Алексей Олегович Заборовский
Вахта
Охранник открыл сумку, всем своим видом показывая, что все знает. Он даже достал одну пачку сока и начал ее крутить в руках. Видимо, хотел, чтобы нам было стыдно. Но нам было абсолютно похрену. Куда мы идем без алкоголя ну ни как. И он тоже это понимал, но был обязан разыграть этот спектакль. Он еще немного повертел пачку в руках, опустил ее к себе на стол и сказал, что это налог. Вот сука, увел целый литр спирта! Да, чтоб он тебе комом стал! Чтобы он у тебя в желудке застрял, сволочь!
Он же был доволен собой, улыбался во весь рот. Вот попался бы ты мне внизу, быстро бы зубы по высчитывал. Забирать у честных работяг святое, каких же гадом нужно быть. Знал бы ты, какие проклятия я мысленно отпускаю в твой адрес. Спасибо, что ограбил только меня, а не все звено. Хотя он понимал, что выпотрошив каждого, тут же получил бы по своей наглой физиономии. За нами – вся смена, за ним – только два лба, которых волна народного негодования смела бы, и не заметив.
Центральная лестница спускалась под землю на пятьдесят метров и выходила на небольшую платформу. На ней стоял старый советский поезд, выкрашенный в красный цвет, с большой потертой надписью вдоль вагона «Мир! Труд! Май!». Нетронутый призрак эпохи. Платформа уже была забита рабочими.
– Получается, мы последние, – констатировал очевидный факт Володя.
– Так даже лучше. Сядем в последний вагон, там спокойней. Гляди, может, удастся даже выпить, а то Миша своим кислым лицом убивает весь настрой на работу.
– Я поэтому и кислый, что на сухую веду с вами беседу.
– Ничего, потерпи немного, смочим мы тебя верно, Вовка?
– Так точно.
Пока двери в вагоны были закрыты, платформа гудела от шума голосов, которые слились в бесконечное жужжание. Все здоровались, рассказывали, как прошла выходная двадцатка. Во время въезда всегда так. На выезде же в основном стоит тишина. Есть в этом месте какая-то неведомая сила, которая вытягивает из тебя человека. И ты буквально ненавидишь весь мир и рожи вокруг, а еще через двадцать дней роднее этих лиц для тебя ничего и нет.
Точно по часам двери открылись, и платформа начала пустеть. Как только заполнялся вагон, поезд немного проезжал вперед. Процедура загрузки была отработана до автоматизма и занимала не более пяти минут.
Мы, как и планировалось, уселись в последний вагон. Кроме нас троих в нем оказалось еще два человека – электроник и технолог – но они расположились впереди, и нам совершенно не мешали. Поезд тронулся и, раскачиваясь, помчался вперед.
– Ну что, может, по одной? – с нетерпением пропел Володя.
– Давай уже, доставай, – поддержал его Миша. Но Вова ждал моей команды. Я кивнул, удовлетворив желания нуждающихся.
Три пластиковых стаканчика наполнились спиртом. Каждый долил воды по вкусу. Тихий пластиковый хруст – и первая порция спиртного отправилась внутрь, обжигая горло и приятным теплом разливаясь по всему телу. Вова достал сало.
– Теща посолила, любит зятя, – с гордостью подметил он.
– Наливай еще по одной, ― поторопил уже немного “подобревший” Миша.
Вова решил подколоть нетерпеливого товарища:
– А чем тебя наградила теща в этот раз, добрым словом? – с явной издевкой начал он.
– Добрым. Только, когда мы сожрем сало, ты будешь умолять, чтобы я достал своего «доброго слова» для закуски. – Вовка хлопнул его по плечу и громко засмеялся.
– А ты, Паша?
– А что я? Моя теща в свое время передала мне осиновый кол, сказала, что это единственное, что может ее убить, потому и не хочет держать оружие дома. С тех пор мы и не виделись.
Мы закатились от смеха. Еще раз сдвинули стаканы и опрокинули топливо души. Вова снова продолжил, вот же неугомонный, гад.
– Слышали, у нас в этот заезд новенький. Какой-то молокосос сверху решил заняться мужской работой.
Миша живо заинтересовался: кто такой, кем работал. Вова только пожал плечами, ответил, что это электрики рассказали про новенького, и они тоже толком ничего не знают. Как говорится, за что купил. А потом они начали фантазировать, сколько алкоголя взял новенький. Это хорошо, что нам дали еще одного бойца, а то мы и так зашиваемся каждую вахту, плюс на нас довешали освещение нашего участка. Жаль только, что первое время он не помощник. Тут Вова с ужасом предположил, что новенький по незнанию не взял алкоголь и нам придется все делить на четверых.
– Достали вы тараторить! Закончится водка, тряханем электриков, они еще за прошлый раз должны. Кстати, тебе механики за карты отдали?
– Чего уж там, это, как говорится, вопрос литургический.
Мы с Мишей не удержались и громко засмеялись. Вова от недоумения уставился на нас и пытался узнать причину неугомонного смеха. Наконец я сжалился над бедолагой.
– Ты хотел сказать риторический?
– А я как сказал? Так и говорю – литургический.
– Ой, Вова, хватит смешить! Хотел показаться умным да в лужу сел по самую макушку.
Он скрестил руки на груди и надулся.
– Смотри, не лопни. Не переживай, никому не скажем. Ладно, мужики, вы как хотите, а я – спать.
Ехать оставалось тридцать минут. Я уткнулся в воротник и повернулся к окну. За стеклом мелькали серые стены туннеля. Скукота. Обзору мешала потертая наклейка, которая лишний раз напоминала о секретности нашего предприятия и о том, что все мы подписывали договор о неразглашении, при нарушениях которого мы благополучно отправимся на нары.
Туннель, извиваясь, уходил вглубь на пятьдесят километров. Мы самое глубокое предприятие в мире, с самой важной миссией. Так мне говорили, когда я устраивался на работу. Единственный в мире завод по добыче Мелония. Это такой минерал, получаемый из земного ядра. Очень дорогая и эксклюзивная вещь. Вот поэтому мы и ползаем в самом центре планеты, добывая новое «золото» для хозяев вселенной. Но это случилось позже. Сначала было другое дело. В 1961 году после испытания водородной бомбы. Ученые заметили, что начал меняться магнетический баланс планеты, а вместе с ним и климат. Причину искали почти год, и в 1962 году выяснили, что после взрыва началось замедление земного ядра. В перспективе это грозило гибелью цивилизации. Тогда никто и не думал о Мелоний.
Ну а дальше, как это было принято у коммунистов, пришло время великой стройки. И через четыре года пробурили первый тоннель. Дальше – больше. Выяснилось, что под земной корой располагается прочная мембрана, которую невозможно пробить ничем. Хотя, говорят, очень пытались и бурить, и взрывать. Уже думали, что это тупик, но при дальнейших наблюдениях установили, что в ней появляется небольшой проход с интервалом двадцать дней. В 1966 были взяты первые пробы, тогда открылась…
Раздался гудок. Я открыл глаза. Оставалось ехать пять минут. Вова и Миша играли в карты и о чем-то шутили. По их рожам было ясно, что пока я спал, они приняли еще по парочке порций спирта. Голова прошла, спирт и сон сделали свое дело.
Поезд остановился, и мы побрели к выходу. Эх, сейчас бы выпить, а не вот это все. Мы быстро выбрались на площадку. Она была просторная, с неровными черными стенами, из которых торчали светящейся куски Мембраны. Помимо этого, платформу освещали четыре больших прожектора, которые как ни старались, не могли дать достаточно света. И казалось, что мы военные, отправляющиеся на фронт под покровом ночи. Это была последняя свободная станция, дальше мы пропадем в толще грунта. Так что, все пытались обменяться последними словами, рассказать истории, которые не успели и о чем-то договориться.
Лифт представлял собой конструкцию, похожую на барабан пистолета. Смена набивалась в десять капсул, и когда открывался проход, быстро выпускались по очереди в вертикальную шахту. Ее длина – несколько тысяч километров, но благодаря невероятно большой скорости, путь занимал не больше часа. Говорят, раньше в пути проводили несколько дней. Но сейчас другие технологии. Наука, блин.
В капсуле было одно небольшое смотровое окно. Мы проносились мимо разных слоев: Верхняя мантия, Мантия, Астеносфера, Мезосфера. Внутри капсулы никто не разговаривал, все были пристегнуты и боролись с перегрузками. Люди всегда удивляются, каким нужно быть чокнутым, чтобы сесть на ракету и полететь в космос. Так им хоть платят. Представьте, каким нужно быть, чтобы за сто пятьдесят тысяч сесть в свободно падающую капсулу и несколько тысяч километров камнем лететь вниз. Во время падения температура внутри поднимается до сорока пяти градусов, и все обильно обливаются потом. Тряска такой силы, что, кажется внутри тела настоящий фарш из внутренних органов. В углу на потолке торчал кусок профиля, который скакал из стороны в сторону, ударяясь о металлическую стенку при каждом касании. По капсуле расползался звон, словно мы спускались внутри церковного колокола. От чего становилось только страшнее, тем более из системы безопасности только молитва. Обратишься тут к богу. Хотя, если верить мифам, к аду мы сейчас значительно ближе.
Время в капсуле словно кисель, и час превращается в сутки. Мысли перемешиваются, и ты совершенно не понимаешь, что происходит. Паршивое чувство. Я пытался поймать нить, старался думать о своей машине, о рыбалке, о водке, но все тщетно. Когда казалось, что вот-вот нащупаю логику, все разрушалось.
Капсула тем временем начала замедляться. Раздался скрип тормозов, капсула наполнилась неприятным запахом. После каждого спуска механики меняют колодки. Процедура обязательная.
Десять лет назад из-за некачественных деталей одна капсула не сбросила скорость и на огромной скорости ударилась о «землю», и все.
Словно по банке с килькой проехал груженный Камаз. В итоге пятнадцать трупов. С тех пор за тормозной системой особый контроль. В том же году создали отдел технического контроля ремонтных работ или сокращенно ОТКРР. Дотошные ребята, наверное, единственный отдел, где все работает согласно регламенту и инструкции. У них строго запрещен алкоголь, поэтому они для нас как человек с чумой на необитаемом острове. Все стараются обходить их стороной. При этом очень уважают, и во время спуска радуются, что они не пьют.
После полной остановки все выдохнули. Я посмотрел на парней, Вова как обычно покраснел, и, казалось, вот-вот выпустит содержимое своего желудка на рифленый пол капсулы. Миша был спокоен. Он делал вид, что для него это рутина. Интересно посмотреть на мое лицо, наверняка сморщенное как курага.
Двери камеры со скрипом открылись, в камере было так жарко, что теплый воздух снаружи показался холодным, пот на лицах превращался в ледяные капли. Вот что я ненавижу, так это «местный» климат. Он под землей еще более капризный, чем на поверхности. Частые ветры, термические бури, перепады давления и даже дожди. Добавьте сюда тяжелые условия труда, и получается дикий коктейль, который активно сокращает твою жизнь. На пенсию можно уйти в 45 лет, но как правило многие продолжают работать. Есть даже целые службы, состоящие из молодых пенсионеров.
Последнюю станцию называли “перекресток”. Внушительная платформа, выдолбленная в скале и растянувшаяся вдоль большой расщелины. От нее в разные направления отходили вытоптанные годами дорожки. Прибывшие рабочие медленно разбредались по объектам. Слева, в сорока метрах у лифта, стояла бригада, работающая еще ниже. Они напяливали серебристые защитные костюмы. Справа народ уходил в литейный цех, еще дальше – буровая бригада.
