Алексей Николаевич Загуляев
Последний кодрант

Полная версия

Последний кодрант

…истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта.

Евангелие от Матфея

На гиперлупе домчались до окраин Биг-Пика за считанные минуты. То, что угнетало Рори, когда он бродил по улицам в одиночку, казалось теперь мелким, незначительным, не стоившим даже секунды его внимания. Мир вокруг был игрушечным, ненастоящим, как голограмма, которую в любой момент можно было переключить. Даже перспектива взглянуть на окружающий мир через гиперлупу не казалась чем-то пугающим, а, наоборот, придавала ему сюрреалистичность и… Стоп. Какая ещё гиперлупа? Что-то пошло не так. Давай сначала…

1

На гиперлупе домчались до окраин Биг-Пика за считанные минуты. То, что угнетало Рори, когда он бродил по улицам в одиночку, казалось теперь мелким, незначительным, не стоившим даже секунды его внимания. Мир вокруг был игрушечным, ненастоящим, как голограмма, которую в любой момент можно было переключить. И всё было под контролем. Даже больше, чем при обычных обстоятельствах. Выйдя на конечной, по обезлюдевшим переулкам они почти бегом пронеслись к оврагу, на другой стороне которого возвышался двухэтажный дом, неосвещённый и контуром походивший на миниатюрную копию старинного готического замка. Дальше его была уже непроглядная тьма, без единой звезды и без единого лучика света. Отдышались немного и, не сговариваясь, устремились в овраг, решив таким образом сократить путь. Всё было похоже на погоню из приключенческого романа. Будто гналась за ними свора собак или толпа разъярённых орков. Временами их начинал раздирать неудержимый смех, и они смеялись, давая волю рвущемуся через край безрассудству. Что за безумие охватило их? Как вообще такое могло случиться в день, который казался самым обыкновенным, пока случайность не свела их вместе непонятно с какой целью? Ведь всё решала секунда. Тогда, у распахнутой двери, когда над головой незнакомой девочки, словно нимб, медленно порхали пылинки. Что удержало их вместе, не дало рассыпаться и вернуться к своим привычным маршрутам? Каким образом они смогли вспомнить свои имена? Им было уже жарко от бега и от охвативших предчувствий. На дне оврага они пересекли неширокий ручей, разбрызгивая друг на друга его холодную воду. Рори взял на руки Оми и кружил с нею, и вместе с ними кружились яркие звёзды, не выдерживая такого напора и срываясь с небес на землю. И Оми успевала загадать желание. Много раз, но всего лишь одно: чтобы Рори вернулся к ней снова и никогда больше не оставлял. Показалось даже, что какие-то светлячки выпорхнули прямо из воды и тоже присоединились к их танцу. Но какие такие светлячки? Их не могло быть в этом городе, как не было тут травы и деревьев, не было птиц и насекомых. Но в эту минуту всё могло быть. Всё. Даже если бы из ручья выпрыгнул весёлый дельфин, Рори и его воспринял бы, как вполне уместное исключение. Быть может, всё это из какой-нибудь параллельной реальности на мгновение вырвалось за пределы другого мира. Они были уже на третьем уровне, недоступном ни для кого больше.

У ажурных чугунных ворот с долговязой узкой калиткой они остановились и, тяжело дыша, постарались успокоить себя. Их лица блестели от воды, и волосы в беспорядке налипли на скулы, на шею и на подбородок. Девочка была похожа на счастливую волчицу. Так подумал Рори, хотя даже не представлял, как выглядят счастливые волчицы там, за стенами мегаполисов, где-нибудь в сибирской тайге или в дебрях Саскуэханны.

Угомонившись и кое-как вернувшись в реальность, они позвонили в настоящий колокольчик, звук которого показался неестественно громким. Гулко щёлкнул замо́к, и калитка отворилась. Они поднялись на крыльцо и толкнули входную дверь. Открылось ещё более тёмное пространство, куда уже не проникали своим светом ни луна, ни звёзды. По краям коридора, в котором они оказались, сами собой стали загораться свечи. Настоящие, восковые. Впрочем, может, всё это было лишь иллюзией. Таким образом свет привёл их в небольшой зал, беспорядочно обвешанный лёгкой прозрачной тканью и амулетами на длинных нитях, заставленный зеркалами, и с одним единственным креслом напротив пылающего камина.

– Пусть Рори сядет, – прозвучал из ниоткуда тихий, но отчётливый женский голос.

Оми вздрогнула. Потом улыбнулась и стала подталкивать Рори к камину, сама оставаясь на месте. Мужчина повиновался. Ему понравилась атмосфера. Если бы он выбирал у себя в боксе вечернюю обстановку, то, наверное, выбрал бы что-нибудь в этом духе. Он сел и огляделся по сторонам. Никого поблизости не было. Над камином висели допотопные механические часы с маятником и громко тикали. Трещали дрова в камине. Волны тепла одна за другой накатывали на Рори. Он снял ботинки и протянул к огню ноги, надеясь, что тот всё-таки настоящий. Из камина вылетали искры и таяли, не успев высоко вспорхнуть. Потом и стук часов, и потрескивания, и рвущиеся к потолку искры, – всё будто синхронизировалось в один размер. Заиграла сладкая музыка. Веки его потяжелели. Он закрыл глаза – и целиком слился с этим вселенским ритмом…

***

Повсюду было небо. Голубое. От этой голубизны всё вокруг казалось тоже в голубоватых оттенках: трава, песок, мелкие камни, а особенно скалы на другой стороне огромного луга, словно мираж трепещущие от поднимающегося от земли жара. Но сам он сидел в тени раскидистого дерева, и сквозь его крону с длинными мясистыми листьями пробивались яркие лучи солнца. Он прикрылся ладонью от слепящего света и рассмотрел среди листьев что-то вроде крупных светло-зелёных ягод, где-то ровных, а где-то потрескавшихся. Некоторые из них имели тёмный оттенок и обнажали свою зрелую сердцевину, расходясь лепестками на четыре равные части. Что это? Грецкий орех? Точно. Думать было как-то сложно. Что-то в его мыслях виделось инородным, словно он понимал только половину из них, а другая половина проносилась мимо и казалась лишённой смысла. Он ещё раз подумал о грецких орехах и попытался вслушаться в эту мысль. Да это же совершенно чужой язык! Звучал он очень странно и непонятно, но постепенно значения всех слов, проносящихся в голове, стали вполне уяснимы. «Меня зовут Тали́та», – это вспыхнуло неожиданно и само по себе. «Меня зовут Тали́та». Я что, девочка? Он отдёрнул ото лба руку и посмотрел на неё. Ладошка была маленькая, с тоненькими, чуть припухлыми пальчиками и обгрызенными ногтями. Посмотрел вниз, на ноги. Они торчали, загорелые и обветренные, из-под короткой, из лёгкой сероватой материи туники. Внезапный порыв ветра, будто желая окончательно подтвердить его догадку, задрал подол… Сомнений теперь не осталось, он – девочка. И почему это он решил, что на нём туника? Какая такая туника? С дерева, в метре от него, упал созревший орех. За спиной что-то хрюкнуло и зашевелилось.

– Гуруна́ки! – это был теперь его голос. Тоненький и чуть визгливый.

То, что хрюкнуло, и в самом деле оказалось поросёнком. Поросёнок был маленький, вертлявый, жилистый и чистенький, как плюшевая игрушка. Видимо, Гурунаки было его имя. Поросёнок подбежал к упавшему ореху и с аппетитом, хитро прищуриваясь, стал его жевать.

– Вот ты проглот, – сказал Рори не своим голосом. – Так-то будешь объедаться, то растолстеешь и тебя заберут на живодёрню. А я хочу, чтобы ты всегда был таким тощеньким и я бы до конца жизни с тобой дружила. Тощенького не заберут, Гурунаки. Тощенькие никому не нужны.

Гурунаки выплюнул скорлупу, разулыбался, полагая, что девочка просто шутит, и, подбежав к Рори, уселся у его ног. Ну… То есть теперь у ног Талиты. И что ещё за Рори? Что за имя такое вертится у неё в голове? Откуда? Талита погладила поросёнка. Тот опять хрюкнул, положил было голову ей на бедро, а потом вдруг вскочил и насторожился, всматриваясь в сторону трепещущих в знойной дымке скал. Талита тоже всмотрелась и увидела, как метрах в сорока впереди забе́гали другие свиньи, до этого, видимо, лежавшие на земле и потому незаметные. Дымку рассекала, словно корабль, человеческая фигура, быстро приближаясь к дереву. Она зыбилась, то утончаясь, то превращаясь почти в шар, и только с нескольких метров очертания её сделались чёткими, и Талита различила мужчину, совершенно голого, с каким-то хищным, безумным оскалом на заросшем спутанными волосами лице. Он явно надвигался на них. Остановившись там, где начиналась тень от дерева, он ухватил руками то, что болталось у него между ног и стал этим трясти, истерично хохоча и глядя в глаза Талиты. И она вспомнила. Это же местный сумасшедший. Вся Гада́ра о нём только и говорила, а уж их деревня, где они выращивали на продажу свиней, пуще других страдала от этого недоумка. Все считали, что он одержим, и что демоны, живущие в нём, силой своей настолько велики, что бесноватый рвал верёвки и цепи, которыми особо смелым мужикам удавалось его сковать на недолгое время. Жил он в пещерах, как раз в тех скалах, которые терялись сейчас в дымке. Люди в одиночку боялись посещать гробы своих предков, ходили по пять, а то и по семь человек. В общем, жути на деревню он наводил много. И особенно любил приходить к этому ореховому дереву, когда там пасла свиней Талита. Каждый раз она видела одну и ту же картину: он приближался, вставал на границе тени и тряс своей огромной кишкой. Талита, хоть и холодела в ужасе перед ним, но всё же ей было жалко этого одержимого. Во-первых, это же не сам он, а бесы заставляют его вытворять такое. А во-вторых, кишка ему, судя по всему, мешала и причиняла боль, и каждый день Талита ждала, что вот сегодня она наконец отвалится и этот человек успокоится и больше не будет терзать деревню. Но кишка не хотела отваливаться. И даже закралось у Талиты некоторое подозрение, что вовсе этот разбухший отросток не мешает безумцу, а даже доставляет ему некоторое удовольствие. Подслушивая разговоры взрослых и подглядывая за купающимися в реке мужчинами, она пыталась сопоставить увиденное и услышанное, и в конце концов пришла к выводу, что сам по себе этот орган ничего опасного для человека не представляет, а у бесноватого он просто слишком большой, и тот не знает куда его деть. Она сделала даже величайшее открытие – вот именно там у него и поселились все бесы, и если уж их изгонять, то непременно оттуда. Отрубить просто топором и выбросить в море. Может, это и жестоко, но по-другому, судя по всему, невозможно. Об открытии своём она всё же предпочла пока помолчать.

А дальше всегда происходило вот что… Поросёнок, который некоторое время настороженно наблюдал за происходящим, вдруг с визгом бросался на бедолагу и гнал его почти до самых скал. Одержимый почему-то очень его боялся, убегал быстро, визжа громче свиней, размахивая руками и бормоча непонятные слова, наверно, какие-то бесовские заклинания. Минут через двадцать Гурунаки возвращался довольный. Талита чесала ему поджарые бока и хвалила:

– Вот какой ты у меня защитник. Умница какой, красавец ты мой, Гурунаки.

И даже целовала его в мокрый розовый пятачок.

Потом они долго стояли над озером Кине́рет, казавшимся бескрайним даже с этого высокого берега, собирали в стадо разбредшихся по округе свиней, и на закате возвращались домой, где Гурунаки ждала порция сладких яблок, а Талиту горячее молоко и ароматнейшая бугаца. Пастушкой она была что надо.

Однако, в один прекрасный день всё изменилось. Вернее, в утро. Как обычно, Талита погнала на выпас деревенских свиней. Рядом с ней семенил довольный своей жизнью Гурунаки, лишь изредка беспокоимый просыпающимися слепнями. Солнце уже взошло, и редкие тучки на западе опять не предвещали дождя. И вдруг, приближаясь к своему любимому дереву, девочка увидела под ним двух мужчин: один, высокий, худой, в длинном белом хитоне, и другой, голый и склонившийся перед ним в позе смирения. Высокий возложил на голову склонившемуся свои руки и посмотрел на небо, и тогда тот, который без одежды и в котором Талита распознала одержимого, начал дёргаться и цепляться пальцами за траву, выдирая её с корнем. Это длилось с минуту. Бесноватый рухнул на землю, как неживой, и пролежал так довольно долго. Свиньи, до этого тоже остановившиеся и глядевшие на странную сцену, все разом словно взбесились, истошно завизжали, закрутились на одном месте, а потом ринулись всем стадом к обрыву. Гурунаки тоже побежал за ними. Талита не понимала что происходит и что ей теперь делать. До обрыва от дерева метров сто, и было понятно, что свиньи не собираются останавливаться. Талита вопрошающе поглядела в сторону мужчин, подсознательно уже связав их непонятный ритуал с поведением животных. Тот, что в хитоне, тоже на неё посмотрел. На лице у него не отобразилось никаких эмоций. Девочка рванулась вслед за несущимся стадом, выкрикивая изо всех сил имя своего любимого поросёнка. Но тот никак на её крик не реагировал и продолжал свой роковой бег, пока наконец вместе со всеми не исчез за горизонтом обрыва. В ужасе хватая себя за волосы, Талита остановилась, не веря в произошедшее. Ни одной свиньи вокруг не осталось. Она упала на взрытую копытами землю всем телом и заплакала с таким неистовством, что слёзы её могли бы, наверное, расплавить и камни. Потом вскочила, опять посмотрела в сторону дерева в надежде увидеть там того, кто погубил её любимого друга, но под деревом уже никого не было. Одинокая тень осеняла пустое пространство, усыпанное словно обожжёнными огнём орехами. Кто теперь станет укрываться этой тенью от зноя? Нет больше Гурунаки. И нет больше Талиты. И что будет теперь с ней и со всей деревней, которая выживала только благодаря своим свиньям? Бедный Гурунаки. Бедная Талита… Что это вообще за странное имя? Его же зовут Рори… Нет. Его зовут… Эйк? Что за каша в голове? Да, да. Его зовут Эйк.

***

Эйк открыл глаза.

– Раньше, – громким, чуть хрипловатым голосом говорил Тук, когда они расположились на ночлег на лесной опушке, на всякий случай окружив себя телегами и выставив караул, – раньше, давным-давно это было, росли повсюду на земле мясные деревья.

– Да опять ты брешешь, – махнул рукой Кит, уже изрядно пьяный и вот-вот готовый нырнуть всем телом в разгоравшийся перед ним костёр.

– Да заткнись, – шикнул на него рослый, с большим пузом Губа́р, – дай послушать умного человека.

– А я слышал, – ввернулся в разговор щуплый Диш, подбрасывая в костёр сучья, – что растёт такое дерево в Австралии.

– Нет, нет, – замотал головой Тук. – Это не те деревья. У нынешних только древесина цвета колбасы, а те реально имели плоды со вкусом сырого мяса. Сейчас таких не растёт.

Диш сморщился от неудовольствия:

– Ещё бы.

– Так вот, – продолжал Тук. – Были, значит, такие деревья. И звери тогда тоже были другими. Кто питался травой, кто ягодами и фруктами, а кто предпочитал эти вот самые мясные деревья. Еды хватало всем, и ссориться причин ни у кого не было. А надо сказать, что содержимое мясных плодов не всем было по зубам, а только тем, кто мог не только жевать, но и рвать пастью их плотную мякоть. И среди таких вот зверей, имеющих мощную челюсть с клыками, стали иногда появляться странные товарищи, которые подкарауливали каких-нибудь травоядных и убивали их, а потом разрывали тела, используя в пищу вместо плодов.

– Точно умом тронулись, – снова ввернул Диш. – Видно, с жиру бесились.

– Не иначе, – согласился Тук. – Звери к таким сородичам относились, разумеется, крайне неодобрительно. Но поскольку в природе их не было заложено убийство, то ограничивались лишь тем, что вытесняли преступников со своих территорий, а сами смотрели в оба, чтобы в любую минуту пресечь очередное нападение на кого-то из братьев. Телесами-то они тоже будь здоров были. Но шло время. Не знаю уж, сколько его прошло, но случилось так, что ветвь преступников переродилась в совершенно новый вид животных, которых мы знаем теперь как людей. Хомо, что называется, сапиенс, мать их ети. Прости, потерянный боже. Развивали сапиенсы, как положено по такому титулу, мозг, но при этом не переставали считаться самыми опасными хищниками и вообще беспринципными подонками. То есть о нас речь. О тебе, Диш, обо мне и о Ките…

– Протестую, – снова забормотал Кит, который, казалось, и не слушал Тука, потому что сидел с закрытыми глазами, всё больше кренясь к костру.

Все обернулись на него, но решили, что тот протестует чему-то из своего собственного нутра, объятого немыслимым количеством выпитого спирта.

– Да то оно и правильно. Не зря же мы сидим сейчас посреди поля. Стало быть, протестуем. Вот и те травоядные бедолаги, – продолжил Тук, – вроде как протестовали вначале. Даже бились за свою правду, и в какой-то период натиск их был столь велик, что сапиенсы почти сдались. Но мозг есть мозг. И сволочь она и есть сволочь. Сволочь всегда победит, потому что в её руках неограниченный моралью арсенал средств. И в конце концов люди безжалостно уничтожили все мясные деревья, исключительно из вредности уничтожили, лишив тем самым добрую треть зверей их основного питания. Кто-то из обездоленных приспособился к другой пище, панды вот например, но большинство всё же вынуждено было деградировать в хищников, таких же, как люди, только в добавок с не до такой степени развитым мозгом. Так-то…

И Кит в конце концов всем телом рухнул в костёр. Сидящие рядом с ним поспешили вытащить его из пламени. Кит бессмысленно улыбался, глядя в никуда налитыми кровью глазами без ресниц. Густая его борода наполовину подпалилась, разнося по округе запах сожжённых волос. Все дружно захохотали, разливая по кружкам новую порцию спирта.

Эйк, всё это время молча слушавший нелепый рассказ Тука и ни разу не пригубивший алкоголя, встал и направился к телегам, чтобы сменить кого-нибудь в карауле. Память короткими вспышками постепенно возвращалась к нему. Так… Как обычно, в начале сеанса «переселения» в симуляторе возникает как бы «пролог», заканчивающийся рано или поздно погружением в «цель». В прологе он был Рори. В цели – Талитой. Но очередная попытка опять не дала желаемых результатов. Снова они с А́нжи блуждали где-то вокруг да около, но к последнему звену так и не приблизились. Да и не знали они как именно это последнее звено должно выглядеть – просто доверяли своим чувствам. А́нжи… Да, А́нжи. У телег она должна к нему подойти, чтобы потом они вместе отправились к скважине и всё начали сначала. Только надо вспомнить, что это вообще за место такое и где скважина. А потом как-то попасть в комнату с симулятором…

– Ну что? – спросила запыхавшаяся от быстрого бега А́нжи. – Есть хорошие новости?

– А ты как думаешь? – Эйк постарался сказать это разочарованно, но получилось с улыбкой, словно хотел заинтриговать. Просто он был рад снова увидеть Анжи, и даже неудача с очередным «переселением» не смогла затмить это его чувство.

– Слушай, – прошептала Анжи, пытаясь понять эту раздвоенность в интонациях Эйка. – Я же была поросёнком. Я вообще не понимала что происходит. А потом и вовсе сошла с ума. Давай рассказывай.

Эйк поцеловал её в губы и только после этого сказал:

– Судя по всему, это не конец эпизода. Нас выкинуло раньше от избытка моих переживаний и твоей.. Твоей смерти. Конечно, могли быть и какие-то другие причины, но я их не вижу.

– Я умерла? Что со мной случилось? Я не помню.

– Ты спрыгнула в озеро с утёса. Странный случай.

– Первый раз такое.

– Да. Я испугался, что тебя выбросит как-нибудь иначе и мы не встретимся здесь.

– Слушай. – серьёзно сказала Анжи. – Если вдруг случится нам разойтись…

– Не говори так.

– Нет, ты послушай. Ты же испугался, значит сам предполагаешь такую возможность.

– Не хочу об этом ничего слышать. Мы не разойдёмся. Никогда же не расходились.

– И всё же, – настаивала Анжи. – Рано или поздно всё случается первый раз. Не трать тогда время на мои поиски. Иди один. Мы должны найти последнее звено. Вместе или кому повезёт больше. Это важнее всего остального.

– Я понимаю, – с горечью произнёс Эйк.

– Обещай мне.

Эйк молчал, опустив глаза и сжимая в своей руке горячую ладонь Анжи.

– Обещай, – Анжи стала толкать его в грудь.

– Обещаю, – тихо произнёс Эйк.

– Хорошо. Теперь идём?

– Пошли.

И они снова направились в сторону Ватикана, огибая группы пьяных людей, склонённых у костров и окружённых танками, пушками и телегами.

– Я составил в голове карту, – сказал Эйк. – Карту наших «переселений». Всё ведёт в одном направлении. Смотри сама: сначала Перу, потом Бразилия, затем Египет, а теперь Иудея. Всё по одной линии, с юго-запада на северо-восток. Мы будто собираем себя по частям, чтобы обрести цельность. Я чувствую, что не хватает совсем немножко. И мы уже близко.

– Надеюсь. И знаешь, что я ещё заметила?

– Что?

– Мы всегда оказываемся в тех местах и в том времени, когда вот-вот должен случиться локальный конец света.

Эйк задумался.

– А ты права, – согласился он. – Первые цивилизации Южной Америки, потом Атлантида, потом Амарна времён Эхнатона в Древнем Египте, и наконец Иудея. Ведь это же был Христос?

– Ага. Изгнание легиона. Не каждый день такое увидишь.

– А время Рори? «Пролог» каждый раз начинается с него и Оми. Дальше этого мы будущее никогда не видели.

– Возможно, потому что его и нет, – чуть слышно сказала Анжи.

– Мне жаль, что тебе пришлось пережить в этот раз такое.

– Да я была счастлива, – улыбнулась Анжи. – Я даже не успела осознать, что моё счастье куда-то исчезло. Плохо только, что помощник из меня в таком виде никакой.

– Не известно, – поспешил успокоить её Эйк. – Может быть, всё это не случайно, и поросёнок здесь – самый важный фрагмент картины.

– Скажешь тоже.

– Разве такого не может быть?

– Не знаю. Вот если бы Единорог или какая-нибудь Жар-птица…

– Эко ты хватанула. Поросёнок. Хрю-хрю, – засмеялся Эйк.

– Ах ты дрянная девчонка, – Анжи заколотила по груди Эйка руками, а потом пустилась бежать.

Эйк кинулся вслед за ней, раскинув в стороны руки и глядя вверх, где в глубоком чёрном небе сияло далёкое прошлое, возможно, погасших уже звёзд.

Оми, Рори, рант…

2

– Анжи говорила, что ты феттлер. Это правда? Скажи, правда? Или у нее галлюцинация? Анжи? Черт возьми! Чего молчишь? Анжи! Анжи! Анжи! Анжи… Анн-ли-анжи… Ан… о… че-е-е-е-е… Ан… о… ч…

Ну что опять за хрень такая?! Спокойно. Расслабляемся… Дышим ровно. Поехали…

– Анжи говорила, что ты феттлер. Это правда?

Рори остановился.

– Можно сказать и так, – задумчиво произнёс он и продолжил движение.

– Я так и знала, – закончив с мороженым, с наигранной обидой выпалила Оми.

– Что знала?

– Что никакой ты не феттлер.

– Это почему же?

– Феттлеры другие. Не станут они гулять по парку с ребёнком, – теперь Оми остановилась и ухватила за руку Рори. – Я, конечно, не ребёнок. Даже не сомневайся. Но всё равно. – Они снова пошли. – Феттлеры, как мыльные пузыри. Только не маленькие, а те, которые надувают факиры, огромные, с другими пузырями внутри. Двигаются они также, и такая их распирает гордость, что того и гляди сдвинут плечом по дороге какое-нибудь зазевавшееся здание.

Рори рассмеялся.

– Вот видишь, – победно заключила девочка. – Феттлер непременно обиделся бы. А ты ржёшь. Поэтому ты не феттлер.

– А кто же тогда?

– Может… – задумалась Оми. – может..

Она остановилась. Посмотрела в глаза Рори как-то иначе, будто пытаясь о чём-то вспомнить.

– Что? – внутри Рори тоже что-то всколыхнулось. Что-то как бы забытое, но очень важное сейчас, о чём непременно следовало ему вспомнить.

– Странно, – медленно произнесла Оми, опустив глаза.

– Что странно?

– Да не бери в голову, – вздохнув, сказала Оми. – Не знаю что на меня нашло.

Небо над парком очистилось от туч, и совсем низко мерцали бледные звёзды, продираясь сквозь глянцевый кисель карусельных огней. Стало прохладно. Толпы поредели. Под тусклыми сиреневыми фонарями, изображавшими переплетённые ветвями деревья, стояла такая же витиеватая лавочка, на которой кто-то забыл почти непочатую коробку чипсов. Рори сел. Оми забралась к нему на колени и обхватила одной рукой за шею, прижимаясь к груди. Ей сделалось зябко. Её доверчивая простота Рори обескураживала. И если для Оми это был второй в её памяти поход в парк, то для него – первый по-настоящему человечный разговор в жизни. Этого невозможно было понять до встречи с Оми, потому что сравнивать было не с чем. Случались разговоры на интересные темы или беседы с кем-то из начитанных о заумных вещах – но оказалось, что существует просто разговор по душам, которому никаких умных слов и вовсе не требуется. Не нужно ни о чём спорить, не нужно оборонять свою точку зрения – а просто смотреть в глаза и говорить первое, что приходит само собой в голову. И никто за это тебя не осудит.

– Помнишь, я спросила, буду ли я существовать после смерти? – тихо произнесла Оми. – А ты сказал, что не знаешь, что ответить. Помнишь?

– Помню.

– А я ведь почти уверена, что буду. Почти. Потому что знаю, что была раньше, до того, как появиться в этом мире.

– Ты веришь в прошлые жизни?

– Это я лет в десять стала читать о таком в книжках. Реинкарнация и всё такое. А до книжек догадывалась об этом сама. А потом… В общем, была я когда-то птицей. Давно-давно. После, возможно, я и ещё кем-то была, но другого не помню. Только вот птицу. Додо́.

Она замолчала.

– Додо? Это имя? – спросил Рори.

– Нет. Просто додо. Как ворона или павлин. Жила я на острове Маврикий вместе со своими друзьями. Нас было много. Очень много. Но еда падала прямо с деревьев, недостатка в ней не было. Все мы растолстели от такой жизни и совсем разучились летать. Представляешь? Зачем куда-то летать, если всё самое дорогое тебе рядом? Мы почти не ссорились, заботились о своих птенцах и думали, что такое счастье для нас будет вечным. Да нет, мы, наверное, ничего и не знали о счастье. Это просто была самая обыкновенная жизнь, какой она и должна быть. Мы благодарили за это бога, даже если и не знали, что он существует. Душой своей благодарили, своей заботой обо всём, что нас окружало. А потом приехали на наш остров люди. Громкие и железные. И всё изменилось. Они привезли с собой чудовищ. Мы никогда не видели раньше хищников. Это были собаки. Злые, всегда голодные, рвущие на куски всякую живность, которая встречалась им на пути. И ещё крысы. Много крыс. Так наш маленький рай стал для нас сущим адом. Наверное, мы могли бы им противостоять. У нас имелись мощные клювы, которыми мы кололи большие орехи. Проломить череп этим монстрам не составило бы для нас труда. Но мы почему-то этого не могли. Не могли даже представить, как можно покуситься на что-то живое. Ценнее жизни нет ничего на свете. Никто не в праве её отнять.

От этой последней фразы холодок пробежал по спине Рори. Как так у неё получалось, что кажущийся наивным вначале рассказ вдруг превращался в итоге в самую серьёзную вещь? Он даже вздрогнул и испугал Оми.

– Ты замёрз? – спросила она.

– Есть немного, – соврал он.

Оми ещё крепче прижалась к нему.

– И чем всё закончилось? – спросил Рори, стараясь унять дрожь.

– Я подружилась с одним мужчиной. Он казался мне не таким, как другие. Был добр ко мне, подкармливал фруктами и отгонял чужих собак. Своей у него не было. А потом… Потом, когда они собирались уезжать на кораблях в свою неведомую страну, он взял тяжёлую палку и ударил меня по голове. Наверное, я умерла. Я была додо.

И Оми заплакала.

Сердце Рори замерло, перестав биться. Он хотел что-то сказать, но слова застряли, и губы только с жадностью пытались ухватить горький воздух из объявшей их пустоты. Он прижал их к лицу Оми и повторял, сам не до конца понимая зачем:

– Нет, нет. Я не такой. Я не такой.

А ведь он был именно таким. Именно этим мужчиной с палкой, и он уже занёс эту палку над головой Оми.

– Я знаю, – успокаивала его Оми, перестав плакать – Что ты такое говоришь? Конечно, ты не такой. Прекрати. Прекрати. Всё будет не так. Всё будет хорошо. В этот раз всё будет хорошо.

Потом они молча просидели ещё полчаса, словно пытаясь заново сонастроить свои внутренние ориентиры. Луна, почти не отличимая от дневного солнца, подрагивала над фонарями, не в силах перебороть их сиреневое свечение. Где-то на другом конце парка ухал салют, звучали обрывки музыки и крики запоздалых пассажиров американских горок.

– Знаешь, где я до конца вспомнила свою прошлую жизнь? – прервала затянувшееся молчание Оми.

– Где?

– Есть такая женщина. Её зовут Монета. Она регрессолог.

– Вот так вот просто?

– Ничего не просто. Слушай… Пошли к ней. Прямо сейчас. Пошли. Ты тоже сможешь вспомнить что-нибудь о себе.

Рори задумался. Он не знал, надо ли ему это. Скорее всего, нет. Но после пережитого потрясения, когда он почувствовал себя убийцей, державшим в руках приговорённую голубицу, он был согласен на всё, лишь бы Оми больше не говорила с ним о таких серьёзных вещах и чтобы не плакала, невольно выставляя его бесчувственным болваном, не способным найти для неё слов утешения.

– Это далеко?

– На другом конце. Она живёт в собственном доме, у Чёрной Речки, почти в зоне качеров. У тебя есть джоули?

Рори посмотрел на панель:

– На сегодня есть.

– Монета – очень дорогой регрессолог. Но меня она хорошо знает. Сделает тебе скидку. Только когда окажемся в доме, ты ничему не удивляйся. Будет всё очень странным.

– Хорошо, – согласился мужчина. – Заинтриговала.

И они, взявшись за руки и улыбаясь каждый чему-то своему, направились к противоположному выходу из парка. Оттуда можно было добраться прямиком до цели.

На гиперлупе домчались до окраин Биг-Пика за считанные минуты. То, что угнетало Рори, когда он бродил по улицам в одиночку, казалось теперь мелким, незначительным, не стоившим даже секунды его внимания. Мир вокруг был игрушечным, ненастоящим, как голограмма, которую в любой момент можно было переключить. И всё было под контролем. Даже больше, чем при обычных обстоятельствах. Выйдя на конечной, по обезлюдевшим переулкам они почти бегом пронеслись к оврагу, на другой стороне которого возвышался двухэтажный дом, неосвещённый и контуром походивший на миниатюрную копию старинного готического замка… Стоп. А где дом? Где вообще овраг? Оми была уверена, что теперь будет овраг, но вместо этого перед ними предстало озеро, берегов которого невозможно было увидеть из-за густого тумана. И с каждой секундой этот туман становился всё гуще. Они переглянулись.

– Не надо ничему удивляться, – тихо сказала Оми, подойдя вплотную к воде. – Когда ищешь Монету, такое случается. Смотри. Кажется, здесь лодка.

У берега действительно обнаружилась небольшая деревянная лодка с вёслами. Они забрались в неё. Рори упёр тяжёлое весло в берег и оттолкнулся. Лодка бесшумно погрузилась в туман.

– И куда плыть? – спросил он, сам понимая, что вариантов, кроме как вперёд, нет.