bannerbannerbanner
полная версияЗа любые деньги…

Алексей Николаевич Котов
За любые деньги…

Полная версия

Как-то раз утром, еще толком не выйдя из запоя, Алан сел за письменный стол и размашисто написал вверху чистого листа бумаги «Правда жизни Форт-Стоуна». Дальше случило чудо – текст пошел сам собой и, как казалось Алану, он только записывал то, что слышал внутри себя. Алан ничего не придумывал. Он просто вспоминал лица Ховарда Уэсли, Феликса Чалмерса, их бравых ребят и даже жителей Форт-Стоктона. Его герои шли к своей цели – золоту – напролом, а поскольку цель была одна, то в финале возникла грандиозная драка. В ее описании не было места таким прилагательным как «подлый», «низкий» или «гнусный», их места заняли глаголы «быстрый», «стремительный» и «молниеносный». Ведь Алан говорил только правду.

– Как в жизни, – бормотал себе под нос Алан, торопливо записывая вереницу приходящих ниоткуда мыслей. – Как в реальной жизни, черт бы ее побрал.

В его рассказе победил один человек – Джо по прозвищу Белая Крыса. Раненный в живот, он все-таки добрался до своей любовницы – красавицы-вдовы Мегги Уотсон – и упал на пороге ее дома, уронив сумку с золотом. Та, не долго думая, решила отравить надоевшего ей свирепого любовника. Но Джон, страдая от боли, отказывался от воды и пил только свое виски. Сумка с золотом лежала на столе и высыпавшаяся из нее горсть монет горела желтым, дьявольским огнем. Мегги прикинула, что рана Джона не так уж страшна и уже к утру ему, возможно, станет легче. Тогда, делая вид, что она поправляет повязку на животе Джона, Мегги втиснула по бинты, как можно ближе к открытой ране, надорванный пакетик с крысиным ядом.

Найдя последний «ход» вдовы, Алан понял, что он написал замечательный рассказ. Его не смущало, что он никогда не слышал о таком способе убийства, как надорванный пакетик с ядом, но соль рассказа была совсем в другом, – в тишине, которая окружала убийство. Если на первых страницах рассказа и в его середине люди гибли под неумолчный грохот выстрелов, то на последних к человеку, словно сорвав маску, пришла Настоящая Смерть – красивая, спокойная и абсолютно уверенная в своей правоте женщина.

«…Утром, когда Мегги искала возле сарая лопату, ее окликнул с улицы шериф Эндрю Гастингс. Он спросил, почему в ее доме всю ночь горел свет.

Вдова беззаботно улыбнулась:

– Я была занята очень важным делом, Эндрю.

Увидев улыбку на очаровательном женском лице, старик-шериф приободрился. Он вошел во двор и приблизился к хозяйке.

– Ну, и чем же ты занималась, малышка? – маслянисто поблескивая выцветшими глазами, спросил он.

– Я травила крыс, – женщина пожала плечами. Словно пытаясь подчеркнуть не столько безобидность, сколько обыденность такого занятия, как борьба с крысами, она засмеялась.

– А стоит ли заниматься этим делом по ночам? – шериф обнял Мегги за талию и попытался поцеловать ее в щеку.

Мегги чуть отстранилась в сторону, и поцелуй пришелся в ухо.

– Отстань, Эндрю! Днем крысы заняты своим делом и их не бывает дома.

– Странные крысы…

– Почему странные? Они такие же, как и мы, Эндрю.

– А мне показалось, что кто-то кричал, малышка. Я как раз возвращался из салуна и целых три минуты торчал у твоего забора.

Мегги пришлось вытерпеть очередной поцелуй шерифа.

– Тебе только показалось. Кстати, крысы тоже хотят жить, Эндрю.

Женщина отстранилась от шерифа. Какое-то время она рассматривала лицо шерифа глубокими, манящими глазами, а потом, не спеша, направилась в дом. Эндрю Гастингс безропотно пошел следом. Он облизывал пересохшие губы и не видел ничего, кроме женской спины и талии.

«Не то, что моя старуха!», – решил Эндрю.

Сладкая до жути сила сжала его сердце, оно отозвалось пульсирующей болью, но эта боль вдруг тоже показалась Эндрю едва ли не райской.

Мегги тоже думала, но, в отличие от шерифа, спокойно и расчетливо. Ни пуля, ни крысиный яд не годились для будущего убийства, но Мегги пару раз переспала с городским врачом и знала о слабом сердце шерифа.

«Итак, больше виски и любви, – решила она и улыбнулась сама себе. – И кто сказал, что в нашем мире нет красоты, если в нем существует такая чудесная смерть?..»

Закончив рассказ, Алан откинулся на спинку стула. Он закрыл глаза и улыбнулся, невольно подражая своей героине.

«…Если все-таки существует такая чудесная смерть!» – повторил он про себя.

Через неделю рассказ напечатали в небольшом журнале «Литературный американский Иерусалим». Через неделю главный редактор попросил Алана написать еще «что-нибудь такое же». Алан легко согласился и в следующем номере появился его новый рассказ «Правда жизни в Нью-Кардифе».

Алана прорвало. Он писал рассказ за рассказом меняя только названия городов и неизменно сохраняя «Правда жизни в …».

На творчество начинающего писателя наконец-то обратили внимание – его стали ругать высокие литературные критики и «общественно значимые люди». Но в этом хоре голосов слышались неуверенные нотки. «Правды жизни в …» Алана Спенсера торчали из прочей вялой и, так называемой, высоко нравственной литературы как острые, гордые пики скал.

– Или как остатки зубов из десен, – желчно смеялся старик Адамс Гирланд.

– Эти сукины дети забыли, что человек – хищник и ему нужно мясо, – вторил ему Джеймс Роллинг. – Пиши, Алан, пиши. Подложи в кормушки этим литературным баранам немного свежей и кровавой дичи.

Мнение двух стариков-учителей уже мало интересовало Алана, но ему был нужен отдых от желчной критики и он терпел их. Алан работал много и упорно. Он научился критически смотреть на то, что пишет и со временем его рассказы стали выходить реже, но их качество – то есть умение автора работать с сюжетом – резко выросло. Грохот неумолчной пальбы на литературных страницах постепенно стихал и теперь, в новых рассказах Алана, едва ли не каждый выстрел имел свою коварную и непростую предысторию.

В конце концов рассказы кончились. Первая повесть Алана «Правда жизни в Алабаме» вышла через два года после начала его нового творческого пути. Критика разнесла ее в пух и прах, но Алана Спенсера – уже по всеобщему убеждению талантливого писателя – вдруг пригласил на вечеринку сам мэр города. Внимательно и жадно всматриваясь в глаза Алана, словно ища в них что-то очень важное для себя, мэр Армстронг пожал руку Алана и сказал ему несколько вежливых слов. Алан ответил тем же. Армстронг кивнул, соглашаясь неизвестно с чем, и представил Алана гостям.

После того, как хозяин вечеринки оставил Алана в покое, к нему подошла его дочь – красивая, тоненькая девушка с огромными, широко распахнутыми и чуть выпуклыми глазами.

– Вы просто чудовище! – взволнованно и, не подумав представиться, сказала она Алану. – Зачем вы все это пишете?

– Что? – вежливо улыбнувшись, спросил Алан.

Мэри Армстронг высокомерно вскинула голову.

– Всю эту мерзость и грязь.

– Но разве этой грязи нет в нашей жизни, мисс?

– В чьей жизни? – попыталась съязвить девушка. – В вашей?

– Знаете, мисс, – Алан почесал кончик носа, пряча за рукой уже откровенно снисходительную улыбку. – Если Господь Бог посылает дождь на праведных и неправедных, то так ли нравственна литература, которая забывает о последних?

– А зачем человеку дождь, если он валяется в грязной луже? – ледяным голосом сказала девушка и ушла прочь.

Упоминание Бога привлекло к Алану пастора-проповедника Майкла Томаса. Алан и раньше подозревал, что противоположенные характеры притягиваются друг к другу, но чтобы «притяжение» пастора вдруг оказалось таким сильным, он не ожидал. Уже за столом они оба так здорово накачались спиртным, споря о вере, что их диспут поневоле привлек к себе всеобщее внимание. Разумеется, все гости были на стороне знаменитого проповедника. Но чем больше ответов на каверзные вопросы Алана ему подсказывали вслух, тем больше тоски видел Алан в глазах своего собеседника. К удивлению многих вечеринка окончилась без скандала. Во-первых, проповедник Майкл Томас вдруг стал защищать Алана от некоторых уже откровенно враждебных выпадов гостей; во-вторых, Алан так умело держал себя в руках, что, в конце концов, были высмеяны его оппоненты, а не он; и, в-третьих, Алан сумел мастерски прервать спор тогда, когда он был еще интересен.

Визит к мэру Армстронгу дал хороший толчок творческой энергии и через два месяца адского труда Алан выпустил в свет «Правду жизни в Теннеси». На этот раз он лишь слегка заретушировал эротические нотки своего нового произведения, и во время своего второго визита к мэру его красавица-дочь встретила Алана уже известной ему фразой «Вы чудовище!» чуть ли не за десять шагов. Девушка была явно взволнована и нервно полоскала своим веером возле пылающего гневом лица.

Алан отшутился, при чем его шутка была очень мягкой, и этим привел дочь мэра в еще большее негодование.

– Вас как зовут? – перебил Алан возмущенный монолог девушки.

– Как будто вы не знаете! Меня зовут Мэри, и я хочу вам сказать…

– Конечно, вы все скажете, – Алан взял девушку под локоть и почувствовал, как она вздрогнула. – Но давайте не будем спешить, и привлекать внимание гостей.

Он отвел девушку в сторону, та не подумала сопротивляться.

– У вас есть примерно пять минут, – Алан улыбнулся Мэри. – А потом разгневанные гости наверняка вздернут меня на люстре за то, что я украл вас. Но я готов вас выслушать.

Он ласково взглянул в лицо девушки. Так вдруг покраснела, опустила глаза и почти шепотом назвала его «пиратом и тираном».

Алан кивнул:

– Я не буду с этим спорить, – уже с откровенной грустью сказал он. – Но, по-моему, это не самое страшное, что вы хотели мне сказать.

– Вы донжуан и… – Мэри все-таки справилась с собой и подняла глаза. – И просто мерзавец!

Голос девушки трагически и глубоко дрогнул на последнем слове. Алан снова кивнул. Когда пауза слишком затянулась, Алан пришел на помощь Мэри.

– Знаете, кем бы вы меня не называли, вы никогда не сможете назвать меня лжецом, – он осторожно, едва коснувшись губами, поцеловал девушке руку. – И, по-моему, это главное. Ведь правда жизни, какой бы она не была, не терпит лжи.

 

Едва Алан отошел от Мэри, его тут же взял под руку пастор Майкл Томас.

– Мучаете бедную девушку? – улыбаясь, спросил он. – Алан, имейте совесть, вы, что не видите, что она едва стоит на ногах от волнения?

– Разве? – искренне удивился Алан.

– Да уж вы поверьте.

Мэр Армстронг издали помахал Алану рукой, в его взгляде светилась сама доброжелательность. Майкл Томас увлек Алана в сторону от женского общества.

– Я боюсь, что наши милые дамы скоро разорвут вас на части от любопытства и желания познакомится со знаменитым писателем. Итак, на чем мы прервали наш спор в прошлый раз, дорогой Алан?

– Не помню.

– За то помню я! – торжественно и весело провозгласил Майкл. – Вы смели утверждать, что человек равен Богу… Кстати, нам пора к столу. Я знаю, вы не танцуете, а значит нам пора выпить и как следует поговорить, – Майкл захохотал. – Черт бы меня побрал вместе с моими проповедями, но вы не хуже виски действуете на мои мозги. Итак, милый Алан, почему все-таки человек равен Богу?

Уже усаживаясь за стол, Алан сказал:

– По очень простой причине, мой добродушнейший Майкл.

– И какой же? – нетерпение пастора быстро достигло предела, и он потянулся за бутылкой виски.

– Справедливый суд, пусть даже если это Страшный Суд, это когда равный судит равного. А если этого условия нет, вы можете легко забыть о справедливости.

– Но Бог велик и свят, Алан, а человек мал и грешен.

– Тем более, Майкл. Подумайте сами, как легко судить какого-нибудь нищего и пьяного бедняка сидя на балконе виллы стоимостью сто тысяч долларов.

«Правда жизни в Палм-Спрингс» и «Правда жизни в Карабоке» принесли Алану Спенсеру если не настоящую славу, то ощутимый финансовый успех. Его книги покупали, а визиты Алана к мэру города стали постоянными.

Дочь мэра красавица Мэри уже не обличила Алана, а бледнела в его присутствии и улыбалась то чарующей, то ли испуганной улыбкой.

– Ты не заметил, но вчера бедная девочка едва не упала в обморок при твоем появлении, – шепнул Алану всезнающий Майкл Томас. – Слава Богу, ее успели увести слуги. Алан, тебе пора жениться и лучшей партии тебе не найти. Мэри уже двадцать пять, отец в ней души не чает и выдаст ее замуж только за того, кого она выберет сама. У этого старого пройдохи столько денег, что он может позволить любимой дочери любой каприз.

Алан задумчиво ел куриное крылышко и разглядывал танцующих.

– А с чего ты взял Майкл, что она выберет меня? Можно сколько угодно спорить, равен ли человек Богу, но то, что люди, и особенно красивые леди, выбирают только равных себе, это факт.

– Алан, не придуривайся, ты сам все видишь.

Алан усмехнулся:

– Не только вижу, но и слышу. Например, не так уж давно меня обозвали тираном и мерзавцем.

Майкл затрясся от смеха и снова склонился к уху Алана:

– А она должна была назвать тебя сразу мужем, кретин? Эти засидевшиеся, избалованные и утонченных дамочки мечтают только о тиранах, пиратах и лесных разбойниках. Им часто снятся странные сны, в которых грубые мужские руки срывают с их тела тонкое белье и властно швыряют жертву на кровать. Ты хоть это понимаешь, писатель?

Алан пожал плечами.

– Не знаю. Я никогда не думал об этом.

– Все ты знаешь, писатель, все. Иначе никто не читал бы твоих книг, Алан.

Отношения Алана и Майкла Томаса стали достаточно близкими для того, что бы они перестали спорить о Боге и вере, и уже теперь они предпочитали говорить о вещах куда более прозаических. Когда Майкл напивался, он любил послушать о том, что собирается написать Алан. И чем больше напивался проповедник, тем отчаяннее и тоскливей становился его взгляд, и тем страшнее советы.

– Пожалуйста, перестреляй их всех до одного, Алан. Может быть, тогда люди убоятся друг друга и вспомнят о Боге.

«Правда жизни в Силвер-Сити» и «Правда жизни в Деминге» окончательно упрочили положение Алана в обществе. Он стал изгоем, но изгоем благородным, знающим запретную правду и которого сторонятся только глупцы, доморощенные учителя затхлой нравственности и фанатики веры. А благодаря Майклу Томасу образ Алана Спенсера стал еще более ярким и абсолютно живым.

– Есть два вида людей, – высказался однажды Томас по поводу Алана. – Одни витают в облаках и пытаются стать святее ангелов, а вторые не боятся прыгнуть в яму с чертями и устроить хорошую драку. Честное слово, мне всегда до зубной боли скучно с первыми и всегда есть о чем поспорить со вторыми.

Отверженности Алана Спенсера завидовали многие молодые люди. Наиболее смелые из них пытались подражать Алану, а иной раз и переплюнуть его, доведя спор с Майклом Томасом до драки. Но никто из подражателей не обладал писательским даром Алана. Фрондерство зеленой молодежи, по словам того же Томаса, было мелкозубым, скандальным и напрочь лишенным глубины.

– Это просто обезьяны, – посмеивался Майкл Томас. – Они умеют подражать, но не умеют думать. Напиши о них что-нибудь, Алан, эти хвастуны заслуживают хорошей порки.

Алан снисходительно улыбался в ответ и пожимал плечами.

– Может быть, когда-нибудь потом, Майкл…

Алан работал очень много, почти на износ. Он ложился спать в четыре утра, вставал в одиннадцать и в два часа садился за работу. Три полуденных утренних часа были самими тяжелыми для него. Алан с трудом приходил в себя после сна, часто был раздражителен и зол, а все написанное им вчера казалось ему никчемным. Он брал чистый лист бумаги и заполнял его первыми пришедшими на ум фразами. Алан думал… Он вглядывался в написанное и пытался найти связь, например, между «Где ты была вчера, бедняжка Бетти?» и «Конь Ховарда рухнул на дорогу, когда до хижины Джо оставалось меньше ста ярдов». Часто одна из таких случайно пришедших на ум фраз становилась началом следующей главы повести, и это резко оживляло ее действие.

«Слепая неожиданность – мать читательского интереса», – усмехался про себя Алан.

Но однажды неожиданность подстерегла самого Алана. Издательство «Мейер и Кросби» выпустило книгу некоего Алекса Гроу «Правда жизни в милом Розуэлле». Подражательство в названии книги было налицо. До последнего времени претендовать на знание «правды жизни» мог только Алан Спенсер.

Через неделю до Алана стали доходить читательские отзывы о «Правде в Розуэлле». Многие находили книгу неплохой, очень динамичной, а главное, «никак не хуже, чем у зазнавшегося Спенсера».

– Да пошли ты их к чертям, Алан! – успокаивал своего друга Майкл Томас. – Тебя просто пытаются достать и укусить за пятку. Не обращай внимания.

– Ты читал эту дрянь? – морщась, но все-таки интересовался «укушенный» Алан.

– Про Розуэлл? – уточнил Майкл. – Читал… В общем, это довольно грязная история. Я бы даже сказал, что она и написана ради этой грязи, но… – Майкл немного помолчал. – Этот Гроу все-таки умеет владеть если не пером, то чернильницей. В брызгах его чернил на листе можно увидеть и кое-что интересное.

Возможно, раньше Алан и принял бы вызов графомана на литературном поле, но работа вымотала его до предела. Алан подал заявление в суд. По его мнению, название чужой книги было плагиатом.

Суд состоялся через три недели и превратился в наглое издевательство над Аланом. Во-первых, Алекс Гроу оказался небедным человеком и пригласил адвоката из Чикаго, а, во-вторых, этот адвокат, как выяснилось уже в суде, был не просто умным человеком, но и откровенно циничным – злосчастная фраза «правда жизни» звучала едва ли не каждой его фразе.

– … Монополизировать правду жизни, ее видение и ее понимание, так же глупо, как попытаться снова ввести рабовладение в Штатах, – разглагольствовал адвокат. – Пусть каждый находящийся в зале суда спросит себя, знает ли он эту правду? И большинство ответит «да». Потому что человек не знающий ее либо слегка дурак, либо – простите! – полный идиот. Но как выяснилось, в Лос-Анджелесе есть человек объявивший правду жизни своей собственностью… (легкий смех в зале) И это не так смешно, как может показаться на первых взгляд. Пожалуйста, посмотрите на Алана Спенсера… (шорох в зале) Этот человек умнее вас? Нет. Талантливее моего клиента? Сомневаюсь. Слова «правда» и «жизнь» придумал он сам или их придумали до него? И тут ответ тоже ясен…

Над Аланом смеялись трижды. Улыбнулся даже сам судья, но не очередному предположению адвоката, а тому, как Алан пытался доказать, что «правда жизни» это цикл его рассказов и подражать ему никто не имеет права.

Адвокат встал и спросил:

– А почему, мистер Спенсер, вы считаете это подражанием, а, главное, подражанием незаконным?

Алан не знал, что ответить. Он заговорил о творческой идее, переходящей из одной повести в другую, но был прерван адвокатом:

– Ну, так предъявите же нам эту идею, мистер Спенсер! Мы хотим видеть то, ради чего вы здесь.

Зал снова ожил. Все снова смотрели на Алана Спенсера, но он так и не смог предъявить суду овеществленную «правду жизни».

Процесс был проигран вчистую и проигрыш, незаметно для Алана перерос в сильнейшую депрессию. Выйдя из двух недельного запоя, Алан не обнаружил возле себя никого, кроме чернокожего слуги Джорджа. Судя по его лицу, Джордж тоже не брезговал спиртным во время алкогольной амнезии хозяина, а потому в доме царил бардак украшенный кое-где темной паутиной и пятнами плесени.

Алан перестал бывать в обществе и упорно пытался заставить себя работать. Он садился за стол, снова и снова набрасывал на листке бумаги случайные фразы и долго смотрел на них. Но вместо мыслей к нему приходил сон…

Однажды, прогуливаясь темным вечером поблизости дома мэра, он увидел в Майкла Томаса и Алекса Гроу. Они о чем-то спорили и Алан ясно услышал фразу Томаса «Нет, парень, тебе еще долго нужно учиться у этого дурака и пьяницы Спенсера…»

Алан ушел домой и снова напился. Он пил не из-за обиды на бывшего друга, на суд или на графомана Алекса Гроу, он пил, пытаясь чем-то заполнить гулкую пустоту в своей душе. Пустота оказалась дырой без дна. Столкнувшись с «правдой жизни» на любимом литературном поприще Алан вдруг оказался бессилен перед ней.

За четыре месяца Алан все-таки смог написать любовный роман «Райские проблемы» и не сказал в нем ни слова о «правде жизни». Это был тягучий, сладковатый текст с размытым сюжетом и счастливым финалом. Критика буквально взорвалась радостным воплем и растерзала роман издевательскими рецензиями уже через неделю после его выхода в свет. Даже старые друзья – писатель Джеймс Роллинг и критик Адамс Гирланд – неодобрительно отнеслись к его новому литературному эксперименту.

– Ты болван, Алан, – разочарованно заявил Роллинг. – Вместо того чтобы дальше разрабатывать свою золотую жилу в долине «правды жизни», ты бросил лопату, и схватился за бутылку и любовную патоку. Прости, но это очень похоже на творческое самоубийство, – тут Джеймс зевнул и посмотрел на Алана скучающими, сонными глазами. – Попросту говоря, ты стал не интересен почтеннейшей публике, дорогой мой.

Всегда желчный Адамс Гирланд был куда более откровенен:

– Ты просто трус, Алан! – у Адамса нервно дергались тонкие губы. – Кого ты испугался?.. Бездарности. Этот графоман Алекс Гроу решил переплюнуть тебя самым примитивным образом: из одного трупа в абзаце, он сделал три, а там, где ты говорил о жарком дне, он написал о торжестве злой ночи. Попросту говоря, Гроу только сгустил твои – пойми, именно твои! – краски и не добавил ничего своего. А ты сбежал. Ты отдал мир, который создал, на разграбление без боя и даже без намека на сопротивление.

– Я просто устал, – вяло возразил Алан.

– От чего?!.. – тонкие мефистофелевские брови Гирланда выгнулись дугой, а горбатый, высокий нос едва не превратился в клюв. Гирланд подался вперед всем телом, словно хотел клюнуть Алана в лоб. – Если ты устал, выпей бутылку виски, найди смешливую девчонку и на пару дней займись этими «проблемами», а не созерцанием мухи на потолке. Двигайся!.. Смейся всем назло. Будь нагловатым и бесшабашным, как раньше.

Алан согласился и даже кивнул, но внутри его торжествовала какая-то иная «правда жизни». Он ничего не хотел, ни к чему не стремился, а письменный стол напоминал ему эшафот.

Вскоре он узнал, что первая красавица города и дочь его главы Мэри Армстронг познакомилась с Алексом Гроу и все вокруг, как по команде, вдруг зашептали о «необыкновенной любви». На вечеринках Мэри не отпускала от себя «подающего огромные надежды» Алекса ни на шаг, а тот, в отличие от Алана, и, судя по всему, не ограничивал себя только вежливыми и улыбчивыми ответами на наивные вопросы девушки. Алекс Гроу был прост, как тигр на охоте, хорошо знал свою цель и видел всю правду жизни. Ему даже не потребовались подсказки пастора-проповедника Майкла Томаса.

Как-то вечером Алан перечитал свой последний роман и пришел в ужас. Он осел на пол и захохотал.

 

– Сено, сено для бедной лани!.. – то и дело повторял он.

Алан напился до бесчувствия и проснулся утром в прихожей, возле вешалки. Над ним склонился Джордж.

– Вам помочь, сэр? – сиплым от спиртного голосом, спросил он.

Джорджа вдруг повело в сторону, и он едва не упал на Алана.

– Пошел к черту, скотина, – взревел Алан.

Он зло отпихнул слугу и ушел в зал. Алан замер посредине его, бессильно осматриваясь по сторонам.

«Ненавижу! – думал Алан, рассматривая потеки на стенах (текла крыша), треснувшее оконное стекло и перекошенную дверь в кухню. – Все ненавижу. Будь же это все трижды проклято!»

Именно тогда Алан вспомнил о своем брате Майкле Спенсере. Он удивился тому, что, оказывается, прошло целых пять лет после их расставания в Текате в домике доброго дядюшки Кейзи. Последнее третье по счету письмо от брата Алан получил четыре года назад. Майкл написал, что «теперь все хорошо» и он женился.

«А почему я ему не ответил на письмо?» – Алан потер лоб, собираясь с мыслями.

Но мысли были темны, как вода в колодце. Алан понимал только одно, что ему пора уезжать в далекий городишко Текату.

«В конце концов, ты только что ты проклял все на свете, – решил он. – У тебя уже нет другого выхода, парень».

19.

Они сидели на кухне, и Алан рассказывал брату о беспечной и праздничной жизни в Лос-Анджелесе.

– Это обычные пижоны все наивные дураки, Майкл, – весело восклицал он. – Люди без мозгов и совести. И главное, они боятся правды. Но Алан Спенсер оказался слишком велик для их низких черепных коробок, и они выбрали другого. Того, что попроще – провинциального, но хитрого дурака с большими деньгами. Мне обидно?.. Совсем нет. Я не захлебываюсь слезами и не дохну от тоски. Но мне жаль их, Майкл, просто жаль…

Они пили недорогое виски, ели бобы с бараниной, а когда тарелки пустели, на кухне появлялась худенькая, виновато улыбающаяся женщина с плоским лицом. Ее звали Марта, и она говорила с сильным немецким акцентом.

«И что только Майкл нашел в этой простодушной дурнушке, похожей на вокзальную уборщицу? – не мог понять Алан. – Наверное, она счастлива только тем, что по вечерам в их домике бывает тихо, а пьяный муж не колотит ее детей и ее саму».

– Правда страшная вещь, Майкл! – Алан опрокинул в рот очередной стаканчик. – И я все-таки ошибся. Я думал, забраться на некую гору и оттуда проповедовать правду. Не получилось. Почему?.. Потому что меня не стащили с этой горы за ноги, а просто построили рядом высокую пирамиду. Мне не обидно, что меня поставили ниже провинциальной бездарности, мне обидно, что эти бараны считают правдой жизни совсем не то, что ей является. А впрочем, пошли они все!..

Алан снова принялся за бобы. Прошла едва ли не минута, и он сказал:

– Извини меня, Майкл. Я прямо с порога заговорил о себе и… в общем… как это?.. – Алан смущенно улыбнулся и поднял глаза на брата. – Прости меня, а?

Майкл улыбнулся в ответ:

– Ничего страшного. Ты действительно обижаешься?

– На тех? – Алан показал вилкой куда-то за спину.

Майкл кивнул. Алан сжал зубы и на его скулах заходили желваки.

– Да, наверное… – нехотя признался он. – У меня была очень хорошая работа, Майкл, и я любил ее. Я проповедовал правду, был обаятельным изгоем, с которым мечтали познакомиться городские красавицы и неплохо зарабатывал, сидя за письменным столом. Но я исписался до дыры в душе, и когда нужно было попросту дать кое-кому по физиономии, меня вдруг потянуло в черную меланхолию. Вот ведь удивительно, черт возьми, – Алан ударил себя кулаком по колену, – что вытворяет с человеком его работа! Оказывается, между стрельбой и писательством есть большая разница. Разве я был раньше такой размазней? Скажи, Майкл.

– Не был.

– Вот видишь, – Алан бросил вилку и потянулся за бутылкой. – Впрочем, хватит – хватит! – обо мне. Ты-то как?.. Вижу, что женился. Она вдова, что ли?

– Была.

Алан засмеялся:

– Вижу, что была. А теперь есть ты. Дик и Роб ее детишки от первого мужа?

Майкл кивнул.

– А крошка Мегги и Джон?

– Мои.

– Ты добрый человек, Майкл, и умеешь делать людей счастливыми. Жаль, что я больше не смогу увидеть нашего дядюшку Кейзи. Вы всегда были чем-то похожи, – Алан икнул и припал губами к стакану. – Когда он умер?

– Полтора года назад.

– А почему ты живешь в его доме? На те деньги, что у тебя были, ты мог бы найти хибару получше.

– У меня нет тех денег, Алан.

Алан поставил стакан на стол, но его рука словно прилипла к нему.

– Как это нет? – тихо спросил он.

– Я отдал долг Ника Хадсона Изабелле Рохес и ее дочке Камиле.

Алан тупо моргал глазами, рассматривая лицо брата.

– Какой Изабелле?!..

– Ты забыл, что мы пообещали Нику Хадсону, когда нас окружили ребята Чалмерса.

– Какому Нику? Подожди-подожди, – Алан с силой потер лоб. – Ах, да-да!.. Послушай, Майкл, но насколько я помню, нас тогда было четверо. А пятьдесят тысяч поделить на четыре… – ладонь Алана с силой надавила на лоб. – Получается двенадцать с половиной. У тебя было двадцать пять. А ты что, отдал все свои деньги?

– Так получилось, Алан.

– Что значит получилось? Тебя что, ограбила эта… как ее?.. Изабелла и ее дочка Камила? – Алан повысил голос. – И почему я вытягиваю из тебя слова, как деньги из кошелька жлоба-банкира? Говори, что там, в этой чертовой Мексике с тобой случилось?

Какое-то время Майкл рассматривал стол.

– Она не могла статься в Росарито, Алан, – тихо сказал он.

– Кто не могла?

– Изабелла. Росарито это большая помойная яма и у бедной женщины попросту отняли бы ее деньги. Мне пришлось обвезти Изабеллу и ее дочку в Мехико. А потом я купил табачную лавку…

– За все деньги? За двадцать пять тысяч наших родных, американских долларов в дешевом Мехико?!

– За двадцать две. В сущности, это была не только и столько лавка, а трехэтажное здание почти в центре города. Квартиры в наем и все такое прочее…

В кухню вошла Марта.

– Майкл, – тихо окликнула она.

Майкл взглянул на жену и виновато улыбнулся:

– Нам ничего не нужно, Марта. Ты уходишь?

– Ты знаешь, тетя Гертруда просила зайти. Я с детьми пойду, хорошо?

Майкл кивнул. Женщина вышла.

– Ладно, согласен, табачная лавка и квартиры внаем – довольно лакомый кусочек, – Алан поставил локти на стол, скрестил руки и положил на них подбородок. – Но очень жаль, что твоя сегодняшняя немецкая жена лишена такой чудесной возможности.

Майкл молча пожал плечами и опустил глаза.

– Теперь жалеешь?

– Просто не думаю об этом.

– Ты спал с той мексиканской красоткой?

– Нет. Мы пробыли вместе с Изабеллой всего две недели, а потом я ушел. Меня никто не гнал, но… Так было лучше, понимаешь?

– Не очень. Ты заплатил очень большие деньги, Майкл, только за удовольствие побыть рядом с женщиной. Уверен, что этого не смогу понять не только я. Я уже слышал, что сейчас ты работаешь на табачной фабрике какого-то Джона Филби. Ты покашливаешь и у тебя желтоватый цвет лица.

– Я отдал деньги пять лет назад, Алан, – оборвал Майкл. – И тогда я не думал о том, где и кем буду работать.

– Но мог бы и подумать, – вдруг обиделся за брата Алан. – И хотя бы потому, что человеку свойственно думать о своем будущем.

Пока Алан разливал по стаканам очередные порции виски, Майкл разглядывал что-то за окном.

– Помнишь, ты мне говорил, что все, кто прикоснулся к деньгам Уэсли, умерли? – спросил он.

– Я почти забыл эту дурацкую мысль, – Алан тоже взглянул в окно и не увидел там ничего, кроме темноты. – А что?..

– А я помнил ее всегда.

Алан взял стакан.

– Давай выпьем еще, брат, а потом я задам тебе один очень умный вопрос, – они чокнулись, и после паузы Алан спросил: – Что такое правда нашей жизни, Майкл и почему ее не стоит бояться? Молчишь? А я знаю!..

Виски все сильнее кружило голову Алана. Спиртное мешало думать и темное окно слева от Алана расплывалось большим, мутным пятном. Алан повеселел и уже не знал, что он скажет в следующую секунду.

– …Правда это только вершина, Майкл. Человеку свойственно стремиться к ее пику и быть жестоким во имя достижении этой цели. Вот и весь фокус, брат. Но если человек трусит, он начинает придумывать что-нибудь слащавое и гладенькое – параллельное земле – лишь бы только не идти вперед и вверх. Я знаю это, потому что именно это и случилось со мной в Лос-Анджелесе. И я проиграл. А потому я догадываюсь, что придумал ты, Майкл… Ты придумал совесть и Всевышнего Бога. Да, любой из нас имеешь право придумывать, любить то, что придумал и не любить то, что придумали другие. Но факт в том, что чем уродливее правда жизни – черт бы ее побрал! – тем больше она похожа на реальную действительность и тем меньше нужно придумывать. Ты помнишь наше детство? Помнишь семью Джексонов, которая жила рядом с нами?..

Рейтинг@Mail.ru