Алексей Покотилов
Туча летучая. Стихи
Туча летучая
«Что ж ты жизнь моя, туча летучая…»
Что ж ты жизнь моя, туча летучая,
Всё прозрачней с высотными призмами!
Я собой тебя больше не мучаю
От того, что тобой почти признанный.
Ты – моя, но не вся исключительно —
Под ступнями – щекотка скольжения.
Задыхаться ли,
ног волочить ли нам,
Это – сумма чужого сложения.
Что ж ты жизнь моя, вера не вербная,
На меня и себя половинишься?
Нас обоих когда-нибудь свергну я,
Если будущего не подкинешь нам!
Станем оба с тобой незрячими,
Станем оба с тобой оглохшими.
Вот глаза друг от друга и прячем мы —
Не остывшими, не просохшими.
Что ж ты жизнь моя, туча летучая,
Всё прозрачней с высотными призмами?
Я тобой себя попусту мучаю,
Ни тобой, ни собой не признанный.
«Мы так в безумии вольны…»
1917–2017
Мы так в безумии вольны,
Что жить не можем без войны.
Мечты расплёсканную просинь
Столетняя пустая осень
Накрыла прелым одеялом;
Сердца довольствуются малым;
Эпоха гениев угасла,
В лампадах не оставив масла.
Мы как потерянные дети,
Бесчинствующие на планете,
Прожить не можем без войны —
Мы так в безумии вольны!
«Вороний крик сквозь чёрные деревья…»
Вороний крик сквозь чёрные деревья,
Сквозь мокрый снег на чёрный косогор,
Летящей дымки низовые перья —
Не предвещают светлый разговор.
Ещё белеют вянущие хлопья.
Ещё не слышно музыки тепла.
Сгибает стылость мнимая, холопья,
Деревья, тянущих свои тела.
Голодным зверем втягиваю воздух —
Ищу откуда тянет очагом.
Я помню путь,
дойду,
ещё не поздно.
Там печка с раскалённым утюгом
И прошлый век, и прошлое – не резко,
И в клочьях звуков тени по углам…
Несёт, несёт покадрово нарезка
Назад, к уже далёким берегам:
На подоконниках мир с деревцами,
На веточках стеклянных птиц хвосты,
Пластинки зов балетными дворцами —
Туда, туда – где берега круты.
Я помню путь,
но больше нет дороги:
Не я в пути, а сумерки в пути.
Я заблудился, как один из многих.
Да что пути, тропинки не найти.
Кора, прижми к стволу мои ладони,
Я буду тихим краешком ствола
И с ветром, в одеревенелом стоне,
Перетеку в древесные тела —
В них не бывает рано или поздно,
В них печка с раскалённым утюгом
И прошлый век, остановивший воздух,
Над замершим, но тёплым очагом.
«Не мытарь меня, Серёжа, не мытарь…»
Не мытарь меня, Серёжа, не мытарь.
Мы с тобой дворяне из дворовых.
Нас отправит на гумно, как встарь,
Покормив на кухне – тот, из новых,
Кто сегодня млея в собственном соку —
Из вчерашних ожиревших нищих —
Тянет синь, упавшую в реку
На десерт, после приёма пищи,
А в малиновое поле кол забил,
Размечая лежбища границы.
Дед его здесь моего убил
За кусок распаханной землицы.
И ты тоже – им же убиенный дед,
Не спасён ни ситцем, ни мерлушкой.
Но вечерний несказанный свет
Всё струится над твоей избушкой.
Не мытарь меня, Серёжа, не мытарь.
Мы с тобой дворяне из дворовых.
Не привыкнуть нам к улыбкам харь
С их ампирной скромностью столовых.
Время – красного пустить им петуха.
Время – кровью напоить дубравы,
Чтоб вечерняя струилась требуха,
Несказанным светом метя травы!
В этих травах дышит Мандельштам,
В этих травах Хлебникова числа,
А терзавший их освобождённый хам,
Не находит в несъедобном смысла.
«Море пахнет рыбьим жиром…»
Море пахнет рыбьим жиром
И агар-агаром.
Солнце пенится пружинно,
Пачкает загаром.
Мы давно уже туземцы
В зелени песочной.
Моё сердце, твоё сердце
Слиты с этой почвой.
Мы имён своих не знаем, —
Нам их не давали,
Унесённым этим краем
В чистые скрижали.
Море тянет, колыбелит,
Всхлипывает стансы;
Море слизывает берег,
Слизывает шансы
Возвратиться.
Нам награда —
Утонуть в потоке!
Над коралловой рассадой
Солнечные токи
Растворяют, растирают,
Размывают лица…
Только море влажным раем
Не даёт накрыться —
Тянет медленно по кругу
И несёт к прибою,
Твою руку в мою руку,
К млеющему зною.
Что ж вы, древние глубины,
Нас отвергли?
Что же
Наши преданные спины
Не достойны ложа?
Нам бы пахнуть рыбьим жиром
И агар-агаром,
Нам бы пениться пружинно
Стёршимся загаром.
«Здесь – обиталище, здесь – кров…»
Наталии Черной-Любченко
Здесь – обиталище, здесь – кров.
А храм, маяча в буреломе,
От неуместно громких слов,
На дрёмном мается пароме.
Согнуться, съёжиться, назад —
В оставленный нелепо кокон!
Не видеть яростный парад
Кровоточащих светом окон!
Тебя прислал мне неспроста
Какой-то добрый небожитель,
Что сквозь отсутствие креста
Смог разглядеть мою обитель.
Ты стала воздухом моим,
Моим растормошённым слухом.
Теперь скрываться нам двоим
В согласных с гласными и духом.
«Ночь проползла, рассвет пропрыгал…»
Ночь проползла, рассвет пропрыгал,
Разлёгся день большой и шумный.
Уже раскрыта шепчущая книга
И клавиши распутывает Шуман.
На занавесках на подвесках,
Теней скачки – на кластер кластер,
Уже штрихи на потолочных фресках
Выводит мерно затаённый мастер,
А книга мнётся и бормочет
И Шуман сдвинут Мендельсоном.
Весь шум в случайностях непрочен,
Случайно выгнутым балконом
И просыпающейся ложью,
В последнем росчерке уюта —
В изножье снов,
предчувствий дрожью,
Прощание в свершённое укутав.
Не посещаем голосами
Мой полубред полудосуга.
Мы разбрелись усердно сами,
Боясь наткнуться друг на друга.
День бесконечен, ночь мгновенна:
Скорбящий Малер вяжет струны,
Берёза, отслоив полено,
День выжигает в пепел лунный.
Жизнь – погремушка для незрячих,
Где каждый вписан и залистан.
Мы от себя себя же прячем,
Страшась узнать в себе статистов.
«Туман, террасу отрезая…»
Туман, террасу отрезая
От исчезающей стены,
Дрожащей палевостью края
Моей касается спины,
Толкая к плещущему полю
Видений крадущихся толп.
Почти восторженно позволю,
Чтобы во мне проснулся волк,
Бегущий, в поисках добычи,
На признак запаха, на знак,
Не пользуясь подсказкой птичьей,
Вдыхая каждый звук и злак:
Искать следы твои земные,
Вдыхать твою земную плоть.
Туман порежу на ремни я,
Себя позволю распороть
Видениям густым и тихим —
Пусть заживёт во мне обман.
И перестану быть я диким,
И стану лёгким, как туман,
Презрев гармонию скандала —
Зудящий вагнеровский слог.
Жить без тебя мне не пристало
В тумане, превращённом в смог.
Замри.
Вернёмся в наши ноты
Звенящей призрачной тоски,
Где снова понимаешь кто ты —
Собой разорванный в куски.
«К нам музыка летит из Млечного Пути…»
К нам музыка летит из Млечного Пути,
Скользя по пальцам пианиста.
Создатель правый, запрети
Нам доводить её до свиста!
Пустоты композиторских голов
Ты разрешил от недостатка глины,
Учёл, как Высший Богослов,
Своих же собственных основ
Всей мирозданческой картины.
Учёл?
Вдохни же в наши черепа
Сомнение, смирение, старание —
Возможно, жизнь и станет не слепа,
И будем мы как те, кем были ранее —
Мы, дети Млечного Пути.
Не упусти, Создатель нас, не отпусти!
«Мне одиночество давно не по плечу…»
Мне одиночество давно не по плечу,
Не по плечу и новые земные лица.
Я прошлое в ночи новлю и золочу,
Чтоб в сумраке дневном не заблудиться.
Вдоль вздорных лестничных нетающих шагов
День полоумный пляшет летним эхом:
Манжеты, плечи, заострённость обшлагов —
Мы друг для друга нужность и помеха.
Да не гони так быстро, тополиный пух,
Клубы мгновений вдоль шумов и веток!
Не по плечу мне обрести зелёный слух,
Догнать тебя и гнать себя за ветром.
Ошеломляет невозможность позвонить
Тем, кто давно не слышит и не дышит.
Господь уснул – так утомила наша прыть
И не спасают культовые крыши.
«Встряхнуло море мирно волны…»
Встряхнуло море мирно волны,
Чуть потянулось, улеглось,
Прибрежный воздух переполнив
Полётом бабочек и ос.
Под оглушительный рассветный
Цветастый птичий перепляс,
Тысячелетне перепетый,
Давно бессмысленный для нас:
Не понимаем голос моря,
Не понимаем птичьих гамм,
Живём кирпича и заборя
Всё, что по силам и зубам.
А море миру мироносит,
Зеркалит, впитывает свет —
Живёт в скользящем перекосе,
Где нам, как прежде, места нет.
«Ловкий ловчий Ваших пальцев…»
Ловкий ловчий Ваших пальцев,
Расстилающих постель —
Я кажусь Вам то скитальцем,
То хозяином земель.
Вам от этих перепадов —
То салютно, то – темно.
Застилать постель не надо,
Будем с ложью заодно.
Да и ложь ли это, разве?
Это из полночных книг —
Распридумавшийся праздник,
Расстилающийся миг.
«Сухой глоток твоей улыбки…»
Сухой глоток твоей улыбки —
На голос льющейся воды.
Твоя душа несёт убытки:
Пожалуй, встречи ей – вредны,
С согбенной нашей немотой
Коротких встреч коротких лет.
И я – забыт, но не тобой, —
Собой, как сдувшийся атлет.
Твои разбросанные вещи —
Тропинка к сумраку тепла,
Где ты, как женщина из женщин,
Следы печали замела
И уничтожила улики
Несостоявшихся минут.
Уж лучше б ты металась в крике,
А я бы лгал, что карты лгут
В пасьянсе тающей улыбки,
Под голос льющейся воды.
Моя душа несёт убытки:
Пожалуй, встречи ей – вредны.
«Я в этот мир, конечно не пришёл…»
Я в этот мир, конечно не пришёл —
Меня внесли случайным порционом,
Кто говорит «пришёл» – уже смешон,
Наивно заблуждаясь в оном.
Всё меньше слышащих стихи ушей,
Задутых ветром сытости открытий:
Земля готова вытолкать взашей
За отвержение наитий;
Она в крови настраивает звон,
Она мурлычет низкими тонами,
Она – словесный вечный зов —
Под нами, с нами и над нами.
«Залетучил ветер…»
Залетучил ветер,
задождили тучи,
Небо прогрызая
и роняя дождь.
Я тебе ответил,
я тебя измучил.
Выморочь пустая —
эта в горле дрожь.
Ты уходишь в танец,
в переплёт балета,
Выжимая тело
в расслоённый жест.
Мне остался сланец
плачущего лета,
Ты сказать посмела:
«Нет свободных мест».
«Желаний наших карусель…»
Желаний наших карусель,
На солнцепёке технологий,
Сжимает годы до недель
В стенах сияющей берлоги,
Где зимний сад – оксюморон,
Где скайп – дыхание насмешки.
Взвожу охрипший патефон —
Телепортируясь поспешно
В качели давнего двора —
К губам по-девичьи припухлым,
К воде из полного ведра,
К порывам света летней кухни,
С побегом к шепчущей реке —
К воде, теплее одеяла,
Где были так уж налегке,
Что ночь собой не обделяла.
Желаний наших круговерть
Кромсала,
мяла,
разносила,
Чтобы кружить и жить теперь,
Как всем владеющая сила.
«Мы в юности уверены…»
Мы в юности уверены,
Что нам весь мир – обязан,
И с первыми потерями,
Взрослеем, но не сразу.
А поцелуй из юности
Чем дальше, тем сильнее
Вбирает запах южности
Черешневой аллеи,
Ступая в мягком ягодном
Нетвёрдыми ногами…
Была пустынность благом нам,
Прохожие – врагами.
От тянущей мерцательной —
От аритмии писем —
Вздыхаем бессознательно,
Растерянно зависим.
«Пора к дельфинам – рыбу есть сырую…»
Пора к дельфинам – рыбу есть сырую,
Купаться в новых звуках, ультразвуках.
Возможно, от того я и тоскую,
Что у Земли болтаюсь на поруках.
Одежду, обувь – всё долой и оземь:
Пора домой – на волны и в глубины,
К уже прожившим и почившим в Бозе,
Слепившимся в коралловые спины.
Похоже, прошлое – неисчислимо,
Похоже, прошлое не будет прошлым,
Пока природы длится пантомима,
Пока я – часть,
пока в огонь не брошен.
«Виниловых пластинок геометрия…»
Виниловых пластинок геометрия,
То вертикально, то горизонтально,
Обложками приветливо заветрена,
Высвечивает надписи медально.
Миндальный вечер, вязко виражирован
В сединах света ржавчинкой заката —
В который раз не нами тиражирован
И под ноги мерцанием раскатан.
Босая торопливость юной женщины,
По клавишам раскрашенного пола,
Всем нотам ненаписанным завещана,
Всему, чем тон ежевечерний полон.
Но будут зимы заоконно сиплыми,
Углы запляшут прянично-картинно,
Вздыхая финиками, эвкалиптами,
Закат, рождая в тесноте камина.
До лета лето приютим
на подоконниках,
Живыми изумрудинками лета
И пребывать мы будем
в их поклонниках,
Пока нам лето не подарит цвета
Винилово-медального признания,
Мелькнувших в зеркале
миндальных ножек,
Геометрично вечного предания
Живых, заветренных судьбой обложек.
