем, перекурим, и мне пора.
Варя на еду смотреть не могла. А Мария опустошила наполовину холодильник и пропала. И было непонятно, была она или только Варе привиделась. Если бы не исчезнувший батник, некормленый кот, запах табака, тяжелая голова и грязная посуда на кухне, можно было б подумать, что никакой сестры у Вари и не было.
– Целовалась, не целовалась, – пробормотала она, подходя к окну. – Чушь какая-то. Как Карлсон, с крыши прилетела. Лучше бабуле ничего не говорить. Иди сюда, Пиночетик, буду тебя кормить.
Глава вторая
Ложки
Но бабушке рассказать пришлось, хотя, конечно, и не все. Старушка любила всякие житейские истории и, если бы Варя утаила такую важную, никогда бы ей этого не простила. Просто не поняла бы ее, поджала губы и стала говорить в нос. Стремительно трезвея, внучка навела на кухне порядок, затем, преодолев отвращение, съела чеснок и, когда в восьмом часу на пороге появилась изящно одетая старенькая женщина маленького роста, в пальто и шляпке с вуалью, старательно занимавшаяся Вариным воспитанием в связи с долговременным отсутствием ее мамы, девочка открыла было рот, чтобы поведать о внезапно объявившейся сестре, но бабушка не дала ей слова молвить.
– Варвара! Только что я встретила в молочном Евгению Львовну…
Евгения Львовна была самой чудовищной сплетницей на всем пешеходном пространстве от Яузского бульвара до Гоголевского, и можно было предположить, что она бабуле наговорила.
– Я ее не видела, – переходя в атаку, отрезала Варя.
– Зато она тебя видела и рассказала, что…
– Я водку пила на бульваре?
– Фу, Варя! Этого она не говорила. Но ты была в обществе… в обществе… – Бабушка защелкала пальцами. – Деточка, подруг надо выбирать из своего круга. Что о тебе подумают?
– А чем она ей не понравилась? Подумаешь, юбка у нее короткая.
– Дело не в длине юбки. Но она одевается не в тон. Что ты такое ела, не пойму.
– Бабушка, папа умер.
– Господи, помилуй. – Старуха перекрестилась. – Шалопай был, но добрый человек. А ты откуда знаешь?
– Сестра сказала.
– Гм… Сестра?
– Да, – с вызовом сказала Варя. – У меня есть сестра. Очень добрая и хорошая девочка.
– Матери-то, пожалуй, не надо про сестру писать. Расстроится, плакать там опять будет, – произнесла бабушка задумчиво.
– Не будет, – отозвалась Варя угрюмо. – Она вообще не знает, что такое плакать.
– Это ты, деточка, жизни не знаешь.
– А Мария сказала, что ей ее мама сказала, что папа говорил, что ему перед тобой стыдно было.
– Передо мной-то что? – Бабушка опустила голову, но видно было, что последние слова в Вариной тираде ее растрогали. – Конечно, если бы мама тогда не поехала в это свое Чили… Я ей говорила, убеждала.
– Не могла папу за измену простить?
– Вот еще какие глупости, – пробормотала бабушка. – Из-за такой ерунды разве люди расходятся? Нет, там другое было. И все равно с Евгенией Львовной надо здороваться. Ее муж был нашим торговым представителем в Индии. Это, конечно, не Персия, но тоже место недурное. Я тебе не рассказывала, какие у нас висели в Тегеране ковры?
Варя обожала бабушку. Они жили душа в душу, хотя иногда, будучи в дурном расположении духа, когда получалась четверка по географии или плохо ложились волосы, Варя могла старушку оборать, та не оставалась в долгу, грозилась подать на размен, уехать к двоюродной сестре в Ереван или к племяннице в Оленегорск, но после они легко мирились, пили чай с мятными пряниками и разговаривали за жизнь. Рассказывать бабка обожала так же, как Варя слушать. И рассказы эти напоминали некую спираль, где на известные с детства сюжеты накручивались новые подробности соответственно Вариному возрасту и житейскому опыту, чуть-чуть внучку опережая, так что многие вещи прояснялись только время спустя. В этих байках много было несуразицы, истории противоречили одна другой, в них переплетались крестьянские и дворянские корни, поклонники путались с мужьями и друзьями семьи, но все они были людьми исключительно благородными. Варя любила распутывать старухины клубки, но поймать бабулю на лжи не могла – старуха так лихо все обставляла, что всякий раз оказывалась в героях, а Варя в дураках. Точно так же она охмуряла своих старомосковских подруг, которые приходили по воскресеньям на журфиксы, Варя играла на фортепиано и демонстрировала хорошие манеры. Бабушка повелевала, а Варя смиренно исполняла, так что бульварные старушки, воспитывавшие хамоватых московских внуков, качали головами и были похожи на детей, которых дурит фокусник-иллюзионист, распиливая женщин и выпуская из кармана голубей.
– А осенью, когда стали бомбить, мы поехали в деревню. И вот приходит ко мне однажды летчик. Вошел в избу, мы на задание как раз собирались. Вызвал меня в коридор и к стене прижал.
«Изнасиловал?» – Варя побоялась произнести это слово, но в глазах у нее застыл ужас.
– Да нет, не снасильничал, – неопределенно и как-то слишком уж простонародно ответила старуха, накручивая на палец волос, – так… Мне и не попало почти ничего, больше по ногам потекло. А он меня сразу же в сельсовет. Поднял среди ночи председателя, пистолетом замахал, заставил расписать нас.
– А ты?
Но бабка вдруг замолкла, и Варю, которая и без того не понимала половины подробностей, раздражало, что надо ее все время подталкивать.
– А что я? Знаешь, какие женщины бывают, только тронь – и готово. Вот и понесла.
Варя покраснела и с укором посмотрела на свою воспитательницу.
– А его через месяц убило.
– Ты его, наверное, очень любила? – с придыханием спросила Варя.
– Чего любить-то. Я его и не знала толком. Даже откуда он родом.
– Постой-постой, ты же говорила, что дедушка был консулом и у вас был необыкновенный медовый месяц?
– Консулом был Самуил Иегудович, мой следующий муж. Он умер от тропической лихорадки во время борьбы с космополитизмом. Ты не видела ложки?
– Какие еще ложки? – пробормотала Варя, и в животе у нее снова заурчало.
– Серебряные с позолотой, подарок Семена Андреевича. Ума не приложу, куда могли деться!
– Зачем мне твои ложки, бабушка?
Варя подошла к окну: вокзалы померкли во тьме. Город затих, никакие звуки не залетали в комнату, как если бы за окном разворачивались картины немого кино. Мотив с последней пластинки Поля Мориа звучал у нее в голове, и снова давешняя сладкая тоска накатила на девочку. Она подумала о поезде, ехавшем в ночи, и о пассажирке общего вагона, которая, сжав в кармане украденное серебро, смотрела в темное окно, а может быть, вышла в тамбур курить, где с ней заигрывал молодой солдат, отпущенный на десять дней из части за отличную службу. Варя никогда не ездила в поездах дальнего следования, но видела так отчетливо эту картину, словно в ней открылся дар даже не ясновидения, но перевоплощения, и это не невесть откуда взявшуюся в Вариной жизни и растревожившую душу дурнушку, но саму красавицу Варю качало в вагоне скорого поезда, а точнее, стала Варя той девочкой, превратилась в свою сестренку – авантюристку, врушку и воришку, детдомовку, незаконнорожденно разрушившую счастье Вариной мамы. Сыплется пепел на пол, солдатик раздухарился, рассказывает смешное и угощает пивом, которое они по очереди пьют из одной бутылки. Варя склонила аккуратную головку со стрижкой каре из салона красоты «Чародейка» на служивое плечо с жестким погоном и зажмурила глаза.
И чувство было таким сильным, что невозможно было его дальше выносить. Жалко становилось Варе всех – и глупенькую девочку эту, и солдатика, который не знает, что его ждет, и маму, и себя, и весь этот поезд, в ночи несущийся на край земли сквозь партизанские земли, где воевала когда-то бабушка и погибла бы, когда б не безвестный летчик, благодаря которому стояла Варя у окна, а половина земного шара выучила русский язык.
Странный рисунок возник в Вариной голове, в нем переплелись какие-то ниточки и сплелись в паутину, в сеть, куда попала, запуталась вольная душа, облепила лицо, и захотелось продраться, на свежий воздух выйти.
– Я пойду пройдусь, – крикнула она бабушке, нырнула в дверь и, прежде чем старушка успела что-либо сказать, скатилась по лестнице и пошла по бульвару.
А там осенняя ночь, хрустели под ногами замерзшие лужи, редкие звезды светились в слепом небе и так же мало, как звезд, осталось прохожих, но страшно не было, все прохожие в этот час были братья и сестры, а на лавке, где сидела она с Марией, спал гном в фетровой шляпе, допивший их бутылку, и что-то бормотал на непонятном языке.
