Я порой холодею от мысли, Чтобы жить без тебя довелось. Ты себя в мои жертвы зачислив, Свою жизнь на мою, как на ось Прибулавила, пригубила, Приголубила, как прижгла. И теперь центробежная сила Не расклеит наши тела, Наши души и наши губы, Повторяющие: «Будь всегда!» В этом мире простом и грубом Мы свои создаем города – В них мы зодчие, в них мы жители, В них наш голос и звук шагов, Но они как мираж обители В переулках больших городов. Потому центробежатся мысли, Покидая Земную ось… Жаль, что жизнь в осязаемом смысле, Только то, что прожить довелось!
«Ворчит тромбон и плачут скрипки…»
Ворчит тромбон и плачут скрипки, Струиться кровь из тонких вен. Снег на окне угрюмо липкий – Апрельских просит перемен. Но перемены не торопят Ни солнце, ни ночной туман. Секунды тонут в серых хлопьях, На полке замер таракан; В подъезде чьё-то бормотанье, Да за окном писк воробья… Пытаюсь разомкнуть гортань я, Расклеив белых губ края, Но март безжалостно недвижен, И я – не я, но только слух. Тромбон всё дальше, скрипки ближе… Глоток, как вздох, протяжен, сух. Кто это, пола не касаясь, Ко мне приблизился, завис? – …Мы полетели… тень косая, Уже моя, метнулась вниз…
«За прилежание души…»
За прилежание души К нам вдохновение нисходит, И в тёмной вяжущей тиши Звук прорастает, звук шуршит – Листом белея на восходе. На что разменяны года?! За сколько проданы печали?! Нам всё казалось – мы в начале, Мы не застрянем навсегда! За прилежание сердец К нам озарение слетает, И – дрозд в мозгу, в груди – скворец. Но голос в панцире колец Тускнеет, вянет, хрипнет, тает… Ни сердца тающий родник, Ни прилежания души – Не вспоминай в своей тиши, – От них остался только блик, И он уже вдали летает…
«Уходит яростный февраль…»
Уходит яростный февраль, – Уже медлительность в снежинках, И я, как будто пьяный враль, Боюсь идти по хрупким льдинкам: Я для себя замыслил месть – Купаться в холоде души, Пропасть совсем и кануть весь В сердечной вяжущей глуши! А на меня дышал февраль, Слегка морозило и дуло, В глаза неслась чужая даль И округлялась в стенки дула. Нет, даже Гоголь не поймёт, Откуда сумрак в наших душах, Пока свой чайник Бегемот Всё льёт, всё льёт, а Мастер тушит. Мы в наших трещинах квартир Совсем не слышим и не видим. И обживаем свой сортир, Как близкий и понятный мир, Но там февраль уже невидим….
«Высоту звенящего покоя…»
Высоту звенящего покоя Выгибает радугой январь. В синеве морозной за рекою Ветками похрустывает хмарь. Ты бежишь по узенькой тропинке, Под тобой повизгивает снег, На бровях замёрзшие росинки, На губах аукающий смех… Мимо, мимо… я стою опешив, Глядя на хохочущий мираж. Нет, – не ты… Я снова безутешен И январь под радугой – не наш…
