Алексей Николаевич Наст
Забавы молодого мужчины
Просто повезло!
У меня много друзей и приятелей, такой я человек по натуре – открытый для общения. Из них многие служат или служили в органах безопасности и внутренних дел, а многие были отчаянными уркаганами и многократными сидельцами (рецидивистами). И среди тех, и тех есть люди неприятные, а есть просто замечательные. Как везде. Один из моих добрых друзей – Владлен, бывший рецидивист (четыре ходки), весь синий от наколок, любитель вспоминать эпизоды из своей непростой жизни и радостно потешаться над ними.
Как-то с ним случился казус, когда я уже был с ним хорошо знаком, потому о нём он рассказал мне первому. Вечером едет он на своём авто домой, к любимой сожительнице, и, проезжая мимо областной больницы, вдруг замечает путан у дороги (там у них точка, об этом в городе знают, кому положено). Как поёт Семён Слепаков: «Все мужчины изменяют своим жёнам! Все, все, все. Говорят им: «Я не такой!», а сами такие». Вот Владлен, он своей тоже всегда говорит, что он «не такой», а сам, как все, такой. И он подумал: «Почему бы нет?!». Затормозил. Девочки облепили машину. Он деловито поинтересовался, почём «шурум-бурум» и почём «покурить»? Ему обозначили цену. «Для тебя подешевле, красавчик!»…
Владлен посмотрел на меня (дело было уже на следующее утро после памятного происшествия), и пояснил:
– Ну, для секса у меня есть жена, а вот «покурить»…
В общем, они сговорились. Девочка юркнула на заднее сидение, Владлен проехал метров сто в сторону, и тоже перешёл назад. Обнажив своё имущество, он приготовился к блаженному расслаблению. Путана, в тусклом свете салона порылась в своей сумочке, извлекла наугад упаковку презерватива, вскрыла её, вставила себе его в рот и мгновенно ртом одела, куда надо. Владлен заулыбался, и закрыл глаза. Процесс пошёл…
Вдруг она прервалась и сообщила:
– Тебе повезло!
– Почему? – удивился Владлен.
– Тебе достался фирменный презерватив. Он красного цвета и вишнёвый на вкус!
Владлен снова посмотрел на меня.
– А я подумал: «Да мне какая разница?!», – и радостно рассмеялся…
Он до сих пор часто вспоминает тот случай, и смеётся: «Мне повезло!».
Ну, что тут скажешь? Людям иногда везёт. Бывает такое…
Нам это надо слушать!
Чтобы закрыть тему про Владлена, расскажу ещё один эпизод с его участием, свидетелем которому был я сам лично. Сдавался новый многоэтажный дом (сейчас в Новосибирске, да и по всей России, их строят в огромных количествах), и мы проводили там пуско-наладочные работы. В квартирах во всю работали отделочники. Этажом выше нас трудилась молодёжная бригада, и была среди них одна юная 19-летняя особа, очень смешливая и, как все девчонки в этом возрасте, любопытная. А нам лет по сорок – взрослые, здоровые, красивые, опытные мужики. Владлен и эта красотка быстро сошлись – стали приятелями.
Я заметил – молодых девушек очень тянет к людям с сомнительным прошлым. Есть у таких людей своеобразный шарм, эдакое дьявольское обаяние. И девок к ним тянет, как мух на говно, или как пчёл на мёд (кому какое сравнение нравится).
Захожу в наше помещение, они стоят, болтают о всякой ерунде никчёмной. Оба смеются и очень довольны. А из радиоприёмника звучит «Радио-Фасон». Это не потому, что Владлен бывший сиделец, а потому что мы все любим слушать это радио.
Да простит меня читатель за эту невольную рекламу. Мне нравятся только две радиостанции: «Наше радио» – там рок, реальная музыка, и «Радио Фасон» – там слезливые песни о несчастной любви. Поют «пиз ..страдальцы», как мы их в шутку называем. А мой, лично любимый певец – Стас Михайлов, поёт так, что душу рвёт. Парни надо мной смеются: «Лёшка, с тобой всё понятно, ты же сорокалетняя разведёнка. Конечно, тебя эти песни заводят!».
В общем, звучит «Радио Фасон», а на нём каждый час проходит специфическая реклама:
«У вас очень маленький член? Слабая эрекция, эякуляции не достаточно обильные? Есть решение этих проблем! Таблетки «Жеребец»! Протестированы в клиниках Британии и Пиренейского полуострова! Всего 999 рублей! А для слушателей «Радио Фасон» специальное льготное предложение 990 рублей! Звоните прямо сейчас!». И всё в этом же духе. Не знаю, почему именно на этом радио продвигается такая реклама, но, что есть, то есть. Видимо, сидельцы, слушающие это радио в казематах и готовящиеся к выходу на волю, не совсем уверены в своих силах, и потому тема очень востребована. Как бы там ни было – такая реклама звучит, и звучит постоянно.
Захожу. Эти болтают. Звучит «Радио Фасон», и вдруг девчонка спохватывается:
– Что вы всякую ерунду слушаете?! Я вам сейчас реальную радиостанцию настрою, вот там музыка, что надо!
И метнулась к приёмнику. Но Владлен её пресёк окриком:
– Стой! Не трогай ничего. На «Фасоне» специальные передачи звучат, нам это надо слушать!
Я рассмеялся. Девчонка ничего не поняла, и ушла к своим. Владлен пошёл переодеваться в спецовку. Вдруг выскакивает из раздевалки в одних плавках, весь синий от наколок – руки, ноги, грудь, спина – ссутулился, прищурился, руки развёл:
– Ну, где она?! Я уже готов!
Я смеюсь:
– Что, рекламы наслушался?…
Да, если у вас проблемы с потенцией или эякуляции не достаточно обильные, настройте «Радио Фасон»…
Мои первые тридцать.
У каждого человека есть талант. Я много думал на эту тему. Считал, что у меня тяга к написанию всевозможных текстов проявилась неспроста – на всё провидение господнее. Так было в юности, ибо писательскую стезю я выбрал очень рано – ещё будучи ребёнком я писал в тонких тетрадках сказки и фантастические рассказы, к которым сам же рисовал иллюстрации. Первым ценителем моих опусов была мама. Она отнеслась к моим первым опытам очень положительно – уж лучше сын пусть пишет, чем болтается в компании отъявленных хулиганов и пакостит. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, я грезил о пишущей машинке, и вот, на 23-е февраля, на день Советской Армии и Военно-морского Флота мечта сбылась – родители подарили мне сто рублей, а дед Иван добавил ещё пятьдесят – 150, как раз хватало на аккуратный «Ортех». Печатать я научился по самоучителю (отец попросил у кого-то), и вскоре делал три дела одновременно, как Цезарь – перепечатывал текст со своих рукописей, написанных в тетрадях авторучкой, смотрел телевизор и умудрялся болтать на всякие отвлечённые темы, если рядом был собеседник… Когда в 17 лет я проходил первую медкомиссию в военкомате, то всем призывникам велели написать в анкетах о своих талантах. Я был честен: руководитель редколлегии в родном учебном заведении (главный редактор стенгазеты), хорошо рисую, очень быстро печатаю на машинке, русский язык знаю в совершенстве – пишу без ошибок…. Благодаря этому я попал в команду 33 (погранвойска). Я заранее загордился – буду служить на самой границе нашей великой Родины, ходить в дозоры, ловить нарушителей, и фуражка у меня будет зелёная! Было от чего гордиться – по приказу Гитлера фашисты не брали в плен три категории советских военнослужащих: партизан, политработников (комиссаров) и пограничников. Уж очень хорошо погранцы врезали агрессорам в первые дни войны… Но всё оказалось куда прозаичнее – пограничная форма оказалась красивой ширмой. Я попал служить в спецвойска КГБ. Горжусь этим, но, как профессиональный воинский праздник отмечаю 28 мая – день Пограничника.
Так вот, по прошествии стольких лет, уже будучи взрослым дядькой, я понял в чём мой основной талант, и он не в писательстве. Мой талант в спасении людей. Благодаря этому Божьему дару не прервало раньше времени свой жизненный путь множество людей, в том числе и я сам. В основном спасения происходили в армии – после я спас только трёх человек, насколько помню…
Так вот, этот рассказ о первых тридцати спасённых жизнях…
Я уже отслужил больше полугода, был батальонным писарем, имел звание младший сержант, служил в управлении батальона, во взводе связи. Седьмая рота третьего батальона выехала в горы на боевые стрельбы. Управление, естественно, вместе с ними. Управление делилось на три части: 1) высший командный состав: командир – подполковник, заместитель комбата – майор, зампотех – майор, начальник штаба – капитан, заместитель комбата по политической части (замполит) – майор, руководитель партийной и комсомольской ячеек батальона (парторг) – капитан., 2) взвод обеспечения: командир – прапорщик Мехтиев (из местных азербайджанцев), тыловик (ведающий вещевым довольствием) – старший прапорщик Таривердиев (тоже из местных). Мы все его звали старшина, на что он всегда злился и поправлял: «Какой я вам старшина?! Я старший прапорщик!». Личного состава, то есть, непосредственно бойцов, во взводе было шесть – восемь человек. Все они были водителями грузовых автомобилей и, по совместительству, поварами, когда батальон находился в полевых условиях., 3) взвод связи: командир – молодой лейтенант, только из училища (наши парни звали его на французский манер «мой Женераль», ему это очень нравилось). В составе взвода было четыре БМП-2, афганских, успевших повоевать в НДРА. Заместитель командира взвода младший сержант Женя Фикс был командиром «Командирской машины» – БМП, в котором ездил сам комбат. Я был батальонным писарем, вёл всю документацию и командовал «штабной машиной» – БМП, в котором ездил начальник штаба, мой прямой и непосредственный начальник. Я подчинялся только ему одному, а на младших офицеров чхал (и правильно делал – должность обязывала). Третьей БМП заведовал Гена, младший сержант из учебки, БМП была начальника связи, в ней должен был ездить «наш Женераль».
Так вот, при выезде в горы на боевые стрельбы, вместе с седьмой ротой старлея Макарова, естественно, отправилось и всё управление батальона, в полном составе.
Стрельбы на полигоне шли своим чередом – ребята из седьмой роты били по мишеням из автоматов АКС (у нас были калибра 5,45), мишени располагались довольно далеко, на другой стороне ущелья. Комбат и его зам были на вышке управления стрельбами, тут же командир роты Макаров, его взводные летёхи ругались на вверенных им подопечных, следя за порядком проводимого мероприятия. Я записывал результаты стрельбы в специальные книги.
Была осень. Днём очень жарко, а ночи холодные до изнеможения. Взвод обеспечения остался в казарме учебной базы, расположенной на пустынном плато, внизу, в пяти километрах – готовили пищу или спали. Наши ребята, из взвода связи, сидели на постах в оцеплении по периметру полигона, следили, чтобы местные гражданские не попали под пули. Я всегда в юности злился, когда смотрел фильмы про войну с фашистами или гражданскую – там все разведчики шныряли по расположению войск, высматривая секреты, а когда их задерживали, отбрехивались: «Да, корова потерялась, Зорька, рыжая, на лбу белое пятно. Не видели такую?!»., и их с миром отпускали. Я бесился: как можно быть такими тупыми и верить в россказни? Ясно же, что эти хмыри, ищущие коров или лошадей – шпионы. И режиссёры, и сценаристы – уроды, не могли придумать что-нибудь реальное! А то штамп махровый: «Ищу корову!». «Ну, иди, ищи дальше!»… Так вот, прибыв в армию, на полигон для стрельб, я убедился в абсолютной правдивости этих киноисторий. Местные вечно лезли на полигон со своими баранами, они у них вечно терялись, и они их вечно искали!
Когда все в седьмой роте отстрелялись, уже смеркалось, и резко похолодало. Многих уже вывезли вниз – в казарму, остался только третий взвод (33 человека), они набились в бетонный домик, где была печка буржуйка, и дремали в полутьме и тепле, ожидая, когда приедет машина – ГАЗ-66 сержанта Амреева, весёлого паренька из Алма– Аты.
Я решил пострелять. Начальства уже не было – все уехали, один я болтался на вышке управления – надо было отключить мишени, вырубить электричество, прибраться, подготовить книги на завтра. Я всё сделал и решил поупражняться – стрелял я очень плохо. Хоть и готовился перед армией – регулярно посещал тир, где палил по мишеням из воздушки, но воздушка не автомат. А что удивительного в моей плохой стрельбе? Раз хорошо печатаю, значит, должен что-то делать плохо, например, стрелять. Получалось это у меня своеобразно. Одиночными из автомата попасть в мишени не мог никак (расстояния очень большие, их еле видно в прицел), но очередью из трёх патронов бил на сто процентов. Тут я решил отработать свою стрельбу одиночными. Пошёл к ротному дежурному по боеприпасам, взял два магазина от ручного пулемёта по 45 патронов каждый, перевязал их изолентой на афганский манер. Уж постреляю! Спустился в траншею, целюсь. Бах! Мимо. Бах! Мимо. Да чтоб тебя! Тра-та-та-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та-та! Все мишени в хлам. Уши гудят. Оглох реально! Так-то. Не моё это – стрелять одиночными!
А тут совсем стемнело. Я продрог до изнеможения. А мне ещё требовалось сходить на пост, на гору, забрать парнишку из нашего взвода, что был в оцеплении – скоро должен был подъехать Амреев и забрать последнюю партию бойцов, и нас в том числе. Но, проходя мимо бетонного домика, из печной трубы которого так маняще валил дымок, я дал слабину: покемарю в тепле минут пятнадцать, а потом уже полезу в эту чёртову гору.
Вошёл. Тепло, красные блики от огня по стенам. «Вьётся в тесной печурке огонь!».
Парней, как селёдок в бочке. На полу, у стен, в углах. Все спят. Все в полном вооружении. Смотрю, у самой печки сидит Гена, что-то делает, причём увлечённо. Я пробрался поближе, растолкал парней, забился в угол – пятнадцать минут, отогреюсь, и уйду.
– Гена, ты чё делаешь?
– Да, здесь в гранате винтик. Хочу его открутить.
– Зачем?
– Хочу выяснить, для чего он.
Я закрыл глаза, и вдруг меня поразило: этот урод ковыряется штык-ножом в наступательной гранате РГД-5, находящейся в боевом положении. Открыл глаза, всмотрелся сквозь полумрак – точно!
– Гена, ты дурак? Прекрати эту хрень.
– Да ни чё не будет, Лёха. Надо всё знать. Для чего, почему?
– Хорошо. Выкрути взрыватель и ковыряйся в нём, сколько тебе влезет.
– Ай.
– Сержант, я не понял тебя. Здесь тридцать с лихуем человек, а ты боевой гранатой играешься!
– Я не играюсь.
– Выкрути!
– Пожалуйста!
Гена, нервничая, выкрутил из гранаты взрыватель, откинул боевую часть на пол, словно картофелину.
– Теперь могу?
– Можешь.
Я успокоено закрыл глаза и привалился в угол: пятнадцать минут, и ухожу! Всего пятнадцать минут!
Хлоп!
– А-а-а! Сука! Пальцы отбило! – заорал благим матом Гена.
Все всполошились.
Сработал взрыватель.
– Ты сука! – заорал я, вскакивая. – Тварь! Идиот! Ты чуть всех здесь не угробил, имбецил! Шёл бы на улицу, и там бы сдох сам! Один! Из-за своего головотяпства. Урод!
Ребята щурились, не понимая, что это Лёша так взъярился на своего корешка.
– Ублюдок! – не мог я успокоиться.
– Лёшь, я не думал, что такое может случиться, только винтик открутил, – жалко оправдывался Гена, обсасывая отбитые пальцы.
– Пошёл вон! – в сердцах вымолвил я, встал, закинул автомат за плечо, и сам пошёл прочь, в промозглую темень раннего осеннего вечера. А парни, позёвывая, снова принялись дремать…
Я всё думаю – не замёрзни я во время стрельбы, не загляни в этот бетонный каземат, а пройди напрямую, на пост, в гору, что было бы? Тридцать с лишним трупов? А теперь у всех у них семьи, дети, у многих уже внуки. Прожит огромный отрезок жизни, которого могло и не быть…
Да, это были мои первые тридцать…
Тут вам не Москва!
Дело было зимой 2016-го. Мы ехали с дядей Васей на трамвае с гостей, оба подшофе, ехали до кольца. Я хотел добираться в свою холостяцкую пещеру по другому маршруту, но дядя Вася настоял:
– Выпьем ещё по стаканчику вина, и каждый – в свою сторону! Куда тебе торопиться? Насидишься ещё один, как сыч, в своём дупле.
Ползём мы на трамвае до кольца. Не то, что ползём – трясёмся, словно эпилептики в приступе. В Большом Городе самые новейшие вагоны пускают только по маршрутам, проходящим через центр. Есть такие красавцы, что Европа позавидует. Трамваи-лайнеры. Роскошные и современные… А на внутренних кольцах обитают вагоны семидесятых годов, в хлам убитые, холодные, вонючие. В народе их зовут «Недобитки». Ну, да ладно, бог с ними, с трамваями. Везде так… Едем.
Дядя Вася говорит:
– На кольце есть вагончик, где продают вино: Изабеллу и портвейн. Выпьем, поболтаем.
Вот этот вагончик – самая опасная клоака Большого Города… Там, действительно, не подают водку, только напитки, обозначенные, как винные. Это знаменитая Изабелла. Фиолетовая мутная дрянь. И портвейн – технический спирт, или спирт, сдобренный химической дрянью, плюс краситель. Заходишь в вагончик – всё чисто, аккуратно, пьяницы и алкаши мирно выпивают из пластиковых стаканчиков химическое пойло.
– Лёшкин, я беру нам по двести, – сказал дядя Вася.
– Добро.
В это же время рядом зрел скандал. Пьяный, грязный, давно не мывшийся мужчина в чёрном трико и распахнутом, замызганном пуховике, визжал на двух своих женщин-пропивох:
– Раз так, накажу всех! Всех! Где волына? Волыну мне!
Волыну он получил.
– Валить буду всех! – заявил он громогласно, озираясь.
Мы вопросительно посмотрели на спокойных завсегдатаев. Те поняли немой вопрос, ощерились:
– Какая волына? Травматика!
Мы расслабленно потянулись за пластиковыми стаканчиками с пойлом. Хоть не убьют, только искалечат…
– Нет, вы, не понимаете! – бурлил уже вооружённый бузотёр, расталкивая своих женщин, пытавшихся ему помешать стрелять.
– Бах! Бах! Бах! – пошли выстрелы в потолок заведения.
Обозлённая, вся в золотых кольцах продавщица выскочила из своего загончика, рассерженно разразилась тирадой:
– Это что за стрельба?! Я вам устрою стрельбы! Тут вам не Москва!
– Я в потолок стрелял, – начал оправдываться бузотёр.
– Тем более нельзя! Идите на улицу! Там стреляйте, сколько вам влезет!… Что за люди…
Разгорячённый злодей ретировался. Продавщица, посмотрев на нас опешивших, пояснила:
– Он больше не будет. Отдыхайте спокойно…
Мы с дядей Васей кивнули, выпили и закусили карамелькой, одной на двоих…
Граница.
Азербайджан. Республика Нахичевань – анклав, полностью отделённый территорией Армении. Посёлок Кивраг. Воинская часть, находящаяся в ведении КГБ СССР. На постаменте, на песчаном пригорке над гаражами со спецтехникой стоял легендарный танк Великой Отечественной войны Т-34, в абсолютно исправном, рабочем состоянии – раз в год его заводили, он скатывался по пологому откосу, и его, как следует, гоняли, после чего снова ставили на место, на почётную консервацию. Единственное, о чём сожалели – к танку не было снарядов. А были бы – приказ, и сразу в бой!
Изначально часть была обычная, мотострелковая. На огромном, красочном стенде, у большого плаца, между двух четырёхэтажных, длинных казарм, был отображён боевой путь части: в годы Великой Отечественной войны полк находился на территории Северного Ирана, своим присутствием остужал некоторые горячие властные иранские головы, готовые пойти на сотрудничество с Гитлером, а также контролировал «дорогу жизни» – мало кто знает, но в СССР Великобритания и США поставляли военную технику, боеприпасы и продовольствие не только морским путём – северными конвоями, гл и южным, сухопутным – через Ирак и Иран. В мирное время, в эпоху развитого социализма полк располагался здесь же, в Кивраге, а с началом Афганской войны принял в ней активное участие. В 1989 году полк снова вернулся в родные края. К моменту моего приезда в часть, на вооружении полка находилась вся та же афганская техника – те же автомобили «Урал» и БМП-2, покоцанные в боях. В связи с началом распада Союза и неспокойной обстановкой на госгранице, полк решили передать из ведома Министерства Обороны под крыло КГБ, и направить в помощь пограничникам. Форма у всех ( рабочая) была мотострелковая, а парадная – пограничная: зелёные фуражки и зелёные погоны с буквами ПВ. Но это были спецвойска КГБ, приспособленные для решения своих специфических задач. Вот тебе и погранец!
Но на границе, у самого берега реки Аракс, уже за рядами колючей проволоки и кольцевой паутины, за широкой, распаханной контрольно-следовой полосой, я был раз пять. Это, конечно же, сильное ощущение. За спиной огромная страна, одна шестая часть суши, Родина, а впереди неширокая река с мутной водой, с поросшими камышом берегами, а дальше чужая земля – Иран. Повернёшь голову влево – вдали, в зыбком мареве, виден Арарат, с ярко белой, заснеженной вершиной – Турция. Армяне до сих пор ненавидят Ленина за то, что тот, в обмен на признание своей власти на международной арене Турецкой республикой Ататюка, передал туркам священную гору. Да…
Но впервые я увидел границу не здесь, а в самом Азербайджане, когда воинский эшелон с призывниками вынесся к реке Кура – железная дорога шла вдоль самой границы. Да и сейчас она там проходит – кто бы построил новую! Со стороны Азербайджана был берег скалистый, и вода в куре прозрачная, голубоватая, а со стороны Ирана берег глинистый, и вода мутная, грязная. Прямо феномен – чёткое разделение воды посередине реки – вот она, граница двух миров: исламского и советского. С нашей стороны четыре или шесть рядов укреплений из заборов, колючки, распаханных полос, а со стороны Ирана – ничего, пустой берег, только раз в два часа проезжал открытый джип с четырьмя жандармами пограничной стражи в песчаного цвета форме, вооружённых карабинами…
Граница. Долго я к ней добирался – целых восемь суток шёл воинский эшелон. Восемь суток. Обалдеть. Я и обалдел, в компании своих земляков, с кем попал, с лёгкой руки нашего военкома в команду 33 – погранвойска…
Как вы помните, когда автобус с нами отогнали от призывного пункта на пустырь, и до поезда оставалось целых два часа, я один остался сидеть на переднем сидении ПАЗика, уткнувшись взглядом в перегородку, отделявшую место водителя от пассажирского салона, там ещё висели всякие инструкции и указания, и я подумал: «Что-то зря я в армию пошёл!». Впереди было два года неволи, два долбанных года я буду не свободен в своих поступках. Вот только что я разговаривал с отцом, с матерью, с сестрой, и они пошли домой, к своим привычным, повседневным делам, а я здесь, один, никому не нужный и неинтересный… Два года служить, а я уже домой хочу!
Это хорошо, что сейчас сделали для срочников всего год службы – год пролетает незаметно. А два – это срок! Правда, на мои замечания дядя Вася снисходительно фыркает (это тот, что в «Тут вам не Москва!»): два года фигня, я три года служил! Он мотал срок на Тихоокеанском флоте, и даже ходил в длительные, дальние походы в Южно– Китайское море, и видел лично Леонида Ильича Брежнева, когда тот посещал их корабль. У него даже есть фотография с памятной датой…
Что-то я отвлёкся с высоты прожитых лет. А тогда я очень даже пожалел, что ввязался по личной глупости и недоумию в армейскую двухгодичную авантюру…
Выдержав положенное время на пустыре, нас повезли на вокзал к пассажирскому поезду Новосибирск – Алма-Ата. Нас было двадцать три человека призывников, два сержанта, прапорщик и старлей (покупатели). Прапорщик и старлей, разместившись в начале плацкартного вагона, принялись пьянствовать, сержанты валялись на верхних полках – читали, мы – молодежь – смотрели в окна, веселились, предвкушая армейские приключения, и пожирали снедь, заботливо нагруженную в объёмные сумки родителями. У всех, ко всему прочему были по две коробки сухих армейских пайков: сухари, галеты, сахар– рафинад, свиная тушёнка, две маленькие банки с кашей – перловой и гороховой.
«Это чё, каша что ли?! Фу!».
Помню такие возгласы. С дуру кашу повыбрасывали в окна.
Один из пареньков получил прозвище Мясник. Он стал орать, что хочет мяса. Не нужно ему ни сладкого, ни колбасы, тупо давайте жаренного или вареного мяса!
Когда проводница принесла чай в стаканах, он схватил её за аппетитную попу: «Мяса хочу!». Проводница молча удалилась к себе, вернулась с металлическим совком, которым выгребают золу из печи, и как следует (но не больно!) отделала наглеца под всеобщий хохот.
До Алма-Аты добирались двое суток…
Вот она, красавица Алма-Ата, город, раскинувшийся в горной котловине, задыхающийся от смога. Тогда это была столица Казахской Советской Социалистической Республики. Но Назарбаев, по-моему, уже был у власти, уже руководил. После развала Союза он, чтобы уравновесить противостояние группировок южан и северян, перенёс столицу в голую степь, в самое сердце своего государства – в провинциальный городок Акмолинск. Местность, в переводе на русский, носила зловещее название Ак Мола – Белая Могила. Тем не менее, сейчас там раскинулась красавица Астана ( по-русски Столица) – современный город. Кстати, моя младшая сестра Алёна несколько лет прожила в Астане, хоть и имела российское гражданство, работала начальником смены в одном из элитных казино. Это у нас, в России, сейчас в казино не поиграешь – только в специальных, игровых зонах, а в Казахстане – пожалуйста, приезжайте, играйте!
Ладно, бог с ней, с Астаной, вернёмся в Алма-Ату. Кстати, на русский переводится как «Отец яблок». Яблоки там, действительно, изумительные, особенно местный, фирменный Апорт. У меня в Алма-Ате родственники – Ивановы. Баба Аня, между прочим, родная сестра Антона Маслихова – героя Советского Союза.
Прибыл наш поезд на Главный вокзал Алма-Аты, а после, когда все нормальные пассажиры выгрузились, погнали состав дальше – на вокзал Южный. Там нас и сгрузили, и завели в огороженное высоким забором пространство – там под навесом уже сидели на асфальте местные призывники – алма-атинцы, 80 человек. Мы стали брататься. Старлей нам пояснил – дождёмся парней из Усть-Каменогорска, 35 человек, и поедем дальше…
К вечеру усть-каменогорцы прибыли, на пути подали длиннющий воинский эшелон, и нас, чуть ли не сто пятьдесят человека загрузили в один вагон! А другие вагоны для кого?! А для остальных, которых будем по дороге собирать!
Я спал на боковушке, на третьей полке – я самый маленький по росту, и мне там было удобно. А парни спали по двое на лежанках, и на полу, в проходах (постелей, естественно, не было, даже матрацев и подушек). Но сидел я у окна за откидным столиком – это место все сразу признали моим, и на него не претендовали. Я смотрел в окно на свою необъятную Родину, и разнообразные пейзажи сменялись пёстрым калейдоскопом… Ташкент, потом Киргизия, Таджикистан, Мары (Мерв. Туркмения), Бухара, Навои, Самарканд, пустыня Каракумы, Ургенч (Каракалпакия)…
Посреди пустыни состав встал. Жара и духота неимоверные. Воду выпили всю, даже протухшую из умывальников в туалетах. Марево. Камни. Ящерицы. Колючки. Верблюды двугорбые… Тоска.
Сколько ещё ехать!?
Однообразное, тугомотное течение времени.
У алма-атинцев было развлечение – бить Чирика. Это был паренёк, крепкий, выносливый. Он не хлюпал, не сдавался, ходил драться в тамбур, постоянно давал отпор – но его всё равно толпой забивали ребята поздоровей. Начальство не вмешивалось.
– Что вы его бьёте?! – спросил я однажды возмущённо у главного экзекутора – Аркаши – двухметрового здоровяка под сто двадцать килограммов веса.
– Лёша, да он урод! Мы с парнями на пункт прибыли ещё за сутки до вас, давай скидываться баблосами, чтобы вечером побухать. Решили – по десятке с носа. А он зажал десять рублей. Я не пью, поэтому и давать денег не буду! Чирик зажал, тля. Мы его и прозвали Чирик. Чмо он! Вот и бьём!
– Понятно, – успокоился я.
Да, в мужском коллективе существуют правила поведения, и их требуется соблюдать.
Ещё, когда Чирик спал, его по-детски мазали зубной пастой… Взрослыми мы ещё не стали – всё было впереди: бои, кровь, потери друзей…
Парни стали резать одежду, портить её, мол, когда приедем на место, старослужащие всё отберут. Я резать и рвать ничего не стал – ну, пусть возьмут, им в дороге домой пригодится, но на груди белоснежной майки написал авторучкой синими чернилами: Слава КПСС!
– Ты зачем это написал?
– Протестую. Все сейчас хаят коммунистов, советскую власть. А я против этой модной волны!
Вот такой я был оппозиционер наоборот!
Когда миновали столицу Хорезма Ургенч, многие пожалели, что изорвали, угробили свою одежду – мы въехали в Западный Казахстан, жара ушла, ночи стали холодными.
В Уральск мы не заезжали, славный город Яицкого казачества, откуда пошло восстание Емельки Пугачёва против крепостничества и Екатерины Второй, казахи его назвали на свой манер Орал, но через Гурьев проехали. Город был основан русским купцом Гурьевым. Как сейчас он по-казахски называется, надо по карте посмотреть… А, если надо, сами смотрите – для меня Гурьев он и есть Гурьев. Весь перрон оккупировали продавцы рыбы…
Потом была Россия – матушка Волга и Астрахань. Степи Калмыкии, Дагестан. В Махачкале женщины плакали, глядя на нас, высовывающихся из окон – из вагонов не выпускали (воинский эшелон – не положено!), тянули нам батоны, булки хлеба, овощи, колбасу. Очень хлебосольные люди! Очень. Я не раз сталкивался с дагестанскими женщинами, и они всегда плакали, глядя на меня и кормили до отвала. Потом Кизляр. Далее ворота Кавказа – древнейший Дербент. Ночь прошла, сырой промозглый туман, горы, всё во влажной зелени – Северный Кавказ. Тогда ещё здесь было спокойно, это потом началось и до сих пор продолжается… А после Каспийское море, вышки нефтяные, множество вышек, насосы– качалки, огромные нефтяные лужи – Баку, столица Азербайджана.
После продолжительной стоянки поехали дальше. Тогда-то я впервые и увидел границу СССР – река Кура. А до места – города Нахичевань, ехать было ещё более суток. Там располагалась отдельная дивизия и центр подготовки молодых солдат. В знойном, сорокаградусном аду предстояло провести две недели… Две недели – это разве срок по сравнению с двумя годами?! Как сказать… В общем, вот он я – пограничник, где моя зелёная фуражка?!
