Алексей Апухтин
Стихотворения

Полная версия

«Напрасно в час печали непонятной…»

 
Напрасно в час печали непонятной
Я говорю порой,
Что разлюбил навек и безвозвратно
Несчастный призрак твой,
Что скоро всё пройдет, как сновиденье…
Но отчего ж пока
Меня томят и прежнее волненье,
И робость, и тоска?
Зачем везде, одной мечтой томимый,
Я слышу в шуме дня,
Как тот же он, живой, неотразимый,
Преследует меня?
Настанет ночь. Едва в мечтаньях странных
Начну я засыпать,
Над миром грез и образов туманных
Он носится опять.
Проснусь ли я, припомню ль сон мятежный,
Он тут – глаза блестят;
Таким огнем, такою лаской нежной
Горит могучий взгляд…
Он шепчет мне: «Забудь твои сомненья!»
Я слышу звуки слов…
И весь дрожу, и снова все мученья
Переносить готов.
 

18 марта 1857

22 марта 1857 года

Н. И. М….ву

 
О Боже мой! Зачем средь шума и движенья,
Среди толпы веселой и живой
Я вдруг почувствовал невольное смущенье,
Исполнился внезапною тоской?
При звуках музыки, под звуки жизни шумной,
При возгласах ликующих друзей
Картины грустные любви моей безумной
Предстали мне полнее и живей.
Я бодро вновь терплю, что в страсти безнадежной
Уж выстрадал, чего уж больше нет,
Я снова лепечу слова молитвы нежной,
Я слышу вопль – и слышу смех в ответ.
Я вижу в темноте сверкающие очи,
Я чувствую, как снова жгут они…
Я вижу все в слезах проплаканные ночи,
Все в праздности утраченные дни!
И в будущее я смотрю мечтой несмелой…
Как страшно мне, как всё печально в нем!
Вот пир окончится… и в зале опустелой
Потухнет свет… И ночь пройдет. Потом,
Смеясь, разъедутся, как в праздники, бывало,
Товарищи досугов годовых, —
Останется у всех в душе о нас так мало,
Забудется так много у иных…
Но я… забуду ли прожитые печали,
То, что уж мной оплакано давно?
Нет, в сердце любящем, как в этой полной зале,
Всё станет вновь и пусто и темно.
И этих тайных слез, и этой горькой муки,
И этой страшной мертвой пустоты
Не заглушат вовек ни шумной жизни звуки,
Ни юных лет веселые мечты.
 

22 марта 1857

Первая любовь

 
О, помнишь ли, давно – еще детьми мы были —
На шумном вечере мы встретились с тобой.
Но этот шум и блеск нас нехотя томили,
Мы вышли на балкон. Мы мало говорили,
Нас ночь объяла вдруг отрадной тишиной.
 
 
Сквозь стекла виделось нам бледных свеч мерцанье,
Из комнат слышался нестройный гул речей,
А в небе виделось горячих звезд сверканье,
Из сада слышалось деревьев колыханье,
Над ближней рощей пел влюбленный соловей.
 
 
Я на тебя смотрел. Я чувство молодое
Любовию тогда назвать еще не смел…
Но я взволнован был в торжественном покое,
Но я дышавшее безмолвие ночное
Прервать ни голосом, ни вздохом не хотел.
 
 
Чему-то тайному разгадки неизбежной
Я с первым звуком ждал… Мгновение прошло.
И вдруг я зарыдал, проникнут грустью нежной,
А в глубине души светло и безмятежно
Такое полное веселие цвело.
 

8 июля 1857

Старое

Успокоение

 
Я видел труп ее безгласный!..
Я на темневшие черты —
Следы минувшей красоты —
Смотрел и долго и напрасно!
А с поля говор долетал,
Народ толпился в длинной зале,
Дьячок, крестясь, псалтырь читал,
У гроба женщины рыдали,
И, с бледным отблеском свечи
В окне сливаясь незаметно,
Кругом вечерние лучи
Ложились мягко и приветно.
 
 
И я, смущенный, в сад пошел…
(Тоска и страх меня томили.)
Но сад всё так же мирно цвел,
Густые липы те же были,
Всё так же синего пруда
Струи блестели в синей дали,
Всё так же птицы иногда
Над темной рощей распевали.
И ветер, тихо пролетев,
Скользил по елям заостренным,
Звенящий иволги напев
Сливая с плачем отдаленным.
 

23 июля 1857

«Я знал его, любви прекрасный сон…»

 
Я знал его, любви прекрасный сон,
С неясными мечтами вдохновенья…
Как плеск струи, был тих вначале он,
Как майский день, светлы его виденья.
Но чем быстрей сгущался мрак ночной,
Чем дальше вглубь виденья проникали,
Тем всё бледней неслись они толпой,
И образы другие их сменяли.
 
 
Я знал его, любви тяжелый бред,
С неясными порывами страданья,
Со всей горячностью незрелых лет,
Со всей борьбой ревнивого терзанья…
Я изнывал. Томителен и жгуч,
Он с тьмою рос и нестерпимо длился…
Но день пришел, и первый солнца луч
Рассеял мрак. И призрак ночи скрылся.
 
 
Когда ж теперь с невольною тоской,
Чрез много дней томим воспоминаньем,
Я на тебя гляжу, о ангел мой,
И трепещу несбыточным желаньем, —
Тогда, поверь, далекий страсти гул
Меня страшит, я счастием не грежу:
Мне кажется, что сладко я заснул
И что сейчас мучительно забрежу.
 

Сентябрь 1857

Е. А. Хвостовой
^{Экспромт}

 
Добры к поэтам молодым,
Вы каждым опытом моим
Велели мне делиться с вами,
Но я боюсь… Иной поэт,
Чудесным пламенем согрет,
Вас пел могучими стихами.
 
 
Вы были молоды тогда,
Для вдохновенного труда
Ему любовь была награда.
Вы отцвели – поэт угас,
Но он поклялся помнить вас
И в небесах, и в муках ада.
 
 
Я верю клятве роковой,
Я вам дрожащею рукой
Пишу свои стихотворенья
И, как несмелый ученик,
У вас хотя б на этот миг
Прошу его благословенья.
 

1 февраля 1858

В вагоне

 
Спите, соседи мои!
Я не засну, я считаю украдкой
Старые язвы свои…
Вам же ведь спится спокойно и сладко, —
Спите, соседи мои!
 
 
Что за сомненье в груди!
Боже, куда и зачем я поеду?
Есть ли хоть цель впереди?
Разве чтоб быть изголовьем соседу…
Спите, соседи мои!
 
 
Что за тревоги в крови!
А, ты опять тут, былое страданье,
Вечная жажда любви…
О, удалитесь, засните, желанья…
Спите, мученья мои!
 
 
Но уж тусклей огоньки
Блещут за стеклами… Ночь убегает,
Сердце болит от тоски,
Тихо глаза мне дремота смыкает…
Спите, соседи мои!
 

27 марта 1858

Москва

Переправа через оку

 
В час утра раннего отчаливал челнок,
Гребцы неистово кричали,
Разлив, волнуясь, рос; белеющий восток
Едва глядел из темной дали.
 
 
И долго плыл наш челн… Когда же я потом
Взглянул, – у самой середины,
Качаясь, он стоял, и мимо нас кругом
Неслись разрозненные льдины.
 
 
А там, на берегу, лежал пластами снег,
Деревья свесились уныло,
И солнце уж светло из-за деревьев тех
У храма купол золотило.
 

Песни

 
Май на дворе… Началися посевы,
Пахарь поет за сохой…
Снова внемлю вам, родные напевы,
С той же глубокой тоской!
 
 
Но не одно гореванье тупое —
Плод бесконечных скорбей, —
Мне уже слышится что-то иное
В песнях отчизны моей.
 
 
Льются смелей заунывные звуки,
Полные сил молодых.
Многих годов пережитые муки
Грозно скопилися в них…
 
 
Так вот и кажется, с первым призывом
Грянут они из оков
К вольным степям, к нескончаемым нивам,
В глубь необъятных лесов.
 

«На голове невесты молодой…»

 
На голове невесты молодой
Я золотой венец держал в благоговенье…
Но сердце билося невольною тоской;
Бог знает отчего, носились предо мной
Все жизни прежней черные мгновенья…
Вот ночь. Сидят друзья за пиром молодым.
Как много их! Шумна беседа их живая…
Вдруг смолкло всё. Один по комнатам пустым
Брожу я, скукою убийственной томим,
И свечи гаснут, замирая.
Вот постоялый двор заброшенный стоит.
Над ним склоняются уныло
Ряды желтеющих ракит,
И ветер осени, как старою могилой,
Убогой кровлею шумит.
Смеркается… Пылит дорога…
Что ж так мучительно я плачу? Ты со мной,
Ты здесь, мой бедный друг, печальный и больной,
Я слышу: шепчешь ты… Так грусти много, много
Скоплялось в звук твоих речей.
Так ясно в памяти моей
Вдруг ожили твои пустынные рыданья
Среди пустынной тишины,
Что мне теперь и дики и смешны
Казались песни ликованья.
Приподнятый венец дрожал в моей руке,
И сердце верило пророческой тоске,
Как злому вестнику страданья…
 

11 мая 1858

«Я покидал тебя… Уж бал давно затих…»

 
Я покидал тебя… Уж бал давно затих,
Неверный утра луч играл в кудрях твоих,
Но чудной негою глаза еще сверкали;
Ты тихо слушала слова моей печали,
Ты улыбалася, измятые цветы
Роняла нехотя… И верные мечты
Нашептывали мне весь шум и говор бала:
Опять росла толпа, опять блистала зала,
И вальс гремел, и ты с улыбкой молодой
Вся в белом и в цветах неслась передо мной…
А я? Я трепетал, и таял поминутно,
И, тая, полон был какой-то грустью смутной!
 

4 июня 1858

Расчет

 
Я так тебя любил, как ты любить не можешь:
Безумно, пламенно… с рыданием немым.
Потухла страсть моя, недуг неизлечим —
Ему забвеньем не поможешь!
 
 
Всё кончено… Иной я отдаюсь судьбе,
С ней я могу идти бесстрастно до могилы;
Ей весь избыток чувств, ей весь остаток силы,
Одно проклятие – тебе.
 

6 июня 1858

«Глянь, как тускло и бесплодно…»

 
Глянь, как тускло и бесплодно
Солнце осени глядит,
Как печально дождь холодный
Каплет, каплет на гранит.
 
 
Так без счастья, без свободы,
Увядая день за днем,
Скучно длятся наши годы
В ожидании тупом.
 
 
Если б страсть хоть на мгновенье
Отуманила глаза,
Если б вечер наслажденья,
Если б долгая гроза!
 
 
Бьются ровно наши груди,
Одиноки вечера…
Что за небо, что за люди,
Что за скучная пора!?
 

19 октября 1858

19 октября 1858 года
^{Памяти Пушкина}

 
Я видел блеск свечей, я слышал скрипок вой,
Но мысль была чужда напевам бестолковым,
И тень забытая носилась предо мной
В своем величии суровом.
 
 
Курчавым мальчиком, под сень иных садов
Вошел он в первый раз, исполненный смущенья;
Он помнил этот день среди своих пиров,
Среди невзгод и заточенья.
 
 
Я вижу: дремлет он при свете камелька,
Он только ветра свист да голос бури слышит;
Он плачет, он один… и жадная рука
Привет друзьям далеким пишет.
 
 
Увы! где те друзья? Увы! где тот поэт?
Невинной жертвою пал труп его кровавый…
Пируйте ж, юноши, – его меж вами нет,
Он не смутит вас дерзкой славой!
 

19 октября 1858

Лицей

На бале

 
Из дальнего угла следя с весельем ложным
За пиром молодым,
Я был мучительным, и странным, и тревожным
Желанием томим:
 
 
Чтоб всё исчезло вдруг – и лица, и движенье, —
И в комнате пустой
Остался я один, исполненный смущенья,
Недвижный и немой.
 
 
Но чтобы гул речей какой-то силой чуда
Летел из-за угла,
Но чтобы музыка, неведомо откуда,
Звучала и росла,
 
 
Чтоб этот шум, и блеск, и целый рой видений
В широкий хор слились,
И в нем знакомые, сияющие тени,
Бесплотные, неслись.
 

5 декабря 1858

М-ме Вольнис

 
Искусству всё пожертвовать умея,
Давно, давно явилася ты к нам,
Прелестная, сияющая «фея»
По имени, по сердцу, по очам^[1].
Я был еще тогда ребенком неразумным,
Я лепетать умел едва,
Но помню: о тебе уж радостно и шумно
Кричала громкая молва.
 
 
Страдания умом не постигая,
Я в первый раз в театре был. И вот
Явилась ты печальная, седая,
Иссохшая под бременем невзгод^[2].
О дочери стеня, ты, на пол вдруг упала,
Твой голос тихо замирал…
Тут в первый раз душа во мне затрепетала,
И как безумный я рыдал!
 
 
Томим тоской, утратив смех и веру,
Чтоб отдохнуть усталою душой,
Недавно я пошел внимать Мольеру,
И ты опять явилась предо мной.
Смеясь, упала ты под гром рукоплесканья^[3],
Твой голос весело звучал…
О, в этот миг я все позабывал страданья
И как безумный хохотал!
 
 
На жизнь давно глядишь ты строгим взором,
И много лет тобой погребено,
Но твой талант окреп под их напором,
Как Франции кипучее вино.
И между тем как всё вокруг тебя бледнеет,
Ты – как вечерняя звезда,
Которая то вдруг исчезнет, то светлеет,
Не угасая никогда.
 

24 декабря 1858

Н. А. Неведомской

 
Я слушал вас… Мои мечты
Летели вдаль от светской скуки;
Над шумом праздной суеты
Неслись чарующие звуки.
 
 
Я слушал вас… И мне едва
Не снились вновь, как в час разлуки,
Давно замолкшие слова,
Давно исчезнувшие звуки.
 
 
Я слушал вас… И ныла грудь,
И сердце рва́лося от муки,
И слово горькое «забудь»
Твердили гаснувшие звуки…
 

30 декабря 1858

На Новый год

 
Радостно мы год встречаем новый,
Старый в шуме праздничном затих.
Наши кубки полные готовы, —
За кого ж, друзья, поднимем их?
 
 
За Россию? Бедная Россия!
Видно, ей расцвесть не суждено,
В будущем – надежды золотые,
В настоящем – грустно и темно.
 
 
Друг за друга выпьем ли согласно?
Наша жизнь – земное бытие —
Так проходит мудро и прекрасно,
Что и пить не стоит за нее!
 
 
Наша жизнь волненьями богата,
С ней расстаться было бы не жаль,
Что ни день – то новая утрата,
Что ни день – то новая печаль.
 
 
Впрочем, есть у нас счастливцы. Эти
Слезы лить отвыкли уж давно, —
Весело живется им на свете,
Им страдать и мыслить не дано.
 
 
Пред людьми заслуги их различны:
Имя предка, деньги и чины…
Пусты, правда, да зато приличны,
Неизменной важностью полны.
 
 
Не забьются радостью их груди
Пред добром, искусством, красотой…
Славные, практические люди,
Честь и слава для страны родной!
 
 
.
.
.
.
 
 
Так за их живое поколенье
Кубки мы, друзья, соединим —
И за всё святое провиденье
В простоте души благословим.
 

1 января 1859

Санкт-Петербург

Греция

Посвящается Н. Ф. Щербине

 

 
Поэт, ты видел их развалины святые,
Селенья бедные и храмы вековые, —
Ты видел Грецию, и на твои глаза
Являлась горькая художника слеза.
Скажи, когда, склонясь под тенью сикоморы,
Ты тихо вдаль вперял задумчивые взоры
И море синее плескалось пред тобой, —
Послушная мечта тебе шептала ль страстно
О временах иных, стране совсем иной,
Стране, где было всё так юно и прекрасно?
Где мысль еще жила о веке золотом,
Без рабства и без слез… Где, в блеске молодом,
Обожествленная преданьями народа,
Цвела и нежилась могучая природа…
Где, внемля набожно оракула словам,
Доверчивый народ бежал к своим богам
С веселой шуткою и речью откровенной,
Где боги не были угрозой для вселенной,
Но идеалами великими полны…
Где за преданием не пряталося чувство,
Где были красоте лампады возжены,
Где Эрос сам был бог, а цель была искусство;
Где выше всех венков стоял венок певца,
Где пред напевами хиосского слепца
Склонялись мудрецы, и судьи, и гетеры;
Где в мысли знали жизнь, в любви не знали меры,
Где всё любило, всё, со страстью, с полнотой,
Где наслаждения бессмертный не боялся,
Где молодой Нарцисс своею красотой
В томительной тоске до смерти любовался,
Где царь пред статуей любовью пламенел,
Где даже лебедя пленить умела Леда
И, верно, с трепетом зеленый мирт глядел
На грудь Аспазии, на кудри Ганимеда…
 

13 января 1859