Алексей Павлович Пройдаков
Волки Дикого поля
Часть 1. Язычники и крещёные
Имя от Бога
Дивно дивен, вельми щедр, наполнен суровой красотой и глубокими таинствами благословенный Рязанский край! Его бесконечные, густые, непроходимые леса, его величественные шеломообразные холмы и топкие болота исполнены бесчисленными преданиями древних лет.
Сказочно богат он целебными источниками, многоводными озёрами, широкими и глубокими реками, драгоценными недрами.
Овеяна легендами и многократно полита кровью каждая пядь рязанской земли, потому что на плодовитость и богатство её издревле зарились захватчики, а благостное сияние берёзовых рязанских лесов неоднократно заслоняли рысьи шапки кочевников. Ибо рязанцы пахали и сеяли, а степняки разбойничали и грабили.
1
Коловрат жил с матушкой-вдовой в небольшой рязанской веси-деревушке Фролово, что в пяти верстах от Неринского городка (ныне город Шилово Рязанской области). Отца своего не помнил, но точно знал, что был он храбрым княжеским дружинником именем Гаврила и погиб в злой сече с волжскими булгарами.
Матушка Меланья ведала целебные травы и коренья. В избе всегда пахло чистотелом, мятой, рябинкой, подорожником, другими травами, пучками висевшими под потолочными балками.
Коловрат с детства знал, какие травы исцеляют от каких недугов. К примеру, отвар из корней и корневищ синюхи голубой – хорошее успокаивающее средство, в том числе при кашле; появляющиеся к осени на листьях дуба шаровидные тёмные «орешки» можно применять в виде отвара для примочек, которые хорошо помогают при ожогах и обморожениях.
Средств было великое множество, затаились они в полях и лесах. Надо только знать, где какое, протянуть руку и взять.
Рос-то он смышлёным, вдумчивым с малых лет, но частенько оставался одинок, поскольку водиться с ним было мало охотников. Коловрат этим не шибко впечатлялся, бродил по лесам, собирая травы, гонял скот на выпас. А ещё любил сидеть на крутом берегу небольшой речушки именем Пра, чуть ниже её впадения в Оку и глядеть на отражение облаков в воде, любил находить похожие на людей, коней, коров, тем и забавлялся.
В сельце Фролово, не в пример другим хилым деревушкам, была и церковь небольшая, но зато с колоколенкой. Хоть это и был всего лишь подвешенный к берёзовым плахам колокол малого размера, но фроловцы всё равно были несказанно рады его незвонкому голосу и по воскресеньям прилежно ходили молиться. Коловрат с матушкой тоже желали душевного отдохновения, которое дарило пребывание в церквушке: запах ладана, суровые, но добрые лики святых на разноцветных иконах.
Отец Пимен скороговоркой произносил слова о неземном блаженстве на том свете для тех, кто его выстрадал на этом, так утешая убогую паству, но, когда раздавал благословения прихожанам, неизменно вопрошал вдову об одном и том же строгим голосом:
– Сын твой крещён именем Никифор.
Он многозначительно поднимал указательный палец, словно тыча им в небесный свод.
– Имя святое… – говорил при этом. – Пошто кличешь Коловратом? Коловрат – языческое словцо, означает коловращение, беспрестанное верчение… Язычники, ведуны! – в сердцах восклицал. – Наложу епитимью, станете ведать, как Господа нашего страшиться!
– А и наложи, батюшка, – смиренно отвечала Меланья. – Авось присмиреет сынок-то, а то ведь никак не желает откликаться на Никифора. Не ведаю я, батюшка, откуда взялось это слово «Коловрат». Родитель его звался Гаврилой и никаких «коловратов» не ведал…
– Ан взялось откуда-то! – пыхтел отец Пимен. – Не с небес же пало имечко-то, не от Бога, а от лукавого! Не оттого ли нравится оно ему, прозвище-то, а?
– Да упаси Господи, батюшка! – непритворно пугалась Меланья такому обороту. – Хоть ты и служитель Спасителя нашего, а слов таких я терпеть от тебя не стану! Окстись! Сын мой – это мой сын… И вскорости получит он имечко, которое придётся ему по сердцу.
– Именем Господа нашего ему уже дано имя! – сердился батюшка. – Идолопоклонники! – незлобиво ругался вослед тихой вдове и её сыну, зная, что они смиренны и кротки.
Жили обыкновенно.
Случалось, голодали.
Как-то поздним вечером в их ветхую избушку кто-то негромко постучался, шумно кашляя при том.
– Мир вам, добрые люди! – послышался надтреснутый голос.
Меланья открыла дверь и окликнула пришедшего.
– Спаси тебя Господи, странный человек! Мы-то гостям рады, только потчевать тебя нечем… Ступай в другие избы, они будут побогаче.
– Господь не оставит своей милостью, – отвечал странник, входя в избу и крестясь на закопчённую икону Николая Чудотворца, у которой тлела лучина. – Не оставит, истинно вам говорю, и вместо лучины зажжёт свечу из чистого воска.
Увидев Коловрата, изумился:
– Господь Вседержитель! Какие ясные очи! И в полутьме сияют. В них, как в чистом озере, можно всю судьбу отрока прочесть.
– Судьбы наши в руках Господа, – настороженно отвечала матушка. – Он их ведает до самого нашего тихого креста…
– Ин добре, – не стал противоречить ей странник. – Не пужайтесь меня, люди добрые, я из благословенных Печор киевских, имя мне Варлаам. Несу свет веры Христовой на мордовские украины – эрзю северную и мокшу южную.
– Трудна стезя тебе досталась.
– А я и сам её выбрал. Стезя трудна, – согласился Варлаам, – да дело Божье. Давно иду, шибко устал. Не подадите ли водицы испить?
Коловрат метнулся до колодца, принёс воды в берестяном ковше.
Странник пил, тяжело дыша, как измученная лошадь.
Тыльной стороной ладони утёр усы и бородищу, поблагодарил.
– Ложись на лавке, – сказала Меланья. – А потчевать тебя нечем, уж не взыщи бедных людей… Хотя погодь, – всполошилась она, – кус хлеба припрятан для сына, ежели уж вовсе оголодает.
Она принесла завёрнутый в портно[1] небольшой кусок хлеба.
Странник принял с поклоном и стал неторопливо жевать. Крошки сбирал в ладонь и отправлял в рот.
– На доброе здоровье! – пожелала Меланья.
– Добрые вы люди, простые и душевные, – изменившимся голосом ответил Варлаам. – И за доброту вашу несказанную будет вам слово моё заветное.
Лучина едва освещала скудную утварь в избе, но Коловрат навсегда запомнил вещание странника и его почти иконописный лик, который, казалось, источал благое сияние.
– Сын твой, матушка, скоро войдёт в силу, славный из него выйдет ратник, а потом и воевода могучий. Но настоящим воителем, которого будут помнить во все времена, во всех градах и весях, станет твой внук, имя которому – защитник и поборник земли Русской.
– Аминь, – ответила Меланья, дрожа всем телом.
Коловрат благоговейно перекрестился и наивно переспросил:
– Батюшка, а как будут звать его?
– Кого, чадушко?
– Внука матушки Меланьи.
– Ипат, – уже засыпая, ответил странник. – Ипатий, чадушко…
– Ипат? – засомневался отрок. – Ипат сиречь воевода? Да как возможно?..
Но странник не мог ответить, он спал.
…Ранним утром Варлаама в избе не застали, он ушёл, оставив на столе каравай ржаного хлеба, туесок с медом и большой кус вяленой медвежатины.
2
…Настоящее имя себе Коловрат заработал вскоре после того, как миновала его четырнадцатая весна.
Это случилось во время одного из половецких набегов на Рязанщину летом 1194 года.
Ранним утром надрывно и беспрерывно трезвонил колокол, возвещая о беде.
С южной стороны на Фролово, пригнувшись и дико гикая, скакали чужие всадники на косматых лошадёнках.
Неистово залаяли псы по дворам, следом за ними замычали коровы, заблеяли овцы, заплакали дети: всё живое проявляло животный страх и беспокойство.
С окраины веси донёсся приторный запах тлеющей соломы – загорались крыши.
– Кочевники! – раздался страшный крик. – Половцы!
Старики и женщины кинулись искать спасения, они бестолково метались от избы до риги, кричали не своим голосом, сзывая деток, изнывали едучей тоской, вспомнив, что их защищать некому, все мужики далеко – на покосе.
Коловрат тоже собирался идти на луга, дотачивал косу небольшим каменным оселком. Вначале он вздрогнул от крика, потом его лицо исказилось ужасом и жалостью, когда увидел, что пронзённая стрелой соседская бабушка Пелагея упала и больше не встаёт, только вздрагивает изредка.
Половцы дико орали, словно подпитывая в себе недостающую храбрость, метали наугад стрелы, махали кривыми мечами, шарили по дворам и ригам, врывались в избы и хватали всё, что попадалось под руку.
Было их немногим больше десятка. Зачем пришли во Фролово, и вовсе непонятно: жили здесь чёрные люди, дворов немного, даже тиуна-управляющего своего нет, приезжал взимать подать из Неринского городка.
Меланья выбежала в ограду, заслышав визги и крики.
– Кто это? – спросила, мертвенно побледнев.
– Степняки клятые, – ответил Коловрат. – Тебе, матушка, надобно спрятаться.
– Убегай, – попросила она тихо. – Очень тебя прошу, сыне, беги на луга, зови подмогу, авось отобьёте нас…
Тем временем разбойники стали вязать детей и женщин, которых успели изловить.
В избу Меланьи забежали двое в кожаных шлемах с медными бляхами, деревянных доспехах, обтянутых бычьей кожей. За широким поясом у каждого по два больших ножа, кусок верёвки, кривой меч в правой руке да округлый щит, больше похожий на крышку от деревянной кадки, в левой.
Не обращая внимания на хозяев, ворвались, круша входные двери, перевернули стол и лавки, зло посрывали с потолка пучки трав, громко переговариваясь меж собой.
– Сыне, молчи, – тихо шептала матушка, – пусть заберут, что хотят, пропади они пропадом…
Не найдя ничего, кроме пары старых мисок на столе, степняки расшумелись, перебивая друг друга. Один схватил за руку и потащил за собой Меланью, другой стал показывать Коловрату на верёвку, чтобы дал себя связать.
Обида за матушку поборола чувство страха и неуверенность. В руках была коса, и отрок Коловрат использовал её как оружие. Замахнулся со всего плеча и сам закричал диким зверем. Молодой половец, по виду ровесник Коловрата, испуганно заверещал, но увернуться не успел и получил остриём прямо по лицу. Пискнул жалобно, бросил меч и стал зажимать рану руками. Вида крови испугался и Коловрат, он застыл на мгновение, но матушка была в беде, потому, поборов робость, кинулся ей на выручку, потрясая железным лезвием мирного орудия труда.
Бросив Меланью, второй степной разбойник вскочил на коня и поскакал к своим, громко взывая на ходу.
– Храбрецы, – посмеялась Меланья. – Один отрок перепугал половецкую орду… Нечего сказать.
– Матушка, убегай! – тихо отвечал Коловрат. – Они сейчас вернутся. Пожалей меня, родимая, уходи, Богом заклинаю.
– Нет, сыне, – отвечала она, – если суждено отдать душу Господу нашему, то я подле тебя, ибо жить без тебя я не сумею. Мы разом умрём здесь.
Она взяла в свои хрупкие руки палку, чем-то отдалённо напоминающую ослоп-дубину, готовясь защищаться, сколько хватит сил.
Так и стояли они посреди рязанской веси, затерявшейся в непроходимых лесах, двое одиноких людей – мать и сын, – готовых насмерть биться со степными налётчиками.
Половцы тем временем оставили связанных пленников и стали торопливо совещаться, недоумённо разводя руками, словно не понимая, как такое могло случиться. Гикнули на коней, растянулись цепью и неторопливо двинулись в сторону Коловрата и Меланьи.
– Прости меня, родненькая, если был в чём-то виноват перед тобой, – сказал юноша, невольно всхлипнув. – Я от них не побегу, потому как отче мой станет недоволен мной на небеси. Я – сын княжьего дружинника!
– Ты – сын храброго Гаврилы, – блеснув слезами, отвечала Меланья. – Господь нам всё простит. И ты прости меня, сыне.
– Прощай, родимая! – крикнул Коловрат и ринулся навстречу врагам, размахивая косой.
Он не ощущал страха, перед его глазами была бабушка Пелагея, которую они убили, убили просто так, ради забавы…
3
…Первые стрелы, казалось, прилетели ниоткуда. Четыре половчанина, аккурат из середины, вывалились из сёдел, роняя мечи и щиты.
Из-за ближайшего овина появился отряд всадников в остроконечных блестящих шлемах, с червлёными – красными, острыми книзу щитами, в отливающих серебром кольчугах.
– Никому не давайте уйти! – послышался зычный голос. – Руби половецкую погань!
Ещё несколько стрел попали в цель. Пятеро налётчиков повернули коней, желая спастись бегством. Их догнали и порубили на ходу.
Всё было кончено за несколько минут.
– Это кто ж такой смелый? – спросил высокий статный воин в блестящих доспехах и алом княжеском плаще-корзне, указывая на Коловрата.
– Сын вдовы-травницы, – отвечали женщины, сбившиеся в кучу. И тут же запричитали: – Защитник ты наш благостный… Спаси тебя Господи, добрый княже!
– Поплачьте, бабы, но не шибко, времени мало у нас, надо далее идти вышибать погань половецкую с земли нашей. Да и то чудо, что мы вовремя оказались рядом.
Он слез с коня, кинул поводья ближнему ратнику и подошёл к бабам.
– Как именем?
– А никак, все Коловратом кличут.
– Негоже. Послушайте меня! – властно сказал незнакомец. – Коловрат сие есть коловращение беспорядочное, ничего не значит имечко такое. Я – князь Святослав Глебович – говорю вам, запомните сами и другим передайте: отныне этого отрока зовут Лев. Ибо как лев, не устрашась многочисленности, кинулся на ворога лютого, подлейшего… Подойди ко мне, сыне.
Коловрат (отныне Лев Коловрат), во все глаза глядя на князя, робко приблизился.
– Смелее, сыне, – подбодрил его князь Святослав. – Али князей не видывал?
И воинские люди, и деревенские, собравшиеся вокруг, дружно рассмеялись.
– Точно, батюшка-князь, князей видывать ещё не доводилось, – тихо отвечал Лев Коловрат, земно кланяясь.
Князь Святослав по-доброму усмехнулся и погладил льняные вихры отрока.
– Будет из тебя добрый молодец.
И вьюнош, никогда не знавший отцовской ласки, вдруг заплакал навзрыд.
– Ну-ну, супротив половца стал не задумываясь и не слезясь, а теперь что ж? – мягко укорил его князь Святослав.
– Это он от радости великой, пресветлый князь, – отозвалась матушка Меланья, принимая сына в объятия и сама обливаясь слезами.
– Подойди и ты ко мне, – позвал Меланью. – Да брось плакать, жив твой сыне, слава Господу.
Она подошла и поклонилась.
Святослав Глебович жестом попросил не делать этого, добавив при том:
– Не кланяйся мне, не икона. Это я тебе кланяюсь, мать рязанская, ты взрастила настоящего защитника земли нашей. Сколько отроку лет?
– Четырнадцать минуло.
– Сбирайтесь, отправитесь со мной. Беру его к себе, в нём есть гордость стоящего ратника – не побежал от ворога лютого, не побежал…
И хитрым взглядом обведя вкруг собравшихся, добавил:
– Хоть бы и устрашился. А всё одно стал крепко… Смерти не боится только дурень стоеросовый, но долг рязанского витязя пуще всякой смерти. А сие есть витязь.
Любили дружинники своего князя и за меткое слово, и за доброе сердце.
Так решилась судьба простого деревенского паренька, которого отныне звали Лев.
На это имя он стал откликаться.
Рязань ему сразу пришлась по душе: храмы огромные, терема высокие, холмы зелёные, величественная Ока – мать и кормилица земли Рязанской.
В княжеском детинце его определили в гридницу, выдали одежду и послали чистить конюшни.
Приходила матушка, отныне она жила в одной из небольших избушек, предназначенных для прислуги княгини Марии – жены князя Святослава.
– Слава Господу, ты сыт, одет и при деле, – говорила она. – А княгинюшка сердешная! Я опять собираю и травы и коренья, составляю настойки и мази от ран и от всякой другой хвори, дабы ратников пользовать.
Вскоре Коловрата определили щитоносцем к воину Остромиру.
Началось настоящее обучение воинскому делу.
4
В шестнадцать лет стал он полноправным княжеским дружинником, выезжал в сторожах, участвовал в скоротечных лихих стычках и суровых боях.
…Во время отражения очередного набега на окрестности стольного града десяток рязанцев в горячке погони нарвался на тщательно скрытую и хорошо вооружённую полусотню степняков. Проще говоря, попал в засаду. Многолетние набеги на русичей приучили половцев к обдуманным тактическим уловкам.
Обсыпали друг друга стрелами, а потом сошлись на расстояние меча, сминая первые ряды неприятеля. Но силы оказались неравными, враги напирали.
Схватка должна была оказаться короткой, но стала отчаянной из-за того, что дружинники решили отдать свои жизни подороже, не помышляя о пощаде.
Спасло от неминуемой гибели то, что следом шли основные силы рязанцев во главе с князем Романом Глебовичем.
Коловрат в той сече показал силу и удаль. Один отбивался от четверых, прикрывая раненного в живот десятника Остромира. Двоих яростно изрубил, третьего вырвал из седла и бросил оземь, потом затоптал конём. Но и сам вышел из боя изрядно посечённым.
С той поры его щеку от левого уха до подбородка украшает багровый шрам.
Князь Роман Глебович пожаловал Льва Коловрата оружием и доспехами. А через год, когда десятник Андрон погиб смертью храбра, стал во главе десятка дружинников.
Его воинская судьба складывалась как нельзя лучше: Господь оберегал, князья жаловали, матушка холила и лелеяла… И всё бы ничего, да с недавних пор потерял Лев Коловрат и покой и сон.
Весна это была, настоящая рязанская весна: цвела природа буйной сиренью, яблоней и черёмухой; соловьи в лесах надрывались от первозданных трелей; прозрачный воздух трепетал и рвался по вечерам. Кружилась голова от запахов, слабели и подгибались ноги от неясных пока чувств.
Выходил во двор, садился на скамью и, дичась самого себя, мечтательно глядел на луну. Глядел до боли в глазах, и чудился ему вместо полной луны лик невзрачной голубоглазой полонянки. А чистейшие белые облачка, проплывавшие вдоль дорожки лунной, казались её кудрями. Грешные мысли, в которых он касался губами этих дивных глаз, гладил льняные волоса своими грубыми руками, одолевали Льва Коловрата.
Он нежданно пугался, вскакивал со скамьи, озирался по сторонам: не заметил ли кто из дружинников его мечтательной улыбки. Потом шёл в церковь, чтобы в который раз истово помолиться, ограждая себя от непонятного состояния и, как ему самому казалось, от лукавого.
Но это был никакой не лукавый, это была самая настоящая любовь. И звали её Надийка.
…В тот год на Рязань, несмотря на оговорённое перемирие, набежали многочисленные дикие половцы. Они никому не подчинялись, никого из ханов не признавали, потому перемирие им было не указ; равным образом грабили и своих и чужих. Так же бывали биты со всех сторон. Потому и прозывались «дикими».
Град торопливо и бестолково осадили, взять не сумели, зато вволю пограбили близлежащие веси, поизгалялись над безоружными смердами, несколько сотен угнали в полон. Сопротивляющихся побили до смерти. Забрали всё, что можно было запихать в седельные сумки, остальное пожгли и быстро двинулись к восточным рубежам, в сторону мордвы.
Поспешали, опасаясь возмездия рязанского князя, который с недавних пор возымел невиданную силу и поддержку со стороны владимирского и черниговского правителей и стал оказывать кочевникам изрядное сопротивление.
Полоняников гнали с неистовой силой, задыхающихся рубили…
Но кара настигла кочевников уже в первую ночёвку. Более двух сотен конных грабителей были окружены рязанскими дружинами и поголовно вырублены. В живых оставили только одного. Пешим отослали в Дикое поле, дабы предостеречь всех половецких людей: Рязань отныне им недоступна.
Плакали полоняники, в большинстве своём женщины и дети, целовали дружинникам руки, коленопреклонённо кланялись князю Святославу Глебовичу и воеводе Даниле.
Князь велел всех накормить и одеть.
Льву Коловрату на шею кинулась худенькая дивчина с большими голубыми глазами и молочно-белыми спутанными волосами. Она плакала и что-то торопливо рассказывала про погубленных родных, сожжённую избу и забитую корову, постукивая маленькими кулачками по его крепким плечам.
Молодой десятник велел дать тулупчик и кусок мяса. Усадил бедную у костра, укрыл, накормил и не отходил, пока она не забылась тяжким, тревожным сном.
«Бедная ты, бедная! – думал участливо. – И сколько вас таких обиженных и обескровленных. Эх, вдарить бы разом по всей половецкой погани, какая только есть на свете, чтобы и следа от неё нигде не оставалось».
…Лев Коловрат не спал, сидя у затухающего костра. Его десяток, дежуривший у княжеского шатра, только что сдал охранение десятку Онисима. У дружинников ещё оставалось немного времени, чтобы поспать.
А вот ему никак не спалось.
Она подошла неслышной тенью и села напротив.
– Меня зовут Надийка, – сказала тихо. – А как тебя, господин?
– Какой я тебе господин? Я – дружинник рязанского князя Лев Коловрат.
– Не суди меня строго, боязно одной оставаться… Ты шибко похож на моего брата. Сразу показалось, что это он, только в доспехах. Не серчай, это всё от горя великого.
– Брат не жив?
Она кивнула.
– Половцы сгубили, он кинулся в заступ, его порубили… Молодшего братишку тоже убили, не хотел в полон идти. Заодно и матушку с батюшкой. А избу пожгли.
Надийка судорожно вздохнула.
– Ничего не осталось, даже слёз…
– Где жили-то?
– Меж Исадскими и Ряжскими воротами наш посад, батюшка кузнечил.
– Куда ж ты теперь?
– Пойду к тётке, авось не прогонит. У неё и самой мал мала меньше, а мужа в прошлом году половцы в полон забрали.
– А коли нет её?
– Не знаю, – обречённо ответила Надийка. – Пойду в Пронск, там ещё одна тётушка проживает, но совсем старенькая уже.
В Рязани полоняники разошлись по своим градам и весям, а сердце Льва Коловрата попало в полон. Маялся он, маялся, пока не вмешалась матушка Меланья, которая сразу определила, что с сыном творится неладное. Но и ей не сразу поведал о сердечной хвори…
– Это горе – не беда, – сказала радостно, выслушав весь его сбивчивый рассказ. – Пришло время, сыне мой…
– Какое время, матушка?
– Жениться тебе, вот чего скажу.
Оставив сына в некотором недоумении, матушка Меланья заспешила к княгине Марии…
Через некоторое время в ремесленном посаде между Ряжскими и Исадскими воротами появился княжеский дружинник Тимофей, разыскивающий дочь кузнеца полонянку Надийку. Ему указали на покосившуюся избушку.
– Княгиня Мария велела кликать тебя, – объявил оробевшей дивчине развесёлый посыльный. И добавил многозначительно: – Не мешкая…
В княжеском детинце её направили не в палаты к княгине, а туда, где проживала травница.
– Ну, здравствуй, девушка-голубушка! – сказала ей невысокая сухонькая женщина. – Отныне жить будешь здесь и мне помогать станешь.
Надийка только ответила:
– Тётушка, я ничего не понимаю. За что мне это, сироте бездомной?
– Скоро поймёшь, – услышала в ответ. – Меня можешь называть матушкой Меланьей.
– Ты… его матушка? – переспросила Надийка чуть слышно, сама поражаясь своей смелости.
– Ну вот и слава тебе Господи! – облегчённо отвечала матушка Меланья. – Догадлива ты, одначе…
И размашисто перекрестилась.
– Стало быть, залетел голубь в душу?
– Ещё как… – Надийка была готова разрыдаться. – С тех пор только о нём и думаю. О нём, как самом родном и близком…
На следующий день матушка Меланья поведала сыну, чтобы он перестал изводить себя, а по-прежнему служил исправно. Мол, выведу всю твою хворь. И показала на худенькую дивчину, которая медленно заходила в её избушку, занося воду в деревянном ведре.
Краска разлилась по лицу Льва Коловрата.
– Матушка, милая, родная… – только и сумел сказать.
В порыве чувств взял её руку и поцеловал.
– То-то же, – погрозила матушка Меланья. – А то поведать не хотел. Жить будет здесь, мне помощница. Осенью, испрося у князя, свадебку сыграем.
